Текст книги "Исповедь"

Книга пятая

Двадцать девятый год жизни блаж. Августина: в это время он уверяется в невежестве Фавста-манихея и отлагает надежду найти что-нибудь доброе в секте манихейской; вместе с этим оставляет и Карфаген и отправляется в Рим‚ где преподает риторику; оттуда вызывается в Медиолан для преподавания той же науки; и здесь‚ обратившись к святителю Амвросию‚ при содействии его‚ начинает отрезвляться от своих заблуждений и помышлять о совершенном отречении от манихейства и о присоединении к Православию.

Глава 1

Прими жертву исповеди моей от уст моих, которые Ты создал исповедаться имени Твоему; исцели все кости мои, и скажут: Господи! кто подобен Тебе? (Пс. 34, 10). Исповедь человеческая не открывает Тебе что-нибудь новое, потому что от очей Твоих не укроется сердце замкнутое и руки Твоей не отталкивает жестокость человеческая. Ты смягчаешь ее то милостями, то наказанием, и несть, иже укрыется теплоты Твоей (Пс. 18, 6, 7). Да восхвалит же Тебя душа моя, чтобы возлюбить Тебя, и да исповест перед Тобою милости Твои, чтобы восхвалить Тебя. Все создания Твои неумолкаемо воздают Тебе хвалы, – люди – своими устами, обращенными к Тебе, остальные твари устами созерцающих их, так что пробуждается усыпленная душа наша, смотря на эти твари, Тобою созданные, и, восходя от них к Тебе, дивному их Творцу и Зиждителю: и в этом заключается возрождение и истинная крепость наша.

Глава 2

Пусть бегут от Тебя нечестивцы: Ты видишь их и различаешь эти тени и призраки; и в тоже время все у Тебя прекрасно, одни они составляют позор и безобразие. И чем они могли бы повредить Тебе? Или обесславить владычество Твое, от неба до преисподних праведное и безукоризненное? Куда им бежать от лица Твоего? Или сокрыться от Тебя, чтобы не видеть Тебя, видящего их, и в ослеплении своем оскорблять Тебя, всему Тобою созданному присущего. Оскорбляя Тебя неправедно, они сами получают за то праведное наказание: уклоняясь от милосердия Твоего, попадая праведному суду Твоему и становясь жертвою собственного ожесточения. Они не знают, что Ты воздесущ и не ограничиваешься каким-либо пространством и присущ даже тем, которые удаляются от Тебя. Итак, этим нечестивцам самим надлежит обратиться и взыскать Тебя; ибо не Ты оставил создание Свое, а они уклонились от Творца своего. Пусть они обратятся и взыщут Тебя; Ты же всегда готов на их зов, будучи присущ сердцу их, сердцу людей, исповедающихся Тебе, обращающихся к Тебе и оплакивающих в объятиях Твоих пагубные заблуждения прежних путей своих. Ты охотно отираешь слезы их, а они еще более плачут, и, плача, радуются, потому что Ты, Господи, не то, что подобный нам человек – плоть и кровь; но Ты, Владыка, и Творец, и Спаситель, и Утешитель их. Где же я был тогда, когда искал Тебя? Ты был передо мною, а я удалился и от самого себя; я не находил себя, тем более не мог найти Тебя.

Глава 3

Расскажу теперь, перед лицом Бога моего, о замечательном двадцать девятом годе²⁵ жизни моей. В то время прибыл в Карфаген известный епископ манихейский по имени Фавст, этот могучий ловец диавольский, который многих уловлял своим увлекательным красноречием. Хотя я и одобрял его красноречие, но старался вместе с тем вникать в сущность самих предметов, которые жаждал познать; я обращал внимание не столько на оболочку речи его, сколько на само содержание его сведений, на качество той пищи, которую предлагал мне этот пресловутый мудрец манихейский – Фавст. О нем носилась молва и меня предупреждали, что он был весьма сведущ во всех благородных науках и особенно в свободных образованный. Так как я много перечитал философских сочинений и затвердил их основные положения, то кое-что из них я стал сравнивать с теми вымыслами маниейскими, которые предлагались мне во всем обилии. И что же? Мне показалось более заслуживающим внимания и вероятия перед учением манихейским то, чему учили эти философы, которые толико возмогоша видети, что возмогли уразуметь век (sacculum – этот мир с его преходящими творениями), хотя Самого Творца и Владыку сих не обрели (Прем. 13, 9). Ибо Ты велик и высок над всем и всеми, Господи, и на смиренных призираешь; на горделивых же издалека смотришь (см. Пс. 9; 96, 9; 113, 4–6; 134, 5). Ты доступен только для сокрушенных и смиренных сердцем; смиренным только даешь благодать Свою, а гордым противишься (см. Иак. 4, 6; Пс. 137, 6). Ты для гордых непостижим, хотя бы они, при пытливой любознательности своей, сосчитали звезды и песок, измерили планетные сферы и исследовали пути светил небесных.

Все это исследуют они природным умом своим, который Ты даровал им, многие сделаны ими открытия. Так, они предсказали вперед на многие годы затмения солнца и луны и не обманулись в вычислениях своих; как предсказано ими, так и сбылось; они определили нам правила и законы, руководствуясь которыми мы знаем наперед, в какой год, и в какой месяц года, и в какой день месяца, и в какой час дня, и как велико будет затмение луны или солнца – и сбывается по писаному. Люди, не посвященные в эти тайны, удивляются и приходят в изумление; а имеющие ясные познания об этом и знакомые с наукою о звездном небе восхищаются, приходят в восторг и впадают в высокомерную кичливость. Но по своей преступной гордости, отступая и удаляясь от Твоего света, хотя предусматривают задолго будущее затмение солнца, но в настоящем не видят собственные потемнения. А все это от того, что не с благоговением, не со страхом Божиим, не с должным благочестием испытуют, откуда они получили этот ум, коим все познают и исследуют. И обретая Тебя, как Творца, не вверяются Твоему хранительному о тварях промыслу; но, пересоздав себя по-своему, перестают жить для Тебя и подобно птицам небесным возлетают горе, подобно рыбам морским, преходящим стези морей, пытливо исследуют бездны, и подобно травоядным животным наслаждаются тучными пажитями, так что Ты, Боже, – огонь поядающий, сокрушаешь смертные их заботы, воссозидая их к бессмертию.

Но они не познали истинного пути, не познали Слова Твоего, коим Ты сотворил всё – и то, что составляет предмет их вычислений и их самих, углубляющихся в эти вычисления, и тот ум, посредством которого они выводят свои вычисления, и те самые выводы, или законы, Тобою же предуставленные, над уяснением коих трудятся; и разуму Твоему нет числа (Пс. 146, 5). Сам же Единородный (Христос Иисус) соделался для нас премудростью от Бога, и праведностью, и освящением (см. 1 Кор. 1, 30); и, будучи Богом, соделался для нас же человеком (см. 1 Тим. 2, 5), называя Себя любимым именем Сына Человеческого (во многих местах у евангелистов), и заповедал давать дань кесарю (см. Мф. 22, 21). Не познали они сего пути, коим надлежало им нисходить от своей гордыни к Его смирению, чтобы через Него вознестись к Нему. Не познали они сего пути, считая себя превыше звезд и думая о себе, что они также светлы и чисты, как звезды; и вот ниспали на землю и омрачилось неразумное их сердце. Много оии говорят истинного о творении, но самой Истины – Творца тварей – не обретают, потому что не благочестно взыскуют Его, а если и обретают, то, познав Бога, не прославили Его, как Бога, и не возблагодарили, но осуетились в умствованиях своих и омрачились в сердцах своих: называя себя мудрыми, обезумели, приписав себе то, что Тебе принадлежит, и в совершенном ослеплении дерзают даже приписывать Тебе то, что собственно принадлежит им, то есть свою ложь усвояют Тебе, сущей Истине, и славу нетленного Бога изменяют в образ, подобный тленному человеку, и птицам, и четвероногим, и пресмыкающимся; и таким образом переменяют истину Твою в ложь, поклоняются и служат твари, а не Творцу (см. Рим. 1, 21–25).

Много однако же истинного по природе узнал я от философов и находил у них удовлетворительные объяснения относительно чисел и времен года, и самого положения звезд; все это сравнивал я со словами сумасбродного Манихея, который премного об этих предметах писал и болтал. Но я не находил у него сколько-нибудь удовлетворяющих объяснений ни для так называемых солнцестояний или солнцеповоротов, во время которых бывают один раз самые большие дни и самые меньшие ночи, а в другой раз, наоборот, самые меньшие дни и самые большие ночи, ни для среднего между этим времени, когда бывают дни и ночи равны между собою, т. е. так называемых равноденствий, ни для затмений светил, ни вообще относительно всех подобных тому вопросов, которые так удовлетворительно разрешаются в сочинениях философов. Здесь, так сказать, против воли убеждался силою философских доводов; а там в этих несвязных и невежественных вымыслах манихейских, проверенных имевшимся уже у меня запасом познаний, я не мог прийти ни к какому убеждению, кроме того положительного заключения, что учение манихейское, по своей неосторожности, далеко не похоже на учение мыслящих философов.

Глава 4

Неужели же тот, кто обогатился подобными знаниями, тем самым приятен и угоден Тебе, Господи Боже, источник всякой истины? О, несчастен тот человек, который все это знает, но Тебя не знает; напротив того, блажен тот, кто Тебя знает, хотя бы ничего этого не знал! А кто и Тебя и все это познал, тот еще блаженнее, но не вследствие богатства своих знаний, а потому только, что Тебя знает, если, познавая Тебя, прославляет Тебя, как Бога, принося Тебе благодарение, и не вдается в суету своих помышлений. Так, кто сознательно владеет плодовитым деревом и с благодарностью к Тебе, как к Творцу, пользуется его плодами, тот хотя бы и не знал того, насколько локтей возвышается оно над поверхностью земли, насколько углубляется внутрь земли, бесспорно блаженнее того, кто знает его меру и может перечислить все ветви его, но не владеет им и не познал Творца его, чтобы возлюбить Его. Тоже должно сказать и о верующих сынах Божиих, коим предоставлен весь мир с его богатствами (см. Притч. 17, 6), так что они, ничего не имея, всем обладают (см. 2 Кор. 6, 10), пребывая в Тебе, Коему всё служит. Нужды нет, если они не знают даже и того, что такое полярные круги. Безрассудно сомневаться в том, что эти сыны Божии несравненно блаженнее сынов человеческих, которые хлопочут об измерении неба, исчислении звезд, взвешивании стихий, а не заботятся о познании Тебя, Который расположил все мерою и числом и весом (Прем. 11, 21).

Глава 5

Но кому нужен какой-нибудь манихей, рассуждающий о том, без познания чего можно познать благочестие? Ты Сам сказал человеку: се благочестие есть премудрость (Иов. 28, 28), которую можно и не познать при всех научных познаниях; а кто и в научных познаниях не тверд, и, несмотря на это, бесстыдно принимает на себя звание учителя, для того эта премудрость и вовсе недоступна. Ибо проповедание научных позваний, хотя бы они и заключали в себе истину, есть суета мирская; а благочестие состоит в исповедании Тебя и поклонении Тебе. Поэтому еретики эти, уклонившиеся от истинного пути, так много распространяясь о посторонних для них предметах, в которых не имеют твердых познаний, быв уличены в невежестве своем знатоками науки, тем самым несомненно изобличают себя в подобном же невежестве и по отношению к таинственным предметам религиозного знания и подрывают всякое к себе доверие. А между тем они так высокомерны и самоуверенны, что, по их мнению, Дух Святой, Утешитель, Учитель и Руководитель всех верующих в Тебя, лично пребывает в них во всей полноте. Поэтому, когда уличают манихеев в неверности и даже ложности высказываемого ими учения о небе и звездах, о движении солнца и луны – не говоря уже о том, что все это и не относится к религии-то, святотатственная дерзость их простирается до того, что они, проповедуя о том, чего сами не понимают, и притом проповедуя ложь, тем не менее с сумасбродною суетностью гордости все действия свои решаются приписывать личности божественной, в них будто бы пребывающей.

Когда я слышу кого-либо из собратов христиан, ошибающегося в суждениях своих о научных предметах, то я терпеливо и снисходительно смотрю на него и не считаю даже для него вредным, если он, положим, и не знает чего-нибудь о свойствах каких-либо творений, но в тоже время о Тебе, Господи, Творце вселенной, не мыслит ничего недостойного и не верит тому. А вредно ему будет то, если он вообразит себе, что научные познания составляют неотъемлемую принадлежность учения о благочестии и станет упорно утверждать то, в чем сам не тверд и чего даже вовсе не понимает. Подобная слабость может быть терпима в младенчествующем возрасте верующих, доколе они питаются еще молоком матери, а не твердою пищею; когда же новый человек в них приходит в мужа совершенна, тогда они уже вовсе не должны колебаться и увлекаться всяким ветром учения (см. 1 Пет. 2, 2; 1 Кор. 3, 2; 14, 20; Еф. 4, 13, 14, 24). Но кто выдает себя за учителя, вождя и руководителя для тех, которые вверяются его родительству, и с дерзкою решимостью требует от своих последователей, чтобы они признавали его не за обыкновенного человека, но за Духа Твоего Святого, и в тоже время по своему безумию и сумасбродству допускает нелепые вымыслы с очевидною ложью, в которых тут же и обличается, – такой учитель не призванный, но инуде влазяй, согласитесь, не заслуживает ли всякого презрения, а со стороны последователей своих совершенного отречения от него и его лживого учения? Я даже не мог представить себе отчетливо, как можно было из слов манихея (Фавста) изъяснить преемство большей и меньшей продолжительности дней и ночей, саму даже преемственность дня и ночи, ущербы и затмения светил и другие тому подобные предметы, о которых я читал в различных книгах; а если бы, положим, и можно было, то все-таки нельзя было мне быть уверенным, так ли это на самом деле, или не так; между тем, я должен был подчиняться его авторитету по религиозному чувству веры в его святость.

Глава 6

В продолжение целых почти девяти лет, проведенных мною среди томлений и колебаний душевных под влиянием этих людей (манихеев), я ждал и не мог дождаться прибытия этого всеми превозносимого Фавста. Ибо другие манихеи, с которыми вступал я в состязания по предлагаемым мною вопросам о спорных предметах, но от которых не мог получить надлежащих решений, указывали мне на Фавста, как на такого мудреца, с прибытием которого, при свидании и личном собеседовании с ним, все вопросы весьма легко и самым удовлетворительным образом разрешатся для меня, и не только предложенные мною вопросы, но я всякие другие; о чем бы ни спросил я, все разъяснит Фавст и на все даст положительные ответы. И вот он явился наконец и на первый раз показался мне человеком приятным и ласковым, с даром слова увлекательным, так что, рассуждая и о тех предметах, о которых другие говорят речью простою и обыкновенною, он старался быть сладкоречивым до того, что вдавался в болтливую и суесловную напыщенность. Но удовлетворил ли моей жажде любознательности этот, столь приветливый и благопристойный муж, удовлетворил ли этот знаменитый учитель потребности моей в познании самих предметов и притом предметов существенных. Много наслушался я от Фавста рассказов об этих предметах, но сами предметы не представлялись мне лучшими и более истинными вследствие увлекательных и красноречивых рассказов; даже сама размышлявшая о них душа не казалась мне от того умнее, что представлявшее вывеску ей лицо было благовидно и выражалось витиевато. Те же, которые мне рекомендовали и восхваляли Фавста, были плохие судьи и не могли давать надлежащей оценки вещам: они считали его разумным и мудрым потому только, что он увлекал их своим красноречием. Между тем, я знал и таких людей, которые не доверяли даже истине и с подозрением смотрели на нее, если она являлась в наряде слова богатом и роскошном. Но Ты, Боже мой, искусил уже меня дивными и непостижимыми путями; а тому, что Ты именно искусил и вразумил меня, я верю потому, что истина существует, и что нет иного учителя истины, кроме Тебя, где бы и как бы она ни проявлялась. Ты внушил мне, что как красноречие не может служить ручательством за истину, так и простота слова не должна служить уликою во лжи; и наоборот, как истина не зависит от простоты речи, так и ложь – от красоты речи. Истина и ложь, или мудрость знания и невежество заблуждения – это тоже, говоря сравнительно, что пища полезная и пища вредная; а язык красноречивый и не красноречивый – тоже, что сосуды изысканные – городские и простые – деревенские: и в тех и в других сосудах равно может быть предлагаема пища и того и другого рода.

Страстное желание мое, доходившее до жадности, с каким я в продолжение скольких лет ожидал этого человека, конечно, услаждалось и увлекалось патетическими и восторженными разглагольствованиями; я пленялся речью этого человека, так удачно умевшего облекать отвлеченные мысли в наружные формы слова. Я восхищался им вместе с другими и более других хвалил и превозносил его. Но для меня прискорбно было то, что в кругу слушателей я не мог вступить с ним в разговор и предложить ему свои вопросы, которые томили и беспокоили меня, не мог побеседовать о них откровенно и взаимно поменяться с ним суждениями. Когда же представилась для меня к тому возможность, и я улучил время войти с ним в дружескую беседу, так что мы могли уже взаимно сообщать друг другу свои мысли, и когда затем предложены были мною разные вопросы, которые давно уже занимали меня, то я прежде всего заметил, что этот человек не имеет познаний в свободных науках и почти не знаком с ними, за исключением грамматики, и то по заведенному уже и обычному порядку. Но так как он читал некоторые речи Туллия Цицерона и очень немногие из сочинений Сенеки, да притом кое-какие из художественных творений поэтов и произведений своей секты, впрочем, такие только, которые написаны по-латыни языком красноречивым, и так как к тому же присоединялось ежедневное упражнение в разглагольствовании, то ничего тут не могло быть удивительного, если в нем развилась в высшей степени способность к краснобайству, которое становилось у него тем заманчивее и увлекательнее, что приправлялось некоторым остроумием, растворялось приветливостью и вежливостью, а сверх того поддерживалось величавою и благовидною от природы осанкою. Так ли все это, как я припоминаю теперь, Господи Боже мой, Ты, перед Которым открыта совесть моя? От Тебя не утаится сердце мое и воспоминание мое не укроется от Тебя; ибо Ты Сам руководил меня тогда неисповедимыми путями Промысла Твоего и обратил наконец взор мой на нелепые заблуждения мои, выставив их мне на лицо с тем, чтобы я ощутил и возненавидел их.

Глава 7

Да! После того, как этот представитель манихейства достаточно заявил передо мною свое невежество в тех науках, в которых воображали его по преимуществу сведущим, я стал уже отчаиваться в том, чтобы он мог мне разрешить те вопросы, которые занимали меня; между тем, он мог бы достигнуть истины благочестия и познать ее, несмотря на свое невежество в науках, если бы только не был манихеем. Ибо книги манихейского учения наполнены нескончаемыми баснями о небе и звездах, о солнце и луне: я не мог даже и подумать, чтобы Фавст в состоянии был основательно разъяснить все это; мне желательно было знать, есть ли какое соотношение между манихейским учением и тем, что я вычитал о том же предмете из других книг, и где более вероятности, если не положительной достоверности. И когда я предложил этот вопрос на обсуждение и решение Фавста, то он с благоразумною и непритворною скромностью отозвался, что такой вопрос не по силам для него, и что поэтому он не решается входить в рассуждение об этом предмете. Очевидно, что он чувствовал в этом случае совершенное бессилие свое, но и не постыдился сознаться в том; он не был из числа тех говорунов, с какими мне доводилось встречаться, которые готовы были учительным тоном наговорить кучу слов о подобных предметах и ничего не сказать о деле. Его нельзя было упрекнуть в бессовестности: совесть его была, если не безукоризненна в отношении к Тебе, то и не заслуживала положительных упреков в отношении к нему самому. Нельзя сказать и того, чтобы он был совершенный невежда; ему делает честь то, что он не хотел безрассудно вдаваться в споры о таких предметах, которые превышали его силы, и я за это особенно уважал и ценил его. По-моему, сдержанная скромность и сознание в своем незнании лучше кичливой заносчивости и притязаний на знание. Таким и являлся мне Фавст при всех вопросах, более трудных и утонченных.

Итак, когда вся надежда моя на познания от учения манихейского рушилась и мне ничего не оставалось ожидать от прочих учителей этой секты, после того как и сам именитый представитель оной оказался несостоятельным в разрешении многих из вопросов, занимавших меня, тогда я стал заниматься с Фавстом, по его усильному желанию, теми науками, какие преподавал тогда юношеству в Карфагене в качестве ритора: мы занимались с ним или тем, что он желал услышать от меня, или тем, что сам я находил более пригодным для него по его восприимчивости. А все предположения мои, осуществления которых думал я достигнуть в среде этой секты, вконец расстроились после того, как я покороче познакомился с этим человеком и узнал его поближе. Впрочем, я не оставлял еще тогда совершенно этой секты: я решился довольствоваться пока тем положением, в какое поставлен был уже самими обстоятельствами, доколе не представится что-нибудь лучшее. Таким образом тот самый Фавст, который многих безвыходно увлекал в сети своих заблуждений, облегчил мне выход из этих сетей, в которые попался было и я, положив тому начало бессознательно и конечно вопреки своему желанию. Так десница Твоя, Боже мой, в сокровенных путях Промысла Твоего, не оставляла меня, а материнская любовь родительницы моей, денно и ночно проливавшей горячие слезы в теплых молитвах своих обо мне, тем самым приносила Тебе за меня умилостивительную жерву; и Ты творил надо мною чудные дела. Ты сотворил все это, Боже мой, потому что от Господа стопы человеку исправляются, и пути его восхощет зело (Пс. 36, 23). Да и кто иной может подать спасение, кроме Твоей десницы, воссозидающей то, что Ты сотворил?