Текст книги "Завтра будет лучше"

– Я не стану предлагать ему войти, – сказала она чересчур поспешно. – Мы и так опаздываем.

Мать поняла, что девочка стыдится их квартирки, и не обиделась на нее. Выглянув в окно, Мейзи увидела, как Рини и какой-то мальчик садятся в такси. Они прошли мимо ребятишек, которые таращились на них, выстроившись по обе стороны тротуара. На мальчике были белые фланелевые брюки и синий саржевый пиджак. Он вручил Рини маленькую белую коробочку из цветочного магазина, а потом автомобиль их увез. Больше Мейзи ничего не увидела.

Она села и принялась мечтать: ее дочка чего-нибудь добьется в жизни. Начало положено хорошее: в шестнадцать лет она едет на вечеринку в роскошный отель. Кавалер везет ее на такси, на ней вечернее платье, к корсажу приколот букетик цветов. То ли еще будет! Сколько славы, сколько триумфов ждет ее впереди!

Больше то платье ни разу не надевалось. Летом Рини ушла из школы и устроилась на работу, а ее первый вечерний туалет отправился в своей коробке на верхнюю полку шкафа. Только через два года Рини, прибираясь в шкафу, достала это платье.

– Посмотри, мама! Разве не безвкусица? А в тот вечер мне казалось, что это самое распрекрасное платье на свете. Господи! Какая же я была дурочка!

В дверь постучали. У Мейзи возникло недоброе предчувствие. Из канцелярского магазинчика на углу прибежал мальчик, чтобы позвать Рини к телефону. Глаза дочери потемнели и расширились, а щеки залила малиновая краска счастья – как в тот день, когда она, шестнадцатилетняя, выскочила из своей комнаты с платьем в руках.

– Идешь куда-то? – спросила Мейзи.

– Еще не знаю, – ответила Рини прерывающимся от волнения голосом и, схватив пальто, выбежала.

Вскоре она вернулась. Радости на ее лице не осталось и следа.

– Сегодня я никуда не иду.

Она медленно сняла пальто.

Мейзи кашлянула.

– Скажу только одно: он тебя не стоит.

Рини резко повернулась к матери.

– Это еще почему?

– Ну… он итальянец.

– И что? Нельзя же быть никем! Мы наполовину немцы, а Марджи ирландка.

– Но твои мама с папой родились здесь, и родители Марджи тоже. А он из Италии приехал.

– Он такой же американец, как и я.

– Только он католической веры, а мы протестантской.

– При чем тут религия? Он может ходить в свою церковь, я в свою.

– Так не бывает. Когда пойдут дети, начнутся перебранки. Если будешь растить их в своей вере, он и вся его родня на тебя обозлятся. А если дети будут расти в его вере, их от тебя отлучат.

– Я могу принять католичество.

– Послушай-ка, лучше мне тебя мертвой увидеть, чем за ним замужем.

– Мама!

– Я не то сказать хотела. – Мейзи постучала по дереву. – Гляди что покажу. – Она достала из кармана номер антикатолической газеты «Угроза». – Вот, один покупатель дал. Прочти, узнаешь правду про ихнего папу.

– Не стану я этого читать! Наверняка ты весь день это за собой таскала, ждала случая мне подсунуть. Я тебе удивляюсь, мама! Готова поспорить: ты в самом деле веришь, что каждый раз, когда у католиков рождается мальчик, они зарывают ружье под пол в церкви.

– Если б в этом не было правды, – произнесла Мейзи медленно, – люди бы не говорили.

– Что ж, можешь не беспокоиться, – горько сказала Рини. – Будь я хоть последняя девушка на земле, Сэл все равно на мне не женится.

– Почему же? – вознегодовала мать. – Вообразил, что ты недостаточно для него хороша?

– Так и есть. Я недостаточно для него хороша, – ответила Рини, опять надевая пальто.

– Ты вроде никуда сегодня не собиралась, – сказала Мейзи укоризненно.

– Я только до магазина, позвоню Марджи. Нужно спросить у нее кое-что.

Рини уже взялась за ручку двери, когда мать ее окликнула:

– Куколка?

– Чего, мама?

– Ты молодец, что принесла жареной рыбки и картошки. Я ценю, ты не думай.

– Я же говорю тебе: забудь. А вот что ты пообещала мне заняться собой – об этом не забывай.

– Как только…

– Нет! Начни завтра же!

– Ладно, Куколка.

И они ласково улыбнулись друг другу.

Глава 8

В трамвае Марджи обычно что-нибудь читала. Но сегодня библиотечная книжка всю дорогу пролежала у нее на коленках нераскрытой. Она думала о том, как бы попросить мать, чтобы та разрешила ей откладывать часть получки на новое пальто. Способ, казалось, был только один – заговорить об этом напрямую. Марджи поежилась. Решив на какое-то время забыть о своей проблеме, она сосредоточилась на любимой игре – изучении других пассажиров.

В основном в трамвае ехал рабочий люд. Молодые девушки, такие как Марджи, читали книги из библиотеки или журналы, женщины постарше мучительно плели бесконечные кружева-фриволите или вязали что-нибудь мудреное крючком – в общем, занимались тем рукоделием, которое помещалось в сумочку. Молодые мужчины, ловко сложив газету узким прямоугольником, с напряженным интересом читали о том, каковы шансы бруклинской команды в следующем сезоне. Старшие мужчины, чьи рабочие штаны так заскорузли и залоснились на коленках, словно их промаслили, просто сидели. Их узловатые руки целый день работали и теперь, будто заколдованные, отказывались распрямляться. Застыв в определенном изгибе, пальцы не меняли положения, уже готовые к завтрашнему дню, когда им вновь предстояло взяться за инструмент, рычаг или тяжелый груз. Тусклые глаза неподвижно сидящих работяг заволакивала пелена усталости. Эти люди были изношены, избиты. Каждую секунду, когда они не работали, им приходилось экономить себя, чтобы восстановить силы к началу следующей смены. Убийственно тяжелый труд давал им лишь пищу, достаточную для продолжения этого труда. Для них время не шло вперед, а ходило по кругу. Они жили воспоминаниями о мечтах своей молодости и надеждой на какое-нибудь счастливое обстоятельство, которое облегчит им жизнь. А теперь они просто сидели, положив скрюченные руки на колени и погрузившись в пульсирующее ощущение покоя.

По мере того как трамвай, грохоча, полз через Уильямсберг к Гринпойнту, работяг становилось в вагоне все меньше и меньше. Они выходили, сменяясь пассажирами другого типа – домохозяйками средних лет, которые навещали приятельниц или замужних дочерей и теперь боялись не успеть приготовить ужин.

Эти женщины стояли на перекрестках и, завидев трамвай, выскакивали на обочину. Судя по взволнованным взмахам рук, они боялись, что водитель проедет мимо, и тогда им придется блуждать одним по незнакомым улицам, а ведь скоро ночь…

Но трамвай останавливался, они с благодарной поспешностью поднимались в вагон и, покачиваясь, шли на свободное место, а когда к ним подходил кондуктор, заискивающе улыбались, как будто хотели извиниться за то, что слишком долго искали пятицентовую монетку в сумочке с порванным ремешком.

На всех таких пассажирках были мешковатые черные платья и мешковатые черные пальто. Слегка помятые шляпы, неуклюже сидящие на головах, не совсем соответствовали возрасту хозяек – потому, вероятно, что достались им от дочерей. Основательно усевшись, запыхавшиеся матроны напоминали огромные тыквы, которые проторчали на грядке до поздней осени и теперь могут развалиться на части от дуновения холодного ветра.

Все эти женщины когда-то были трепетными девушками, не чуждыми надежд и естественного тщеславия. Однако им пришлось вступить в заранее проигранную борьбу с бедностью, и эта борьба дорого им обошлась.

Наблюдая за ними, Марджи думала: «Я такой никогда не буду. Буду как мама. Ей почти сорок, а она стройная, как девочка. Но это, я думаю, потому, что она всегда смотрит на жизнь с грустной стороны. Я не хочу грустить, но и толстой быть не хочу. Останусь такой, какая есть. Что бы со мной ни происходило, не дам себе пропасть. Вот так-то».

По пути от трамвайной остановки до дома она зашла в «Александерс» выпить газировки за два цента. Продавец на дюйм наполнил бокал шоколадным сиропом, налил сверху сельтерской и тремя профессиональными движениями перемешал напиток длинной ложкой, которую потом вернул в высокий стакан с водой. Пока Марджи пила, он ждал ее вердикта, упершись кулаками в бедра, обвязанные белым фартуком.

– Хорошо! – одобрила она.

Он удовлетворенно кивнул и расслабился. Еще она взяла три шоколадных батончика по одному пенни с хрустящими кусочками маршмэллоу внутри.

– Так ты аппетит себе перебьешь, – предупредил продавец.

– Я беру их на после ужина, – объяснила Марджи.

А в следующую секунду произошло то, на что она каждый вечер надеялась, заходя в этот магазин. Вошел Фрэнки Мэлоун. Она повернулась к нему спиной, делая вид, будто увлеченно изучает журналы.

– Мне пачку «Фатимы», – сказал Фрэнки.

Звякнула брошенная на стеклянный прилавок монета. Марджи обернулась в притворном удивлении.

– Ты?

– Представь себе! Как поживаешь, Мардж?

– Да вот решила испортить аппетит газировкой с конфетами, – ответила Марджи и, поняв, как скучно прозвучали ее слова, пришла в отчаяние: она всегда планировала сказать при встрече с Фрэнки что-нибудь оригинальное и остроумное, а на ум неизменно приходили одни глупости.

– Ерунда! Если человек голодный, ему аппетит ничем не перебьешь.

– Это верно.

Они поговорили, стоя у аппарата с газировкой. Ничего важного или интересного сказано не было, и все же что-то невыраженное их связывало. Им обоим не хотелось погружаться в неспокойную семейную жизнь после упорядоченного дня в конторе, и этой беседой они оба старались оттянуть неизбежное возвращение домой. Увы, темы довольно быстро иссякли. Чувствуя себя обязанным закруглить разговор половчее, Фрэнки упомянул о том, что в местном клубе с сегодняшнего дня проводятся ежемесячные танцевальные вечера.

– Не хотела бы ты пойти…

– Да! – подскочила Марджи.

– …в следующем месяце? – Ее обрадованное «да» вырвалось так быстро, что он не успел перестроить конец предложения и теперь чувствовал себя обманщиком. – Я бы пригласил тебя сегодня, но…

– Понимаю, – Марджи поспешила загладить свой промах. – Ты уже с кем-то договорился.

– Ничего важного. – Фрэнки и сам толком не понимал, зачем сказал это, но почему-то он считал, что, когда говоришь с одной девушкой о другой, невежливо не прибавить чего-нибудь подобного. – Просто я назначил встречу заранее и теперь должен сдержать слово. Такая у меня смешная привычка.

– Хорошая привычка, – сказала Марджи.

– Тогда через месяц?

– Да, с удовольствием. Спасибо.

– Значит, договорились? – уточнил Фрэнки.

– Договорились.

Выйдя из магазина, он подумал: «И надо мне было высовываться?! Не хочу я ее никуда вести. Не так уж с ней и весело. Теперь выпутывайся…»

Марджи восторженно взбежала по ступеням своего дома. Ее первое свидание! Правда, до него оставалось целых двадцать восемь дней. Она даже не знала, хватит ли у нее терпения так долго ждать. Господи, только бы Фрэнки не сказал, что не сможет с нею пойти! Марджи с ревностью подумала о девушке, с которой он шел на танцы сегодня, – о неизвестной, но оттого не менее серьезной сопернице. Нет, мама решительно должна купить Марджи новое пальто. Ну или хотя бы платье. Просто должна.

Не успев открыть дверь, Марджи уже почувствовала запах жареного лука и услышала шкворчание масла в сковородке. Значит, ее ожидало давно знакомое вечернее меню. Хорошо, что она хоть немного умерила аппетит, выпив газировки.

– Привет, мама.

Вместо ответа Фло тяжело вздохнула. Через несколько минут, глядя в поставленную перед ней тарелку, Марджи спросила точно так же, как спрашивал ее отец:

– А сама ты уже поела?

– Давно.

– Тогда подержи мою порцию в сковородке. Подожду папу: не хочется есть одной.

– Одному богу известно, когда явится твой отец. Может, под утро, – скорбно предрекла Фло. – Потому я никогда его не дожидаюсь.

Хенни всегда возвращался между шестью и половиной седьмого, но жена упорно считала его человеком крайне непунктуальным.

– И все-таки я, наверное, подожду. К тому же мне не очень хочется яичницу.

Это было сказано напрасно.

– Если учесть, – начала Фло, закипая, – как мало денег приносят в этот дом…

Чтобы избежать ненавистного ежевечернего спора о деньгах и еде, Марджи поспешила исправиться.

– Я только хотела сказать, что не хочу яичницу без лука. Лук есть? – спросила она.

– А то как же! – укоризненно ответила мать. – Хоть готовить мне особенно и не на что, я всегда…

Дочь прервала ее:

– Я передумала. Не буду ждать папу. Очень проголодалась.

Направляясь к раковине, чтобы вымыть руки, Марджи приобняла Фло за талию и в наклонно висящем зеркале увидела нервную улыбку, искривившую материнский рот. «Бедная, бедная мама! Что такое происходит с людьми? Почему они ведут себя так, будто не могут не ворчать и не скандалить? – спросила себя Марджи и сама же ответила: – Наверное, у мамы была тяжелая жизнь. И сейчас ей не легче».

Глава 9

Крепкий дух семейной жизни с порога ударил Фрэнки Мэлоуну в лицо. Все сидели на кухне: мать, отец и три сестры. Пахло солониной, капустой и картошкой, тушенными в одном котле, а еще мокрым бельем и слегка, но более едко – пивом. Закрыв за собой дверь, Фрэнки увидел, как мать круговыми движениями взбалтывает содержимое пивной банки, чтобы поднялась пена.

– Сегодня у меня была большая стирка, а после большой стирки я всегда пью как рыба, – пояснила она и совсем не по-рыбьи сделала протяжный глоток.

Несмотря на сухой закон, пиво у Мэлоунов водилось всегда. Патрик Мэлоун был копом, причем честным. Не брал денег за «покровительство» с заведения на углу, где из-под полы торговали спиртным. Потому что никто и не стал бы ему платить. Бар располагался не на его участке, и хозяин вполне достаточно отстегивал другому копу. А тот другой коп не потерпел бы вторжения на свою территорию. Поэтому ежевечерняя дань натурой – это было все, на что Мэлоун мог рассчитывать.

Патрик Мэлоун сидел у окна в нижней рубахе с коротким рукавом. Мужчина он был крупный, и с трудом застегнутые пуговицы до того растягивали петли, что сквозь них виднелась красная волосатая грудь. Форменные брюки были закатаны до колена, а ноги, стертые и уставшие за целый день хождения по грубой брусчатке, грелись в посудном тазике с теплой водой и эпсомской солью. Куря трубку, отец семейства дополнял букет кухонных ароматов запахом дешевого крепкого табака. Сейчас он вынул ее изо рта, чтобы поприветствовать своего первенца, своего единственного сына.

– Ну, как дела у нашего финансового воротилы?

– Не цепляйся к мальчику, Пэтси, – произнесла миссис Мэлоун привычным предостерегающим тоном.

– А что мне с ним – сюсюкать прикажешь?

– Просто оставь его в покое, и все, – сказала жена.

Но Мэлоун не собирался отказывать себе в ежевечернем развлечении. Держа трубку во рту, он доверительно наклонился к сыну.

– Скажи-ка мне, Мэлоун, как поживает синдикат «Кофе-Бутерброд»? У Сыра от прибыли не закружилась голова? – Он вдруг громогласно расхохотался. – Хорошо, да? Голова сыра! Понял?

– Мы поняли, папа, – сказала Кэтлин, старшая из девочек, восемнадцатилетняя. Сидя за столом перед зеркальцем, подпертым банкой с горчицей, она выщипывала волоски из бровей, которые и без того были тонкими, как волосок. – Мы поняли. Но только тебе одному это кажется смешным.

Прежде чем Мэлоун нашелся что ответить, пространство наполнилось звуками скрипки. Двенадцатилетняя Норин, средняя дочь, приступила к обязательному получасовому занятию, от которого днем увильнула, чтобы поиграть на улице. Резко пропилив первую строку «Юморески», она снова и снова возвращалась к началу, потому что фальшиво брала ноту, с которой начиналась вторая строка. Каждый раз девочка все сильнее разгонялась, надеясь, как бегун, что быстрый старт поможет ей перепрыгнуть барьер.

Отец, умевший вовремя признать поражение, отступил, поняв, что против такой конкуренции у его острот шансов нет.

Причина шутливого настроения Мэлоуна заключалась в том, что Фрэнки «с нуля» обучался брокерскому делу – этим, по крайней мере, та фирмочка на Уолл-стрит, где он работал рассыльным, объясняла скудость его жалованья. За два года он постиг только одну деловую премудрость: чем клеить марки и отправлять письма почтой, дешевле и проще нанять молодого человека, который разнесет их адресатам. Тем не менее Фрэнки был полон амбиций и надежд. Он искренне верил, что однажды станет вице-президентом фирмы, если будет усерден, честен и бережлив. С первыми двумя качествами трудностей не возникало. Усердие внушалось Фрэнки тем обстоятельством, что, если бы он не выполнял свою работу расторопно и с охотой, его бы уволили. А проявить нечестность он, даже если бы имел такую склонность, все равно бы не смог. Кроме ордеров на куплю-продажу ему почти ничего не доверяли. Денег он в руках не держал и потому был избавлен от соблазна использовать их в своих целях. Наибольших усилий требовала третья добродетель – бережливость. Из восемнадцати долларов недельного жалованья половину Фрэнки отдавал матери, а остальное тратил на собственные нужды и на то, чтобы иногда пригласить девушку на свидание. В первую же неделю он решил при любых обстоятельствах (хоть потоп) откладывать по одному доллару из получки на счет в Бушуикском сберегательном банке. Придерживаясь этого правила, к нынешнему моменту он успел скопить чуть больше сотни долларов.

Отец считал само собой разумеющимся, что Фрэнки, когда вырастет, устроится на государственную службу: станет полицейским, пожарным или почтальоном. Но тот поступил иначе, и мистер Мэлоун до сих пор не мог с этим смириться. Вот почему он дразнил сына, называя его финансовым воротилой.

Мать поставила перед Фрэнки тарелку с солониной, капустой и картошкой – ужин, неизменно подававшийся в дни большой стирки, – и схватила банку с горчицей, подпиравшую зеркальце. Кэтлин издала протестующий возглас, Норин в шестой раз сфальшивила. Старший Мэлоун вынул из тазика красные волосатые ноги и принялся их вытирать. Фрэнки вдруг расхотелось есть. Он отодвинул тарелку, но миссис Мэлоун молниеносным движением вернула ее на прежнее место и сурово скомандовала:

– Ешь!

– Пойду сначала руки помою, – сказал Фрэнки, и мать убрала его тарелку в духовку.

Прежде чем вернуться на кухню, он сменил галстук на бабочку, из чего миссис Мэлоун заключила: вечером у него свидание. «Знать бы хоть с кем», – ревниво подумала она.

На кухне стало поспокойнее. Фрэнки сел за стол и попытался поесть. Норин перебралась через барьер злополучной ноты и старательно пилила дальше. Кэтлин заканчивала выщипывать брови. Шестилетняя Дорин карандашами раскрашивала картинки в газете. Мэлоун склонился над нижним ящиком буфета, чтобы достать свои книги и буклеты.

Сорокапятилетний Патрик Мэлоун все еще надеялся разбогатеть и с этой целью записался на заочные курсы бальзамирования. Семье он объяснил: через два года он выйдет в отставку, значит, жалованье расти не будет, однако в таком возрасте человек еще вполне может начать собственное дело. На семейные сбережения (Мэлоунам удалось скопить пару сотен долларов) Пэтси намеревался открыть похоронный бизнес на пару с сержантом, который тоже увольнялся через два года. Выбор сферы деятельности не пришелся семье по вкусу, но Пэтси раз и навсегда положил конец спорам, заявив домашним, что до их чувств ему дела нет, а деньги на покойниках можно зарабатывать хорошие.

Отодвинув от себя грязную посуду, он разложил на столе учебник и брошюру, чтобы приступить к занятиям. У него была одна твердая привычка, благодаря которой за пару минут кухня неизменно пустела: свои уроки он читал вслух. Домашние так и не научились преодолевать тошноту, выслушивая мрачные подробности подготовки тела к погребению, и потому, как только начиналось чтение, каждый спешил завершить то, чем занимался.

Вот и сейчас Фрэнки жевал все быстрее и быстрее, стараясь покончить с ужином, пока отец не озвучил чего-нибудь отвратительного. Миссис Мэлоун торопливо влила в себя остаток пива из банки, Кэтлин принялась энергичнее орудовать пинцетиком, Дорин собрала карандаши и газету, Норин, пиликая изо всех сил, доиграла пьесу.

Мэлоун начал громко читать о том, как кровь заменяется бальзамирующей жидкостью. Содрогнувшись, Кэтлин выдернула лишний волосок, и ниточка ее брови превратилась из непрерывной дуги в прерывистую.

– Посмотри, что я из-за тебя наделала! – воскликнула она со слезой в голосе и выбежала.

Норин, запихнув скрипку и смычок в деревянный футляр, крикнула:

– Все! Я закончила! Давайте пять центов!

Миссис Мэлоун сунула ей десять и велела увести Дорин. Норин заныла, но мать была непреклонна. Тогда девочка за руку уволокла младшую сестру, которая и сама была рада уйти.

Фрэнки решительно отпихнул тарелку и встал из-за стола. Мать задала ему вопрос, который прозвучал в тот вечер в тысячах других бруклинских домов:

– Куда-то намылился?

– А кому захочется здесь торчать? – сказал Фрэнки с горечью и ушел.

Миссис Мэлоун была рада избавиться от болтливых девчонок. Правда, через пару часов они вернутся, и опять от них не будет спасу. Другое дело Фрэнки. Он если уходил, то надолго, и мать понятия не имела куда.

Мэлоун проводил каждого из детей недоумевающим взглядом.

– Чего это с ними со всеми?

– Ты выживаешь их из родного дома, – сказала жена.

– Сейчас-то я что не так сделал?

– Зачем ты дразнишь Фрэнки из-за его работы? Нехорошо это. И про то, как кровь из жил выпускают, не надо было читать, пока он ел.

– Твоя бы воля, ты бы сделала из него слюнтяя.

– Он не как ты, он чувствительный.

– Я, может, тоже чувствительный, только не болтаю об этом все время. А теперь, если ты наконец перестанешь придираться к мужчине, у которого есть цель в жизни, я продолжу заниматься.

– А я оставлю посуду на потом. Пойду посижу в гостиной, чтобы не мешать твоим великим занятиям.

Мэлоун остался в кухне один. Теперь незачем было сотрясать воздух. Он немного почитал про себя, едва шевеля губами. Но это не доставило ему никакого удовольствия. Пэтси был человек компанейский и ни минуты не терпел уединения. Собрав свои вещи, он перешел к жене в гостиную.

– Послушай-ка вот это, мамаша.

Мамаша застонала. Пэтси со смаком возобновил чтение. Через пять минут она крепко спала.

Фрэнки пригласил на танцы девушку по имени Ирма. В какой-то безумный момент ему даже пришло в голову на ней жениться, лишь бы только сбежать из дома. Но секунда трезвого размышления развеяла эту мысль. Ирма носила чересчур короткие и чересчур узкие юбки, и вообще все у нее было чересчур: слишком смелая стрижка, слишком по-модному плоская грудь, слишком малиновые румяна, слишком влажная губная помада, слишком длинные и слишком гагатовые серьги.

Критически оглядев девушку, Фрэнки спросил себя, что с ним произошло. Еще недавно броская внешность Ирмы его привлекала. Наверное, дело было в Марджи Шэннон. Не встреть он ее сегодня, Ирма и сейчас вполне устраивала бы его. А в сравнении со своей противоположностью модная красавица казалась развязной и вульгарной. А ведь это Марджи должна бы выглядеть на фоне Ирмы слишком простенькой и тихой. «Неужели между ними нет середины? – подумал Фрэнки. – Найти бы девчонку, эффектную, как Ирма, но спокойную, как Марджи».

А потом он спросил себя, какого черта он вообще думает о девчонках. Без них прекрасно можно обойтись во всем, кроме танцев. Танцевать он любил и считался в своей части Бруклина хорошим танцором.