Текст книги "Грех и любовь"

– Есть. Распущенность. – Леди Розалинда даже поморщилась от отвращения. – Но мы должны обратить отсутствие в тебе этого качества тебе же на пользу. Похоже, ты даже не представляешь себе, насколько привлекательна и настойчива может быть женщина.

– Я… спасибо вам. – Джейн застенчиво расправила подол блестящего бирюзового платья, в котором чувствовала себя элегантной и сильной, словно была одета в мягкие женские доспехи. – Но мы с ним абсолютно не подходим друг другу.

Для него я просто… – «Нудная старая дева», – мысленно договорила она.

– Ты для него друг. Он знает тебя с детства и пока никак не может осознать того факта, что вы оба выросли. – Леди Розалинда задумчиво наклонила голову. – А теперь, если вы поссорились, советую тебе немедленно сходить к нему и помириться. Долго переживать вредно для здоровья. И не бойся находиться с ним наедине. После того урока, который преподала ему Порция, тебе ничто не грозит.

– Какого урока?

– А такого, что он был вынужден жениться на ней, после того как их застукали вместе. Я думала, ты знаешь.

– Нет. – Сообщение леди Розалинды потрясло Джейн до глубины души. – Я думала, он женился на ней по любви.

Леди Розалинда наморщила носик.

– Она поймала его на крючок, только и всего.

– Вы хотите сказать… леди Порция вынудила его жениться на ней? Специально это сделала?

– Вот именно. Видишь ли, несмотря на свою не слишком хорошую репутацию, мой сын – человек чести. И если бы он соблазнил девственницу, непременно женился на ней.

Интересно, зачем леди Розалинда это сказала? Чтобы успокоить ее? А что, если она предлагает ей совершить из ряда вон выходящий поступок?

Нет, это невозможно. Не может леди Розалинда предлагать ей соблазнить собственного сына.

.Взяв Джейн за руку, графиня повела ее к двери столовой.

– Иди к нему, моя дорогая. И помни – мужчины обожают, когда им льстят. А еще они любят думать, что женщина им безропотно подчиняется, хотя на самом деле все происходит наоборот. А мы должны хитростью и лестью заставить мужчину плясать под нашу дудку.

– Я ничего не смогу добиться от Итана хитростью и лестью. Он мне этого не позволит.

Леди Розалинда рассмеялась:

– Чепуха! Он не настолько к тебе безразличен, как ты это вообразила. Не удивлюсь, если в данную минуту он грустит о тебе.

Джейн приятны были слова графини, хотя она боялась себе в этом признаться. Она открыла рот, собираясь сказать, что они с Итаном враги, а не друзья, но неожиданно для себя произнесла:

– Он не грустит, а дуется.

Леди Розалинда снова рассмеялась:

– Вот видишь! Ты понимаешь его лучше, чем кто бы то ни было. Так что, пожалуйста, ради спокойствия в доме сделай так, чтобы он больше не дулся.

Некоторое довольно непродолжительное время спустя Джейн стояла в саду, в тени деревьев. Ночной воздух был напоен дождем, вдали громыхали раскаты грома, однако Джейн не было никакого дела до того, что приближается гроза. Все ее внимание было приковано к башне с узкими, напоминавшими черные зубы бойницами, упиравшейся крышей прямо в стремительно несущиеся по небу облака. В единственном окне башни мерцал слабый желтоватый свет свечи.

Итан у себя. И она собирается соблазнить его.

– Ладони Джейн стали мокрыми от пота, сердце неистово билось в груди. К этому скандальному решению она пришла после того, как рассталась с леди Розалиндой.

Если Итан и в самом деле настолько порядочен, что женится на девушке, которую лишил невинности, она ему себя предложит. А что еще ей остается делать?

«Возвращайтесь в Уэссекс».

Времени у нее в обрез. Нужно действовать быстро. Кроме того, после откровений леди Розалинды поведение Итана предстало перед ней в ином свете. Если он не собирается жениться, значит, будет избегать девственниц. И ее в том числе. Вот почему он постоянно держит ее на расстоянии.

Встает вопрос: как ей это расстояние сократить?

Джейн стояла возле той скамейки, на которой они сидели всего неделю назад. В тот вечер он ее поцеловал. Обнял, притянул к себе, заставил почувствовать, что он ее хочет… Если закрыть глаза, можно вновь испытать те чувства, которые она тогда испытывала: томление в груди, легкое головокружение и страстное желание. Если бы в тот момент не появилась Порция, неизвестно, чем бы все кончилось.

Тогда она могла вскружить ему голову. Значит, сможет и сейчас.

Подул легкий прохладный ветерок, и Джейн, зябко поежившись, потерла руки. Напряженно вглядываясь в темноту, она заметила дверь, едва различимую в покрытой плющом стене. Сначала она хотела пройти в комнату Итана, расположенную в башне, через его спальню, однако вовремя вспомнила про его мерзкого коротышку камердинера. Наверняка он ее выставит вон. И потом, казалось более приличным подняться в башню со стороны сада. Если, конечно, у нее хватит на это смелости.

«Возвращайтесь в Уэссекс»…

Она не может туда вернуться без Марианны. А единственный путь сохранить ребенка – выйти замуж за Итана. Тогда уж малышку точно никто не отберет.

Решительно вздохнув, Джейн направилась по темному саду к двери башни и взялась за ручку. Заперто. Однако она это предвидела и подготовилась.

Джейн вынула связку ключей, которую стащила из буфетной, пока дворецкий находился в столовой. Раздался тихий металлический звон. Пришлось придержать ключи рукой. Их было не меньше двадцати, и Джейн упорно пробовала каждый, пока не нашла тот, что подошел к двери.

Щелкнул замок. Дверь с легким скрипом отворилась, и Джейн с облегчением вздохнула: она ожидала большего шума.

Она вошла в маленький холл. Воздух в нем был затхлый, пахло словно прелыми листьями. Сверкнула молния, на секунду осветив сад, и в ее тусклом свете Джейн различила каменную винтовую лестницу, поднимавшуюся ввысь, в кромешную тьму.

Отыскав в саду камень, Джейн подперла им дверь, чтобы не лишиться единственного источника света, хотя бы и такого слабого, и начала подниматься по ступенькам.

Чтобы не оступиться и не свалиться с лестницы в темноте, пришлось держаться за стену. Преодолевая тошноту и непроизвольный страх оттого, что вот сейчас она скатится вниз, в черную пустоту, Джейн упрямо шла к намеченной цели.

Каменная стена была холодной и влажной. Что-то липкое коснулось щеки, и Джейн едва сдержалась, чтобы не вскрикнуть.

Паутина, догадалась она, смахнув ее. Хорошо, если ее творец уже убрался восвояси.

Интересно, какой дорогой Итан приводит своих любовниц в эту комнату? Наверное, заранее договаривается о встрече в саду, а потом ведет их наверх, в уютное, теплое гнездышко.

И внезапно Джейн пришла в голову мысль, от которой ей стало дурно. А что, если он сейчас с женщиной?

Ступеньки закончились узкой лестничной площадкой.

Джейн сделала один осторожный шаг, потом другой и, неловко выставив вперед руки, коснулась чего-то твердого. Дверь.

Из-под нее выбивалась тоненькая полоска света.

Джейн прижалась ухом к тяжелой деревянной панели. Ни одного звука, даже шепота. Интересно, разговаривают ли мужчина и женщина, когда лежат в постели? Или только обнимаются, целуются, ласкают друг друга?

Джейн покраснела, представив это. Ноги сделались ватными, и она поспешно ухватилась рукой за дверной косяк.

Если она опять застанет Итана с женщиной, она со стыда сгорит. Но она уже зашла так далеко, что отступать некуда.

Она пойдет на все ради Марианны, невинной крошки, которой нужна мать, чтобы растила ее, любила, защитила от равнодушного отца, готового спихнуть заботу о ней на нянек.

Она глубоко вдохнула затхлый воздух и, стиснув зубы, тихонько повернула ручку двери.

Глава 16

Осторожно заглянув в щелку, Джейн увидела погруженную в полумрак комнату, выдержанную в зеленых и коричневых тонах. На полукруглой каменной стене висел средневековый гобелен – Джейн была видна только его часть.

Джейн приоткрыла дверь еще на несколько дюймов. Стало видно старое кресло с подушечкой для головы. Рядом – стол, заваленный книгами. На стуле – открытый том, сверху – пресс-папье, чтобы книга не закрывалась.

На спинке стула – сюртук Итана. На полу валяются его ботинки. Один у камина, другой у стола. Такое впечатление, словно он сбросил их впопыхах. Джейн прислушалась. Гробовая тишина. Лишь в камине тихонько потрескивают угли.

Сосчитав про себя до трех, она решительно распахнула дверь. Комната, просторная, круглая, была пуста. К облегчению и удивлению Джейн, никакой кровати с шелковым пологом и ворохом подушек она не увидела. Равно как и многочисленных мерцающих свечей, и двух тел, сплетенных в страстном объятии.

На стене – книжные полки. Слева – массивный двухтумбовый стол с многочисленными ящиками. На нем – ворох бумаг, освещенных масляной лампой. У стола, словно дожидаясь возвращения хозяина, боком стоит деревянный стул с темно-зеленым бархатным сиденьем.

И это та самая комната, где Итан предается разврату? Запретная территория, куда не пускают никого? Джейн фыркнула. Обыкновенный кабинет, не более того.

В стене она заметила приоткрытую дверь. Может быть, за ней скрывается комната с широченной мягкой кроватью, жаровней с экзотическими благовониями, служащая местом любовных свиданий, где Итан совершенствуется в искусстве совращения? По телу Джейн пробежала дрожь. С каждым вздохом она, казалось, впитывала в себя запах Итана, человека, окружившего себя загадочной таинственностью.

Пройдя на цыпочках по великолепному восточному ковру, Джейн открыла дверь, и ее охватило разочарование. За дверью оказалась еще одна узкая каменная лестница, освещенная единственной свечой в подсвечнике, прикрепленном к стене; настолько крутая, что конец ее скрывался где-то далеко внизу.

Джейн решила пока не ходить туда, и не оттого, что боялась, а просто ее охватило любопытство, которое она решила удовлетворить. Если Итан не развлекает в этой комнате женщин, то чем же он здесь занимается? И почему никого сюда не пускает? Взгляд Джейн скользнул по столу, заваленному бумагами. Что это за бумаги? Деловая переписка? Счета? Уведомления о карточных долгах?

Может, просмотреть? Да, но это личные бумаги, не имеющие отношения ни к ней, ни к той цели, которая привела ее сюда. И все-таки хотя бы мельком взглянуть на них не помешает. Ведь ей хочется узнать об Итане как можно больше, чтобы лучше его понимать.

И Джейн направилась к столу из красного дерева с многочисленными ящиками, битком набитыми всевозможными документами. На полу вокруг маленькой корзинки для мусора валялись смятые бумаги. Другие лежали в беспорядке на столе рядом с гусиными перьями и чернильницей с открытой крышкой. Внезапно внимание Джейн приковал необычный предмет. Поверх бумаг лежали очки в золотой оправе.

Джейн осторожно взяла их в руку, поднесла к глазам и взглянула сквозь стекла на бумаги. Буквы расплылись у нее перед глазами.

Так, значит, Итан носит очки?

Это настолько поразило Джейн, что она громко рассмеялась и, быстро прикрыв ладонью рот, с опаской оглянулась на дверь спальни. Засмеялась она не потому, что стала хуже думать об Итане, узнав о том, что он плохо видит, просто образ Итана-очкарика нисколько не вязался с образом Итана – бесшабашного повесы.

Положив очки на место, Джейн стала внимательно рассматривать разбросанные по столу бумаги. Это были не счета и не записки от кредиторов с требованиями вернуть долги, поскольку все они оказались исписаны почерком Итана.

Джейн показалось, что почерк его стал гораздо хуже. Писал он небрежно, ставя многочисленные чернильные кляксы и зачеркивая слова. Кое-где на листе виднелись дырки, как будто Итан спешил записать какую-то мысль и кончик пера рвал бумагу. Многие слова было трудно разобрать. Написанное больше походило на перечень, чем на письмо, поскольку состояло из коротких строк. Выбрав из кучи бумаг первый попавшийся листок, Джейн взглянула на него и замерла, прочитав имя. «Марианна».

Опустившись на стул, Джейн поднесла листок поближе к лампе и пробежала глазами написанные неразборчивым почерком строчки.

Она спит, окутанная лунным светом,

Маленький ангел, одна из тех,

Кто был рожден в грехе, но у кого такое чистое сердце

И кому суждено будет испытать лишь боль и страдания.

В этом мире, где царствует власть,

Она остается окруженная незапятнанной красотой…

Не веря своим глазам, Джейн прочитала еще несколько строф с кое-где вычеркнутыми словами, написанными небрежными каракулями, пока не дошла до конца текста. Итак, это стихотворение. Стихотворение, написанное… Итаном?!

Но это невозможно!

Потрясенная, она продолжала читать слова, пронизанные нежными, глубокими и искренними чувствами. Боже правый!

Если их и в самом деле написал Итан – а наверняка это сделал он, – то он должен по-настоящему любить Марианну.

Это открытие пронзило Джейн, как удар кинжала. Ей хотелось одновременно и смеяться, и плакать.

И как только Итану удалось подобрать такие точные слова, разбередившие ей душу? Если он сумел написать стихотворение, вызвавшее слезы у нее на глазах, значит, у него настоящий талант.

Так вот, оказывается, какой у него главный «порок»…

Окинув лихорадочным взглядом стол, Джейн принялась поспешно рыться в ворохе бумаг и обнаружила еще стихи на разной стадии завершения, сонеты и оды, небрежно засунутые в ящики для бумаг. Ни одно из творений не было переписано начисто. Создавалось впечатление, что Итан, выплеснув мысли на бумагу, больше не хотел к ним возвращаться.

Итан – поэт…

Это открытие поразило Джейн. Она всегда считала Итана умным, всесторонне образованным человеком, однако весьма легкомысленным, предпочитающим пороки добродетелям и не применяющим на практике полученных знаний.

Внезапно Джейн вспомнила, что частенько видела на его среднем пальце чернильное пятно. Так вот оно откуда… Долгими часами просиживал он в этой комнате, сочиняя стихи. И в тот раз, когда она ворвалась к Итану в спальню, собираясь поговорить с ним о матери Марианны, она заметила листок бумаги с короткими строчками, написанными его почерком, но приняла его за список предполагаемых матерей Марианны.

Она ошиблась. Это было одно из его стихотворений. Однако рассмотреть его она не успела. Итан выхватил листок у нее из рук.

Трясущимися руками Джейн перебирала бумаги, читала отдельные строчки, выбирая наиболее удачные. Итан великолепно владел лирическим слогом. И это человек, открыто заявлявший, что презирает стихоплетство, считает его занятием, недостойным мужчины. Человек, который не далее как сегодня вечером во время чтения стихов перешептывался и хихикал с Пышногрудой Вдовушкой, лишний раз подтверждая своим недостойным поведением репутацию отъявленного распутника, каковым его все считали.

Но был ли он таким на самом деле? Сейчас Джейн в этом сильно сомневалась. У нее было ощущение, словно граф Чеизбурн раздвоился Первый – это светский повеса, дамский угодник, кутила и картежник. А второй – поэт, создатель проникновенных, берущих за душу стихов. Стихов, вызывающих в человеке самые трепетные чувства…

Вдалеке раздался удар грома и еще один звук, но не со стороны сада, а от внутренней двери. Шум шагов.

Джейн вскочила, прижимая к груди стихотворение про Марианну; и в этот момент в комнату вошел Итан.

Сначала он ее не заметил. Опустив темноволосую голову, он листал книгу, которую держал в руке. На нем были черные панталоны и белая рубашка. Галстук отсутствовал. Ботинки тоже. Он показался Джейн поразительно красивым какой-то бесшабашной красотой, но только сейчас она заметила, насколько чувственны его губы, насколько нежен взгляд его глаз.

Насколько, оказывается, беззащитен этот человек, казавшийся ей таким суровым.

Он поднял голову, и взгляды их встретились. Глаза его расширились от изумления, Джейн показалось, будто он заглянул ей в душу. Этот беспечный человек, сумевший написать такие проникновенные строки, равнодушный отец, изливавший свою любовь к дочери в стихах, стоял сейчас в дверях, и в глазах его плескалась ярость.

Он посмотрел на листок в ее руке и сделал шаг в ее сторону.

– Я знаю, что не должна была сюда приходить, – дрожащим голосом пролепетала Джейн, которая до сих пор не могла прийти в себя. – Но мне было так одиноко, и я подумала…

– Черт бы вас побрал! – процедил Итан сквозь зубы. – Черт бы вас побрал!

И он бросился к Джейн.

Первым ее побуждением было отскочить. Но между ними стоял стол. Да и не было у нее никакого желания убегать. Она не боялась его, лишь ощущала острую необходимость угнать, Почему он скрывает от всех свой талант.

Итан выхватил листок у нее из рук.

– Кто вам позволил сюда прийти? Кто!!!

«Ваша мать»…

– Никто Просто мне любопытно было узнать, чем вы здесь занимаетесь. И теперь, когда я знаю…

Итан швырнул бумагу на стол.

– Это моя мать надоумила вас сюда прийти и дождаться меня! Что, не так? Это как раз в ее духе!

У Джейн внутри все похолодело. Она вспомнила слова леди Розалинды: «…если вы поссорились, советую тебе немедленно сходить к нему и помириться». Да, это леди Розалинда подала ей идею идти к Итану. А впрочем, какое это имеет значение?

Самое главное – сделать так, чтобы Марианне было хорошо.

– Итан, ваша мать не виновата. Я пришла сюда по собственной инициативе. Никто меня не принуждал.

– Ну как же! Не виновата! Вы обе решили превратить мою жизнь в ад. – Его темные глаза сверкали, как два черных зеркала, в которых не отражалось ничего. – Итак, скажите-ка мне, что вы собирались делать дальше? Предложить мне себя?

Несмотря на его грозный вид, Джейн почувствовала прилив желания. Они одни в этой комнате. Он может сделать с ней все, что захочет. А потом будет вынужден жениться на ней. Она подошла к нему ближе.

– А что, это настолько нереально – вам меня желать? – прошептала она.

Угли в камине горели, издавая зловещее змеиное шипение. Раздался еще один удар грома. На сей раз ближе. Свет лампы отбрасывал на лицо Итана мерцающие тени.

Выражение его лица было злым и подозрительным. От беззащитного, уязвимого мужчины не осталось ничего. Казалось, перед Джейн стоит сам Люцифер.

– Убирайтесь! – бросил он.

У Джейн упало сердце. «Нельзя так легко сдаваться, – подумала она. – Нужно каким-то образом заставить его передумать».

– Нет. Я не уйду, пока мы не поговорим о вашей работе.

Почему вы никогда не рассказывали мне, что пишете стихи?

Отойдя от нее, Итан принялся ходить взад и вперед по круглой комнате.

– Это всего лишь мазня. Забудьте о том, что видели.

– Я никогда не смогу забыть. Ваши стихи прекрасны!

Особенно стихотворение о Марианне. – От полноты чувств у Джейн перехватило дыхание, и голос зазвучал хрипло. – Вы ведь любите ее, правда?

– Она моя дочь. Я вам уже говорил, что никогда ее не брошу.

В голосе Итана звучала такая страсть, что Джейн теперь окончательно уверовала в то, что должна стать его женой, а Марианне – матерью. И если все получится, как она задумала, она научит его быть хорошим отцом.

– Знаю. Вы откровенно выразили свои чувства к ней в своем стихотворении. Вы прекрасно умеете владеть словом…

– Ну, если вам нравится подобная чепуха…

И, подойдя к столу, Итан сбросил бумаги на пол. Под изумленным взглядом Джейн они, словно крупные снежинки, попадали в корзинку для мусора, белым веером рассыпались по ковру. Вне себя от ужаса, Джейн бросилась к Итану.

– Прекратите! Вы что, с ума сошли? Вы же наверняка часами работали над этими стихами!

– А это уже не ваша забота! И не суйте нос не в свое дело!

– Нет, буду! – Вырвав из руки Итана смятый листок, Джейн бережно разгладила его. – Здесь ваши мысли, ваши чувства. Их нужно хранить как зеницу ока, аккуратно переписать, беречь от посторонних глаз.

– Вот именно! Держать подальше от таких девиц, как вы, которые вечно суют нос куда не следует. А теперь убирайтесь! – И, схватив Джейн за руку, Итан потащил ее к двери.

Однако она вырвалась и, встав перед Итаном, схватила его за руки, нечаянно коснувшись при этом грудью его груди и ощутив, как она прерывисто поднимается и опускается.

– Итан, я не уйду! И не позволю вам, черт подери, уничтожить часть себя!

Итан бросил на нее яростный взгляд. За окном сверкнула молния, на секунду осветив комнату ярким светом, и Джейн с облегчением заметила, что безумное выражение понемногу исчезает из глаз Итана, а плотно сжатые губы расслабляются.

– А вы, оказывается, умеете ругаться, мисс Мейпоул, – насмешливо проговорил он.

К своему удивлению, Джейн почувствовала, что ей впервые приятно слышать ненавистное прозвище.

– Я это сделала лишь затем, чтобы вы лучше поняли мою мысль: ваши стихи бесценны! Ваше видение мира уникально!

Резко повернувшись, Итан встал к ней спиной. Джейн напряглась, готовая в любую минуту броситься к нему и схватить за руки, не позволить больше разбрасывать листки со стихами, но он лишь взъерошил темные волосы и вновь принялся мерить шагами комнату.

– Мое видение… – пробормотал он. – Вы не имели права рыться в моих личных вещах!

– Простите, что сделала это. Я думала, что знаю вас… но, оказывается, я ничего о вас не знала. Даже то, что для чтения вы пользуетесь очками.

– А с чего это вы должны знать? Как вы сами сказали, мы с вами всего лишь знакомые.

– Но почему вы никогда не рассказывали мне, что пишете стихи? И почему так отвратительно вели себя сегодня вечером? Над поэзией нельзя насмехаться. И неужели вы не понимаете, что у вас талант?

– Держите свои фальшивые комплименты при себе. Я ни от кого не желаю их выслушивать, и меньше всего от вас.

Несмотря на его грубость, Джейн захлестнула волна нежности к Итану. Он метался по комнате, как загнанный зверь.

Удивительно, как такой умный человек мог быть настолько низкого мнения о своих творениях. Поэтов в обществе почитали, даже таких спорных, как лорд Байрон и мистер Шелли.

А Итан, похоже, даже не догадывался, насколько хороши его стихи, какие глубокие чувства они способны вызывать.

Присев у корзинки с мусором на корточки, Джейн вытащила из нее несколько смятых листков и, разгладив, сложила в аккуратную стопочку.

– Дело не в том, хвалю я вас или нет. В свое время я изучала поэзию и умею отличить хорошие стихи от плохих. Я помогала отцу переводить древнеанглийские эпические поэмы.

И считаю, что вы должны опубликовать ваши работы, чтобы заставить людей думать. Я могла бы помочь переписать…

– Нет! – Итан бросил на нее яростный взгляд. – Даже предлагать это не смейте! Я никогда не стану выставлять свою личную жизнь на обозрение толпы.

Джейн поджала губы.

– Если вы такого низкого мнения о своей работе, почему же тогда продолжаете писать?

Щеки Итана покрылись румянцем. Он стоял перед Джейн, скрестив руки на груди и вскинув голову.

– Дурная привычка, не более того.

Подняв еще несколько листков, Джейн и их сложила в стопку.

– Как грызть ногти? Или заводить слишком много любовниц?

– Совершенно верно.

– Я с вами не согласна. Я считаю вас талантливым поэтом, и вы должны поделиться своим талантом, данным вам от Бога.

Итан презрительно фыркнул.

– Я никому ничего не должен. А теперь возвращайтесь в свою комнату и не лезьте больше в мою жизнь.

– Подождите немного. – И Джейн, поднеся листок к лампе, принялась читать вслух, пробираясь сквозь лабиринт вычеркнутых слов:

Под этими огромными безмолвными полями

Лежат кости тех, кто не отступил,

Чья кровь поддерживала оставшихся в живых,

А сейчас питает…

Итан выхватил листок у Джейн и смял его.

– Джейн, предупреждаю вас в последний раз! Уходите.

Или я вышвырну вас вон.

– Не вышвырнете, – спокойно сказала она. – О, Итан!

Вы так великолепно владеете слогом. Ну как вы можете настолько наплевательски к этому относиться! Как можете вести себя так, чтобы люди считали вас ни на что не годным!

– А я такой и есть! – выпалил Итан. – Вы же сами это говорили.

Вне себя от ярости оттого, что Джейн хочет заставить его открыть душу, Итан скомкал листок со стихами и метнул в корзинку для мусора. Темная волна чувств, бушевавших в его груди, уже готова была выплеснуться наружу. Как же он ненавидел Джейн в эту минуту! Ненавидел за то, что она сует нос в его личную жизнь, что узнала его самую сокровенную тайну, которую он хранил как зеницу ока.

А Джейн – само спокойствие, – не ведая о его переживаниях, сидела на корточках у корзины в озере бирюзового платья. Она уже сложила его стихи – его стихи! – в аккуратные стопочки и теперь выжидающе смотрела на него, словно имела полное право совать нос в его тайны. И Итана охватило яростное желание открыть перед ней свое истинное лицо, заставить ее увидеть его таким, каков он есть на самом деле: ничтожный человечишка, без всякой надежды стать лучше.

Он снова заходил по комнате, словно пытаясь потушить в своей душе темное пламя.

– Я вам сейчас кое-что расскажу, – начал он, – а потом посмотрим, будете ли вы после этого по-прежнему считать, что мне следует собой гордиться. Когда Наполеон ввел свои войска в Бельгию, я держал пари на то, что он победит. В то время как люди, подобные Джону Ренделлу, отдавали свою жизнь за родину, я оставался дома, проводя время в кутежах и разврате. И о сражении при Ватерлоо узнал лишь спустя пять дней после того, как оно произошло, потому что все это время развлекался в постели с Сереной Бэдрик.

Он до сих пор помнил, как вышел из ее спальни, этого адского притона, помятый, опустошенный, как выжатый лимон, ненавидящий самого себя, и взялся за газеты, которые доставляли из Лондона и складывали в стопку, покуда он предавался разврату, и какой шок испытал, прочитав о том, что произошло за эти несколько дней. Он тогда сразу помчался домой, а на сердце его лежал тяжелый груз: самое страшное предсказание отца сбылось.

Джейн по-прежнему сидела на корточках, все с тем же спокойствием глядя на Итана.

– Вы написали трогательное стихотворение, дань памяти капитана и солдат, погибших на полях сражений. Это кое-чего стоит.

Итан лишь отмахнулся:

– Это ничего не стоит. Несколько слов, начертанных на бумаге, не имеют для погибших на войне никакого значения.

– Но вы же не солдат. Вы поэт. И если предадите свою поэзию гласности, то выполните свой долг: расскажете людям об ужасах войны.

Ее честное, открытое лицо, освещенное зыбким светом, так и манило к себе, однако Итан, отвернувшись, подошел к камину и, опершись руками о каминную полку, уставился на угасающее пламя.

– Нет, вы ошибаетесь. Поэзия – это всего лишь тщеславное потакание собственным слабостям. Слова ничего не значат. Лишь дела имеют значение.

– Кто вам это сказал?

Итан плотно сжал губы, но не смог удержать в себе мрачные воспоминания, и они хлынули наружу.

– Мой отец.

– Он был не прав. – Вскочив, Джейн быстро пошла к Итану, двигаясь с неподражаемой грацией. – И только потому, что ему не понравились ваши стихи, вы решили, что у вас нет таланта. Может быть, ему просто не дано было понять ваше эстетическое мышление. Это дело вкуса и предпочтения.

«Она не понимает, – подумал Итан. – Или не желает Понять». Такая же упрямая и безжалостная, как и его покойный папаша.

– Дело не только в этом, – бросил он. – Все гораздо сложнее.

– Вы когда-нибудь читали ему свои стихи?

– Да.

– И?

Схватив кочергу, Итан помешал догорающие угли, бросил в камин еще несколько кусков угля из ведерка и начал рассказывать, стараясь, чтобы голос его звучал как можно равнодушнее:

– Когда мне было одиннадцать лет, я написал поэму в честь дня рождения отца. Я провел много дней, сочиняя ее, подбирая нужные слова, а потом переписывая начисто на пергамент. В ней я превозносил отца до небес, изобразив его чуть ли не Господом Богом. И когда я преподнес поэму ему, он скомкал мое творение и швырнул в огонь.

Итан смотрел на язычки пламени, разгорающиеся в камине, а видел ту давнюю рукопись. Вот она, на секунду вспыхнув, постепенно стала обугливаться и вскоре превратилась в пепел. А он, вихрастый мальчишка, стоял, не отрывая от нее глаз, и едва сдерживался, чтобы не расплакаться.

Злясь на себя за то, что поддался воспоминаниям, Итан швырнул кочергу в ведерко.

Джейн ласково коснулась его руки.

– Какая жестокость! Если бы я только знала…

– Если бы вы знали, это ровным счетом ничего бы не изменило. – Итан приказал себе отстраниться от Джейн: теплое прикосновение ее руки подействовало на него угрожающе успокаивающе. Однако он не двинулся с места. – Он хотел, чтобы я все свое время посвящал изучению управления поместьем и наукам, необходимым, чтобы занять когда-нибудь свое место в парламенте. Он отправил меня изучать право, однако в этом я не преуспел. Меня интересовала только литература, и это выводило отца из себя. Он сказал мне…

– Что же он вам сказал?

Итан почувствовал, что у него перехватило горло, однако заставил себя говорить:

– Он сказал, что я кончу свою жизнь под забором, если буду продолжать в том же духе. Что я буду хуже самого горького пьяницы, потому что у меня было много возможностей, а я ими не воспользовался. – Итан отвел взгляд от Джейн. – И предсказание отца сбылось.

– И поэтому вы все эти годы скрывали свой талант! – В глазах Джейн вспыхнул огонь. – А я вам вот что скажу, мнение вашего отца гроша ломаного не стоит!

– Он хотел, чтобы я преуспел в жизни, точно так же как он сам.

– Чепуха! Он хотел сделать из вас свое подобие, вместо того чтобы позволить вам жить своей жизнью.

Не желая поддаваться ее логике, Итан решил обратить этот ставший чересчур серьезным разговор в шутку.

– Что я слышу? Неужели это именно мисс Мейпоул хвалит меня за то, что я пренебрег своими обязанностями?

– Да, – сказала Джейн и, шурша юбками, подошла к Итану, порывисто схватила его за руки, словно строгая гувернантка, успокаивающая не в меру расшалившегося ученика. – Вы заперли себя в этой комнате, упрямо пряча от всех свой талант, только потому, что у вашего отца не хватило ни души, ни ума понять, какой вы одаренный человек. Неужели вы не понимаете, что должны быть тем, кто вы есть на самом деле, а не тем, кого из вас хотят сделать? Ваш талант – не порок, а Божье благословение.

Итана поразили ее слова. Меньше всего он ожидал, что Джейн встанет на его защиту. Он сказал ей правду лишь затем, чтобы вызвать в ней отвращение, чтобы заставить ее понять, что было бы ошибкой признаваться всему свету в том, что он пишет стихи. И потом, Джейн так и не поняла, что побуждает его сочинять стихи. Так и не уразумела, что они затрагивают очень личные чувства, которые хочется спрятать от посторонних глаз, а не выставлять напоказ. Не поняла, что у него все внутри перевернулось, когда он увидел, что она прочитала его стихи. А что с ним произойдет, если их прочтут сотни или даже тысячи?

Судя по пылающему взору, Джейн не так-то легко откажется от своего нового мнения о нем. Она стояла перед ним, стиснув его руки с такой силой, словно желала навязать ему свою волю, заставить его думать и чувствовать, как хотела она.

Она смотрела на него, и глаза ее сияли так, будто перед ней стоял падший ангел, в котором она разглядела не погасшую еще искру добра.