Текст книги "Пламя возмездия"

Поездка верхом на лошади заняла гораздо меньше времени, чем его прошлая вылазка на своих двоих. Через три четверти часа он уже подъезжал к обители Лас Ньевес. Дорога, петлявшая по холмам, была каменистой, неровной, но лошадь Майкла легко справлялась с расстоянием. Неспешным галопом он выехал из-за поворота и вдруг увидел карету, двигавшуюся навстречу.

– Тише, тише, милая! – ласково успокоил он лошадь, дернувшуюся под ним. Натянув поводья, Майкл поехал тише, потом остановился.

На этой узкой дороге, скорее напоминавшей тропинку, они не смогли бы разминуться и Майкл, спустившись вниз с обочины, встал в тени раскидистой пинии. Возница ехавшего экипажа кивнул ему в знак приветствия и бросил на ходу несколько слов, Майкл не разобрал, что тот хотел сказать. Когда карета поравнялась с ним, Майкл заинтересовался, что за пассажир ехал в ней, через плотно зашторенное окно разглядеть кого-либо ему не удалось. Он смотрел на эту карету во все глаза, ожидая, что карета на какой-нибудь кочке подпрыгнет, и занавески раздернутся, но этого не произошло. Заглядевшись на окно, Майкл чуть было не упустил герб, изображенный на дверце кареты, представлявший два скрещенных ключа и пастуший посох. Ему уже приходилось видеть этот герб во время его первых прогулок по Сан-Хуану. Он висел над входом в резиденцию епископа. Майкл дождался, пока карета скроется за поворотом, потом пришпорил коня и поехал к Лас Ньевес.

Минут через двадцать он был у ворот. Все здесь выглядело в точности так же, как и во время его первого визита сюда: покой и безмолвие. Ворота во внешний мир были на запоре. Майкл взглянул на колокольчик, висевший рядом, хотел было позвонить, но раздумал и поехал вдоль стены, и вскоре оказался перед той самой дверью, из которой он вышел от сестры Магдалины. Она тоже была заперта.

Хотя стены обители были достаточно высокими, для него они не были преградой. Майкл, приподнявшись на стременах, ухватился за нависавшую над ним толстую ветку дерева и через секунду был уже на стене и смотрел на запущенный внутренний дворик. Из его уст вырвалось тихое проклятие – маленькая дверь в белой стене патио была подперта тяжелым бревном.

Эти препятствия были легко преодолимы, но это потребовало бы времени, а в случае, если бы он оказался замечен, это бы вызвало скандал. А скандал был ему совершенно ни к чему. Майкл снова опустился в седло и подъехал к главному входу монастыря. Спешившись, он дернул за шнурок звонка.

На этот раз ждать ему не пришлось. Дверь отперли сразу, будто наблюдали за его пассами. Сегодня ему вообще везло в этом смысле.

– Да? – спросил его женский голос.

Это не была сестра Палома. Монахиня, которая отперла ворота, была раза в два больше маленькой голубки Паломы, полнее, и лицо ее показалось Майклу глуповатым.

– Я желаю переговорить с сестрой Магдалиной, с отшельницей, – принялся объяснять Майкл цель своего приезда.

– Святая сестра не принимает никого. – С этими словами монахиня стала закрывать ворота.

– Обождите, со мной она обязательно встретится, я знаю, она примет меня. Дело в том, что она знает, кто я. Мое имя Майкл Кэррен.

– Она пребывает нынче в полном уединении и молчании и не может ни с кем встречаться. Таково распоряжение епископа. Уходите, пожалуйста.

– А где сестра Палома? Если я не могу поговорить с сестрой Магдалиной, то мне необходимо встретиться хотя бы с ней.

– Сестры Паломы здесь нет.

Он мысленно перебирал все варианты просьб, которые не дали бы ей возможности отправить его несолоно хлебавши. Ведь не зря же он шестнадцать лет прожил в католической Ирландии. Майкл имел представление о внутренней субординации монастырей.

– Я желаю поговорить с матерью-настоятельницей, – выпалил он, когда она уже почти закрыла ворота.

– Вы должны уехать, сеньор. Нам предписано оставаться в уединении. Его Преосвященство так распорядился.

Ворота закрылись с глухим звуком безнадежности. На этот раз обитель Лас Ньевес не могла предложить ему ни воды, ни молитвы за его душу.

Было уже начало одиннадцатого, когда Майкл вернулся к дому на Калле Крус. Рослая негритянка вышла ему открывать. Фартука на ней теперь не было, вместо него висело нечто, по виду напоминавшее детский передничек в красные и белые цветики, а огромная грудь была унизана ожерельями из разноцветных бисерин. Теперь его одарили широчайшей из улыбок.

– Вот ты и пришел, как я говорила. Это будет очень хорошо. Ты точно будешь иметь здесь хорошее время и так долго, как будет еще темное время.

– Я хочу видеть донью Нурью.

Негритянка, откинув голову, расхохоталась.

– Мисс Донья это только та одна вещь, которую ты трогать не сможешь, ирландец. Но ты иди и посмотри и не жалей ни о чем.

Майкл последовал за ней мимо множества дверей:

– Откуда тебе известно, что я ирландец?

– Ассунта всех знает в Сан-Хуане, все знает, что хочет знать. И знает, кто есть этот рыжий большой мужчина.

– Твое имя Ассунта?

– Конечно, мое имя. Потому как у меня много было имя. Но это самое сильное. Но это неважно, это все равно тебе. Входи, я принесу тебе много хороших штучек, они все твои заботы прочь уберут.

Она открыла одну из нескольких дверей, и взору Майкла предстал салон или скорее гостиная, уставленная канапе из темного дерева, обитая ярко-розовым плюшем и бархатом с бахромой, многочисленными стульями и стульчиками в атласных чехлах и маленькие круглые столики, покрытые шелковыми скатертями. Стены были увешаны безвкусными репродукциями в багетовых позолоченных рамках, и все до единого горизонтальные поверхности, имевшиеся здесь, были уставлены фарфоровыми безделушками. Видимо, примерно так же выглядели бордели в Дублине или Лондоне. Этот интерьер был универсальным для борделей всего мира.

– Авдий! Авдий! Приходи сюда немедленно! – громко позвала эта гигантша на своем певучем диалекте. – Принеси дорогому ирландцу пуншика.

Совсем молодой человек, даже мальчик, такой же черный, как и она, поспешил к нему с подносом. Майкл поблагодарил и взял бокал пунша. Ромовый пунш был приятным на вкус, к тому лее надо было как-то скоротать время до появления Нурьи Санчес. Майклу показалось, что в этом заведении никого из женщин кроме Ассунты не было.

– А где женщины? – поинтересовался Майкл.

– Куда ты так спешишь? Леди сразу же будут приходить. Сейчас сядь, чувствуй как дома, – она предложила ему стул и он уселся.

– Я вообще-то не для забавы сюда пришел. Мне нужно увидеться с Доньей Нурьей.

Негритянка вскинула голову.

– Что тебе нужно от мисс Доньи?

– Поговорить с ней. Она знает о чем.

– Если она знает, то говорит Ассунте. А она не говорит.

– Передай ей, что я здесь. Пожалуйста, – Майкл кивком подозвал ее и сунул ей в ладонь толстенькую пачечку песет.

Женщина сунула деньги к себе, не выказав никакого удивления.

– Я могу ей говорить. Но я не знаю, хочет она говорить или нет. Она все делать, как сама хочет.

– Скажи ей, – еще раз попросил Майкл.

Ассунта кивнула, потом повернулась к мальчишке, который, судя по всему, был здесь за бармена.

– Смотри, Авдий, чтобы ирландец здесь не умирал от жажды, пока меня нет.

Прошло добрых десять минут, а она не возвращалась. Майкл допил свой пунш, мальчик смотрел на него. Гостиная по-прежнему была пуста – ни клиентов, ни шлюх. С улицы тоже не доносилось ни звука.

– Давно ты здесь работаешь? – спросил Майкл, когда Авдий появился около него, чтобы долить пунш.

– Я здесь рождался, сеньор.

– Понятно. И когда же это было? Давно? Сколько тебе?

– Я имею двенадцать лет, сеньор.

Да-а… Двенадцать лет и уже бармен в публичном доме. Этой женщине, называвшей себя в Сан-Хуане, где она жила, Нурьей Санчес, было что рассказать на Страшном Суде.

– А твоя мать тоже работает здесь?

– Моя мама помирала, сеньор, – мальчик перекрестился, причем левой рукой, потому что правая была занята графином с пуншем. – Она уже в раю у Господина Иисуса. Мисс Донья заботится обо мне.

Майкл не нашелся, что ответить на это. Он не отрывал взгляда от двустворчатых дверей, за которыми скрылась Ассунта. Но на другом конце комнаты внезапно раздвинулись тяжелые занавески, и в них возникла Нурья Санчес. Она стояла и пристально смотрела на него, не выпуская из рук портьер, закрывавших дверь.

Майкл поставил на стол бокал с пуншем и поднялся. Взгляд доньи Нурьи был не только пристальным, но и наглым. Он постарался, чтобы и его взгляд ничем не уступал. На ней уже не было прежнего бело-голубого одеяния, а зеленое, по которому рассыпались стилизованные листья папоротника, ткань этого наряда была очень легкой, воздушной, она волнообразными складками спадала вниз. Фигура ее от такого покроя ничуть не проигрывала. Глаза Майкла снова начали свое странствие сверху вниз и снизу вверх. Небольшая остановка произошла где-то на середине – Майкл не мог обойти вниманием ее бюст. Затем их взгляды снова встретились и секунду-другую они смотрели друг другу в глаза.

– Что вам нужно? – наконец нарушила тишину она.

– Поговорить с вами. По-моему, самое время. Вам так не кажется?

– Мне нечего вам сказать.

– Да быть того не может. У вас есть что сказать мне. И на этот раз – правду.

Прежде чем она успела ответить, раздался стук дверного молоточка, затем смех Ассунты и мужские голоса.

– К вам гости пожаловали, – обратил ее внимание Майкл.

– Я слышу, – она немного поколебалась, затем торопливо кивнула в ту сторону, откуда пришла. – Пойдемте со мной.

Он последовал за ней, чувствуя все тот же запах жасмина, щекотавший его ноздри. Коридор, по которому его вели, был темным, и он плохо видел идущую впереди женщину. Она двигалась в этом полумраке коридора, как бесплотная богиня, созданная его воображением. Молча они дошли до конца коридора, затем она, открыв еще одну дверь, ввела его в небольшой внутренний дворик.

Майкл услышал странный, не совсем обычный для этого места шум – трепетали крылья, отовсюду раздавалось птичье щебетанье, писк.

– Успокойтесь, хорошие мои, спите, спите. Все в порядке, не бойтесь. – И потом, через плечо, уже Майклу. – Они вас не знают.

Полная луна, не покидавшая небо в первые дни его пребывания здесь, сейчас шла уже на убыль – от нее остался лишь небольшой серпик, но и его света было достаточно, чтобы он мог разобрать небольшой фонтанчик в центре выложенного красивыми узорчатыми плитками патио, и белые оштукатуренные стены, вдоль которых висели многочисленные клетки самых разных размеров и причудливых форм. Он смог разобрать, что их обитателями были маленькие пестрые попугайчики.

– Вы держите птиц? – пробормотал он в явном недоумении.

Нурья не ответила. Она быстро шла по плитчатому полу и вскоре они оказались уже в другом доме, стоявшем почти вплотную к первому, настолько близко, что он даже мог показаться пристройкой. Нурья привела его в гостиную, освещенную десятком свечей.

Это помещение очень сильно отличалось от той гостиной, где он ожидал ее появления и угощался пуншем. Белые стены здесь были лишены каких-либо орнаментов, столики и стулья были изготовлены из бамбука, на них были наброшены чехлы из той же ткани, из которой было сшито ее утреннее одеяние, в каком она предстала взору Майкла в «Банко Мендоза». Она уже открыла рот, чтобы что-то сказать, как вдруг ее внимание отвлекло что-то, лежавшее на одном из столиков, она быстро шагнула к нему и убрала какой-то предмет, походивший на маленькую куклу, но Майкл не мог поклясться, что это была кукла. Она спрятала этот таинственный предмет в ящик стоявшего у двери комода, и повернулась к нему.

– Что вам нужно от меня? – повторила она свой вопрос.

– А я уже сказал вам – правда. Мне нужна правда.

– Я не понимаю, о чем вы говорите.

– Вот что, давайте прекратим эти игры. Нурья или Магдалина, или как вас там. Мне известно, кто есть вы, а вам – кто есть я. И сегодня я видел на дороге в обитель эту закрытую коробочку, в которой улепетывал ваш епископ. Сидели ли вы с ним рядом в этой карете или вас там не было – мне на это наплевать. Мне вообще трижды наплевать, что вы делаете или собираетесь делать. Мне нужен ответ лишь на один свой вопрос: кто снабдил вас информацией о Мендоза? И, если вы только посмеете мне об этом не сказать, я на весь Сан-Хуан растрезвоню о вашем двойном житье-бытье.

Заключительная фраза его монолога заставила ее вздрогнуть. На лице доньи Нурьи было выражение крайнего удивления.

– Знаете, сначала мне казалось, что это я схожу с ума, а теперь вижу, что вы. Какое отношение имеет ко мне епископ? Каких Мендоза вы имеете в виду, уж не тех ли, чей банк?

– А что, вам известны еще какие-нибудь?

– Больше никаких. А в банке я знаю одного-единственного человека. Это Фернандо Люс. Он мне говорил, что Мендоза есть еще в Англии и Испании, но никто из них еще ни разу не приезжал сюда, на Пуэрто-Рико.

Майкл начинал терять терпение.

– Письмо…

– Что за письмо?

– Черт бы побрал тебя, женщина! Я не собираюсь слушать весь этот твой вздор! Сейчас же сядь и расскажи мне все с самого начала. Все, что я хочу знать.

– Не орите на меня! Это мой дом, сеньор Кэррен. И хозяйка здесь я. Стоит мне только позвонить, – она показала на небольшой медный колокольчик, стоявший на столе, – вы и глазом не успеете моргнуть, как появятся мужчины и вышвырнут вас отсюда.

– А чего же вы в тот вечер не захватили с собой этот колокольчик? У вас его разве не было тогда, в том самом переулке? Где же были ваши хваленые мужчины тогда? А им известно о ваших маскарадиках, во время которых вы вдруг превращаетесь в монахиню?

– В монахиню? Я? Матерь Божья, вот теперь я вижу, что вы действительно сумасшедший.

– И вы еще имеете наглость отрицать, что вы – не сестра Магдалина? Смиренная затворница обители Лас Ньевес? Мне никогда бы в голову не могло придти, что вы станете так бессовестно врать, так изворачиваться и отрицать свою причастность к этому.

Она тяжело опустилась на один из бамбуковых стульчиков, вернее, в кресло-качалку, случайно оказавшуюся поблизости, и стала медленно раскачиваться, уперев локти в колени и положив голову в ладони. Женщина внимательно смотрела на Майкла.

– Вы сошли с ума, – повторила она.

– К чему вам это? – спросил он, почувствовав внезапную усталость от этого ребуса, от этой немыслимой шарады. – Почему бы вам просто не признаться мне, ведь, если вы ведете какую-то игру, то и меня можно туда взять. Я не против. Все, о чем я вас прошу – рассказать мне все. Я ведь уже говорил вам – меня не волнует, чем вы там занимаетесь. Это ваше дело. Поймите, я вас не выдам. Если вы мне пообещаете сотрудничать со мной, помогать мне, то какой смысл мне вас выдавать?

Она молча смотрела на него несколько секунд. Майкл весь как-то обмяк, сник. Она тоже это заметила.

– Сядьте и расскажите мне, почему это вы вдруг подумали, что я… – Ее стал душить смех, ей было трудно даже произнести это слово, – что я – монахиня. Да, дон Мигель, мне бы очень хотелось знать, почему вы считаете Нурью Санчес монахиней? Да такое и вообразить себе невозможно.

Майкл даже не стал поправлять ее, когда она решила назвать его Мигелем.

– Вы забываете о том, что я вас сам видел, – он сел на предложенный ею стул. День был ужасный, долгий, нервный, усталость буквально наваливалась на него. – Тогда, когда вы рассказывали мне о письме, ведь тогда вы отбросили покрывало и я видел ваше лицо так, как сейчас.

– Я понятия не имею ни о каком письме. За всю мою жизнь мне никто и никогда не прислал ни одного письма.

– Речь идет не о присланных или не присланных вам письмах, а о тех, которые вы сами писали, – нетерпеливо пояснил Майкл. – О том письме, которое вы направили моей матери в Кордову.

Нурья покачала головой.

– Бедняга, вы и действительно сами не знаете, что говорите.

Майкл в отчаянье провел по своим слегка вьющимся волосам. Он с детства терпеть не мог вьющихся волос. Только у девчонок бывают курчавые волосы, а он – не девчонка. А в жарком влажном воздухе Пуэрто-Рико они стали виться еще сильнее.

– Боже милостивый, – шептал он, – да у меня и без этого голова кругом идет от всяких проблем, чтобы я еще и этим безумством занимался. Единственное, что я хочу у вас узнать – кто снабдил вас сведениями о Мендоза? Скажите мне это, и я оставлю вас в покое. Кто это был? Мария Ортега?

– Мария Ортега давно умерла, дон Мигель. – Она говорила с ним как с несмышленым ребенком, мягко и с преувеличенным терпением.

– Я знаю, что умерла. Но ведь мы говорим о том письме, которое не сегодня было написано, а много лет назад.

– Кем? Доньей Марией Ортегой?

– Нет. Вами.

– В таком случае, вы ошибаетесь.

Она говорила теперь спокойным и очень серьезным тоном, хотя по ее раскрасневшемуся лицу было видно, что она волновалась и смущалась. Но говорила она без запинки.

– Я не могу ни читать, ни писать, дон Мигель. Я никогда не ходила в школу. И любой в Сан-Хуане может это подтвердить.

Это откровенное признание добило его. Неправдой это быть не могло, ибо подкреплялось ее смущением, стыдом. Это признание накатилось на Майкла подобно волне, и противостоять ей он не мог.

7

Вторник, 22 июня 1898 года

Сан-Хуан, раннее утро

На телеграф Фернандо Люс решил отправиться сам. Еще не успевший смениться ночной служащий беспробудно спал, развалясь в кресле и надвинув на лицо широкополое сомбреро. Люс требовательно постучал по стойке.

– Эй, ты! Просыпайся! Хватит дрыхнуть! Матерь Божья, да за что тебе здесь платят?

Служащий сдвинул шляпу на затылок и спросонья не понял, кто перед ним. А когда все же сообразил, что это банкир, моментально вскочил с кресла.

– Сеньор Люс, я собирался уже идти к вам в банк, я уже шел туда, но подумал, что еще очень рано и не захотел вас тревожить. Я сам хотел вам отнести телеграмму.

– Эх, ты! Как у тебя язык поворачивается? Совсем изолгался. Ты, наверное, еще когда у матери в брюхе сидел, уже тогда врал бессовестно. Давай сюда телеграмму. Она из Лондона?

– Да, сеньор, из Лондона. Это ответ на тот ваш запрос, что вы посылали вчера и…

Люс наклонился к нему и взял его за грудки.

– Так вот, слушай меня, сучий сын. Все сообщения, которые ты отправляешь и получаешь, не подлежат огласке. Они – секретные. Ясно?

– Конечно, сеньор Люс, я вас понимаю. Мне все ясно. Я только передаю слова по буквам, и они в голове у меня не задерживаются, я ничего не помню и не запоминаю. – И, для вящей убедительности, приложил ладони к глазам.

– Лгун, – еще раз повторил Люс, отпуская его. – Но имей в виду – малейшая утечка информации и все. Если такое произойдет, я лично прослежу за тем, чтобы полиция вздернула тебя, а перед этим тебе еще кое-что отрежут и вырвут твои бесстыжие глаза.

– Дон Фернандо, я лишь копирую слова. Я и английского-то не знаю, уверяю вас.

– Меня не волнует, что ты знаешь и чего ты не знаешь, а то, что ты делаешь или не делаешь. Давай сюда телеграмму.

Телеграфист подал ему на стойку конверт. У Люса было непреодолимое желание прочесть ее тут же, но он не мог выказывать здесь, в присутствии этого служки, постыдное нетерпение и опустил конверт в карман пиджака, так и не распечатав его, затем нарочито медленной поступью вышел на улицу и отправился в банк, расположенный неподалеку. Он шел походкой человека, которому нечего делать и некуда спешить. Но, едва закрыв за собой дверь банка, он помчался наверх, прыгая через две ступеньки и, наконец, задыхаясь, добрался до своего кабинета, окна которого выходили на улицу.

Потенциальных шпионов в его доме не было. Он был холостяком и жил один. Слуги находились здесь лишь днем, до их прихода оставалось около часа. Люс подошел к окну и, раздернув занавески, окинул взглядом Калле Форталеза. Она была безлюдна. Удовлетворенно хмыкнув, он извлек из кармана конверт с телеграммой.

Лондонский банк не отличался многословием, ведь каждое слово телеграммы обходилось ему в пенни.

ПОДТВЕРЖДАЕМ ПОЛНОМОЧИЯ МАЙКЛА КЭРРЕНА тчк РАЗМЕР ВКЛАДА ВЫШЕ ЗАПРАШИВАЕМОЙ СУММЫ тчк ПО ПОЛУЧЕНИЮ ЗАПРОСА СУММА БУДЕТ ВЫПЛАЧЕНА ПОДПИСАЛ ХАММЕРСМИТ ЗА КАУТТСА

Матерь Божья! Значит, у этого ирландца действительно больше миллиона на счету у Кауттса. Значит, весь этот безумный план – реальность. Значит, этот Кэррен загребет эти гасиенды. А если загребет, то тогда часть этих бешеных денег прилипнет к его, Фернандо Люса, рукам.

Он был вынужден сесть, колени дрожали так, что было трудно стоять. В добрый день ты явился сюда, чужак, бормотал Люс после того, как перечитал телеграмму. Это был очень хороший день. Для меня.

Люс находился в номере Майкла в гостинице Сан-Хуан Баутиста. Была половина девятого утра.

– Вы должны меня понять, дон Майкл, я не мог не послать запрос Кауттсу.

– Естественно, не могли. Выпейте кофе, Фернандо. Бриггс! – позвал он, открыв дверь в коридор. – У меня гость. Принеси кофе и печенье.

– Ради Бога, сеньор, в этом нет надобности, – отказывался Люс.

– Есть. Никто не занимается бизнесом на пустой желудок. Присядьте, Люс. Полагаю, что вы удовлетворены ответом из банка?

– Да, конечно. Весьма удовлетворен.

Майкл уселся на кровать. Люс – в единственное в этой комнате кресло. Банкир осмотрелся. Все здесь было старым, поношенным и убогим. Господи, ну почему, во имя Пресвятой Девы, как мог этот человек, у которого больше миллиона в кармане, жить вот так? Вообще, эти иностранцы, они ведь все чуточку не в себе, а ирландцы даже и не чуточку, а как следует.

– Вам здесь удобно? – спросил банкир.

– Нет, мне здесь неудобно. Но пока терплю. – Майкл обмакнул печенье в кофе и откусил большой кусок. – До тех пор, пока не приобрету себе подходящую гасиенду, – добавил он.

– Гасиенду, – задумчиво повторил Люс. – Я вот о чем хотел вас спросить, дон Майкл.

– О чем?

– Кауттс… – Люс не успел закончить, так как в комнату без стука вошел Бриггс.

Его рука зажила, и он нес поднос как полагалось. На нем стояли полные кружки кофе с молоком и тарелка с дымящимися «чуррос».

– Благодарю, – пробормотал Люс.

От возбуждения его желудок будто клещами сжали, он знал, что есть не сможет, но, глотнув кофе, почувствовал облегчение.

– Вы что-то хотели спросить? – поинтересовался Майкл, когда Бриггс удалился.

– Я хотел только сказать, что этот лондонский банк, Кауттс, не может дать разрешение о выплате этой суммы на основе телеграммы. Они потребуют письма с вашей подписью.

– Конечно, это письмо уже готово. – Похоже, Люса это удивило. – Это то самое письмо, которое я вам отдал, – продолжал Майкл. Оно и предназначено для того, чтобы послать его в Лондон.

– Ах, да, письмо, которое вы мне дали, да, правильно. Понимаю. Конечно, я его отправлю. Сейчас здесь нет никого, кроме «Сюзанны», я имею ввиду, никакого другого судна. А «Сюзанна» может отчалить в любой день. «Леди Джейн», грузовой пароход, должна прибыть сюда ориентировочно лишь третьего июля.

– Прекрасно, и то и другое нам подойдет, и посему отправьте письмо с тем кораблем, который выйдет раньше.

– Да, дон Майкл. И как только деньги поступят на…

– Надеюсь, вы не намерены ждать завершения всех этих операции для того, чтобы начать переговоры с владельцами участков? – разыграл искреннее удивление Майкл. – Ведь это может занять несколько недель. С какой радости их терять? И вообще, Люс, вы уверены, что поняли, что я вам говорил? Война не за горами. Пуэрто-Рико расхватают по частям, по кускам разорвут.

Люс попытался оспаривать его доводы, но Майкл жестом призвал его к молчанию.

– Я понимаю, вы с этим не согласны, но это не имеет значения. Сейчас важно уяснить требования времени. То есть, всеобщий страх перед американцами. – Он наклонился к Люсу и стал сверлить его взглядом. – И вот когда произойдет то, чему суждено произойти, тогда уже не будет никакой неуверенности… или страха.

– Сеньор, – прошептал Люс. – Я прошу вас, поймите меня правильно…

– Я пытаюсь, – Майкл допил кофе и поставил чашку на поднос. – Послушайте, друг мой. И у вас, и у меня есть возможность заработать. Эта возможность не станет дожидаться, пока мы ею соизволим воспользоваться. Хорошо, а что вы предлагаете?

Банкир глубоко вздохнул.

– Я намерен не сегодня-завтра отправиться в Ларес. Там я начну переговоры с владельцами гасиенд, которые вы собираетесь приобрести.

– Рад это слышать, Люс, – удовлетворенно сказал Майкл.

Оба смотрели друг на друга. Потом Майкл кивнул.

– Сколько отсюда до Лареса? – этим бытовым вопросом Майкл попытался разрядить обстановку.

– Сегодня это дело нескольких часов. С тех пор, как проложили железную дорогу, мы можем объехать весь Пуэрто-Рико за очень короткое время и…

– Прекрасно, – бесцеремонно оборвал его Майкл. – Теперь я хотел бы попросить вас еще об одном одолжении.

Люс вопросительно смотрел на ирландца.

– Эта донья Нурья… Мне хотелось бы, чтобы вы мне рассказали о ее прошлом.

– О ее прошлом?

– Да. Ну, например, где она родилась. Правда ли, что она не умеет ни читать, ни писать. Правда ли, что она никогда не училась в школе.

Люс вздохнул с облегчением. Обсуждение известной в Сан-Хуане дамы – владелицы охотно посещаемого борделя, не вызывало у него такого нервного напряжения, как разговоры на тему, как лучше всего потратить миллион фунтов стерлингов.

– Что касается того, где она родилась, то, полагаю, что в какой-то деревне где-то на другом конце острова. Деревенские жители, крестьяне, эти кампезино, они ведь в большинстве своем люди очень бедные, дон Майкл. Неудивительно, что она не получила образования.

– Следовательно, вы подтверждаете, что она не может ни читать, ни писать.

Эта сосредоточенность ирландца на безграмотности доньи Нурьи Санчес стала уже принимать несколько болезненный характер, но, в конце концов, многие из акций этого сеньора Кэррена выглядели поступками человека, не вполне нормального, этакая прибыльная ненормальность.

– Мне это достоверно известно, сеньор. Если возникает необходимость подписать какие-то бумаги, я имею ввиду, официальные документы, она приходит ко мне в банк, и я заверяю ее крест, который она ставит вместо подписи.

Майкл встал и прошелся к балкону. Открыв его двери-окна, он встал в проеме, опершись на косяк. Ирландец мечтательно смотрел на море.

– Какие официальные документы могут требоваться от повелительницы шлюх? – сказал Майкл, размышляя вслух.

– Очень часто эти бывшие рабыни арестовываются полицией за бродяжничество или еще за какие-нибудь проделки и донья Нурья вызволяет их оттуда под свое поручительство. Вот возникает необходимость подписать кое-какие бумаги.

Майкл повернулся к банкиру и посмотрел на него.

– А для чего она это делает? Не могут же они все до единой поместиться в ее заведении?

– Она находит для них и другую работу, дон Майкл. – Люс встал. – Прошу простить, но сейчас должен открываться банк и я…

– Да, да, конечно, идите. Вы сегодня отправляетесь в Ларес?

– Сегодня или завтра, сеньор. Как только подготовлю все необходимое.

Майкл кивнул и не стал провожать его до двери.

Калле Крус притягивала Майкла, как магнит. Едва миновал полдень, как он уже снова шел по улице мимо дома с увитыми плющом решетками ограды. А если взять и зайти? Ну и что с того? Снова на вахте будет эта Ассунта и снова примется объяснять на своем дивном наречии, чтобы он приходил в «темное время». Он всучит ей еще пачечку песет, а доньи Нурьи может не оказаться дома. Что это ему даст?

От дома шла небольшая не то улочка, не то просто дорожка, спускавшаяся и поднимавшаяся ступенями – в этом городе было очень много таких улиц. Она уходила в сторону от Калле Крус, и Майкл вспомнил, что прошлым вечером Нурья привела его в небольшой домик, стоящий обособленно. Майкл решил свернуть в эту узкую улочку и взглянуть на него снаружи.

Улочка вывела его на угол, за которым начиналась еще одна, такая же и тоже без названия. Здесь и стоял этот небольшой домик – низкий, квадратный, со стенами, облицованными неизменной белой штукатуркой. Он остановился, пытаясь определить свое местонахождение, как из-за угла выехала черная, сверкавшая на солнце карета, очень элегантная и остановилась напротив входа в домик. Кучер был одет в ярко-голубую ливрею и, каким бы невероятным это ни казалось – на запятках кареты стоял лакей, тоже Майклу приходилось несколько раз в жизни видеть такие экипажи, но это было очень давно, он тогда был еще ребенком, но даже и в то время это выглядело весьма старомодно.

Открылась дверь домика и оттуда вышла Нурья. Сейчас на ней преобладало красно-черное сочетание, наряд ее очень походил на предыдущий – ткань облегала фигуру и складками пенилась у ее ног. На голове – неизменный тюрбан. Они заметили друг друга почти одновременно, и некоторое время стояли, поглощенные взаимным обозрением.

– Что вы здесь делаете? – не очень дружелюбно спросила Нурья.

– Прогуливался.

– Весьма неосмотрительно с вашей стороны прогуливаться по Сан-Хуану в такое время. Солнце не пойдет вам на пользу.

– Благодарю за то, что вы печетесь о моем здоровье.

Жест головой должен был дать ему понять, что его игривый тон не принимали.

– Я могу вас подвезти до гостиницы, если вы пожелаете.

Майкл пожелал, и они направились к карете. К дверце тут же подскочил лакей и установил перед госпожой небольшую скамеечку для ног, которая значительно облегчила ей процедуру усаживания в карету. Вначале Майклу почудилось, что лакеем был Авдий, но этот парень был постарше того мальчишки, который потчевал его ромовым пуншем. Лакей, убедившись, что его госпожа уселась, и что рядом с ней расположился и ее гость, закрыл дверь, побежал назад и занял свое место на запятках.

– Я не видел, чтобы кто-нибудь ездил в экипаже с лакеем на запятках, с тех пор, как был ребенком.

– Мне это доставляет удовольствие, а ему дает работу, – коротко объяснила она. – А где это было?

– Что?

– Где то место, где вы были ребенком?

Майкл, чуть подумав, решил, что лгать все равно не имело смысла.

– Это было в Испании, в Кордове. Потом, когда мне исполнилось тринадцать лет, меня увезли оттуда в Дублин.

– Ах, так вот оно что, значит вы – испанец. Поэтому-то вы так хорошо и говорите по-испански.

– Наполовину испанец, – поправил он. – Моя мать – ирландка.

Они сейчас ехали по широкой улице, по Калле Тетуан.

– Что обозначает это название? – спросил Майкл.

– Это индейское название. Когда Колумб явился сюда, здесь жило индейское племя таинов.

– И, видимо, вымерло целиком. У Колумба рыльце в пуху.

– Испанцы не уничтожали всех индейцев. Они предпочитали превращать их в рабов.

– Не очень-то большая разница. Вы так не думаете? – спросил Майкл.

Нурья пожала плечами.

– Остаться в живых все же лучше, чем погибнуть. Но рабы из них были никудышные. Их потом заменили черными невольниками из Африки.

– А что произошло с индейцами?

– В своем большинстве они действительно вымерли, потому что на этом острове не осталось места, где они могли бы жить, как прежде. Но некоторые выжили и поныне здравствуют, оставаясь индейцами. Я как раз собираюсь увидеться сегодня с одним из этих индейцев. А вы не хотите поехать со мной?