Текст книги "Susan Sontag. Женщина, которая изменила культуру XX века"
Автор книги: Бенджамин Мозер
Жанр: Биографии и Мемуары, Публицистика
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 12 (всего у книги 46 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]
«Определение патетической судьбы – это когда у нас два «я»[441]441
“A Poet’s Prose,” in Sontag, Where the Stress Falls, 8.
[Закрыть], – писала она позднее. После публикации отрывков из ее дневников даже близкие друзья были в шоке от того, насколько неуверенной в себе она была. В амфитеатре вместе с Харриет на юге Пелопоннеса она смотрела трагедию «Медея», которую запомнила на всю жизнь.
«Эта постановка оказала на нее сильное влияние. Медея хотела убить своих детей, и некоторые люди в публике начали кричать: «Нет, Медея, не делай этого!» – «У этих людей не было понимания искусства, – неоднократно говорила она. – Все было реально»[442]442
David Rieff, preface to Sontag, Reborn, XIII.
[Закрыть].
Глава 12
Цена соли
В 1986 году у Зонтаг вышла история «Сцена с письмом». Среди описанных в истории сцен: Татьяна пишет письмо Онегину, мужчина пишет жене, сидя на борту самолета, который вскоре потерпит катастрофу, – она вставила и свою историю. А именно: прилет в аэропорт Сан-Франциско, где она передала Филипу письмо.
Такое ощущение, что она задержалась в Европе на все лето именно для того, чтобы избежать сцен конфронтации. Из Афин она написала матери, что у нее «появилась причина личного характера продлить здесь свое пребывание, и это совсем не ради того, чтобы увидеть еще одну красивую страну». Возможно, что она в очередной раз пыталась помириться с Харриет, а о своих планах писала Милдред так: «Когда я приеду в Калифорнию, – все еще полагаю, где-то 1 сентября, – я хочу немедленно поговорить с Филипом. Под «немедленно» я имею в виду в тот же день. Что потом? Развод. Было бы абсурдно поставить саму себя и Давида в невыгодную ситуацию и заставить мальчика быть свидетелем этого гнева и истерии, пытаясь уживаться с ним [Филипом] под одной крышей»[443]443
Sontag to Mildred Sontag, Athens, n.d. (“Monday night”), Sontag Papers.
[Закрыть].
Несмотря на то что Рифф позднее утверждал, что совершенно не подозревал, что это случится, он наверняка предчувствовал, что что-то должно произойти. С июля он жил в Калифорнии, потому что стал адъюнкт-профессором в Беркли. Он писал ей письма, «полные злобы, отчаяния и чувства собственной правоты. Он говорил о моем преступлении, моей глупости, моей блажи, моей прихоти»[444]444
Quoted in Kaplan, Dreaming in French, 111.
[Закрыть]. Давид рассказывал: «Если он – и я не знаю, делал ли он это или нет, – если он и считал, что когда она вернется в Калифорнию, то все будет хорошо, то он себя сильно обманывал»[445]445
Author’s interview with David Rieff.
[Закрыть]. Но в письме приятельнице его матери по Чикаго Джойс Фарбер Филип писал: «Ну и жестокий и безжалостный у Сьюзен характер, она полгода в Европе вынашивала свой секрет и в счастливый и прекрасный день своего возвращения сообщила обо всем любящему мужу и сыну»[446]446
Philip Rieff to Joyce Farber, March 27, 1959, Sontag Papers.
[Закрыть].
Несмотря на это, содержание и тон письма, переданного Зонтаг своему мужу, были очень мягкими. Она описывала свое разочарование институтом брака в общем и ни в чем его не винила. О себе писала, что «внутри старой мертвой ткани появляется новое, живое и креативное «я», но это «я» еще должно родиться».
«Я не хочу быть замужем, по крайней мере на условиях, которые есть в этом браке у меня (и у тебя). Я ненавижу выборочность, право владения, которые сопутствуют институту брака, – каждая пара варится в своем собственном, отличном от других котле, блюдет только свои интересы… Может быть, если бы я, в смысле мы, понимал бы брак по-другому с самого начала… Быть может, если бы я (мы) не были такими романтиками, так влюбленными в представление о любви. Супружеские измены, цивилизованные договоренности, брак ради удобства и просто дружба – все это случается и все это работает. Но ведь это все не для нас с тобой, верно? Мы такие легко ранимые, сентиментальные, застенчивые…»
В этом письме она обращается к образу перерождения. «Я чувствую, что во мне расцветает призвание, – пишет она. – Я хочу быть свободной. Я готова заплатить цену, в смысле своего собственного счастья, для того, чтобы быть свободной. Увы, я и тебя должна заставить страдать»[447]447
Draft dated February 26, 1958, Paris, Sontag Papers.
[Закрыть].
Это было письмо, приглашающее цивилизованно решить вопрос развода. Сьюзен упомянула о «красоте и соблазнительности дома в Беркли», в котором жили Филип, Давид и Роуз. Ей нравилось калифорнийское тепло. Ее семья была рядом со всеми вытекающими положительными и отрицательными последствиями. Ей надо было думать о судьбе Давида. Она сделала излишне оптимистичный шаг и, несмотря на то, что писала матери, решила остановиться в доме Филипа в Беркли в то время, пока шла процедура развода. Их отношения стали напоминать сцены ссор евреев-интеллектуалов из фильмов Вуди Аллена. Дошло до кулаков, когда они делили, кому достанутся старые номера Partisan Review[448]448
Entry undated, in notebook labeled September 1, 1958–January 2, 1959, Sontag Papers.
[Закрыть].
Последней каплей был вечер, когда Роуз приготовила свое коронное блюдо – жареную курицу. Филип обвинил Роуз в том, что она пытается его отравить, стал вести себя «совершенно истерично» и «дико угрожал», как рассказывал Давид. Сьюзен вызвала полицию, которая отвезла их всех на другую сторону залива в Сан-Матео, где жили Нат и Милдред. Позднее, когда Сьюзен пересказывала эту историю, она говорила, что взяла с собой «отравленную» курицу, которую они съели в полицейском автомобиле: «Мы же не успели поесть. Давид был голодным. Конечно, я захватила с собой курицу»[449]449
Author’s interview with Sigrid Nunez.
[Закрыть].
Как потом утверждал сам Филип, он тогда временно потерял рассудок. «Это был очень, очень тяжелый период, – вспоминал Давид. – Как бы сказали в XIX веке, у него рассудок помутился». Размышляя о браке своего отца, Давид говорил, что, несмотря на то, что позднее Филип долго был женат на другой женщине, «он был волком, однолюбом, находившим партнера на всю жизнь. Мне кажется, что у него была всего одна любовь»[450]450
Author’s interview with David Rieff.
[Закрыть]. Сьюзен вернулась в свою семью, из которой сбежала 10 лет назад. Она сняла небольшую квартиру в Сан-Матео и проводила время с родственниками, которых давно не видела. Она возобновила отношения с Джуди, которая незадолго до этого окончила Беркли и работала.
Джуди не подозревала, что ее сестра интересуется женщинами, и дала ей почитать известный лесбийский роман Патриции Хайсмит «Цена соли». В 1958 году это была одна из немногих книг о геях, которая не заканчивалась тем, что лицам нетрадиционной сексуальной ориентации приходилось расплачиваться за свои «грехи». Многие лесбиянки очень положительно оценили то, как героини были изображены на страницах романа. Однако Сьюзен отметила, что прочитала произведение «в неподходящий момент, когда я была очень ранимой»[452]452
Entry undated, in notebook labeled September 1, 1958–January 2, 1959, Sontag Papers.
[Закрыть]. Одна из женщин по имени Кэрол ведет тяжбу с мужем по поводу того, кому достанется ребенок. Муж нанимает частного детектива и получает доказательства того, что его жена – лесбиянка. В то время в судах из-за подобной информации геи и лесбиянки теряли права на опекунство своих детей, поэтому концовку романа «Цена соли» можно только с натяжкой назвать счастливой по сравнению с другими произведениями о геях и лесбиянках того периода.
Кэрол и ее подруга остаются вместе, но теряют права на ребенка. Наверняка Сьюзен с содроганием читала роман, думая о том, как мучилась мать, когда у нее отнимали дочь[453]453
This novel is the basis for Todd Haynes’s film Carol (2015).
[Закрыть]. Давиду тогда было шесть лет, и их отношения после ее долгого отсутствия были не самыми лучшими. Он отвык от нее, и она должна была научиться быть матерью ребенка, которого не видела целый год.
Вот что она писала в Париже:
«Мне Давид практически не снится, и я о нем мало думаю. В моих фантазиях и снах он практически не присутствует. Когда мы вместе, я его обожаю. Когда уезжаю, зная, что он окружен заботой, то мысли о нем быстро исчезают. Из всех людей, которых я любила, он в минимальной степени объект моей ментальной любви, моя любовь к нему интенсивно реальна»[454]454
Зонтаг. «Заново рожденная», 16.01.1958.
[Закрыть].
Эту цитату часто использовали в качестве доказательства того, что Сьюзен была безразлична к своему сыну. (Но как выразился один из ее знакомых: «Когда Сьюзен была с ним, она была с ним полностью»[455]455
Author’s interview with David Pinckney.
[Закрыть].) Зонтаг имела склонность любить изображения – «ментальные объекты», а не «интенсивно реальные» вещи, поэтому то, что она писала о физической реальности Давида, свидетельствует о том, как сильно она его любила.
Однако Филип не собирался отдавать сына. «Ты сама знаешь, что Филип не решит этот вопрос мирно», – писал ей в ноябре Якоб Таубес. В этом письме он также призывал Зонтаг не отказываться от прав на книгу «Ум моралиста», которую вскоре должны были издать: «Кальвин должен воспринимать всех тех, кто против него, в качестве врагов света и правды».
«Будь осторожна! Даже в тяжбе Рифф против Риффа могут быть сложности. Ты должна быть готова к самому худшему. У тебя есть хороший и беспощадный адвокат? Не старайся быть «мягкой» в ситуации, когда идет борьба не на жизнь, а на смерть. Заботливым и мягким надо быть только тогда, когда твой партнер живет в той же вселенной, что и ты.
В любом случае все это не твоя инициатива. Унизительно и оскорбительно тащить Филипа на своей шее. Ты должна быть начеку. Любой щедрый жест с твоей стороны будет неправильно истолкован»[456]456
Jacob Taubes to Sontag, November 10, 1958, Sontag Papers.
[Закрыть].
Поэтому «заботливо и мягко» Сьюзен не стала бороться за права на книгу, о чем позднее постоянно жалела, и, хотя она приняла от Филипа деньги на содержание ребенка, гордо отказалась от алиментов. Филип терроризировал ее, хотя Давид подчеркивал, что «он ГОВОРИЛ страшные вещи, делал страшные угрозы, но НЕ ДЕЛАЛ ничего страшного»[457]457
Author’s interview with David Rieff.
[Закрыть]. В какой-то момент Нат, опасаясь за судьбу Сьюзен, насыпал сахара в бензобак машины Филипа. Этот взятый из детективного романа ход был сделан для того, чтобы Филип не мог угрожать Сьюзен и Давиду[458]458
Author’s interview with Judith Cohen.
[Закрыть]. Пререкания и недовольства продолжались еще много лет. Но Сьюзен была в безопасности. «Да, ваш муж сумасшедший, – сообщил ей судья. – Ребенок останется у вас»[459]459
Author’s interview with Sigrid Nunez.
[Закрыть].
Сьюзен приехала в Нью-Йорк 1 января 1959 года, в тот же самый день, когда войска во главе с Фиделем Кастро вошли в Гавану. Она поселилась в доме № 350 по Вест-Энд-авеню, между 66-й и 67-й улицами, менее чем в десяти улицах от здания на 86-й, где провела первые месяцы своей жизни. Эта квартира занимала весь пятый этаж дома без лифта. У Давида появилась своя спальня с окнами, выходящими на улицу, а Сьюзен спала и работала в гостиной.
К тому времени, когда она приехала в Нью-Йорк, то, что она родилась в этом городе, уже давно позабылось. Она жила в семи штатах, а также в Англии и Франции. «Я вообще-то не урожденный житель Нью-Йорка», – говорила она гораздо позднее, подчеркивая свою связь с американской глубинкой, и люди очень удивлялись тому, что она родом не из этого мегаполиса[460]460
Charles Ruas, “Susan Sontag: Me, Etcetera,” in Sontag, Conversations, 181.
[Закрыть]. В некотором смысле Зонтаг была совершенно права, но, с другой стороны, ее желание убежать от своих корней и делало ее самой настоящей жительницей Нью-Йорка.
Сьюзен приехала в город, который в то время находился в упадке. В 1950-х годах население города начало уменьшаться, многие уезжали в зеленые и белые с точки зрения этнического разделения пригороды. В 1957 году состоялась премьера «Вест-Сайдской истории», и Верхний Ист-Сайд получил известность как район трущоб с высокой преступностью и бандами, состоящими из представителей национальных меньшинств. Несмотря на такую репутацию, на Вест-Энд-авеню всегда жила интеллигенция, например, психоаналитики и профессура Колумбийского университета.
Благодаря протекции Якоба Таубеса Сьюзен нашла работу в журнале Commentary. «То, что ты – женщина, представляет собой небольшую сложность, но эту сложность можно решить»[462]462
Jacob Taubes to Sontag, October 22, 1958, Sontag Papers.
[Закрыть], – говорил он ей в октябре. Редактор Commentary Эллиот Коэн, которому было суждено умереть всего несколько месяцев спустя, говорил: «Разница между нашим журналом и Partisan Review только в том, что мы признаем, что мы еврейское издание»[463]463
Author’s interview with Norman Podhoretz.
[Закрыть]. Журнал издавал Американский Еврейский комитет, и, по словам следующего после Коэна редактора Нормана Подгореца, он «был одним из двух журналов, для которого хотели писать» молодые люди, стремящиеся стать интеллигентами. Вторым таким изданием был Partisan Review»[464]464
Ibid.
[Закрыть]. Подгорец и Сьюзен Зонтаг, а также оба упомянутых издания оказались в центре политических и культурных дебатов 1960-х.
То, что Зонтаг начала работать в журнале, имело большое значение. Кроме этого, большое значение имело и влияние на нее людей, с которыми она познакомилась в первые месяцы жизни в Нью-Йорке. Как Харриет и предполагала еще в Париже, у Сьюзен начался роман с бывшей девушкой Харриет Ирэн Форнес. Ирэн стремительно становилась «королевой даунтауна», легендой богемы из Гринвич-Виллидж, и, несмотря на то что ее имя было известно в основном в театральных кругах, целое поколение творческих личностей Нью-Йорка вспоминало ее страстный темперамент, театральное мастерство и огненную сексуальность[465]465
Author’s interview with Stephen Koch.
[Закрыть]. «Латинский фейерверк» – называл ее Роберт Силверс, который вскоре после этого основал посвященное книжным рецензиям издание The New York Review of Books[466]466
Author’s interview with Robert Silvers.
[Закрыть]. Вот как Харриет с характерной для нее прямотой отзывалась об Ирэн: «Она может сделать так, что и камень кончит»[467]467
Author’s interview with Harriet Sohmers Zwerling.
[Закрыть].
Ирэн родилась на Кубе в 1930 году и жила на острове до смерти своего отца. Ее мать, точно так же как и Милдред, была «повернута» на Голливуде и образе Америки в кинофильмах, поэтому в 45-м вместе с дочерью, сестрой и своей матерью переехала в США. Сперва они поселились в Новом Орлеане, в котором у них были родственники, а потом перебрались в Нью-Йорк.
«Конечно, жизнь в Нью-Йорке показалась мне более интересной, чем жизнь на Кубе, потому что на Кубе за девушками постоянно присматривают, им что-то разрешают делать, но главным образом запрещают все. В США молодые люди казались свободными. Мне очень нравилось работать. Моя первая работа была на фабрике, и я ее обожала. Я обожала быть рабочим, и я обожала, что в конце недели платили зарплату. Когда я обналичивала чек, я чувствовала, что произошла какая-то магия. Я шла в банк, обналичивала чек в доллары, пачку которых гладила потом в кармане. Наверное, с того самого момента я стала американкой»[468]468
Michelle Memran, dir., The Rest I Make Up, 2018.
[Закрыть].
Нью-Йорк был для Сьюзен городом совершенно незнакомым и новым. Сотрудники Commentary были в основном иногородними, с разными интересами и жизненным опытом. Некоторых из них она знала по Беркли, Чикаго, Кембриджу или Парижу. В отличие от них, говорил Стивен Кох, «Ирэн была полным неучем. Но по мнению Сьюзен, Ирэн была гениальной.
У Ирэн была дислексия, и она ходила в школу всего до шестого класса. Она начала работать на текстильной фабрике, потом стала сама заниматься дизайном текстиля, что привело ее к рисованию. После знакомства с Харриет в конце 1953-го Ирэн поехала с ней в Париж. В Париже она начала рисовать, а вернувшись в Нью-Йорк, она «зажигала» в кровати с Норманом Мейлером и его второй из, в общей сложности, шести жен по имени Адель Моралес. Адель была известна разве что тем, что заказывала нижнее белье из голливудского магазина крайне кичевых товаров Frederics of Hollywood, а также тем, что муж пырнул ее ножом и чуть не убил во время драки[470]470
Mary V. Dearborn, Mailer: A Biography (New York: Houghton Mifflin Harcourt, 2001), 83.
[Закрыть].
Боб Силверс вспоминал, что Ирэн была «женщиной электрического напряжения. В ее характере и поведении не было ничего спокойного. Она могла сказать: «Знаешь, иногда самый лучший способ разобраться с человеком – это его побить». Вот такой, «латинский» совет она давала[471]471
Author’s interview with Robert Silvers.
[Закрыть] и сама этим советом часто пользовалась. «Она была очень живой, симпатичной, сочной и такой, которую всегда хочется обнять» – так говорил о ней один знакомый. Однако желание обнять Ирэн могло быть неверно истолковано. «Однажды к ней подкатил какой-то чел, и уже через секунду он орал благим матом и поднимал вверх окровавленную руку, на которой были следы зубов Ирэн».
Она никогда ничего не читала, кроме газеты, романа «Маленькие женщины» и пьесы «Гедда Габлер»[472]472
Stephanie Harrington, “Irene Fornes, Playwright: Alice and the Red.
Queen,” Village Voice, April 21, 1966, 1, 33–34, quoted in Scott T. Cummings, Maria Irene Fornes: Routledge Modern and Contemporary Dramatists (London: Routledge, 2013).
[Закрыть]. Сьюзен, которая всегда была склонна к тому, чтобы «перестараться», была в восторге от естественной, легкой и природной гениальности Ирэн. «Вот Ирэн была совсем настоящей, – говорил Кох. – Она была настоящим художником, не критиком, не диспутантом или оплачиваемым «экспертом» на желтом телеканале и не студенткой последнего курса, записывающей перлы в тетрадку».
Сьюзен привыкла к геркулесовым спорам, к «долгим и научным объяснениям вещей, для понимания которых нужны только глаза и уши, как у Ирэн». Сьюзен точно распознавала таланты, и в случае с Ирэн она не ошиблась. Талант Ирэн еще не нашел свою форму, и форма эта нашлась только после знакомства с Сьюзен. И в свою очередь глаза и уши Ирэн помогли Сьюзен увидеть и услышать саму себя.
Первые проведенные в Нью-Йорке месяцы были печальными. Ее не очень привлекала офисная работа:
«Ходить в офис – это разрешить себе расслабиться, почувствовать себя как дома в этом мире. Для большинства людей «существовать» – это значит быть где-то. Работа дает им разрешение на существование, дает им личную жизнь (заставляя при этом большую часть времени посвящать жизни общественной). В этом случае можно хоть как-то жить, разбив или разделив свою жизнь и ампутировав большую часть своего времени.
Работа, как и брак, является топорным решением, которое работает. Большинство людей без этого чувствовали бы себя совершенно потерянными. Но есть люди определенного уровня восприимчивости и чуткости, для которых Работа и Брак совсем лишние, – это люди, жизнь которых чахнет, когда ее серьезно ограничивают и накладывают на нее гипс»[473]473
Sontag Papers, March 4, [1959].
[Закрыть].
Сьюзен все еще горевала по поводу своего долгоиграющего романа с Харриет. Харриет вернулась в США после почти десятилетнего отсутствия в стране и поселилась у Сьюзен на Вест-Энд-авеню.
«Как я мечтала о ее приезде в Нью-Йорк, грезила тем, что ее увижу, что лягу с ней в кровать и проснусь рядом»[474]474
Sontag Papers, February 22, 1959.
[Закрыть], – писала Сьюзен с любовью, которая оказалась не взаимной. Зонтаг устроила вечеринку в честь возвращения Харриет, на которой последняя «до чертиков напилась», поскользнулась во время танца, упала, сломала нос и закончила тот вечер в приемном покое больницы, куда ее привезла «Скорая помощь»[475]475
Rollyson and Paddock, Making of an Icon, 53.
[Закрыть].
Такое начало точно не предвещало ничего хорошего, однако на вечеринке Сьюзен познакомилась с Ирэн, получив, таким образом, подарок судьбы за все унижения, которые испытала с Харриет.
«То, как она меня воспринимала, заставляло меня саму себя ненавидеть. Я в ужасе от того, что она считает меня неинтересной, депрессивной, наивной, сексуально скучной, и именно поэтому я продолжаю ее любить. Раньше никто никогда ко мне так не относился, то есть из тех, кто мне нравился и на кого я реагировала, + я люблю ее, а любя и уважая ее, я выжала из себя молчаливое согласие с тем мнением, которая она обо мне имеет»[476]476
Sontag Papers.
[Закрыть].
В конце февраля Харриет отправилась в Майами, и Сьюзен начала встречаться с Ирэн, вначале, как казалось, для того, чтобы обсудить свою общую партнершу. «Удивительно, но мой рассказ о Х. + то, что она сказала, что с ней произошло то же самое. Она любила Х. + но Х. ее убила своей ревностью и сомнениями, а больше всего она любила ее, когда Ирэн уже перестала любить».
В дневниках Зонтаг есть еще одно утверждение: «Ирэн не вымышленная, а настоящая»[477]477
Sontag Papers, March 2, [1959].
[Закрыть].
На следующей неделе Сьюзен переспала с Яковом Таубесом, мужем лучшей подруги («неожиданно прекрасно + чувствительная сексуальность»). Она не испытывала никакой вины по этому поводу и с облегчением написала, что опыт дал ей «ощущение того, что я совершенно квир»[478]478
Sontag Papers, March 8, [1959].
[Закрыть].
А потом ее отношение к Ирэн изменилось. Если Харриет говорила о том, что Сьюзен «в сексе скучна», то Ирэн показала ей, что такое оргазм. Это была революция в жизни Сьюзен, открывавшая возможность появления нового и улучшенного «я», которым она надеялась стать после развода:
«Прошло два месяца с того сентябрьского вечера, когда я готовилась к уроку по диалогу Платона «Евтифрон», это было в пятницу, в девять утра. Последствия произошедшего, шоковые волны от этого события только начинают изменять мой характер и самовосприятие.
Впервые я чувствую реальную возможность того, что стану писателем. Открытие оргазма не является панацеей, это скорее рождение моего эго. Чтобы писать, я должна найти свое эго. Я смогу быть писателем, если только смогу обнажить себя. (Именно поэтому книга о Фрейде не в счет.) Писать – значит тратить себя, ставить себя на кон. Но до недавнего времени мне даже не нравилось, как звучит мое имя. Чтобы писать, я должна быть влюблена в звук своего имени. Писатель обожает себя, он занимается с собой сексом, и его книги – результат этой встречи и этого насилия. Творческий процесс – это изнасилование, сдача на милость победителя и использование происходящего в собственных целях. До недавнего времени у меня не хватало смелости понять саму себя, потому что я даже не смела этого попробовать… я знала, что если я сорву с себя все, все использую, то это уже больше не возвратится и оторванное от меня, неполное, предоргиастическое «я», которое будет мертвым, как оторванная от ствола ветка дерева.
Я копила и берегла себя. Я еще не была сама собой. У меня не было чего-то узнаваемого и глубоко личного. Я только надеялась стать самой собой»[479]479
Зонтаг. «Заново рожденная», 11.11.1959. В этом варианте отрывок сильно отличается от текста оригинала в архивах Зонтаг. Например, в нем упущены упоминания изнасилования, самоудовлетворения и даже Фрейда.
[Закрыть].
После подавляющего влияния Филипа и Харриет общение с Ирэн оказалось для Сьюзен совершенно новым и неожиданным переживанием. Она переродилась, как в свое время переродилась в Беркли, стала уже не такой жалкой, не такой слабой, более подготовленной к новой жизни, и к тому времени, когда Харриет вернулась из Флориды, страсть к ней превратилась в презрение.
Каждый вечер Сьюзен выходила из дома, как утверждала Харриет, чтобы смотреть «миллионы кинофильмов» на Таймс-сквер. «Но когда она возвращалась, от нее пахло духами Mitsouko фирмы Guerlain, запах которых мне так нравился, я их дарила Ирэн. Я никогда не обсуждала с Сьюзен этот вопрос».
Сьюзен понимала, насколько важным окажется для нее дружба с Ирэн, и ощущала, что переросла академический мир. Девушка, которая раньше нервничала в присутствии Томаса Манна, превратилась в женщину, которая отмечает, что у Сартра плохой вкус, и считает, что Исайя Берлин халатно относится к деталям. Она все еще была ученицей-отличницей и пока еще окончательно не раскрылась. «Я всегда была жесточайшим образом наивно амбициозной», – писала она в дневнике на той же странице, с которой взята предыдущая цитата. И академическая работа не могла удовлетворить амбиции Сьюзен, как радикальность взглядов не могла появиться из академического бэкграунда. В ее трудах мы видим ученого с прекрасным классическим образованием, который занялся авангардной культурой, еще слишком свежей и новой, чтобы привлечь внимание представителей серьезной академической критики. Ирэн Форнес помогла создать характер человека, который позднее стал известен нам под именем Сьюзен Зонтаг.
Благодаря знакомству с Ирэн Сьюзен вошла в круг нью-йоркской художественной богемы, чего никогда бы не произошло, если бы она оставалась женой Филипа. В первых эссе Зонтаг чувствуется возбуждение от того, как изменилось ее состояние и круг общения. Одну из своих книг Зонтаг посвящает Ирэн, еще две книги посвящены другому важному в ее жизни человеку – художнику Полу Теку. Точно так же, как и Ирэн, Тек не получил никакого образования и точно так же, как она, был неотразим. «В комнате буквально становилось светлее, когда он входил, – вспоминал Кох. – Он был блондином. Внешне очень привлекательным. Необыкновенно сексуальным. Она была в восторге от того, что он был таким красавцем и при этом геем».
Кроме этого, по словам Коха, она была в восторге от того, что «познакомилась с людьми, которым совершенно не нужно, чтобы Лео Штраусс оценил и вообще что-либо сказал об их произведениях, эти люди даже не знали, кто такой Лео Штраусс, они бы даже и не поняли, почему с ними обсуждают этого Штраусса, и вот это окрыляло ее». Фраза, небрежно брошенная Теком в разговоре, в тексте эссе Зонтаг стала девизом появляющейся новой культуры, а также девизом нового «я» Сьюзен, которое она надеялась создать.
Многие жаловались на ее излишне церебральный, нудный подход к искусству, и однажды Пол не выдержал: «Сьюзен, перестань. Я против интерпретации. Мы не смотрим на искусство, когда его интерпретируем. Нельзя так воспринимать произведения искусства». Первой книгой, которую она ему посвятила, была работа «Против интерпретации». «Вот одна из важнейших вещей, которой научили ее Пол Тек и Ирэн, – говорил Кох. – То, что можно быть блестящим художником и практически ничего не знать»[481]481
Author’s interview with Stephen Koch.
[Закрыть].
Несмотря на вдохновение от сексуальных открытий и интеллектуальной стимуляции, Сьюзен не могла быть одной. Она была матерью. Давид оказался в не самой удачной ситуации – он разрывался между своей Сьюзен и ее новой жизнью, с одной стороны, а с другой – между родителями. Лето он провел с отцом в Калифорнии. Филип отнюдь не примирился с разводом. Давид писал ему «сладчайшие и необыкновенно вдумчивые письма – крик несчастной души, – говорил Филип спустя несколько десятилетий, – с просьбой не втягивать его в конфликт»[483]483
Suzy Hansen, “Rieff Encounter,” New York Observer, May 2, 2005.
[Закрыть]. Незадолго до того, как Давиду исполнилось семь, Сьюзен в нижеприведенном списке напоминала себе о том, что сын не должен быть предметом ссор.
«1. Быть последовательной.
2. Не обсуждать его в его присутствии и при посторонних (в особенности что-то смешное). Чтобы его не смущать.
3. Не хвалить его за то, что я лично не считаю положительным и полезным.
4. Не ругать за то, что ему разрешили делать.
5. Дневной распорядок: еда, домашняя работа, мытье, зубы, в кровать, почитать книжку.
6. Не разрешать ему монополизировать меня, когда я в обществе других людей.
7. Всегда положительно отзываться о его отце (никаких гримас, вздохов, нетерпимости и т. д.).
8. Давать ему возможность иметь свои детские фантазии.
9. Дать понять, что существует мир взрослых, который к нему не имеет никакого отношения и в который ему не надо совать свой нос.
10. Не исходить из того, что, если мне что-то не нравится (принимать ванну, мыть волосы), ему тоже не понравится»[484]484
Зонтаг. «Заново рожденная», сентябрь 1959.
[Закрыть].
Позднее Филип признался, что Сьюзен «никогда не очерняла его перед сыном так, как я очернял ее в его глазах. Это было ошибкой, недостатком моего характера. Ему было очень сложно смириться с моим враждебным отношением к Сьюзен»[485]485
Hansen, “Rieff Encounter”.
[Закрыть].
Жизнь матери-одиночки не была простой. До знакомства с Ирэн Сьюзен писала о «невообразимом одиночестве новой жизни с Давидом»[486]486
Sontag Papers, February 22, 1959.
[Закрыть]. Однако одиночество и жизнь без любви – разные вещи. Как только Харриет уезжает в Майами, Сьюзен пишет в дневнике: «Меня все меньше напрягает то, что я вижу, что она недолюбливает Давида (что вполне предсказуемо). Я нисколько не сомневаюсь в его ценности + человеческом шарме, точно так же, как не сомневаюсь в самой себе»[487]487
Sontag Papers, March 4, 1959.
[Закрыть].
Это было непростое время для Давида. Сьюзен однажды написала: «Я никогда не была ребенком!» Можно утверждать, что и Давид имел полное право заявлять об этом. Как только в ее жизни появилась Ирэн, Сьюзен начала или таскать Давида на мероприятия, или оставлять по вечерам дома. «Она тогда не могла позволить себе нанять няньку», – объяснял Давид.
«Рассказывали истории о том, как Давид спал на куче пальто и шуб. Послушайте, если честно, то это, конечно, не самое лучшее, что она могла тогда для меня придумать. Если я мог бы снова пережить свое детство, то я бы говорил ей, что делать, а что – нет. Наверняка я бы сказал, что мне не очень нравится, когда меня тащат на разные вечерние и ночные мероприятия. Но если быть более реалистичным, то тогда у нее не было денег, а она очень хотела куда-то сходить и оставить меня одного дома не могла, поэтому брала с собой»[488]488
Author’s interview with David Rieff.
[Закрыть].
У СЬЮЗЕН БЫЛА НЕИСТОЩИМАЯ ЭНЕРГИЯ, ЧТО, ПО СЛОВАМ ДАВИДА, «САМАЯ ВЫДАЮЩАЯСЯ ХАРАКТЕРИСТИКА» ЗОНТАГ.
Эта энергия заставляла ее посещать вечеринки, открытия выставок, публичные чтения, ужины и спектакли. Она укладывала Давида спать, а потом уходила со своими друзьями в кино или театр, чтобы вернуться к рассвету, до того как ребенок проснется.
Друзья Сьюзен начали замечать, что мальчик замыкается и начинает проявлять нездоровый интерес к оружию. Его единственное приятное воспоминание о Нате было связано со случаем, когда тот разрешил ему подержать в руках свой пистолет[489]489
Author’s interview with David Rieff.
[Закрыть], а в одном из интервью Давид заявил, что единственным положительным воспоминанием об отце было то, что тот водил его на стрельбище[490]490
Hansen, “Rieff Encounter”.
[Закрыть]. В 1960 году поэт Самуэль Менаше предложил Сьюзен выйти за него замуж, и Давид был очень рад тому, что мать ему отказала, потому что однажды Менаше посоветовал Давиду выбросить все его игрушечные ружья в Гудзон, как писала Сьюзен матери. «После этого Давид стал очень холодно относиться к бедному Сэму!»[491]491
Sontag to Mildred Sontag, [1960], Sontag Papers.
[Закрыть] Спустя несколько лет, когда Давиду было около 10 лет, новый приятель Сьюзен Дон Эрик Левин впервые появился в квартире матери-одиночки. Давид играл в металлических солдатиков, а Сьюзен передала Левину текст, на которым тогда работала, – «Записки о кэмпе»[492]492
Author’s interview with Don Levine.
[Закрыть].
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?
