Текст книги "Пламя возмездия"

– Каким образом? Что-нибудь относящееся к вашему бизнесу?

– Не совсем.

Она ждала объяснений, но не дождалась.

– Ну, если вы не желаете мне рассказать, ладно. Мне все равно.

По выражению ее лица он заключил, что ей было не все равно. Нурья была женщиной, чье настроение переменчиво как ветер. В одну секунду могло измениться к лучшему или к худшему – все равно. Он видел, что его скрытность расценивалась как недоверие к ней, которое, в свою очередь, бросает тень на их дружбу, но, черт возьми, не мог же он вот так просто взять и выложить ей про Бэт. Он и Нурья не были любовниками, пока не были. Но ей и ему было ясно, что они приближаются к моменту, чтобы стать ими. Майкл, разумеется, не мог и не стал бы отрицать, что хотел бы оказаться в постели этой женщины. И он еще найдет подходящий момент для этого, только не следует ускорять события. Теперь же он был занят тем, что изобретал разнообразные хитроумные варианты того, как он расскажет ей про Бэт, но ничего подходящего ему в голову не приходило. Ведь со временем она все равно узнает об этом. И как только это произойдет, то будет положен конец их отношениям. А посему лучше оттягивать этот момент, пока возможно.

– Вы выглядите очень привлекательно.

Нурья поправила сбившийся узор на своем черном болеро.

– Вы рассчитываете, что вам удастся помириться со мной, говоря комплименты? Не такая я уж дура.

– Я и не сообразил, что нам нужно мириться. Разве мы поссорились?

– Вы понимаете, что я имею в виду.

– В общем, понимаю. Но я сделал вам комплимент вовсе не для того, чтобы просто хоть что-то сказать. Вы сегодня действительно очень привлекательны. Мне не приходилось еще видеть вас в этом наряде.

Она была одета как севильская наездница. Ее черные, цвета воронова крыла, волосы были собраны под широкополым сомбреро. Над ухом красовался диковинный красный цветок. Майкл не знал, какой. Из-под болеро виднелась красная шелковая блуза, завязанная большим небрежным узлом на левом боку. Так одеваются женщины в Испании для прогулок верхом.

– А вы ездите верхом?

– Конечно. Но не на дамском седле, как испанки. Я ведь женщина, которая выросла в деревне, к тому же пуэрториканка. И езжу в настоящем седле или без него, как мужчина.

– Хотелось бы мне это видеть, – негромко сказал Майкл.

Боже мой! Трудно поверить, не успел вылезти из постели от одной женщины, как ему уже снова захотелось забраться туда с другой.

– Может быть, и увидите.

Донья Нурья внимательно смотрела на него. Значит, ему дали согласие. А теперь оставалось лишь ждать, пока кто-нибудь из них не сделает этот первый решающий шаг. И неизбежный.

– Сейчас мы едем в лес, это довольно далеко, – продолжала она. – Слишком далеко, чтобы ехать на коляске. И, вполне возможно, придется сесть на лошадей.

– А где они?

– Хозе доставит их.

– Значит, этого человека, с которым мы встречаемся, зовут Хозе.

Она кивнула.

– Да, он лучший птицелов в этих местах и я сразу же обратилась к нему, как только прослышала про этого попугая.

– Вы думаете, здесь водятся попугаи?

– Мне это точно известно. Авдий как-то собирал здесь кокосовые орехи и сказал мне, что видел одного.

– Разве он не мог отсюда улететь? Ведь это же птица.

– Нет, он здесь, – ответила Нурья. – Попугай ждет меня. Он явился на Пуэрто-Рико ради меня. Обычно эта порода обитает в Бразилии.

Он не нашелся, что сказать, потому что уже привык к тому, что эта женщина всегда была окружена каким-то мистическим ореолом. Епископ говорил ему во время аудиенции, что большинство населения Пуэрто-Рико – католики. Это так и было, но Майклу было известно, что очень многие из них были не только католиками, вернее, отчасти католиками. На самом же деле исконные верования этих индейцев были лишь чуть-чуть разбавлены христианством. Нурья была темнокожей, не негритянкой, конечно, и даже не мулаткой, но одна восьмая негритянской крови в ней определенно имелась. Отсюда все ее манеры, вкусы, взгляд на мир – они несли на себе сильный отпечаток Африки, так же как и большинство ее туалетов. Может быть, здесь не обошлось без влияния на нее всех этих экс-рабов, которым она устраивала жизнь. Они ехали молча, когда свернули на тропинку, пробиравшуюся в гуще деревьев.

Ему показалось, что никакого Сан-Хуана нет, и не было вообще, что вообще никогда не было никакого другого мира, кроме того, который окружал их сейчас, кроме этих таинственных, непролазных дебрей. Узкая дорога, по которой они ехали, по обеим сторонам заросла густым кустарником, деревьями, ветви которых цеплялись за них, затрудняя движение. В конце концов, их стало так много, что лакей был вынужден оставить свое место на запятках и сесть рядом с Самсоном. Майкл высунулся из окна и вдыхал этот неповторимый запах природы – растений, животных, влажной земли, густевший по мере того, как они углублялись в эти невиданные заросли.

Через четверть часа возница натянул поводья.

– Вот и все. Дороги дальше нет, мисс донья. Что ж делать теперь?

– Оставайся здесь, – распорядилась донья Нурья и, открыв дверь, выскочила из кареты с ловкостью и проворством, удивившими Майкла.

– Где же ваш друг Хозе? – поинтересовался Майкл.

– Он должен встречать нас чуть дальше, у реки.

Она молча двинулась дальше по дороге и Майклу оставалось лишь последовать за ней.

Минут через десять, в течение которых они не обмолвились словом, они увидели птицелова. Он сидел под деревом, рядом с ним был большой джутовый мешок. К одному из росших чуть поодаль деревьев были привязаны три лошади. При виде Майкла и Нурьи мужчина лениво поднялся.

– Добрый вечер, сеньорита.

– Добрый вечер, Хозе. Это мой друг, сеньор Кэррен. Я расписала ему твою ловкость, и он своими глазами хочет на нее посмотреть.

Хозе поклонился Майклу. Это был маленький человечек, одетый в порванные рубашку и штаны, которые держались на веревке, заменявшей ему пояс, но тело его выглядело ловким, мускулистым, натренированным. Улыбнувшись, он показал четыре золотых зуба. Здесь, в Вест-Индии, золотые зубы считались признаком богатства, Майкл знал об этом. Видимо, отлов птиц был весьма прибыльным делом. Черты его лица были индейскими, хотя и не очень выраженными. Полукровка, но ни следа негритянской крови, – отметил Майкл. Какой-то его предок-испанец впрыснул в этого метиса изрядную долю здоровья. Майкл, внезапно почувствовав к нему нечто похожее на дружелюбие, громко спросил:

– Ну как, Хозе, видел ты добычу?

– Нет, сеньор. Это только сеньорита – она одна знает, где попугай. Вот жду, когда она меня к нему поведет.

– Он у Лас Трес Ниньяс, – сказала Нурья. – Я не хотела тебе говорить раньше, боялась, что ты изловишь его и продашь на рынке кому-нибудь еще.

– Откуда вам известно, где этот чертов попугай? – скептически осведомился Майкл.

Она неопределенно пожала плечами.

– Сеньорита знает толк в магии, – ответил за нее птицелов. Ей все известно, это точно. – Он кивнул на лошадей. – Они ни к чему. Отсюда до Лас Трес Ниньяс сплошные заросли. Лошади не пройдут. Нам придется идти пешком.

Нурья сначала запротестовала, но, в конце концов, согласилась.

– Ладно, хорошо, пойдем пешком.

Она повернулась и пошла впереди и оба мужчины молча двинулись за ней. Их небольшая колонна постепенно углублялась в заросли. Скоро ведь стемнеет, и мы вряд ли сумеем выбраться из этой проклятой чащобы, размышлял Майкл. И вообще, вся эта затея – чистая авантюра, глупо, что попался на эту удочку и ввязался в нее. Но он продолжал идти. Соблазн был слишком велик. Этот соблазн в образе Нурьи Санчес сейчас шел впереди, перед глазами у Майкла были постоянно эти длинные изящные ноги и колыхавшиеся в такт ходьбе бедра – вылитая амазонка из древних легенд. Она шла впереди, и Майклу казалось, что его ноздри щекочет запах ее разгоряченного ходьбой тела, этот аромат, смешиваясь с запахом тропических джунглей, будоражил его воображение, заставляя его сердце учащенно биться.

– Здесь, – объявила Нурья, остановившись и указывая на три торчащих из земли валуна. – Лас Трес Ниньяс. Попугай находится здесь.

Хозе опустил свой мешок на землю и принялся его развязывать. Раскрыв его, он извлек клетку. Нурья подошла поближе и стала рассматривать птицу, сидевшую в ней. Майкл тоже заинтересовался и склонился над клеткой. Там сидел попугай, довольно большой, сантиметров около тридцати, серый, с ярко-розовым хвостом. Хозе стал что-то бормотать, обращаясь к птице. Потом, подтянув штаны и похлопав себя по бедрам, открыл дверцу. Птица не спеша вышла наружу, ступая когтистыми лапами, и уселась на покрытую мхом землю.

– А он не улетит? – спросил пораженный Майкл.

– Не он, сеньор, – поправил Хозе. – Это она, самка. Наша сеньорита. Поэтому-то мы так удачно с ней на пару работаем. И она от меня никуда улетать не собирается. Мы с ней хорошие друзья. – Он полез в карман своих жутких штанов и достал орех. – Вот, возьми, девочка моя. Пусть сеньор посмотрит, какие мы с тобой друзья.

Серый попугай, вытянув ногу вперед, ухватил своими мощными когтями орех и поднес его к своему кривому и не менее мощному клюву. Зажав орех в клюве, он пытался раздавить его, сидя на земле в той же позе, которую занял, покинув клетку.

Нурья обошла сидевшего попугая и встала рядом с Майклом.

– У нее крылья подрезаны, – объяснила она.

От этих слов Майкла покоробило, ему мало импонировало такое обращение с природой.

Темнело. Майкл взглянул на небо. Здесь, на небольшой поляне, оно не заслонялось деревьями, как в лесу. Заходившее солнце окрасило его в нежно-апельсиновый цвет.

– Скоро стемнеет, – задумчиво произнес Майкл.

Нурья кивнула.

– Закат – лучшее время для ловли попугаев.

Птица разгрызла скорлупу, сосредоточенно пытаясь теперь извлечь маленькую, белую, сладкую сердцевину.

– А теперь мы с тобой поработаем, – сказал Хозе, обращаясь к попугаю. Взяв клетку и мешок, он подошел к ним. – Пойдите вот туда и спрячьтесь у деревьев. Если вы будете стоять так близко, он может испугаться и не подлетит. И не надо разговаривать, – предупредил он.

– Что сейчас должно быть? – спросил Майкл.

– Увидите, сеньор. Но, пожалуйста, ни звука, – прошептала Нурья.

Они встали на то место, которое им указал птицелов. Сам Хозе расположился на той стороне полянки у трех валунов. Ни Майкл, ни Нурья его сейчас не видели, им был виден лишь серый попугай – птица сидела и чистила перья. Но вот попугай замер, нахохлился и принялся размахивать своими подрезанными крыльями, издавая при этом странные, незнакомые Майклу звуки. Те попугаи, которых он видел у Нурьи, кричали резко, а это очень напоминало голубиное воркованье.

Они ждали. Прошло несколько томительных минут, но ничего не происходило. Потом Майкл заметил вверху, в ветвях деревьев на другой стороне поляны какое-то резкое движение. Нурья тихо ахнула и смотрела вверх. Майкл глянул туда же и тоже чуть не ахнул.

Сидевший на ветви высокой пальмы попугай не походил ни на что, доселе им виденное, на секунду Майкл даже усомнился, могло ли живое существо, если оно не из сказки, так выглядеть. Попугай этот переливался всеми цветами радуги, невозможно было определить, какого цвета было его оперение. В лучах заходившего солнца оно было то синим, то пурпурным, то красным. Эту птицу и должен был видеть Авдий и он рассказал о ней потом своей хозяйке. Это был попугай одного из наиболее редко встречавшихся видов – гиацинтовый. Боже мой, понятно, почему Нурье так хотелось его заполучить. Это было поистине райское создание.

Гиацинтовый попугай смотрел вниз на своего серого собрата, тот, лишенный возможности летать, тихо ворковал. Майкл догадался, что этим воркованьем самки привлекают самцов. Серая самка приманивала гиацинтового самца. Стоило ему лишь учуять запах самки и услышать ее воркованье, и этот разукрашенный природой глупыш стал поддаваться, не подозревая о том, что становится жертвой заговора, главным инициатором которого был человек. Все происходило именно так, как и предсказывала Нурья. Майклу вдруг захотелось убежать, оказаться от этого места подальше, вообще исчезнуть из этого Пуэрто-Рико, оказаться далеко-далеко. Но так желала лишь его рациональная часть. Экзотическое зрелище разбудило в нем древние атавистические инстинкты и рудиментарные чувства, не позволявшие ему отвести взор от разыгрывавшейся здесь драмы.

Гиацинтовый попугай оставался на ветке пальмы еще довольно долго, серая же птица, сделав несколько неуклюжих шагов, была теперь ближе к пальме, ее воркование было уже другим, более напряженным, перья ее вздыбились. Точь-в-точь, как те шлюхи из Амстердама, которые, сидя в окнах, демонстрируют фланирующим по улице морякам свои скульптурные прелести – это сравнение показалось Майклу очень наглядным.

В конце концов, задвигался и гиацинтовый попугай, он не выдержал и, взмахнув своими переливавшимися крыльями, слетел вниз и сделал несколько кругов над самкой. Она подняла головку и ее гиацинтовый кавалер, сложив свои на этот раз пурпурные крылья, приземлился – тут откуда ни возьмись возник Хозе и накрыл подлетевшую птицу большой сеткой.

Позже, уже в карете, отвозившей их и их добычу в Сан-Хуан, Майкл все же полюбопытствовал.

– А как вы узнали, что этот дикий попугай был самцом? И что он должен был клюнуть именно на эту самку?

– Знала, – ответила ему Нурья, приложив руку к сердцу. – Я это знала.

Гиацинтовый попугай бился в клетке, стоявшей на сиденье впереди между Самсоном и лакеем. Майкл видел, как птица, неистово хлопая крыльями, тщетно пыталась выбраться из неволи. Ему хотелось спорить с Нурьей, просить, умолять ее выпустить птицу, но он понимал, что это бесполезно.

– Послушайте, – лишь сказал он. – Есть одна вещь, о которой я вас давно собираюсь спросить.

– О чем?

– Может быть такое, что у вас есть сестра-близнец?

Она разразилась смехом.

– Мама мия! Значит эти ирландцы – не только сумасшедшие и пунктуальные, но и, как дерущиеся петухи, никогда не сдаются. Вы все еще думаете о монахине из той обители, которую посещают видения?

– Я думаю о том, что вы – вылитая она. И просто пытаюсь найти подходящее объяснение этому феномену.

– Хорошо. У меня нет сестры-близнеца. Очень жаль, но я была единственной девочкой в семье. У меня было шестеро братьев и нам вместе с матерью приходилось их всех обстирывать и кормить.

– Понятно. А ваш отец?

Она стянула с головы сомбреро, положила его к себе на колени и принялась водить накрашенным ногтем по его краю.

– Я понятия не имею, кем был мой отец. Мои братья и я… у моих братьев и меня, у нас у всех были разные отцы. Вас это не шокирует?

– Перенесу. Мне известно, что ваш мир отличается от моего.

– Бедняки всегда отличаются от богатых, в каком бы мире вы не очутились.

– Это мне тоже известно.

– Известно?

– Да. Известно.

– Тогда вы, вероятно, умнее, чем я предполагала. – Несколько секунд они оба молчали.

Плененная птица по-прежнему билась взаперти, выражая свою ненависть к злобному миру.

– Выпустите его, – процедил Майкл сквозь сжатые зубы.

– Выпустить гиацинтового попугая? Да вы что, рехнулись? Это… это награда из наград, этот попугай… Впрочем, что с вами говорить, вы ведь все равно ничего не поймете.

– Вы же только что сказали, что я умный.

– Я сказала, что вы, вероятно, умный. Но, оказывается, не очень.

Они снова молчали. Первой заговорила Нурья.

– Мне тоже надо вам кое о чем сказать. Я тоже временами… На меня тоже временами что-то находит, я не понимаю, что. И тогда я еще безумнее, чем вы. Меня мучают кошмары. И не только, когда я сплю. Иногда и днем на меня сваливается эта тьма и я на целые часы утрачиваю память и не знаю, что тогда со мной происходит. Так что, может быть, во мне живут два разных человека, это как раз очень похоже на то, что вы мне рассказали.

Это было самой безумной идеей из всех, которые можно было изобрести. Идея, которая могла возникнуть лишь здесь, на этих тропических задворках с их людской мешаниной, в этом слоеном пироге из укладов жизни.

– Никому еще не удавалось быть сразу двумя людьми, – ответил он. – Вы к врачу не обращались?

– Я обращалась к двум целителям и даже к колдунье.

Вот, вот, целители, колдуньи… с иронией отметил про себя Майкл. Но ничего другого он от нее не ожидал. Было темно, и она не могла видеть брезгливую гримасу на его лице.

– Никто не может мне помочь, – продолжала она, – За исключением… может быть, разве что вы… если, конечно, не побоитесь.

– Чего не побоюсь?

– Сильной магии, настоящей магии. Такой, какой владеет Ассунта.

– А что, эта Ассунта – ведьма?

Нурья покачала головой.

– Нет, она не ведьма. Она – проповедница.

– Проповедница чего, Бог ты мой?

– Вы не поймете. – Она недовольно поджала губы. – Глупо было вообще заводить этот разговор. Я все время забываю, что вы – европеец. Вы ничего не знаете.

Ну, почему же, кое-что он знал. Майкл вспомнил, что ему говорил Роза. И еще вспомнил свой первый визит в тот, другой, маленький домик, что позади большого, и о той вещице, которую он мельком увидел на столике в ее гостиной и которую не успел как следует рассмотреть.

– Ассунта владеет вуду? – поинтересовался он.

– Я ничего вам не скажу, потому что вы ничего не знаете и не понимаете, – угрюмо ответила она.

Разговор зациклился, и Майкл решил сменить тему.

– Вы не появитесь сегодня у губернатора?

Она лишь отрешенно засмеялась в ответ.

– Не думаю, чтобы хозяйка публичного дома была бы с распростертыми объятьями встречена и принята в элегантном Ла Форталеза. Хотя мой дом выполняет в Сан-Хуане очень полезную и важную функцию, люди предпочитают делать вид, что его нет и в помине.

Черт, не надо было спрашивать, ведь все и так понятно. Он крайне глупо повел себя и, вполне вероятно, задел ее за живое.

– Вас это задевает? – спросил он, все же решив, что хуже недомолвок не может быть ничего.

Пожатие плечами могло говорить о том, что она либо не знала, либо вообще не задумывалась об этом.

– Задевает меня это или нет, в конечном счете, это ничего не меняет. Вот как обстоит дело. А вас пригласили?

– Да.

Незачем было лгать. На этом острове все становилось общим достоянием, едва успев произойти. А если чего-то не знали, то версии изобретались, придумывались, слухи здесь, казалось, рождались в воздухе. Роза говорил ему об этом.

– Нурья, послушайте. Мне, видимо, следует вам об этом рассказать. У меня гостья. Молодая женщина, с которой я… познакомился в Лондоне.

– Гостья? И эта гостья, эта молодая женщина проделала путь от Англии до Пуэрто-Рико лишь для того, чтобы приехать к вам в гости?

– Нет… то есть, наверное, да. Я не знаю.

В карете и на улице было уже совсем темно и, хотя он не мог видеть ее лица, он очень хорошо представлял себе выражение этих широко раскрытых темных глаз.

11

Лондон

9 часов вечера

Во время его прошлого визита в паб «Три селедки» вечер был холодным и ненастным. Сегодня же стояла духота, но эта разница в погоде никак не отразилась на числе посетителей – бармен сегодня как и в прошлый раз пребывал в одиночестве.

– Добрый вечер, сэр. Что желаете?

Норман еще не забыл, как ему пришлось заплатить за свой собственный коньяк.

– Для бренди сегодня жарковато. Пинту[5]5
  Пинта – английская мера жидкостей, равная 0,57 л.


[Закрыть] вашего лучшего горького.

Пиво тотчас же было налито в оловянную кружку. Норман, выпив сразу большой глоток, бросил многозначительный взгляд в сторону комнаты для гостей, дверь в которую находилась в глубине зала.

– Тот джентльмен ожидает вас, сэр.

Норман кивнул и, с кружкой в руках, отправился в уже знакомую комнату.

На этот раз Хирэм Лэйси устроился у окна, он сидел, опершись на широкий подоконник и обмахиваясь сложенной вчетверо газетой.

– Добрый вечер, мистер Мендоза. Жарковато, не правда ли? Рад бы и встать, да не могу – подагра моя опять разыгралась.

Он указал газетой на опухшую ногу, возлежавшую на кожаной подушечке, такой же старой и обтрепанной, как и само это помещение.

Норман сочувствия не проявил.

– Никаких имен. Сколько раз мне это вам повторять.

– Сколько раз, сколько раз… – задумчиво повторил Лэйси, извиняться за свое легкомыслие он не собирался, судя по всему.

Адвокат подождал, пока Норман придвигал к окну еще один стул.

– Интересные новости, сэр? – сказал Лэйси, поигрывая газетой. – Я имею в виду Кубу. Похоже, что Рузвельт и Рафрайдер задали перцу этим испашкам.

– Эта маленькая война, должно быть, подходит к победоносному концу, – согласился Норман.

– Полагаю, что банкирам все равно: проигрывают войны или выигрывают их, они знай себе делают деньги, разве я не прав?

– Более или менее. Ну, а теперь, не могли бы мы перейти к делу?

– Что за вопрос, сэр.

Лэйси положил газету на подоконник между двумя геранями в горшках. Иногда их, по-видимому, все же поливали, но сама комната пропахла пылью и запустением.

– Вам удобно? – осведомился Лэйси. – А то эта сказка, которую мне предстоит вам рассказать, довольно долгая.

– Не могу пожаловаться. Давайте, рассказывайте.

– Значит, так. Вы помните, как вы пришли ко мне сюда вечером в ту среду, двадцать третьего июня?

Лэйси посмотрел на Нормана, ожидая подтверждения. Норман кивнул.

– Впрочем, это не та дата, которую вы смогли бы так скоро забыть, как я понимаю, – продолжал адвокат. – Выпуск этого нового займа и…

– Давайте сразу к сути дела, ради всех святых.

– Я понимаю, сэр, понимаю. Все дело в том, что мне жутко повезло. Или скорее повезло вам, а не мне. Во всяком случае, следуя вашим инструкциям, я установил наблюдение за лордом уже на следующее утро и продолжал следить за ним вплоть до вчерашнего вечера. Таким образом, это составило десять полных дней, как вы понимаете. Сегодня утром, я, к сожалению, не смог, потому что моя нога…

– О вашей ноге я уже слышал. Вы вполне уверены, что Шэррик вас не заметил?

– Я абсолютно уверен. Я, сэр, в этих делах своего рода эксперт, мистер Мендоза, ох, да, извините, никаких имен, совсем забыл. Значит, как я уже говорил, счастье подвалило в этот самый первый день, в четверг. Дневные часы лорд провел дома, лишь нанес короткий визит в клуб, это было еще утром. В клуб Уайте, полагаю, в тот же самый клуб, членом которого являетесь и вы.

Норман еще раз кивнул. Адвокат улыбнулся и передвинул досаждавшую ему ногу, положив ее поудобнее.

– Ничего необычного, джентльмен на пару минут перед ленчем завернул в свой клуб, только и всего. Потом он возвратился домой и никуда больше не выходил – я не прекращал наблюдение до самого вечера. К одиннадцати часам я, предположив, что лорд отправился спать, уже собирался покинуть свой пост, как вдруг увидел, что кто-то вышел из-за его дома, вероятно, воспользовавшись черным ходом. По тому, как этот человек хромал, я узнал в нем лорда, хотя определить, что это был он, было довольно трудно из-за его весьма необычной одежды.

– В каком смысле необычной?

– Он был одет как мастеровой – толстые, грубые брюки, тяжелые ботинки и – шел ужасный дождь – вы, вероятно, помните, – непромокаемый плащ, такой, как обычно носят рыбаки. Карета лорда не выезжала с самого полудня и он не стал искать кэб, а пошел напрямик через Риджент-парк. Естественно, я последовал за ним.

Лэйси потянулся за стаканом шерри и замолк, прихлебывая вино.

– Дальше, – потребовал Норман.

– И пошел к Наин Элмз. Вы не знаете этот район?

– Я там никогда не был.

– Неудивительно. Это место совсем не для вас. И не для лорда, как можно догадаться. Район бедноты, квартал трущоб, если можно так выразиться.

Лэйси сделал еще одну паузу, чтобы посмотреть, какова будет реакция слушателя. Норман, поерзав, уселся в этом жутко неудобном кресле поудобнее.

– Давайте дальше. Что этот человек делал в этих трущобах? И побыстрее, дружище, а то мы так и до воскресенья не управимся.

– Может быть, будет лучше, если я передам вам резюме всех моих находок. Все детали здесь, в этой папке, – он полез куда-то вниз и извлек желтовато-коричневую папку для бумаг, какие обычно используют в своей работе люди его профессии.

– Это мне очень поможет, – согласился Норман. – Если только вам удалось в этом резюме избежать всех этих лирических отступлений.

Лэйси, казалось, не замечал сарказма.

– Здесь лишь мои умозаключения, если они, конечно, смогут вам пригодиться. – Он поднял руку, призывая Нормана не перебивать. – Я просто пытаюсь организовать свое мышление, придать моим мыслям логически завершенный характер. А вот там, – он кивнул на папку, только что переданную Норману, – там лишь голые факты. – Лэйси хмыкнул. – И ни одного измышления. Дело в том, что лорд Шэррик из Глэнкри живет двойной жизнью. В определенных кругах он известен под именем Фергуса Келли. Келли – один из активнейших фениев. Могу поспорить на что угодно, никто из этого отребья даже не догадывается, кто он есть на самом деле.

Адвокат замолчал и снова ждал, какой эффект его слова произведут на слушателя. И на этот раз дождался.

Норман непонимающе уставился на Лэйси, уже открыв рот, чтобы что-то сказать, но сказать он не смог и рот осторожно закрылся. Через несколько секунд была предпринята еще одна аналогичная попытка, на этот раз увенчавшаяся успехом, правда, незначительным – ему удалось выдавить из себя нечто, отдаленно походившее на кряканье. Лишь с третьей попытки ему удалось заговорить.

– Шэррик? Фений? Боже мой! Это вам точно известно? Вы в этом уверены?

– Я в этом абсолютно уверен. – Лэйси еще раз показал на папку с документами. – Все детали, которые подтверждают мои заключения, вот здесь, в моем отчете.

– Но, силы небесные, почему? Что его толкнуло к борьбе за ирландскую независимость? Ведь для человека с его богатством и положением в обществе… Невероятно.

– Сэр, я понятия не имею. Разумеется, если только он не использует этих фениев в каких-то собственных целях.

Норман облокотился на спинку и опустил веки. Его мозг лихорадочно обрабатывал только что услышанные факты, обраставшие теперь целой мириадой догадок, предположений и возможностей.

– Да, – сказал он, помолчав. Видимо, это так и есть. Но каковы, в таком случае, его цели?

– Боюсь, что об этом у меня никаких сведений, хотя…

– Слушаю вас.

– Полагаю, что есть кое-что, что, возможно, вас заинтересует. – Адвокат сейчас говорил очень тихо, выделяя каждое слово. – Лорд Шэррик встречался с миссис Лилой Кэррен четыре раза за последнюю неделю.

– Ага, понятно, – едва слышно произнес Норман. Потом снова закрыл глаза и помолчал. – Понятно.

Лэйси терпеливо ждал.

– Полагаю, она здесь, в Лондоне? – спросил, наконец, Норман.

– Здесь. Она остановилась в этом новом отеле «Коннот». Норман поднялся и потянулся к папке с документами, но Лэйси не желал ее отпускать, возложив на нее ладонь. Норман, сообразив, в чем дело, сунул руку в боковой карман и извлек оттуда конверт. – Здесь все. Двадцать пять гиней, как мы и договаривались. Можете пересчитать, если желаете.

Лэйси улыбнулся.

– Нет необходимости, мистер Мендоза. О честности вашего дома ходят легенды.

Лэйси снял руку с папки и принял конверт. В его улыбке было что-то очень Норману неприятное. Адвокат продолжал.

– Мне пришла в голову еще одна мысль. Она не отражена в моем отчете, сейчас я решил напомнить вам об этом в связи с тем, что, как мне показалось, вы не придали этому значения. Ваше последнее поручение непосредственно связано с именем миссис Кэррен. Вы ведь помните, что я вам говорил о том пабе, где останавливался мистер Мендоза во время его пребывания в Дублине?

– Конечно, помню.

Лэйси продолжал, будто не слыша.

– Этот паб под названием «Лебедь» и расположенный на Бэчелорс-Уок и является явочной квартирой фениев.

Не очень далеко от того места, где состоялся этот разговор, Лила Кэррен пыталась заснуть на роскошной постели отеля «Коннот». Сон не приходил, слишком она была возбуждена событиями прошедшего дня. Бушевавшая в ней радость даже пугала ее. Отчего, в сотый раз спрашивала она себя. Отчего она так не доверяла своим эмоциям? Ответ был прост: потому, что они были неуместными и преждевременными. Разве прожитая жизнь не научила ее осторожности, благоразумию? Какое она имела право чувствовать и переживать то, что она переживала и чувствовала? Сейчас, когда ее план достаточно хорошо продуманный и детально подготовленный еще не был доведен до конца?

Дело не в плане, нашептывал ей тихий, но настойчивый голос внутри, который она не могла ничем заглушить, и не в том, что скоро ты сможешь сполна отплатить всем Мендоза за причиненное тебе зло, и даже не в том, что твой Майкл вскоре обретет то, что ему принадлежало по закону. Не поэтому твоя душа поет, и ты сама готова петь, распевать во все горло. Все дело в Фергусе.

Она металась на своем роскошном ложе, ворочалась, изнемогала под бременем бесконечных вопросов. Как она могла вести себя настолько глупо, как могла попирать ею же самой выработанные нормы? Разве сейчас она имела право на чувства?

– Я не нуждаюсь ни в ком! Мне не нужен ни один мужчина! – Лила громко шептала эти слова, повторяя их по многу раз, как заклинание. – Я не желаю быть ничьей женой, я не желаю быть ничьей любовницей, я не желаю быть счастливой дурочкой.

Ей очень часто за последние шестнадцать лет приходилось повторять этот девиз. Не было такого дня, чтобы она не повторяла его с тех пор, как выбралась из могилы, где была погребена заживо. Неделю за неделей, месяц за месяцем она выцарапывала когтями в этом мире место для своего сына и для себя. В мире, где одинокая женщина может быть лишь беспросветной дурой или проституткой. Эти слова стали ее девизом, и этот девиз рождался в борьбе не на жизнь, а на смерть. Мне не нужен мужчина, который узаконил бы мое право на существование. Я в состоянии выжить сама, и выживу. Вспомни, повторяла она под стук ее бешено колотившегося сердца, вспомни твоего папу, беспомощного, бедного, никчемного неудачника. Вспомни Хуана Луиса, завоевавшего твое сердце нежностью и сладчайшими поцелуями, а потом превратившегося в монстра. Вспомни… вспомни… вспомни…

И, уснув, Лила видела эти смеющиеся черные глаза, приветливую улыбку и себя молодой девушкой, мчавшейся по зеленому ирландскому лугу к нему, раскрывавшему ей свои объятья – к Фергусу.

Сан-Хуан

11.30 вечера

Вскоре после того, как Колумб предпринял свой второй вояж и натолкнулся на то, что было тогда лишь необитаемым островом, мир переменился: Испания должна была защищать свое право на сказочную Вест-Индию не только на словах, но и на деле, и открытый им остров Пуэрто-Рико стал важным стратегическим пунктом. К 1540 году испанцы воздвигли здесь огромное каменное сооружение, назвав его Ла Форталеза. Вскоре выяснилось, что место для него было выбрано неудачно – так решили военные. Был построен еще один форт, он получил название Эль Морро, защищавший вход в гавань. Первый, за ненадобностью, было решено передать в распоряжение местного губернатора для использования в качестве его резиденции. В течение трех с половиной столетий губернаторы обитали в Ла Форталеза, пребывая в роли фактически самовластных правителей острова. Сейчас управителем был генерал Мануэль Девега.