Текст книги "Дуэль"

Однако Дороти стало легче, когда Карсуэлл вынул монокль и осмотрел ее внимательнее.

– Да, вы восхитительны, и не из-за этой прелестной шляпки или очаровательного платья. И не из-за этого легкого румянца, так искусно наложенного на ваше лицо.

Легкого? Горничная леди Дороти опустошила лавку аптекаря, но Дороти не собиралась сообщать об этом, когда самый элегантный джентльмен Лондона был так дипломатичен и так… так… Не любезен, потому что Карсуэлл был вовсе не обязан говорить сестре своего друга приятные вещи. Он говорит что думает. Он на самом деле находит ее очаровательной.

– Вот в чем дело, – наконец заключил он. – Это сияние. Просто хорошенькие девушки не идут с вами ни в какое сравнение, когда сияет ваша внутренняя красота. Хорошая работа вам к лицу, леди Дороти. Мне придется сопровождать вас в работные дома и приюты для умалишенных, чтобы защитить вас от их обитателей, и от их смотрителей, и от их братьев, и от каждого джентльмена, который пройдет мимо.

За всю жизнь никто не обращался к леди Дороти с такими неприличными словами, но об этом, она тоже не собиралась сообщать.

– Я вполне в состоянии сама себя защитить, знаете ли. Я делала это последние десять лет, а слуги у меня сильные и ловкие.

– Да, но мне было бы спокойнее, если бы я мог сопровождать вас, пока вы в Лондоне. Вы не возражаете?

Разве цветы негодуют на солнце, которое им светит?

Афина начала подумывать, что ее брат прав. Она действительно самая глупая женщина в Лондоне, а может быть, и во всей Англии. Лорд Марден не только обладает титулом и богатством, не только хорош собой и умен, силен, щедр и добр и имеет хорошие манеры, но он по-настоящему славный человек. А как он целуется! Просто сказка!

А она отказала ему из-за каких-то глупых угрызений совести. То, что честь обязывала его сделать ей предложение, все еще беспокоило ее, и то, что он записной повеса, тревожило. Но, видит Бог, никто не совершенен в этом мире. Его сестра мила, несмотря на вовсе не совершенный цвет лица, а ее брат не менее дорог ей из-за того, что он болезненный мальчик. Ее единокровный брат хромает, а его жена – мегера. Сама она до обидного маленького роста. Совершенства нет ни в ком.

Йен близок к совершенству, насколько это вообще возможно.

Он знает половину сирот по именам и всех учителей и сестер-хозяек. Он не только послал приюту чек, он сам приехал проверить, правильно ли расходуют его деньги. Когда видел в чем-то недостаток, исправлял его, вот как теперь, когда он раздал большой мешок леденцов детям, редко получающим сладости. Других людей из ее окружения нужно дубинкой заставлять делать пожертвования, и, уж конечно, они не испытывают никаких чувств к своим подопечным.

Но Йен был здесь, к щеке его прилип кусочек конфеты, на руках сидела крошечная девочка. Он усмехался сиротам и выглядел счастливым среди этой шумной толпы. Он казался младше своих лет, и малышка у него на руках не причиняла ему неудобств. Афина не могла себе представить, чтобы Спартак держал на руках младенца, не могла вообразить и мистера Карсуэлла, который смеялся, заметив детскую слюнку у себя на рукаве. Каким хорошим отцом станет Йен!

А она дуреха! Она скажет ему об этом сегодня же вечером и примет его предложение, не дожидаясь возвращения дяди Барнаби.

Теперь ей не придется чувствовать себя распутницей, жаждущей его поцелуев и того, что бывает после них. После них бывает первая брачная ночь, и теперь она может ждать ее, жалея, что ночь эта наступит еще не завтра. При мысли об этом Афину бросило в жар. Она представила Йена без одежды, и ей захотелось прикоснуться к нему. Волосатая ли у него грудь, и как это будет, когда она ощутит ее у своих голых грудей? О Господи! Соски у нее затвердели, и она поплотнее закуталась в шаль, чтобы никто ничего не заметил. Она скажет, что ей холодно, вот и все, хотя леди Марден обмахивается веером, а леди Дороти сняла накидку.

Тут Афина подумала о том, что у нее фигура не соответствует идеалу, что она явно не идет ни в какое сравнение с пышнотелостью леди Пейдж. Она была бы унижена, если бы Йен нашел ее ущербной. Хватит и того, что он получит неопытную любовницу. Хотя бы один талант у его жены должен быть.

– Вам нехорошо? – спросил он, услышав ее вздох. – Или вы устали? Хотите вернуться домой?

Ей хотелось, чтобы грудь у нее была пышнее. Она снова вздохнула и сказала:

– Нет, вовсе нет. Я обещала рассказать какую-нибудь историю старшим девочкам и не знаю, какую именно. Может быть, в следующий раз, когда мы приедем сюда, мы купим им книжки? Я видела много воспитательных книг в лавках, а развлекательного – ничего.

– Вот видите? Вы уже нашли способ тратить мои деньги. Я ведь обещал вам все книги, какие вам захочется. Мы опустошим соседнюю книжную лавку, идет? Там останутся одни голые полки.

Голые? Афина покраснела. Йен осведомился, не поднялась ли у нее температура.

– Нет, мне просто жарко.

– А я думал, вам холодно.

– Было холодно. Теперь нет. – Она отвернулась и, чтобы избежать его испытующего взгляда, принялась выяснять у старшей надзирательницы, какие именно книги лучше купить.

Пока женщина рассуждала, как опасно позволять девочкам забивать себе головы волшебными сказками и тому подобными вещами, Афина принялась размышлять. Она не может улучшить свой бюст, но может позаимствовать у леди Дороти немного румян и пудры, чтобы казаться старше, соблазнительнее, как те искушенные женщины, к которым Йен привык. Тогда, возможно, он забудет своих любовниц.

К ним подошла младшая надзирательница с сообщением от старшей. Высокая, хорошенькая, с рыжими волосами, зелеными глазами, роскошной грудью и длинными густыми ресницами, которыми хлопала, глядя на Йена, с такой силой, что могла бы произвести сквозняк. Она присела, жеманно произнесла приветствие и протянула руку.

Йен передал Афине липкий мешочек с конфетами и поднес руку женщины к губам с улыбкой, более уместной в спальне, о которой мечтала Афина.

Кажется, он не будет скучать без своих любовниц.

Афина снова засомневалась: может, все-таки стоит подождать возвращения дядюшки?

Глава 19

Чтобы создать хороший брак, будьте хорошими любовниками.

Аноним

Чтобы создать хороший брак, будьте хорошими друзьями.

Жена анонима

Йену, видимо, так и не суждено понять женщин. Однако теперь, когда у него под рукой было особое разрешение, он решил понять хотя бы одну из них.

В начале поездки Афина все время улыбалась. Восхищалась его упряжкой, восторгалась, когда он указывал ей примечательные здания и тому подобные вещи, и казалась довольной его похвалами в адрес ее простой шляпки с единственным пером бирюзового цвета, таким же, как ее глаза. Она одобрительно отозвалась о сиротском приюте и его персонале, а заодно и о нем самом. Пообещала старшей надзирательнице прийти еще раз и принести книги, а также помочь кое-кому из старших девочек найти место.

Но вдруг ее улыбка исчезла. Уголки губ опустились, как если бы она съела кислую виноградину; она не смотрела на Йена, не задавала ему вопросы, не шла рядом с ним. Она шла рядом с его матерью, болтая о других благотворительных делах их семьи.

Мороженое, которое они ели у Гунтера по дороге домой, не доставило ей удовольствия, она только пожалела, что нельзя отвезти одну порцию Трою. Когда они ехали через парк, направляясь в Мэддокс-Хаус, Афина замкнулась в себе. Карсуэлл и Доро ехали впереди в коляске Карсуэлла, чтобы выяснить, какой аллюр у его новой пары гнедых, прежде принадлежавшей Йену. Если граф не ошибся в своих предположениях, они поспорили насчет того, кто будет держать поводья, но это его не интересовало. Он никак не мог понять, почему Афина с ним так холодна.

Его мать то и дело приказывала кучеру останавливаться, чтобы поздороваться с друзьями. Йен спросил у Афины, не хочет ли она пройтись пешком. Графиня буквально вытолкнула ее из кареты, так что возможности отказаться у нее не было. Всем женщинам высшего общества хотелось познакомиться с невестой графа Мардена. При желании его жена может стать маяком общества, обладая такими, как у нее, возможностями и влиянием. Дамы то и дело останавливали их на дорожке парка, льстиво улыбались, прося их представить.

Афина держалась очень вежливо, как и следовало ожидать, но с Йеном держалась все холоднее и холоднее каждый раз, когда он останавливался, чтобы познакомить ее с той или иной женщиной. Одна из них, уже не очень молодая вдова, пригласила их на обед, который давала военным друзьям своего покойного мужа.

Возможно, вдова стояла слишком близко к Йену и ее приглашение было адресовано ему, но она явно включила в число приглашенных его мать, сестру и мисс Ренслоу. Воздушный поцелуй, который она послала Йену, когда отошла от них, был просто аффектацией, Йен это знал. Но знала ли это Афина?

«Неужели она ревнует? – подумал Йен. – Это так на нее не похоже». Он решил, что Афина просто не привыкла видеть так много незнакомых людей и, видимо, оробела.

– Вы привыкнете к толпе, – успокоил ее Йен. – И нам не нужно будет жить в Лондоне круглый год, хотя во время парламентских сессий я должен бывать в городе. Но вам следует быть знакомой с этими женщинами, хотя это кажется вам утомительным. С их помощью вам будет легче войти в общество.

– Не могу сказать, что мне очень этого хотелось бы.

– Вряд ли у вас будет большой выбор. Моя матушка намерена сделать все, чтобы вы заняли подобающее вам место в высшем обществе. Поэтому она и болтает с каждой знатной старухой в парке, не упуская при этом шанса пожаловаться, на свои недуги. Держу пари, карточки с приглашениями прибудут в Мэддокс-Хаус раньше, чем прибудем туда мы. Вы можете поспорить с матушкой относительно того, которое из них принять, но я по опыту знаю, что лучше согласиться, чем видеть, как она начнет хандрить.

– Но я…

– Нет, вы не можете ссылаться на вашего брата как на предлог для того, чтобы сидеть дома. Мальчику уже лучше, лакей Джеффри прислуживает ему, и они уже стали друзьями. Даже ваша мерзкая собака принимает этого малого, который выгуливает ее и отводит на кухню поужинать. Полагаю, Джеффри учит вашего брата браниться, плеваться и играть в кости, пока мастер Ренслоу делится своими обширными познаниями о лошадях с этим молодым человеком, который жаждет служить на конюшне.

– Понятно. Значит, я должна бывать на приемах, хочу я того или нет? И не вправе сама распоряжаться собственным временем?

– Я бы так не сказал. Но обещаю, вы будете хорошо проводить время.

– В последнее время, милорд, вы даете слишком много обещаний.

Он отметил, что она назвала его милордом, а не Йеном.

– Но все для вашего…

– Тогда как я не дала вам ни одного обещания, кроме обещания дождаться дяди.

Всякая другая женщина была бы рада узнать, что ее с радостью примут в высшем обществе, где она будет вальсировать и пить шампанское, бывать на пяти приемах за вечер. Всякая другая женщина поняла бы, что даже если она уедет в деревню, ее дочерям – его дочерям – когда-нибудь понадобятся эти связи. Всякая другая женщина улыбнулась бы ему, когда он покупает ей букетик фиалок у уличной цветочницы. Но не Афина Ренслоу.

Два часа назад она была мягкой, как мед, теплой, как бархат, такой сговорчивой нареченной, о которой Йен мог только мечтать. Теперь, судя по ее виду, она оказалась высеченной из холодного мрамора, несмотря на всю ее приветливость. Кажется, сирот она любит больше, чем свет. И больше, чем его.

Черт побери, подумал он, ему не нужна жена с неровным характером, с не поддающимися объяснению настроениями и жалобами на воображаемые обиды. Для этого существуют матери.

Нет, никогда ему не понять женщин. С мужчинами гораздо легче.

Когда они вернулись домой, их ждал лорд Ренсдейл. Он был в тревоге. Он не получил новостей касательно дяди Афины, зато получил письмо от супруги. Теперь леди Ренсдейл не требовала, чтобы он оставил своих единокровных брата и сестру и вернулся к ней. О нет, ей требовалось от него нечто большее. Точнее, Веронике нужен был новый гардероб. Она располнела, и старые платья ей стали тесны. Портниха была достаточно умелой, чтобы сшить платья, которые можно будет выпускать по мере необходимости, и к тому же леди Ренсдейл в ее положении не собиралась бывать в особенно модном обществе. Деревенская портниха вполне годилась, если учесть, что у леди Ренсдейл есть картинки с последними модами из Парижа и ткани лучшего качества из Лондона с подходящими к ним шляпками, перчатками, туфлями, веерами и шалями. Но раз уж ее муж в Лондоне, его тоже можно использовать. Чем посвящать все время недостойным отцовским отпрыскам, доставшимся ему по наследству, он может пожертвовать это время – а заодно и деньги – женщине, которая носит его наследника, испытывая при этом боли, неудобства и тошноту. И несколько безделушек будут ей весьма кстати, писала она.

– Что такое безделушки, черт побери? – спросил Ренсдейл, когда они с лордом Марденом ушли в библиотеку, чтобы пропустить по стаканчику бренди.

– Драгоценности, друг мой. Не хотите же вы сказать, что прожили столько лет в браке и не знаете, что это такое?

– Пропади они пропадом, да у нее шкатулка просто набита золотом и драгоценными камнями, перешедшими к ней от моей матери. Это фамильные драгоценности. Муж не покупает жене побрякушки.

– Покупает, если она в положении, – сказал Йен. – Все знают, что женщины в ее положении требуют особого обращения.

– Разве я что-либо смыслю в женской моде?

– Не волнуйтесь, я разбираюсь, моих познаний хватит на нас обоих. Ведь у меня есть мать и сестра. – И целый сомн любовниц, которые были у него за эти годы и чьи счета он оплачивал, но об этом он предпочел умолчать. – Чего не знаю я, знает Карсуэлл. У него хороший вкус. – Лучше бы Карсуэлл занимался своими гнедыми, а не Доро – подумал Йен, посмотрев на часы и недоумевая, почему эта пара не вернулась час назад. Он имел в виду Карсуэлла и сестру, а не гнедых, хотя о лошадях тоже беспокоился. Его друг съел собаку на шейных платках, чего не скажешь о конских поводьях.

Ренсдейл все еще пребывал в отчаянии, а его нос – во втором бокале бренди.

– Но шляпки? Больше того, она хочет, чтобы я сходил к корсетнице.

– Думаю, это можно поручить моей матушке. Больше всего на свете она любит ходить по лавкам. Моя сестра тоже выказала интерес к тому, чтобы разнообразить свой гардероб, пока живет в Лондоне – и, боюсь, в обществе Карсуэлла. Вашей сестре понадобятся новые платья, если она должна будет бывать на балах, в театрах и все такое, так что она тоже могла бы вам помочь.

– Эффи и моя жена меня разорят, черт побери!

Йен убрал часы.

– Вы, конечно, не рассчитываете на то, что я стану оплачивать приданое вашей сестры?

Ренсдейл сделал два слишком больших глотка и поперхнулся. Перестав кашлять, он выдавил из себя:

– Вы сказали – новые платья, а не все приданое!

– А разве такие вещи покупает не невеста и разве ее семья не оплачивает их?

Ренсдейл вытер лоб.

– Тьфу, пропасть! А я думал, ее дядюшка вернется богатым и сможет оплатить туалеты невесты.

– Но его здесь нет, а платья ей нужны сейчас. Кажется, у нее всего два вечерних платья.

Ренсдейл пропустил упрек Йена мимо ушей.

– Я не собираюсь покупать девчонке никаких «безделушек».

– Да я не разрешил бы вам это сделать, – сказал Йен. – Это удовольствие я доставлю себе. Разумеется, после того, как мы поженимся. Нельзя, чтобы ее видели в драгоценностях до свадьбы, хотя она их и заслужила. – Презрение, прозвучавшее в его голосе, не мог не почувствовать даже Ренсдейл. Он отвел глаза и принялся почесывать живот. – Ваше удовольствие, – продолжал Йен, – состоит в том, что вы увидите сестру одетой так, как подобает сестре джентльмена, и сделаете вашу жену счастливой.

Ренсдейл повеселел.

– Вероника становится просто другим человеком, если может надеть новую шляпку и показаться соседям, глупышка. Все они таковы.

В честь этого Йен поднял бокал.

– Да ну же, Эффи. Спартак обязан сделать тебе новый гардероб за все те годы, что ты помогала ему вести бухгалтерские книги по имению и смотрела за его арендаторами.

– Не знаю, Трой. Зачем мне столько новых платьев?

– Чтобы не выглядеть тетехой. Не обижайся. Я считаю тебя самой хорошенькой девушкой на свете.

– Более хорошенькой, чем племянница сквайра? – поддразнила она брата.

Трой вспыхнул, но не позволил себя отвлечь. Он продолжал свои упражнения, говоря при этом:

– Нельзя не сказать, что ты одеваешься не так модно, как другие. Даже я это вижу. Ведь порой сестра лорда Мардена выглядит лучше, чем ты, а она ведь старая и не стоит твоего мизинца.

– Трой! Такие вещи нельзя говорить. Леди Марден не виновата, что у нее оспины.

– Какие оспины?

– Это не важно, дорогой. Но я никогда не гналась за модой и не собираюсь делать этого в будущем.

– Это мы еще посмотрим. Джеффри сказал, что в холле на подносе лежит целая куча приглашений и на них уже стоит твое имя. Ты не можешь ходить на балы в тех же двух платьях, которые носишь дома. Будут говорить, что Ренсдейл – скряга. Так оно и есть, но никто не должен об этом знать. Скажут, что у тебя нет вкуса.

– Хотелось бы так думать.

– И потом, Марден будет сконфужен, если его увидят рядом с тобой, одетой в старые платья. Джеффри говорит, что он привык появляться с блестящими женщинами, одетыми по высшему классу.

– Джеффри слишком много говорит. Не знаю, хочу ли я, чтобы меня считали очередной пассией его сиятельства.

– Ну, это никому не придет в голову, если ты будешь выглядеть старомодной или как девчонка. Скажут, что он просто снисходит до тебя, потому что обязан. Но если ты будешь выглядеть как бриллиант, скажут, что он сражен твоей красотой. А так и будет, я уж знаю.

– Ты что же, решил заняться сватовством, да?

– Конечно, нет. Но что в этом плохого? Марден занимает высокое положение в обществе. Никого лучше ты не найдешь, даже если бы приданое у тебя было в десять раз больше. И мне здесь нравится. Он говорит, что я могу жить здесь. Спартак тоже так говорит. В том случае, разумеется, если ты будешь здесь жить.

Трой был слишком юн, чтобы обсуждать с ним ее сомнения.

– Не отрицаю, что лорд Марден – настоящий джентльмен. И побывать на одном-двух балах, возможно, будет интересно, так что я сошью себе новое платье за счет нашего брата. Я сказала, что помогу ему выбрать ткани и все нужное для Вероники, поэтому все равно пойду в лавку.

– Купи ей уродливую шляпку, хорошо. Ты можешь сказать, что это последний писк лондонской моды, она все равно ничего не поймет.

– Фу, как это зло и недостойно! Что ты скажешь о шляпке коричневато-красного цвета – цвета блошиной спинки – с оранжевыми перьями?

– Замечательно, – сказал Трой, усмехнувшись. – Особенно если добавить к нему несколько птичек на макушку. Ах, Эффи!

Она обернулась, уже стоя в дверях:

– Да, дорогой? Не принести ли тебе чего-нибудь из лавок?

– Нет, у меня есть все необходимое. Но когда будешь заказывать себе новые платья, нельзя ли сделать вот эту часть, которая закрывает тело… вот здесь сверху… ну ты понимаешь?

– Лиф?

– Ну да. Нельзя ли вырезать здесь пониже? Мужчинам нравится смотреть на женскую… ну то есть леди Пейдж наполовину вылезает из своего платья.

– Мы не будем обсуждать леди Пейдж и мои… мои качества. И где ты только набрался всего этого? Если Джеффри забивает тебе голову подобными вещами, мне придется поговорить с этим молодым человеком.

– Нет, Джеффри никогда ничего такого не говорил. Это лорд Марден.

– Граф говорил о моей… – пискнула Афина.

– Да нет же. Стал бы он говорить о таких вещах с братом леди. Неужели ты совсем не разбираешься в джентльменах? Он сказал что-то о леди Пейдж, вот и все, помоги не говорить. Я сам заметил. Вот что я пытаюсь тебе втолковать. Мы, мужчины, замечаем такие вещи.

– «Мы, мужчины» еще не начали бриться, братец, стало быть, думай, что говоришь. Думай о своих упражнениях для укрепления мускулов, а не о пополнении моего гардероба, потому что я скоро намерена танцевать с тобой. А пока леди Марден будет мне советчицей в том, насколько глубокое декольте мне полагается носить.

Матушка графа велела бы сделать вырезы на новых платьях Афины чуть ли не до талии, если бы полагала, что это может поощрить ухаживание ее безмозглого сына. Но нет, это может поощрить других мужчин бросить второй и третий взгляд на эту маленькую красавицу. А это никуда не годится, решила графиня. У ее сына-тугодума хватает забот и без соперников.

Зато она помогла Афине выбрать то, что приличествует молодой леди, не советуя носить ни девственно-белый цвет, который надевают девушки, впервые появляющиеся в свете, ни скромные фасоны, которые должна носить совсем юная барышня. Выбирая ткань для леди Ренсдейл, они увидели бирюзовый шелк такого же цвета, как и глаза у Афины, и муслин с узором из тонких веточек и мелких бирюзовых цветочков. Потом там оказался бледно-розовый атлас, от которого ее кожа казалась фарфоровой, бледно-желтая тафта, которая перекликалась с ее белокурыми локонами, и бархат кораллового цвета, в тон к ее камее. Конечно, ей были нужны туфли и перчатки, нижние юбки и подходящие к платьям мантильи; нужно было изучать модные журналы и бывать на примерках.

Неудивительно, учитывая влияние графини и доходы графа, что портнихи часто приходили в Мэддокс-Хаус, что бы подколоть, приметать и снова подколоть. В противном случае Афина отменила бы половину заказов.

Она перестала чувствовать себя виноватой в том, что тратит на себя столько денег брата, когда увидела, что куплено для гардероба леди Ренсдейл. Все эти вещи скорее всего будут отданы горничным после того, как ее невестка разрешится от бремени. В качестве подачки своей совести Афина купила кусок самого тонкого батиста, чтобы нашить крошечные платьица и шляпки для своего будущего племянника или племянницы, пока она будет сидеть подле Троя, и книг, чтобы читать ему, – разумеется, записав расходы на счет Ренсдейла.

Если бы леди Марден делала все по-своему, Афина не могла бы уделить брату и десяти минут. Несмотря на постоянные жалобы на нездоровье, графиня обладала неистощимой энергией, когда речь шла о походах по лавкам; этой энергии у нее было больше, чем у Афины, ее горничной и леди Дороти, вместе взятых.

Сестра графа ограничилась несколькими покупками и вернулась к своим визитам в сиротские приюты и другие не менее полезные заведения для нуждающихся. По ее словам, она развивала представления мистера Карсуэлла о положении этих несчастных. Он говорил, что такие уроки ему не требуются, потому что его доход едва покрывает счета от портного, но он ходил с ней, а потом помогал ей записывать ее наблюдения, так что она могла писать докладные записки в различные комитеты, занимающиеся принятием законов для улучшения условий бедных слоев населения. Дороти считала, что Карсуэлл должен баллотироваться в палату общин. Он считал, что Дороти должна отправиться с ним в Воксхолл на танцы. Она считала, что он бездельник; он считал, что она слишком часто хмурится. Оба проходили стадию обучения.

Йен не бросил своих дам. Он сопровождал их в каждую лондонскую лавку, как казалось Афине. Она никогда еще не видела такой услужливости, такого внимания, такого выбора тканей. Она не считала это истинным блаженством, ведь основано оно было на деньгах Мардена и на его прежнем покровительстве этим модисткам. Каждая портниха знала его, равно как и каждая леди, подходившая к витрине лавки или пришедшая на примерку. Некоторые из тех, с кем он обменивался приветствиями, вообще не походили наледи.

Каждый раз, когда граф, сопровождая их повсюду, наводил блеск на свой приятный облик при помощи любезности, ласкового обхождения с матерью, осторожного обдумывания мнений Афины, появлялась другая женщина, чтобы лишить блеска его доспехи. Леди Марден уверяла мисс Ренслоу, что она дева, попавшая в беду, что ее заедят светские волки, но Афина не желала, чтобы ее спасал рыцарь, который проводит каждую ночь с другой женщиной. Она была так же далека от того, чтобы принять его предложение, как от того, чтобы испытывать восторги от приветствий его бывших пассий.

Но вот к чему она испытывала близость, и близость восхитительную, так это к тканям – таким мягким и гладким на ощупь, что в сшитых из них платьях она казалась себе почти неприличной, как если бы все же была одной из любовниц Йена. Из-за новых платьев потребовалось обзавестись и новым бельем, и Афина купила белье самое шелковистое, отделанное кружевами, самое легкомысленное, какое могла найти. Впервые в жизни Афина выбирала предметы интимного туалета не потому, что они теплые, практичные или ноские. Она выбирала их просто потому, что они ничего не скрывают, и не скрывала этого от себя.

В эти лавки Йен с ней и с матерью не ходил. Но он шептал ей, когда она шла к корсетнице или к чулочнице:

– Купите что-нибудь рискованное, Эффи, на тот случай если я все же уговорю вас вскоре выйти за меня.

Она не должна учитывать мужскую реакцию на ее сорочки и чулки, говорила себе Афина, беря в руки розово-прозрачное неглиже, которое явно было сшито для соблазна. Она изо всех сил старалась прогнать мысли о том, что подумает о ней его сиятельство, увидев ее в нем, но только об этом, и думала. Чем больше она велела себе не учитывать его реакцию, тем больше думала о его улыбке, блестящих проницательных глазах, о его руках, сильных и ласковых. На этом неглиже, на ней. На кровати. Неторопливо снимавших с нее это неглиже.

– Я его возьму, – сказала Афина лавочнице. Эту покупку она оплатила из своих личных денег. С ее старшим братом случился бы удар, если бы он заплатил за этот невесомый ночной туалет. Афина была от него в восторге. Она вышла из лавки с такой улыбкой, которая могла бы расшевелить и древнего старца.

А Йен наслаждался тем, что тратил денежки Ренсдейла. Если Афина заказывала одно дневное платье, граф велел портнихе сшить два или три. Когда они с его матерью выбирали кружевные чепцы для леди Ренсдейл, он выбирал хорошенькую шляпку для Эффи, из пальмовой соломки, с шелковыми маргаритками и синим бантом. Груда покупок росла за ее спиной, перерастая расчеты Ренсдейла.

Этого скрягу следовало ущипнуть за самое чувствительное место – за его бумажник. Афина то и дело говорила его матери, что с ней никогда не обращались так хорошо, что она никогда не носила такие прекрасные ткани, никогда у нее не было столько платьев одновременно. Ну так ей полагается их иметь. С ней следует обращаться как с принцессой, а не как с бедной родственницей.

Ренсдейл жаловался, когда ему стали присылать счета, говорил, что девчонку избалуют. Ну и что? Йен в состоянии снабдить ее всеми шелками и атласами, какие ей понравятся. И потом, сказал он Ренсдейлу, его сестра никогда ни в чем не знала отказа, а она вовсе не транжирка.

А если бы Ренсдейл видел улыбку, игравшую на лице Афины, когда та вышла из этого последнего магазина, он бы решил, что каждый его шиллинг потрачен с толком. Ренсдейл мог также решить, что свадьба состоится в самое ближайшее время. Йен чувствовал, как лихорадочно начинает биться его пульс при одной мысли о том, что именно она могла купить в этой набитой кружевами лавке.

У Йена была еще одна причина поощрять мисс Ренсдейл тратить деньги ее брата, ему хотелось, чтобы она почувствовала вкус богатства, поняла, что она вполне состоятельна, чтобы купить все, что захочется. Он не считал Афину корыстной, он никогда не хотел, чтобы девушка вышли за него, польстившись на его деньги и титул. Но он решил пустить в ход все козыри.

Он хотел жениться на ней. Это было очень просто – и очень сложно. Он не знал, как или когда это произошло, но он определенно хотел жениться на этой маленькой леди. Ну пусть не определенно. Он определенно хотел любовной близости с ней, но понимал, что одно невозможно без другого. Даже если бы его сестрица не дала ему нагоняй, он не мог не уважать мораль мисс Ренслоу. Слишком ему нравилась эта мисс Ренслоу.

Но при этом ничто не могло запретить ему думать о том, как он снимет с нее все эти шелка, бархат и пенные кружева, все эти чулки, нижние юбки и ночные рубашки, которые она покупала.