Текст книги "Дуэль"

Глава 14

Лучше любой муж, чем никакого мужа вообще.

Аноним

Только очень хороший муж лучше, чем никакого мужа.

Жена анонима

Если бы Йен получал по фартингу за каждый непрошеный, но полученный им совет, он стал бы богачом. Но он и без того богат. Советы ему не нужны.

Кажется, все, кого он знал, советовали ему, что делать, как поступить. Те, кто хорошо его знал, те, кто уважал его суждения в прошлом, совершенно незнакомые ему люди – все считали необходимым высказать свое мнение. Он ждал, что, столкнувшись с подметальщиком улиц, получит совет и от него тоже.

Первой в этом, разумеется, была его матушка.

– Вам придется жениться на ней, – сообщила леди Марден на второй день своего пребывания в Лондоне.

– Как, неужели сплетни такие злостные?

– Откуда мне знать? Я же не выходила из дома после того, как вы притащили меня сюда. Поездка меня очень утомила.

Йен отправился один, верхом, чтобы не путешествовать среди горячих кирпичей – грелок, холодного лимонада, пыли, сквозняков и непрестанных охов и ахов. Мать взяла с собой горничную, грума, кучера и двух лакеев, ехавших на запятках кареты и исполнявших все ее желания. Лошадь под Йеном была добрая, ветер дул в спину. Поездка не показалась ему утомительной, просто она была слишком долгой. Ему не терпелось вернуться в Лондон, узнать, все ли в порядке у Афины и Троя. Трой выглядел лучше, на лице его появился румянец – не лихорадочный, а, скорее, здоровый. Он сказал, что боль уже не так донимает его, поэтому он принимает меньше опия. Йен обрадовался, хотя юноша все еще не вставал с постели.

Афина показалась ему изменившейся, более сдержанной, пока он не рассказал ей, что ездил в Бат за матерью. Тут ему показалось, что солнце вышло из-за туч и он окунулся в его тепло. Черт побери, подумал Йен, с такой улыбкой и с такими бирюзовыми глазами, не говоря уже о том, что она хорошо сложена, хотя и тонка, мисс Ренслоу могла бы быть любимицей всего Лондона, будь у нее возможность блистать в обществе. Он надеялся, что мать обеспечит ей такую возможность, но теперь усомнился в этом.

– Если сплетники не распускают слухов, зачем ей выходить замуж?

– Потому что ей почти двадцать лет, глупыш. И супруг ей нужен не так, как вам, – чтобы жениться и завести детей. Я просто обожаю эту милую девочку.

Конечно, она ее обожает, подумал Йен. Афина настояла на том, чтобы дом подготовили к приезду графини, предложила составить букет и поставить его в комнату леди Марден, однако Йен запретил это. Она встретила его мать с надлежащей почтительностью, всячески угождала ей, выполняла все ее прихоти, выслушивала ее жалобы и ее мнения по поводу того, как следует лечить Троя, и забавляла и занимала ее, пока графиня оправлялась от розовой лихорадки и поездки в карете. Находясь между своим братом, собакой и матерью графа, Афиш не имела времени ни на что, в том числе и на Йена.

Ему не следовало сожалеть о ее занятости и о том, что мать отнеслась к ней с одобрением. Именно к этому он и стремился, что графиня возьмет мисс Афину под свое крылышко и поможет ей занять положение в обществе. Ему не следовало сожалеть о том, что он редко видит ее, но он сожалел. Ему не нравилось, что она оказалась теперь на побегушках у двух больных, не проводила с ним время, не делилась с ним своими мыслями и не улыбалась ему.

Йен сам себя не понимал. Он хотел положить весь мир к ногам Афины – к ее маленьким хорошеньким ножкам, – он обязан был сделать это для нее и для мальчика, хотел видеть ее хорошо пристроенной, хотел, чтобы она сделала свой выбор, но ему нравилось, когда она была рядом с ним.

Прежде чем граф успел разрешить эту головоломку, его мать продолжила:

– Да, вам придется жениться на этой бесценной девушке. Вы никогда не найдете более многообещающей невесты, клянусь. Если вы не сделаете этого шага теперь, кто знает, быть может, вам придется ждать еще десять лет, прежде чем вы женитесь. Я уже сойду в могилу и так и не увижу внуков.

Йен не понимал, почему вдруг его матери так понадобились внуки. Ее ничуть не интересовали даже ее собственные отпрыски. Он представить себе не мог, что станет делать леди Марден с мокрым, дурно пахнущим, вопящим младенцем – разве что сляжет в постель с головной болью.

– Вы проживете гораздо больше десяти лет, матушка.

– Хотелось бы надеяться, но с моим здоровьем… – Она умолкла, поскольку уплетала третье пирожное, испеченное кухаркой Йена.

– Вы – воплощенное здоровье с тех пор, как перестали носить живые розы на шляпке.

Мать пропустила его слова мимо ушей.

– Через десять лет, – продолжила она, – вам будет сорок, но люди по-прежнему будут жениться на девушках, которым не больше двадцати. Они будут казаться вам даже более легкомысленными, так что вы выберете первую попавшуюся и будете несчастны до конца дней своих. И моих тоже. Мне не хотелось бы иметь невестку, у которой ветер в голове. Мисс Ренслоу не легкомысленна, несмотря на ее молодость и неопытность.

– Да, она на редкость разумна – для женщины.

Мать и это пропустила мимо ушей.

– Я считаю ее очаровательной. Если вы не женитесь на этой славной девочке, сердце мое будет разбито, хотя вам это безразлично, неблагодарное создание.

Йену не хотелось разбивать себялюбивое сердце матери, еще меньше ему хотелось погубить мисс Ренслоу.

Йен просто не знал, куда деваться. Следующим оказался его лучший друг Карсуэлл – вероломный трус.

– А знаешь, тебе придется на ней жениться, – заявил Карсуэлл, потягивая коньяк в «Уайтс». Карсуэлл выглядел таким разодетым, таким элегантным, что Йен чувствовал себя чем-то вроде неприбранной постели в своем более простом костюме, в галстуке, хотя и безупречном, но незатейливо повязанном, и с взлохмаченными волосами. Он выглядел бы, конечно, лучше, если бы не проводил то и дело пальцами по своим кудрям, но этот жест был порождением привычки и отчаяния. Какое значение имеет его внешность, если внутри у него тоже полная неразбериха?

– Значит, слухи все еще не утихли? – спросил он. – Я думал, что приезд моей матери положит им конец. Видит Бог, в Лондоне все должны знать о ее приезде, судя по тому, что в доме не иссякает поток визитеров и все время приносят визитные карточки и приглашения. – Цветы тоже приносят, но он велел отсылать их девочкам из приюта Святой Цецилии. Йену нужно было, чтобы мать выезжала и показывалась повсюду, а не сидела дома с насморком.

Карсуэлл кивнул:

– Все знают, что графиня приехала, и это вызвало еще больше разговоров, вместо того чтобы заставить их стихнуть. Если бы все было явно, не было бы надобности в ее приезде. И потом, из пушек ведь не стреляют по воробьям, да? Нет, молодой человек привозит в Лондон свою матушку, чтобы та познакомилась со своей будущей невесткой, а не для того, чтобы та стала компаньонкой какой-то неизвестной барышни из деревни. Думаю, ты мог бы выдать эту девицу за какого-нибудь бедного второго сына или отправить ее домой без всякого шума. Но оставить ее здесь, с твоей матерью? Может быть, скандала и удалось избежать, но зато теперь сильно поднялся уровень ожиданий.

– Как высоко он поднялся?

– В книгах записей пари ставят три против одного в твою пользу. То есть в пользу мисс Ренслоу, что у нее появится на пальце кольцо еще до наступления лета.

– Клянусь Зевсом, этот брак не принесет счастья ни одному из нас!

– Но если ты не женишься на мисс Ренслоу после всего, люди будут думать, что в ней такого неподходящего. Ах, спрошу я, и прости меня за грубость, что же в ней такого неподходящего? Мы ведь друзья навек и все такое.

– Ничего в ней нет неподходящего. Ты знаком с ней, ты ее видел.

– Я бы сказал – красивый маленький сверточек.

– Лучше бы ты не говорил таких вещей, иначе наша долгая дружба, о которой ты напомнил, окажется под вопросом. Не стоит так говорить о женщине, находящейся на моем попечении.

Карсуэлл улыбнулся:

– Ну конечно. Я не хотел отзываться о мисс Ренслоу неуважительно. Я считаю ее совершенно очаровательной и прекрасной, как роза.

– И о розах не хочу слышать!

Карсуэлл одернул манжеты и смахнул с рукава пушинку.

– Полагаю, старина, что от всех этих дел ты повредился в уме. Но если ты чувствуешь, что обязан покровительствовать этой леди, и так уверен в ее достоинствах – в каковые я не буду вдаваться, чтобы ты не выплеснул мне в физиономию свое вино, – почему ты так стискиваешь зубы и ерошишь себе волосы? Не говоря уже о второй бутылке, к которой ты приступил и которая оставила ужасное пятно на моем новом жилете, так что не обижайся. Кстати, как тебе мой жилет? Не могу никак понять, не слишком ли велики эти стрекозы.

– Как можно в такое время думать о жилетах?

Карсуэлл вынул монокль и окинул Йена взглядом. Жилет у графа был темно-серого цвета, в черную полоску, как и остальные его пять жилетов.

– А ты когда-нибудь о них думаешь, хотел бы я знать? Но не в них дело. Женись на мисс Ренслоу или объясни, почему не хочешь этого сделать.

– Я уже сказал – потому что к добру это не приведет. Как сказать этой бедняжке, что у нее нет иного выхода, кроме как выйти замуж за человека десятью годами старше ее, с репутацией повесы?

– Твоя репутация ничем не хуже, чем у всякого мужчины в Лондоне, и гораздо лучше, чем у некоторых. А у женщин редко когда бывает выбор. Подумай об этом, ведь мисс Ренслоу могли заставить выйти за Уиггза.

– Сначала я пристрелил бы его.

– Значит, эта девушка тебе нравится!

– Слишком нравится, чтобы я хотел увидеть ее прикованной к Уиггзу или к моей особе.

– Ах, бедненькая, выйти замуж за знатного человека с прекрасной родословной, имеющего четыре дома и денег больше, чем у самого принца, – хотя в наше время у всех денег больше, чем у принца, – который настолько хорош собой, что это увидит даже слепая. Господи, как же она будет страдать!

– Будет, если я не тот, кто ей нужен.

– А я – двухголовая свинья, если ты не тот, кто ей нужен. Вспомни, я ведь изображал леди Трокмортон-Джонс. И я видел, как мисс Ренслоу держится с тобой. Право же, мне стоило бы самому поместить свое пари в книгу записей. – Он привстал с кресла, но тут плечо ему стиснула, словно клещами, рука Йена.

– Только попробуй что-нибудь вписать туда, и я лишу тебя возможности владеть этой рукой.

– Ты воистину вне себя, друг мой. Ты должен знать, что я никогда не сделаю ничего такого, что могло бы причинить вред этой леди. Она мне очень нравится.

Глаза у Йена прояснились, морщины на лбу разгладились, и он снова превратился в того беспечного красивого мужчину, каким был до того, как леди Пейдж и ее придурковатый муж вошли в его жизнь.

– Она тебе нравится, и ты ей нравишься. Так почему бы тебе на ней не жениться?

– Бог ты мой, я не из тех, кто наследует поместья или титул, требующий вереницы маленьких наследников. Я не компрометировал эту девушку, и я не склонен к женитьбе.

Йен снова взъерошил волосы.

– Я тоже, черт побери!

Дворецкий Йена заметил, что мисс Ренслоу – приятное добавление к остальным обитателям дома. Это замечание было бы ненавязчивым напоминанием об обязанностях Йена, если не считать, что Халл делал это замечание каждый раз, когда Йен отдавал ему свою шляпу, или брал у него хлыст для верховой езды, или просматривал груду писем на столе в холле. О какой ненавязчивости может идти речь в шестнадцатый раз?

– Да, Халл, – сказал Йен после очередного замечания по поводу великолепных качеств мисс Ренслоу. – Я знаю, что эта молодая леди украшает Мэддокс-Хаус, как украсит любой дом, которому повезет иметь ее в качестве гостьи. Гостьи, Халл. Вы меня слышите?

Халл слышал его так же хорошо, как и Рома.

Теперь Рома была отлично выдрессирована. Если Йен приносил ей лакомство, она не пыталась порвать ему сапоги, если не приносил, рычала, завидев его.

Камердинер Йена не рычал, но бормотал себе под нос, что чем скорее лорд Марден покончит с этим делом, тем скорее капризная и требовательная старая графиня отправится к себе в Бат и в доме воцарится порядок.

– Хотя, должен сказать, я никогда не видел, чтобы леди Марден была всем довольна в Мэддокс-Хаусе, – сказал Хопкинс, – она души не чает в мисс Ренслоу и почти все время проводит в ее обществе.

– Нет, Хопкинс, не говорите так. Леди Марден. – моя мать, а мисс Ренслоу… это мисс Ренслоу.

– Я хочу, чтобы сестра вышла замуж за такого человека, как вы, – сказал Трой графу. – Тогда ей не пришлось бы искать себе работу. Скорее бы я вырос, чтобы защищать ее репутацию, тогда никто не стал бы осуждать ее за то, что она переселилась сюда, чтобы ухаживать за мной. Я хочу остаться здесь навсегда.

Мальчик не брал уроков у матери Йена, но вздохнул и улыбнулся. Йен предпочел бы, чтобы юноша кусался и рычал, как его собака.

Но был человек, который, вероятно, имел право критиковать, проклинать или иным способом призвать графа к ответу. Этот человек вошел в тот вечер в «Уайтс».

– Искал вас, – сказал Спартак, лорд Ренсдейл, заметив Йена, который опускался в свое любимое кожаное кресло.

– Ждал вас, – отозвался Йен.

Карсуэлл отправился развлекаться в более приятные места, чтобы продемонстрировать свой новый жилет. Йен остался в клубе, размышляя над своим будущим и количеством вина, которое оставалось в бутылке, стоявшей рядом. И то и другое быстро таяло.

Ренсдейл сел в кресло напротив Йена, жестом подозвал официанта и велел ему принести бутылку вина и бокал.

– Такое же, как пьет он. И за его счет.

Официант посмотрел на лорда Мардена. Тот кивнул. Он должен был виконту гораздо больше. Ренсдейл старше его, у него редеющие волосы, он уже начал полнеть. У него синие глаза, но бледного оттенка, в отличие от поразительного цвета глаз Троя и Афины. Потребовалась минута, чтобы Ренсдейл уселся удобно, отпил вина и сказал:

– Вам придется на ней жениться.

– У меня уже есть особое разрешение.

– Хорошо. Мне бы не хотелось посылать вам вызов.

– Я бы не принял его.

– Хорошо. Я бы проиграл, какое бы оружие вы ни выбрали. А моя жена все равно убила бы меня.

– Страшная вещь эти жены.

Ренсдейл поднял стакан:

– Выпью за это. – Он осушил бокал почти до дна. Потом начал подниматься. – Рад, что мы это уладили.

– Это все? – поинтересовался Йен. – Вы не хотите спросить о мальчике или о том, обесчещена ли ваша сестра? Не хотите обсудить мои планы, брачный договор? Вы даже не спросили, на какой день назначена свадьба.

Ренсдейл снова сел.

– Я видел этого шкета. Он поправится. Пока не уйдет с головой в какое-нибудь новое дурачество. Вечно подхватывает какую-нибудь заразу. Видел сестру. Она не изменилась. Хвалит вас. Наша Эффи всегда сразу же говорила малому, когда он делал что-то, чего она не одобряла. Никогда не дулась, не хандрила, не переставала разговаривать с малым. – За это он тоже выпил. – Что же до ваших планов, все знают, что вы богаты, как набоб. В любом случае это не мое дело, и брачный договор тоже. Вам придется поговорить с поверенным капитана Бичема, если капитан не появится вовремя. А свадьбу лучше сыграть побыстрее. Я оставил жену дома и должен поскорее вернуться.

Йена не интересовало, на каком коротком поводке леди Ренсдейл держит виконта. У Йена мелькнула надежда.

– Капитан! Увидев вас, я забыл, что понадобится разрешение капитана Бичема. Мы не можем ничего сделать, пока он не вернется домой! – Йену захотелось сплясать джигу прямо тут же, но у него закружилась голова.

– Сделаем, как только я введу в курс его поверенного. Подождете немного, пока будет покончено с этими неприятными делами.

Йен с удовольствием ждал бы еще лет пять.

– И что может знать моряк о девушках и их репутации? Нет, причин ждать нет, это я вижу. Что говорит Эффи?

– Она… она еще не назначила день свадьбы.

Ренсдейл кивнул:

– Слишком занята мальчишкой, как всегда. О себе не думает.

– Она предана мальчику. И, честно говоря, ей не хочется жить вдали от него. Вы не будете возражать, если он останется здесь после выздоровления?

– Ясное дело, не буду. От него одно беспокойство. По крайней мере, не придется платить за его обучение и врачей.

Йен не предлагал финансировать ни того ни другого, но решил, что это тоже должен виконту. Ренсдейл между тем продолжал:

– Довольно приятный паренек, но никогда нельзя знать, собирается он дать дуба или нет. Он слабый. Моя жена считает его обузой.

Как может этот мелкотравчатый хлыщ так говорить о своем брате? Трой – прекрасный молодой человек, не по возрасту умный и настрадавшийся. Йена это вывело из себя.

– Это ваш наследник, Ренсдейл!

Виконт усмехнулся, и Йен увидел, как они с Афиной похожи.

– Уже нет, – сказал Ренсдейл, снова подняв бокал. – Точнее, ненадолго. Моя жена наконец-то забеременела.

– Поздравляю. – Йен велел принести еще бутылку, поскольку из-за праздничных тостов Ренсдейла его бутылка опустела. – Вы должны быть очень довольны.

– Так и есть, так и есть. Это просто черт знает что – женишься, чтобы произвести на свет наследника, а наследника нет. Но теперь есть основания надеяться на целый тюк наследников. Минимум один наследник и один про запас. Старшего я назову Карфагениусом.

– А что, если ваш первенец окажется девочкой?

– Тьфу на вас, я так долго ждал сына! Теперь вы понимаете, почему я хочу побыстрее вернуться домой.

– Роды скоро? – спросил Иен. Афина ничего не сказала о таком важном событии.

– Нет, через несколько месяцев. Но леди Ренсдейл страдает по утрам от тошноты, и по вечерам тоже. И обвиняет меня в том, что она не может удержать пищу. И все время плачет, когда не кричит на прислугу. Может быть, мы должны все же подождать возвращения капитана Бичема? Еще несколько дней не имеют значения, верно?

– Не будут иметь, когда станет известно, что вы одобряете брак. В присутствии моей матушки и вас мы выдержим этот шторм.

Ренсдейл рассмеялся:

– Вы думаете, что это шторм? Что значит неженатый человек! Скоро увидите, что такое настоящий циклон, очень скоро. – И он снова поднял бокал.

Йен тоже поднял, но за забытье, а не за брак.

Глава 15

Мужчина может жить без любви. Женщина не может.

Аноним

Мужчина может жить без любви, но у него есть лошади и собаки, поэтому он не чувствует, насколько он несчастен. Женщина чувствует это постоянно.

Жена анонима

Один голос высказался против.

– Нет, ей не следует выходить за этого недотепу.

Йен обрадовался бы этому голосу, но голос принадлежал его сестре, которая наконец-то прибыла в Лондон. За этим приятным заявлением последовало, к несчастью, предложение:

– Она может поселиться у меня.

Как, отослать Афину к этой старой деве с ее розами, комнатными собачками и собиранием денег на благотворительность? Этого он не мог сделать. Афина полна любви, полна жизни, она просто создана для замужества. Она заслужила, чтобы у нее был свой собственный дом, чтобы на руках у нее сидели ангелоподобные младенцы с бирюзовыми глазами, а рядом стоял муж, который души в ней не чает. Она заслужила человека, который будет лелеять ее и посвятит всю свою жизнь тому, чтобы сделать ее счастливой, потому что только ее счастье сделает его жизнь полной. Мисс Ренслоу не найдет ничего подобного, живя в Ричмонде с сестрой Йена.

Возможно, жизнь реформатора покажется ей интересной и поездки на угольные копи и шерстяные фабрики тоже покажутся ей интересными – поначалу. Она будет плакать при виде того, как живут семьи рабочих, особенно их дети, и будет из кожи лезть вон, чтобы добиться улучшения их положения, как это делает Дороти. Но такая жизнь – это выбор Дороти, принуждение здесь неуместно.

Леди Дороти Мэддокс могла бы оставаться в Лондоне как гостья ее брата и, возможно, достаточно сильно изменить политику правительства, оказывая влияние на тех, кто голосует в парламенте. Йен пытался объяснить ей, что мужчина более склонен слушать женщину, ощущая приятную наполненность желудка, чем когда он читает ее пылкие речи в газетах перед завтраком. Но мягкие уговоры были не в характере Дороти. Она была пылкой в своих убеждениях и любого, кто с ней не согласен, считала глупцом.

Она не любила также и светские ценности, которые господствовали в Лондоне, экстравагантное расточительство высшего общества в то время, когда в трущобах в пяти минутах ходьбы от Мейфэра голодают дети. Она не может получать удовольствие от роскошных обедов, говорила Дороти, зная, что многие живут впроголодь. Когда она уезжала к себе в Ричмонд, высшее общество вздыхало с облегчением.

Она могла бы поселиться в Бате, вместе со своей матерью, по крайней мере, до тех пор, пока они не придушат друг друга. Обе испытали облегчение, когда Доро решила поселиться в графском поместье в Ричмонде.

Теперь, по прошествии нескольких лет и несколько месяцев спустя после того, как они виделись, матушка Йена и его сестра принялись ссориться, едва Дороти переступила порог. Леди Марден решила, что платье дочери ей не идет, что оно старомодно и плохо сшито. Волосы у нее в беспорядке, манера держаться не подобает леди, и она целую вечность не навешала свою несчастную больную мать.

Леди Дороти решила, что ее мать слишком усердно лечится своим подкрепляющим средством, одевается как женщина в два раза моложе и преувеличивает свои недомогания, чтобы дети почувствовали, как они виноваты, не уделяя ей достаточного внимания.

– Вот видите? Вы действительно позорно пренебрегали мной.

– Мое время нужно другим людям гораздо больше, чем потакающей себе женщине, которая только и делает, что занимается сплетнями и играет в карты. Не понимаю, как вы выносите жизнь в Бате среди этих старых ведьм.

– Они не ведьмы! И они не старые. Некоторые даже моложе меня.

– Вот именно.

Нет, леди Дороти не была бы счастлива и в Бате тоже.

Йен знал, что она могла бы выйти замуж, потому что у нее был личный доход и более чем щедрое приданое, которое Йен положил на ее счет, когда она переехала в Ричмонд. Она получила несколько предложений, о которых он знал, в те годы, когда начала выезжать в свет, и неизвестно сколько еще с тех пор. Дороти заявила, что мужчины, которые сватаются к ней, хотят получить ее приданое, и отказала всем.

На взгляд Йена, его сестра была привлекательной женщиной – высокая, как все члены их семьи, но больше похожая на иву, чем на крепкий дуб. У нее были красивые карие глаза, каштановые волосы и хорошая фигура. К сожалению, у нее было несколько отметин на лице, оставшихся после того, как она в детстве переболела оспой.

Высший свет неодобрительно относится к несовершенствам. Леди Дороти, разумеется, нельзя было исключить из общества, поскольку она была дочерью и сестрой графов, но можно было не обращать на нее внимание. Доро просидела в ранние годы на большем количестве хрупких золоченых стульев, чем большинство женщин за всю свою жизнь. Мать таскала ее с одного приема на другой, заставляя улыбаться, сидеть прямо, добавить еще оборок на подол платья, всячески стараясь пристроить дочь. Йен заставлял своих друзей танцевать с ней, когда бывал в Лондоне, но в основном на балах она сидела на стульях, стоявших вдоль стен. На взгляд людей, равных ей по положению, она была обезображена и, что еще хуже, своевольна. Другие девушки боялись ее, боялись, что их увидят в ее обществе, – вдруг кто-то решит, что у них есть мысли, которыми можно поделиться. К великому разочарованию своей матери, Дороти не пользовалась успехом.

Леди Марден к двадцать пятому дню рождения Дороти обзавелась бесчисленными недомоганиями, а леди Дороти объявила себя старой девой. Она носила чепцы, переехала в Ричмонд и стала пытаться изменить мир.

В Ричмонде сестра Йена стала главным светочем местной жизни. Она содержала библиотеки-читальни, давала обеды для сбора пожертвований и устраивала политические дебаты, вечерние приемы в доме и дневные приемы для широкой публики в своем саду. Никто из соседей не отказывался от ее приглашений, и в каждом доме она была желанной гостьей, будь то коттедж фермера, поместье сквайра или особняки знати, искавшей деревенского покоя после лихорадочных лондонских сезонов.

Она прочла серию лекций, в которых учила женщин обращаться с деньгами, устроила школу для взрослых, которые хотели научиться читать и писать. По наущению Йена она стала больше интересоваться условиями труда на мануфактурах, которые Йен всячески стремился улучшить, пока рабочие не начали гражданскую войну из-за ужасающих условий своей работы.

Он радовался, что она заменяет ему глаза и уши в промышленных районах, а Доро – что может приносить пользу. Но подойдет ли это мисс Ренслоу? Йен считал, что не подойдет.

И не только Йен, судя по возгласу, который донесся из гостиной, когда его сестра предложила Афине поселиться у нее.

Они ждали, когда мисс Ренслоу спустится к обеду. Были приглашены также лорд Ренсдейл и Карсуэлл, чтобы обедающих было побольше и чтобы можно было разделить препирающихся дам Марден.

Как и следовало ожидать, матушка Йена оказалась самой громогласной.

– Вы предпочитаете жить как монахиня, – сказала она дочери, – но это не значит, что каждая женщина должна отказаться от радостей замужества и материнства.

Никто не осмелился поинтересоваться, какие радости обрела в материнстве леди Марден, но Йен и Дороти переглянулись.

– Слушайте, слушайте, – поддержал Ренсдейл графиню. – Репутация у этой девчонки все равно подмочена. Не хотелось бы мне, чтобы ее считали еще и эксцентричной особой.

Йен не знал, нужно ли встать на защиту чести сестры, но на помощь ей пришел Карсуэлл, разодетый в пух и прах, хотя к обеду были приглашены в основном члены семьи и близкие друзья.

– Не вижу ничего плохого в том, что сильная женщина живет независимо, но обстоятельства у мисс Ренслоу другие, – сказал он. – Она скорее будет вашей пансионеркой, леди Дороти, чем хозяйкой собственного дома.

– Превосходного дома, – добавил виконт Ренсдейл, окинув взглядом просторную комнату. – Графиня. На такое не начихаешь.

Леди Марден могла начихать – и чихнула, и тогда Йен убрал вазу с цветами, которую поставил на камин какой-то болван.

– Значит, женщина должна выйти замуж ради богатства и положения? – спросила Дороти, глотнув вина. – Сделает ли это ее счастливой?

– Счастливее, чем бедную женщину, которой иначе пришлось бы наниматься на работу, – возразил Карсуэлл, поднеся к глазу монокль, чтобы рассмотреть висевшую на стене картину. – Многие мужчины женятся ради денег, а женщины выходят замуж, чтобы получить свое приданое.

Ренсдейл поперхнулся – ведь он женился ради денег, о чем знали все присутствующие.

– И это тоже достойно порицания. Я бы не хотел, чтобы мой брат женился на охотнице за богатством.

Ренсдейл перестал кашлять и проговорил:

– Моя сестра не из таких. Не ее вина, что она оказалась в этом хаосе. Я считаю, что ей требуется кольцо на палец, а не кочерга в… – Он снова закашлялся.

– Йену все равно нужна жена, – вставила матушка Йена. – Чтобы обеспечить наследников. Он знает свой долг.

– Какая же женщина захочет выйти замуж из соображений долга?

– Разумная, – сказала матушка Дороти. – Та, которая не хочет водить обезьян по пеклу.

– Подарить мужчине наследников – долг каждой жены, – гордо добавил Ренсдейл. – Эффи знает, что это так.

– А вам не кажется, что следует выслушать мисс Ренслоу? – спросил Йен, когда его мать и сестра уже приготовились выпустить когти.

– Верно, Марден. Я так и скажу ей, как только она придет. – И Ренсдейл взглянул на карманные часы.

– Нет! Я поговорю с ней с глазу на глаз.

– В клубах только об этом и говорят, так что в Лондоне это ни для кого не секрет.

Карсуэлл кивнул:

– Именно поэтому мы собрались здесь.

– Девушка не может самостоятельно принять такое решение, – заявила матушка Йена. – Ей должны подсказать его старшие.

– Не согласна, – возразила сестра Йена. – Я с ней побеседовала. Она умна и может сама все решить.

Ренсдейл побагровел.

– Девушки не знают, чего хотят. Она сделает то, что ей прикажут.

– Женщина не служанка, чтобы ей приказывать, – сказала Дороти.

– Служанки не выходят замуж без разрешения, – напомнил ей Карсуэлл.

– У нее нет выбора! – рявкнул Ренсдейл.

– Вы собирались выдать ее за эту жабу Уиггза? Был ли у нее какой-нибудь выбор тогда? – спросил Карсуэлл.

– Она ведь не помолвлена с ним? – ответил Ренсдейл. Будь все так, как он хотел, мисс Ренслоу была бы уже помолвлена. Или так, как хотела его жена. – Во всяком случае, погубил ее не Уиггз.

Никто не нашелся, что на это ответить.

Йен посмотрел на часы, стоявшие на камине, а его матушка начала ворчать насчет того, что обед задерживается. Карсуэлл заявил, что мисс Ренслоу наверняка не придет к обеду, потому что еду ей приносят наверх.

Леди Дороти легонько ударила его веером.

– Здесь нет ничего смешного, мистер Карсуэлл, речь идет о будущем женщины.

– И мужчины тоже, – напомнил Карсуэлл. – Если он женится не на той женщине, он будет жалеть об этом всю жизнь.

Никто не взглянул на Ренсдейла, а тот выпалил:

– Я считаю, что у Мардена есть только один выход – просить ее руки.

Все согласились с ним. Даже дворецкий, наполняя бокалы, кивнул.

Афина поняла, что говорят о ней. Она поняла это еще до того, как подошла к полуоткрытой двери гостиной и услышала, как они анализируют ее будущее и препарируют прошлое. Граф говорил мало – во всяком случае, с того момента, когда она подошла к двери, – и от этого было еще хуже. Ему следовало сказать, что она не погибла, что он не погубил ее, что у них нет никаких обязательств друг перед другом. Он мог бы сказать, что будет очень рад, если она станет его женой. Но он не сказал ничего, кроме того, что мужества ей не занимать и она непременно явится к обеду.

Афина была в смятении. Ей не хотелось входить в эту комнату, обедать с графом и его семьей и лучшим другом – и со своим братом, который желал избавиться от нее. Ей хотелось взбежать по мраморным ступеням наверх и сидеть у постели Троя, который думал, что она – только Эффи, такая же, как всегда, а не подпорченный товар, который нужно завернуть в чистую бумагу перед тем, как вручить его, и не комок пыли, который нужно замести под ковер.

Ей хотелось крикнуть, что она взрослая, а не ребенок, и она не вещь, которую отдает тот, кому она не нужна, тому, кто не хочет ее брать.

Она знала, что они обсуждают неприятную проблему под названием «Афина Ренслоу». Леди Марден произнесла слово «внуки» с нежной улыбкой и еще с более нежной слово «приданое», чем и продемонстрировала, что предпочитает покупать детские вещицы, но жаждет и внуков, и покупок. Потом она перевела разговор на свое ненадежное здоровье, как всегда, сказав, что Марден поступит правильно. Он ведь лорд Марден, у него на плечах голова, а не кочан капусты, как у торговца каперсами, и не может ли кто-нибудь подать ей укрепляющего?

Спартак что-то проговорил насчет того, что его сиятельство – благородный человек, настоящий джентльмен, Афина искренне согласилась с этим, пока не поняла, что подразумевает ее брат под благородством. Спартак говорил не о том, как граф выступает в парламенте за реформы, не о том, как он относится к тем, кто от него зависит, и не о том, как он платит долги. Ее брат подразумевал, что лорд Марден принесет себя в жертву на алтарь приличий.