Текст книги "Вампиры"

Сон Смита

Смит, все время упорно молчавший, вдруг обратился к Гарри:

– Не знаю, мистер Гарри, должен ли и я рассказать свой сон или это не интересно для господ? – спросил он нерешительно.

– Ну, конечно, рассказывайте, – ответил Гарри.

– Сон, точно сон, а может и не он, – начал Смит.

– Небось тоже видели женщин с розами да ненюфарами? – фыркнул доктор.

– Нет, доктор, что скрывать, какие уж мне женщины с розами, – печально ответил Смит. – Деревенские девки и те зовут «рыжим дьяволом». Эх, скорее бы в Америку, там рыжих уважают!

Несмотря на серьезность вопроса, всех насмешила выходка Смита.

– Итак, господин рыжий дьявол, что вам снилось? – спросил важно доктор.

– Это было за день до маскарада. Устал я страшно, работы было по горло: за день раз сто спустишься с верхнего этажа в подвалы замка, – начал Смит. – Как ткнулся в подушку, так моментально и заснул… Сколько спал, сказать не могу.

«Я в подвале… зачем я сюда пришел? Да нет, это не наш замковый подвал… это что-то другое… Неужели подземная тюрьма, так кто и за что меня посадил в нее? – думаю я. – Не может этого быть. А, несомненно, я под землей и глубоко под землей. Какая-то мертвая тишина, какой-то неуловимый запах. Ах, это наш новый мексиканский рудник», – решаю я. Страх и оторопь сразу пропали. Я иду. Странно, наши шахты, особенно нижние, гораздо уже и ниже, а здесь совершенно свободно. Дотрагиваюсь рукой до стен, чтобы убедиться, есть ли деревянные подпорки, и, к удивлению, пальцы мои скользят и ощупывают гладкую, полированную поверхность. «Не иначе, это гранит или мрамор», – проносится у меня в голове. Все же иду дальше. Коридор бесконечен. Но вот по сторонам появляются очертания не ясные, не разборчивые, но чем дальше, тем определеннее, и я вижу, что в нишах стоят гробы, а в них женские фигуры. Длинные одежды, длинные волосы не оставляют сомнения… Я спешу, бегу… Вот и дверь.

Открываю и стою пригвожденный к порогу. Ничего не вижу. Ослепительный яркий свет бьет прямо в глаза. Наконец, с трудом различаю, что я в огромном пустом помещении; стены точно не стены, а бегущая вода, водопад. Откуда-то льется свет, сильный, яркий, но это не электричество, да, пожалуй, и не солнечный.

Напротив – золотой большой не то трон, не то жертвенник. Откуда-то, не то из глубины, не то со всех сторон, слышу: «Ищи сокровище, рой, копай, встань, встань!»

Тут я понимаю, что голоса раздаются не извне, а в моей голове. И опять я в наших замковых подвалах, но в котором, решить не могу… От одной из стен идет мерцающий свет.

«Здесь».

В руках у меня железный лом, я замахиваюсь… и просыпаюсь…

Миллер стоит надо мной и усердно трясет меня за руку, говоря: «Вставай, вставай, иди, ищи мистера Гарри, привезли срочные депеши с плантаций».

Яркое солнце освещает комнату и слепит мне глаза…

Целую неделю сон не выходил у меня из головы, – продолжал Смит. – «Ищи, копай!» А что если это судьба, указание свыше? Замок старинный, разве не может быть в нем клада: «Ищи, копай»? Простите, мистер Гарри, я не утерпел, я пробовал искать и копать в подвалах… я даже копал в склепе. Ничего! – вздохнул Смит.

– Что же дальше? – спросил доктор.

– А дальше ничего! Все было один обман.

Общее молчание.

– Ну-с, а какое будет мнение общества об этом сне? – спросил Джемс.

– Джемми, это невозможно, обсуждать каждый сон, – взмолился доктор. – Мало ли что кому снится! Поел на ночь лишнего, вот и готово. В прошлое воскресенье я налегал на сибирские пельмени, так всю ночь они вокруг меня плясали и летали… Разину рот, хочу схватить… а его уже нет. Смотрю, а он опять перед носом прыгает и пляшет. Приноровлюсь, хлоп губами – и ничего… измучился. Пришлось утром рицини выпить, – рассказывал совершенно серьезно доктор.

Все улыбались, один Джемс сердито махнул рукой на неунывающего доктора.

– На борьбу, – сказал Гарри, – это, право, интереснее, чем танцевать и делать визиты. Прежде всего, Смит, вы отправитесь к местному деревенскому священнику и попросите его завтра отслужить заказную обедню; обставьте как можно торжественнее, мы все отправимся в церковь. Затем завтрак. Пригласите: священника, старшину, доктора и еще пять-шесть почетных деревенских обывателей. Дайте понять, что сегодняшнее буйство я приписываю пьяной молодежи и великодушно прощаю.

Приготовьте хорошее пожертвование церкви, школе, больнице. Его я передам после завтрака местным властям. В деревню пошлите разного угощения. Причину праздника придумайте – хотя бы день моего рождения или получение нового ордена. Этим мы временно заткнем рот крикунам, а сами займемся нашими нежелательными сожителями.

Итак, первое: вы говорите, что были в новом склепе и не нашли гробов, – продолжал Гарри. – Это естественно, так как они вынуты по моему приказу.

Он открыл бумажник и вынул розовое маленькое письмо, и без запаха лаванды, которым оно пахло, ясно было, что оно от женщины. Гарри прочел:

«Каждый рыцарь прежде, чем обладать дамой сердца, совершает подвиг, или исполняет ее каприз, тем он дороже ценится. Гробы Фредерика и Марии, графов Дракула, из склепа под статуей желательно перенести в общий фамильный склеп и не позже, как сегодня ночью. Безусловная тайна. Награда на сельском празднике, на озере.

Примета: голубое платье и алые розы.

Подпись: розовая сердоликовая булавка».

– Записку эту я нашел у себя на столе. Новое место погребения графской четы известно Смиту, – сказал Гарри и продолжил, – второе, вы предполагаете, что оно, или, вернее она, делает попытку овладеть мною; если так, то вопрос: почему же до сих пор я не только жив, но и шея моя цела?

– Да, мы давно наблюдаем и задаем себе вопрос, почему она отстала от тебя, – перебил Джемс. – Положим, мы с Райтом неустанно тебя караулим и стережем.

– Как, дорогие мои, да неужели это правда?! – проговорил растроганный Гарри, протягивая руки Райту и Джемсу.

– Что же тут особенного? Разве мы не поклялись стоять один за всех и все за одного! – просто сказал Джемс.

– Спасибо, друзья, – еще раз поблагодарил Гарри. – Знаете ли, я начинаю думать, что прежний владелец, Карло, знал какое у него соседство и оберегался. Теперь мне понятна его страсть к средневековому знаку заклинания нечистой силы – я говорю о знаке пентаграммы, то есть о двух соединенных треугольниках. Этот знак наполняет мою спальню, вы найдете его всюду: на спинках кровати, на подоконниках окон, на порогах дверей, даже над камином и у топки печи. То он сделан из металла, то выложен мозаикой из дерева. На моей палке, на моем хлысте вы найдете тот же знак.

Меня вначале это заинтересовало, я даже начал носить на шее цепь с пентаграммой. Смеясь, решил: пусть и я, как все мои вещи, буду отмечен каббалистическим знаком. А вышло, что он оберегает меня!

Говоря это, Гарри расстегнул жилет и показал на цепочке изящный золотой знак, отделанный дорогими камнями.

– Завтра же, Смит, вы закажете такие же знаки из серебра для себя и всей прислуги замка и нарисуйте пентаграммы на дверях всех спален, – сказал Гарри. – Надеюсь, вы это сделаете без лишней огласки.

– Слушаю, мистер.

– Дальше. Вы говорите, что прочитали все, что удалось найти, – обратился затем Гарри к Карлу Ивановичу.

– Да, мистер Гарри, все, исключая, как я уже и говорил мистеру Джемсу, старой библии, но там ничего не может быть, – ответил Карл Иванович.

– Все равно, Смит, доставьте эту библию немедля в замок, мы посмотрим ее вечером, а сейчас, друзья, предоставьте мне все бумаги, так сказать, «по этому делу», я хочу все сам перечитать и подумать. Итак, до вечера! – сказал, вставая, Гарри.

XVII

Вечером в тесном кружке посвященных Гарри прочел то, что он нашел в старой библии. Карл Иванович пришел в отчаяние, хватался за свою лысую голову, стонал, что чуть не пропустили такой важный документ из-за его заявления.

– Сам не знаю, почему я решил, что там ничего нет, – говорил, чуть не плача, обескураженный старик.

Гарри начал:

Исповедь Альфа

Дорогой Карло, нам надо наконец объясниться. Настоящее положение становится невыносимым, я не раз пытался заговорить с тобой, но ты ускользаешь от меня. Сначала я это приписывал случаю, теперь же ясно вижу, что это не случай, ты бежишь от меня, от объяснений. Волей-неволей приходится прибегать к письму, что я и делаю.

Карло, милый, ведь мы друзья детства. Дружба наша тянется не один год. Мы не можем разойтись с тобой из-за пустяка. (Каюсь, я порывался уехать, не поговорив с тобою.) Зачем недомолвки, хождение кругом, будем говорить прямо и просто.

Ты ревнуешь ко мне свою невесту, не отрицай. Но в уме ли ты?

Я канцелярская крыса, бедняк, со строгими взглядами на отношения с женщинами. Помнишь, как вы все, товарищи по коллегии, смеялись надо мной. Я твой лучший друг и никогда не буду отбивать у тебя любимую женщину, невесту.

Скоро разбирая свое поведение, я, положа руку на сердце, не могу себя упрекнуть ни в одном слове, ни в одном нескромном взгляде. Клянусь тебе.

Все же я не могу тебя винить. В Рите есть какая-то перемена и, прости меня, перемена к худшему. Во время болезни, когда ты поселил ее в Лесном доме, она была иной. Мы целые дни проводили втроем: она, покойница Лючия и я.

Много говорили о поэзии, Италии. Девушки пели и играли на лютне. Я рассказывал о последних открытиях и изобретениях.

Самый строгий, неумолимый судья не нашел бы в наших отношениях и тени некорректности, не сказал бы ни слова порицания.

Да и ты сам, приезжая вечером или в разное время дня, входя без доклада, видел ли ты хоть раз что-либо намекающее на скрытые отношения? Ручаюсь, что нет.

В тот страшный день, когда Рита внезапно впала в летаргию, мы все потеряли голову. Еще утром она была достаточно бодра, только ужасно нервничала, казалось, она чего-то ждет. Не было ли это предчувствие? Я все думал, что она ждет тебя, что вы, втайне от нас, условились о твоем приезде. Но когда от тебя принесли букет полевых цветов, я убедился, что предположение мое неверно.

Ставя букет по просьбе Риты в серебряную вазу, я видел слезы в ее глазах и в руках маленькую черную книжечку, по-видимому, молитвенник. Потом она попросила меня и Лючию оставить ее с Цецилией, говоря, что она очень устала. Мы вышли. Вскоре же она отослала и Цецилию.

– Синьорита что-то пишет, – сказала кормилица.

Мы с Лючией сидели в соседнем проходном салоне и ждали, когда нас позовут к Рите. Вдруг раздался страшный крик. Мы бросились в комнату Риты, но это кричала не Рита, а старая Цецилия.

Рита же лежала на кушетке, закинув голову назад. Я бросился к ней, она тяжело открыла глаза и снова сомкнула их; думая, что ей дурно, я поспешил налить в стакан воды, но в ту минуту, когда я приподнял ее голову, чтобы дать ей напиться, она снова взглянула на меня, и… это в первый раз – мне показался ее взгляд… странным, что ли… в нем было что-то манящее, любовное… Она тихо прошептала:

– Поцелуй меня.

Испуганный, не отдавая себе отчета, я наклонился и поцеловал ее в губы…

В ту же секунду она откинулась, тяжело вздохнула и впала в летаргию, или, как мы тогда сгоряча думали, умерла.

Наклонясь еще раз, я невольно отшатнулся, лицо Риты сделалось злым, зубы оскалились и казались длинными, это была не та Рита, которую я знал, а чужая, злобная. Вскоре это выражение сменилось тихим и спокойным, такой ты ее и застал.

Ты помнишь, как мы все тогда потеряли головы, и я, не то что скрыл, а прямо забыл сказать тебе о поцелуе. Затем начались приготовления к похоронам, перенесение тела в капеллу, твое, да и общее наше отчаяние.

Тогда же, по твоему желанию, закрыли салон Риты, где она умерла, и второпях забыли там бедную канарейку, а затем внезапное воскресение или оживление, не знаю, как выразиться, Риты среди ночи во время бури, перепугавшее замковую прислугу, да и, что греха таить, нас всех чуть не сильнее самой смерти.

После же воскресения Риты мне уже было неудобно сказать тебе о прощальном поцелуе; да я бы скоро его и забыл, если б не ловил время от времени взгляд Риты, напоминающий тот, что сопровождал поцелуй.

Ты как-то на днях написал мне, что находишь большую перемену в Рите, да и я ее заметил, и чем дальше, тем больше. Ты прав. Она расцветает физически, но как-то опускается нравственно: прежде такая чуткая к чужому горю, теперь она остается совершенно спокойной; даже смерти Лючии и других домашних не задевают ее совсем. К гибели своей любимицы-канарейки она тоже отнеслась возмутительно холодно.

Наружностью своей она перестала заниматься, я заключаю это из того, что все зеркала она приказала закрыть кисеей «в знак траура», как говорит она, и даже свой собственный туалетный столик. Ни песен, ни игры на лютне (кстати, лютня, кажется, тоже осталась в роковой комнате) я больше не слышу. Рита предпочитает уединение.

Характер ее тоже испортился. Вот пример.

Последние дни перед летаргией она не расставалась со своим молитвенником, – помнишь, такая черная книжечка? Я спросил: где она, не принести ли ее? Рита разозлилась, глаза засверкали, зубы оскалились, и она наговорила мне дерзостей.

Другой раз я подал ей ручное зеркальце, также прежде вечного ее спутника, – так она не только его бросила, но растоптала каблуком, не пожалела даже художественной золотой оправы.

Несмотря на эти выходки, временами, как я говорил уже, ловлю на себе взгляд Риты, полный желания, призыва и страсти… да, страсти… Мне невыносим этот взгляд, страшен, я боюсь его. Боюсь как-то безотчетно, даже не по отношению к тебе. В нем есть что-то.

Меня прервали, принесли от тебя приглашение приехать в замок. Такой разницей веет от этого приглашения, против прежних, – какой официальный тон!..

Я отказался, зачем?

Завтра-послезавтра я исчезну с твоей дороги. В начале письма я искал объяснений с тобою, а под конец много думал и решил, что лучше уехать, не прощаясь.

Оставлю тебе это письмо, ты сам поймешь, что отъезд – это лучшее, что я могу сделать. Спасибо за прежнюю любовь, крепко верю, что со временем ты опять вернешь мне ее. Я же люблю тебя как прежде и не переставал любить. Привет Рите, желаю вам обоим счастья.

Твой Альф.

…Сутки. А как перевернулся весь мир, сейчас я не могу ясно представить, что случилось. Постараюсь вспомнить и записать. Обыкновенно записи упорядочивают и проясняют мою голову. Итак.

Я написал Карло прощальное письмо и оставил его на столе, собираясь при окончательном отъезде приписать несколько слов приветствий и пожеланий.

Дальше.

Гулял по саду: ночь тихая, лунная, озеро гладкое, как зеркало, только воздух как перед грозой.

Лег спать с открытым окном.

После полуночи мне показалось, что я не один в комнате и что на груди у меня тяжесть, – открываю глаза…

Пресвятая Дева Мария, Рита у моей постели, вернее, лежит на моей груди!

– Что же это?

Хочу вскочить, крикнуть… не могу… ведь я осрамлю ее! Что скажут люди?! Что скажет Карло?

Ясно, Рита опять больна, иначе, зачем бы она пошла в мою комнату, да еще ночью? Она или лунатик, или в бреду. Что делать, чтобы не испугать ее?..

Все это вихрем несется у меня в голове. А голова кружится, кружится, истома давит тело… Что делать, как быть?.. И опять все качается.

Затем я теряю сознание, это первый раз в жизни… Открываю глаза, никого нет. Полная тишина, луна заходит, веет предрассветный ветерок… и снова я не могу одуматься. Куда она делась? Что она была здесь, я уверен, до сих пор пахнет ее любимыми лавандовыми духами. Что с ней сталось? Зачем она приходила?

Что это мог быть сон, мне даже не пришло в голову, настолько все было реально. Вдруг меня пронзила мысль: случилось несчастье, Рита приходила за помощью!

Сорваться с кровати и одеться было делом одной минуты, я кинулся вон.

Второпях я даже не заметил, что дверь моей комнаты была заперта, и вот, только теперь, записывая все, я вспомнил это. Следовательно, еще одна загадка! Обежав дом, я ничего подозрительного не нашел: все спят, тихо, темно. Я бросился в сад. И там тихо. Запутавшись в траве, я упал в кусты шиповника и очень неудачно: изранил лицо, руки и даже сухим сучком ранил шею настолько сильно, что запачкал кровью рубашку.

Когда я вернулся в дом, то слуги уже начали вставать и на мои вопросы: не случалось ли чего ночью? – отвечали удивленными взглядами и полным отрицанием.

Вот факты. Какие же выводы?

Что она была у меня, это несомненно, закладываю душу!..

Первый вопрос: как попала?

Дверь заперта. Ключ у меня… Следовательно, открыла другим ключом, заказным, значит с «заранее обдуманным намерением». А если в окно? Оно достаточно низко от земли и было открыто. Если так, то также с намерением, а не случайно.

Второй вопрос: зачем приходила?.. Фу, даже в пот бросило, неужели Карло прав, и она меня любит, любит настолько сильно, что пришла сама? Рискуя всем… Неужели я так слеп и не видел этой страсти… Вот уж мой ночной обморок был некстати – что она подумала обо мне? Наверное, презирает теперь…

Третий вопрос: что же делать теперь?

Бежать, бежать, бежать немедля… А если она любит, сильно любит?.. Ну, погрустит и забудет… А ведь не все способны забывать, вот я ее никогда не забуду.

Да и имею ли я теперь право уехать? Ведь она осрамила себя. Предположим, никто не знает, что ночью она была у меня, но она-то сознает, что девушка, красавица, невеста другого, была ночью одна в комнате молодого мужчины… Ведь я еще молод! Лежала у него на постели, на груди… Не замучает ли ее эта мысль?

Не должен ли я во что бы то ни стало остаться?

Нет, нет и нет… не финти и не хитри, Альф. Не для тебя эта любовь! Пока ты честен, ты должен бежать.

В замок не пойду, уеду в город, закажу там почтовых лошадей и к вечеру уеду.

Решено… Рассвет…

Вот тебе и уехал!

Правду говорит пословица: «Человек предполагает, а Бог располагает». Впрочем, тут Бог, наверное, участия не принимал!.. Я плохо ему молился, плохо верил, и он меня оставил этой ночью!

Сейчас я совершенно спокоен, спокоен, как человек, неизбежно приговоренный на смерть.

Весь ужас открытия правды, вся безвыходность моего положения отошли на второй план, и жажда жизни, и боязнь смерти: все переболело, перегорело… Теперь остался один долг – предупредить Карло. Я не смогу, она не допустит.

Пусть эти записки откроют ему страшную тайну. Чтобы оберечь их от нее, я положу их в библию. Конечно, будет следствие по случаю моей внезапной смерти, обыск в моей комнате, их найдут и передадут по адресу.

Чтобы Карло все было ясно, продолжаю рассказ. Итак, я решил уехать. В город, чтобы заказать почтовых, я отправился верхом. В лесу, на крутом повороте дороги лошадь моя заупрямилась. Несмотря на хлыст и шпоры, она не трогалась с места. Можно было предположить, что она почуяла волка. Лошадь дрожала и покрылась потом. Недоумевая, я слез и пошел пешком, таща коня на поводу.

За поворотом дороги увидел Риту, сидящую на пне, кажется, в первую минуту я испугался ее, как и моя лошадь волка. Оправившись, я подошел и заговорил, притворяясь, что ничего не помню. Но один взгляд Риты показал мне, что она все помнит и видит мои уловки насквозь.

Я растерялся. Лошадь рванула и убежала. Рита смотрела на меня, не сводя глаз, и голова моя опять начала кружиться, все завращалось. Я сел на траву.

Рита наклонилась к моему лицу и начала шептать:

– Зачем ты бежишь? Разве ты не видишь, не чувствуешь, что я люблю тебя?

Я хотел заговорить…

– Оставь, молчи. Я знаю, что ты скажешь, – продолжала она, – но какое нам дело до Карло и до всего земного? Ты будешь счастлив, вечно счастлив. Ты будешь бессмертен, я подарю тебе вечную жизнь, Карло не может за мной следовать, не может мне принадлежать: его оберегают! – криво усмехнулась она. – Согласись на мою любовь, и я тебе открою тайны, каких не знает никто; я унесу тебя высоко-высоко, лунный луч будет нашей дорогой, а в час покоя мы будем сладко спать! А какое наслаждение пить горячую теплую кровь, а с нею и вечную жизнь!

Я с ужасом отшатнулся!

Уже с первых слов Риты мне показалось многое странным в ее словах и обещаниях, и я со страхом убеждался в том, во что до сих пор не хотел верить…

Получив от тебя письмо о том, что твоя мать, по словам старого доктора, была вампиром, я заинтересовался этим поверьем и купил старинную, латинскую книгу, трактующую о ламиях, «не мертвых» и тому подобных.

Немного поштудировав, я, конечно, отбросил книгу в сторону, не мог же я тогда верить во всю эту чушь, считал все вымыслом. Странности твоего старого доктора, его разговоры только еще больше укрепили мое мнение. Я был убежден, что вся история с вампирами – бред его больной фантазии. И вот теперь эта фантазия предстала передо мной во всей ужасающей правде!

Я понимал, что Рита любит и под влиянием чувства открывает мне многое, что не должно быть ранее открыто, или, быть может, она так верит в обладание мной, что уже не стесняется.

Она вампир, ее погубил или, как она выражается, «призвал к жизни», старый граф Дракула. Он отдыхает в большом каменном гробу, он долго ждал ее… наконец, она пришла и вызвала его теплотой своего молодого душистого тела.

Для того чтобы достигнуть вечного существования, надо умереть для людей. Так с ней и случилось. Но на вторую же ночь Дракула силою своего могущества заставил ее встать и жить между людьми как прежде.

Она так много говорила о прелести быть вампиром, что мой разум помутился и все пошло кругом.

– Так я скорее достигну первой степени силы, – добавила она.

Точно сквозь дрему я вспомнил, что в старинной книге сказано, что у вампира нет тени, он не любит зеркал, не пьет, не ест, спит на закате солнца. И, к ужасу моему, я находил у Риты все эти приметы! Или я их сам заметил, или о них сообщил мне Карло. Силы совершенно меня оставили.

– Ты согласен, милый, отдайся мне, не бойся, – шептала она. – Я отдыхаю в моем гробу, и я заставлю Карло поставить твой гроб рядом с моим.

При этих словах я вскочил.

– Нет, я не хочу! – вырвалось у меня.

Она зло засмеялась.

– Не хочешь, тем хуже для тебя; тебе нет возврата к жизни. Не воображай, что ранки на твоей шее нанесены тебе сучком шиповника; о нет; я ночью наложила на тебя свою печать. Ты погиб. Ты можешь только выбирать: смерть, настоящую смерть, с червями и холодом могилы, или бессмертную жизнь вампира. Я до ночи даю тебе время на размышление. Ночью я приду. Ты не спрячешься, не уйдешь от меня – не пытайся. Выбирай, моя любовь и бессмертие или ты, в недалеком будущем, скелет, с провалившимися глазами и дырою вместо носа.

В это время возле нас раздались голоса; это были слуги, посланные Карло за Ритой. Нам ничего не оставалось, как взяться под руку и идти в замок. В удобных местах я все косился, ища тени от этого, от Риты, все еще надеялся на что-то.

Тени не было.

В замке я провел несколько неописуемых часов. Оно, Рита, не спускало с меня глаз; Карло невыносимо ревновал, сам я не знал, что предпринять, как спастись; мой разум помутился; я пробовал молиться, но не находил слов.

Моя прошлая жизнь пролетела перед глазами, какой прекрасной она мне показалась. А будущее? Сколько меня ждет интересной работы, открытий; быть может, любовь, но не эта проклятая, а святая, чистая… Я был готов рыдать, еще и Карло с его резкими речами, взгляд ее, Риты, говорящий: «Ты мой, выхода нет!»

Наконец, я не выдержал и бросился бежать. Я не только забыл хлыст и перчатки, но даже мою шляпу. И вот я пишу, торопясь исполнить последнее, открыть глаза Карло, а там… да помилует меня Бог.

Я решился погибнуть: вампиром я не буду. Скоро полночь! Луна сияет.

Мать моя, благослови меня, не дай мне в последнюю минуту жизни изменить себе и согласиться на мерзкое существование вампира.

Гарри закончил и принялся усиленно курить; наступила тишина. Джемс первый не выдержал:

– Ну, – начал он, – теперь, после этого письма, если у кого из нас были еще сомнения, то они должны исчезнуть.

– Если сопоставить весь письменный материал, что у нас имеется, и текущие события, то ты прав, Джемми, и приходится верить не только в существование вампиров, но и признать, что они живут где-то рядом с нами, – добавил доктор.

– Это мои милые родственники! – пробурчал Гарри.

– И они устроились в замке Дракула по-семейному, – сострил доктор.

– Будет, господа, к делу, – сумрачно сказал Райт.

– Ты прав, Райт, к делу! Джемс, ты первый начал это дело, веди же его дальше, – сказал хозяин.

Джемс даже покраснел от удовольствия.

– Смит, посмотрите, чтобы нас не подслушали, и возвращайтесь, – распорядился Гарри.

– Я не буду повторять ни фактов настоящего, ни выводов, сделанных на основании документов прошлого, – начал Джемс, – а начну с того, что существование «не мертвых», или вампиров, нами всеми, здесь присутствующими, принято. Принято также решение – уничтожить их, как опасных существ. Или, по крайности, обезвредить, как были они обезврежены до нашего приезда.

Теперь вопросы: где они? Сколько их? Что надо делать?

Тут начинается область догадок и предположений.

Первый «не мертвый» – это дед Дракула, привезенный в гробу из Америки, его портрет висит в Охотничьем доме, а место вампирического сна неизвестно, так как гроба мы не нашли. При нас он не появлялся совсем или, как более сильный и умный, лучше умеет скрывать свои злодеяния. Только вот вчерашняя женщина в деревне кричала: «Был мужчина, весь в бархате», до этого же случая всегда говорилось о женщинах.

Второй «не мертвый» – это Мария Дракула, женщина в белом с золотистыми волосами и ненюфарами, мертвыми розами; гроб ее в склепе, под статуей; теперь он в склепе под капеллой и на него нам может указать Смит.

Третий «не мертвый» – это Рита, итальянка, портрет ее в галерее фамильных портретов; она брюнетка, в голубом платье, с розами; ее пустой гроб мы нашли в капелле, и он спущен в склеп. Место его также известно Смиту.

Других «не мертвых» мы пока не знаем, и будем надеяться, что их больше нет.

Теперь самое трудное: что делать?

Мы можем действовать только на закате и на восходе солнца, то есть в часы вампирического сна наших врагов, во время их бессилия. Кроме времени мы еще стеснены тем, что должны действовать тихо, секретно, чтобы не всполошить и не напугать замковых слуг. Завтра, после званого завтрака, отпустив большую часть слуг на праздник в деревню, мы спустимся в склеп и займемся гробами Марии и Риты. Старого Дракулу нам придется выследить, а для этого мы поставим очередное дежурство по два человека. Дежурные целую ночь должны провести в склепе, не смыкая глаз. На первое дежурство вызывается капитан Райт, ну, конечно, и я с ним, – закончил Джемс.

– Согласен, – сказал Гарри, – второе дежурство мне. Надеюсь, что Карл Иванович, как человек пожилой, от дежурства будет освобожден.