Текст книги "Паутина повилика"

Сентябрь

 
водится олово в янтаре
и звездопад в коре
ходит полунощный иерей
следом за ним борей
а на корнях теневых полей
определенно злей
тот кто устроил вчера в золе
целый парад алле
 
 
за двоеточием сентября
хочешь не одобряй
виден уже виноградный рай
и полотняный край
это такая у нас игра
это игра у нас
полнощью входит узорный спас
и возвещает раз
 

«стоят обвальные костры…»

 
стоят обвальные костры
где ночь обведена
где вороватые мосты
и ложная луна
где лис привратный патрикей
в трескучем парике
давно уже на волоске
и в золотой тоске
 
 
в такой степи повремени
лошадок не гони
и будут у тебя огни
как было искони
по вороватому мосту
в селеновый мираж
в такую злую простоту
твой может экипаж
 

«на ветке ласковый стремглав…»

 
на ветке ласковый стремглав
под веткой вороненый сыр
от недалекого угла
бежит проталина лисы
 
 
стремглав стремглав ты был крылов
махни двухплоскостным крылом
а вон твоя ворона
не меньше легиона
 
 
мы молодой весны тельцы
мы засланы вперед
мы угловые образцы
того как тает лед
 
 
витийствуй талая лиса
тебе дается полчаса
а там войдут иные
ребята лубяные
 

«лиса лиса зашевели…»

 
лиса лиса зашевели
мне время в контурной крови
 
 
я стану время областное
широкое трехплоскостное
трехкостный как голеностоп
я стану песенкой простой
 
 
смотри как время это вяло
на песенке поковыляло
как на коленце ковыля
кроится заново земля
 
 
о гринвич магадан и что там
а ну скорей к своим литотам
а после будет сухостой
я стану песенкой простой
 
 
я буду лисий нос и канин
я буду лисохвост в стакане
а после можно на п(р)остой
к вот этой песенке простой
 

«где мерца гора мицар…»

 
где мерца гора мицар
я горю прозрачный царь
 
 
здесь витки руды родные
здесь горнисты проводные
здесь граненые ряды
переломанной воды
 
 
я танцую на сгибе ручья
я твоя кольцевая ничья
 
 
это кладязи над бездной
пифагоровы штаны
это бороды любезных
поселковых водяных
 
 
я стою в початом небе
я петух и я же гребень
я ворона царь горы
выходите во дворы
 
 
растает мицар понемножку
один посижу на дорожку
 

«ты город нинаволос…»

 
– ты город нинаволос
в краю кудамакар
какой у тебя голос
и какова рука
хоть в речке неглубокой
но мы про то молчок
празднует лежебоку
твой маленький светлячок
 
 
– я никуда не буду
показываться сквозь
а мой светлячок чудо
он самая белая кость
о эти реки и руки
скажи мой милый мицар
то что они в разлуке
и продолжай мерцать
 

«зацветает во мраке слепое лицо…»

 
зацветает во мраке слепое лицо
ходит медленный конь из семи мертвецов
говорит что он почва и двери
только что это все в новой эре
 
 
начинается солнце среди мотылька
начинаются лес и скупая река
начинаются тождества тоже
только это уже не поможет
 
 
говори свой объем у прихода реки
возводи в полчаса корневые полки
помяни что ты легок и взвешен
и ничуть и ничуть не помешан
 
 
травяная звезда все себе о своем
световая вода все себе о своем
о своем разумеется даже объем
о другом лишь один тиходом
 

«На реках стеклистых и стершихся льнах…»

 
На реках стеклистых и стершихся льнах,
где солнце пушно и ворсисто,
снуют иглокожих комет семена
под плеск галактических систол.
И тряский павлин распускает свой хвост
в копеечной ряске игрушечных звезд.
 
 
Где реки стеклисты и солнца пушны,
мы станем, наверное, чем-то смешны
и будем до мглистого гроба
баклуши выделывать оба.
 
 
А если уже нитяной соловей
сказался в заслуженных нетях,
то время бродить в луговой голове,
где плюшевый носится ветер.
От уха до уха – нимало парсек,
и валится в космос рисованный снег.
 
 
Но если сия голова – лугова,
то, значит, и наша стезя неправа.
Пора бы из мнимого снега
лепить себе дом для ночлега.
 

«…все звезды ключевые…»

…там голубь спит в воротничке…

Константин Вагинов

 
…все звезды ключевые,
все тучи кучевые,
все лучевые бучи –
и как нам не наскучит?..
 
 
а как подумаешь вдогон –
куда ты дребезжишь, вагон?
что катисся по селам,
весомый и веселый?
 
 
а в том вагоне голубок
снует, возвышен и глубок.
но в поле – оборона:
ведет ее – ворона.
 
 
о да, бывало и не так.
бывало, съездишь за пятак
и в схроны полевые,
и в сосны щелевые.
 
 
ворона хочет пятака.
пошли корявые века.
пора припрячь немного
обыкновенного бога.
 
 
да ныне дело головы
в наскальном контуре совы:
не зря зашел за тучи
д’америго веспуччи.
 

«как в этой смерти непрямой…»

 
– как в этой смерти непрямой
ты так поднаторел зимой
 
 
– летите долгие озера
под жировой прослойкой льда
летите снобы и позеры
нецелевые города
летите голуби летите
вы упираетесь в юпитер
а мне – что значит слово я –
и делать нечего друзья
 
 
о, мне подводные пещеры
о, мне паленые мещеры
и поселковые пиры
а ну точите топоры
 
 
произнесенные задаром
замазанные скипидаром
как заво(д/з)ные дерева
восходят лешие слова
 
 
– как в этой смерти туповатой
ты разобрался торовато
 

«на этих коловратных городах…»

Сидя на санех…

Владимир Мономах

 
на этих коловратных городах
бесстыжая отметина труда
 
 
не княжить мне во лешей гардарике
где эти ульи улицы улики
не спрашивать кто дивный пешеход
тележый скрып скоромная двуколка
холеный рык нахрапистого волка
в гробу я видел эту пошехонь
 
 
на санех сидя диво володети
хотя куряне сведоми комети
до кур тмутороканя далеко
о эта мне стугна каяла калка
забыть невмоготу моя флюгарка:
коль не в колодезь – о кони клюкой
 
 
висите мне шары жиры шеломы
живите мне широкие соломы
входите косно конепетухи
во вкус космодемьяновой ухи
ходи мангуст во царствии змеином
пыли илья к положенным былинам
 
 
а если города примстились днесь
к чему тогда что всюду царь отвес
 

«а не решено не узнать пока…»

Софье Дубровской

 
а не решено не узнать пока
где свирель моя в золотых полках
где сирень моя в световых волках
 
 
в это крошево летом на боку
лейся дешево слово о полку
а не спрошено горлинкой воркуй
 
 
а изнаночно время во словах
во семи волках вербные права
во семи дворах тленная трава
 
 
не задешево где огни мелки
будут сношены ленные полки
будут брошены полем кулики
 
 
во семи руках рана ножева
во семи веках рана дешева
время заживать а не спрошено
 

«там где зевом зияла руда…»

 
там где зевом зияла руда
где висел ослепительный голос
безрассудные шли города
не сдавая себя ни на волос
и шуршало шершавое да
 
 
замерцал окольцованный снег
замирал зацелованный снег
завершался без малого век
 
 
и сходили кривые миры
на холеные холки столетий
в лабиринтах каленой игры
умирали дешевые дети
 
 
и горел виноград до поры
 

«разверстые и провороненные слова…»

 
разверстые и провороненные слова
разъятые и разъевшиеся сквозняки
пустое нечего в структуре простого да
 
 
там где осколками все шевелит вода
где заседают прозрачные скорняки
там где рассыпана тонкая голова
 
 
ну-ка бери этот крест обводной двойной
ну-ка бери этот луч истонченный хной
новое золото льется на нас войной
 

«береженое время…»

 
береженое время
подколодной воды
подноготное семя
плотяной лебеды
 
 
сад скворечник опавший
криворотый изъян
пересмешник узнавший
шаровое нельзя
 
 
холостые перила
тороватый проем
коноплянка царила
над пролитым жильем
 
 
коноплянка играла
в опрокинь имена
было времени мало
у подзорного льна
 
 
отведи меня черный
неприкаянный дрозд
на высокий просторный
троерукий помост
 
 
где плоеные дали
чистотел чернотал
где меня увидали
но не я увидал
 

На смерть воробья поли

 
Воробей, о мой воробей, – приготовь
мне в лесу моем стол-кров.
 
 
Домовитый ты наш, домовый, –
соверши-ка нам дом новый.
 
 
Натаскай поболе зерна.
(Гляди, какова луна.)
 
 
А сыскать говяжьих лядвей –
в помощь вороны две.
 
 
Вздеть повыше стропила –
на то голубиная сила.
 
 
Там голубей хороших,
как во стручке – горошин.
 

Элегия

Что за смерть у воробья…

Валерий Шубинский

 
Я буду умирать с твоими воробьями,
зима, затертая во параллелограмме,
у пристяжных застав – у нарвских ли, тверских…
Синюшных этих звезд овалы так близки,
и звякает луна-жестянка напоследок,
а воздух плотяной так известков и едок,
так лживы фонарей набрякшие глаза,
что впору не молчать, а просто выйти за.
 
 
Я буду воскресать с твоими визави,
о город мой – влитой, скворешневый, птенцовый.
Я буду начисто тобой перелицован.
На что я отзовусь? Не бойся, позови.
Вдруг эти времена закружатся впервые,
вдруг на меня сойдет мой воробьиный сон,
где буду я вести проулком колесо
и видеть жизни беловые.
 

«не около но ливневый двойник…»

 
не около но ливневый двойник
обмолвка серпантиновая птица
большие окна провожатых книг
которых не пристало сторониться
веленевые вербы второпях
сиреневые оскользни впротяжку
и кто приходит в тонких воробьях
вернуть неосторожную поблажку
 
 
не каменей но расплескайся всклянь
будь оборот набросок и зачаток
смотри как ходит обморок-пискля
как пляшут зазеркальные бельчата
о проводы еще мне далеки
о разве спрохвала с ленцой покато
мне элизейски эти мотыльки
во померанце майского заката
 

«У ростральных колонн сквозняки голубей…»

 
У ростральных колонн сквозняки голубей
на расщепе обугленной острой Невы.
И ведет свою власть нитевой воробей
до балтийской ли, финской последней канвы,
до холодной травы.
 
 
За окном – опрокинутый в небо флакон,
за другим – облетевший в беззвучие стриж.
Но чащоба зеркал – за любым из окон:
для чего Петербург засмотрелся в Париж
астмой ломаных крыш?
 
 
И Михайловский замок шагнул к Тюильри,
тяжело оступаясь в гранитной беде.
По периметру блоковской бледной зари
разбрелись фонари – раз-два-три, раз-два-три –
да исчезли в дожде.
 

«и не волной не янтарем…»

 
…ластонька милая
ластонька славная…
 

Олег Юрьев

 
и не волной не янтарем
не получасовой зарей
но именем но летом
но ливнями но летой
 
 
о сколь воскрилия востры
легли они светло
лия небрежные мосты
на лепестковый монастырь
на леденец петров
 
 
о ластонька моя лети
где на помине авентин
во росские рябины
во порски голубины
 
 
зегзица лествица зигзаг
как вхожа ты во образа
во сизариных селах
канун вещей веселых
 
 
над самовитою невой
лия кораблик звуковой
во ливне краснотала
лицо мое летала
 
 
черкни крылами письмецо
где вся изнанка налицо
а мне ответить нечем
а все же я отвечу
 

«и дом, подраненный в лакуне световой…»

 
и дом, подраненный в лакуне световой,
и снег, распластанный вдоль тени боковой,
и фонаря скрипучий подмалевок.
о как же ты, зима, бываешь непроста,
когда проходишь вдоль покатого клеста
и подмороженного клева.
в трамвайных прорезях, приплюснутых и узких,
тогда глядят на божий свет полярные моллюски.
 
 
луна отчетливей, чем некогда была.
в ее беспрекословном свете
по улицам пройдут двустворчатые дети
и рассмеются добела.
и дом, оставленный в репризе вековой,
и снег, расправленный вдоль стен осведомленных,
осуждены держать высокий контур клена,
в котором – никого.
 

«то палевый апрель ко световым низинам…»

 
то палевый апрель ко световым низинам
снисходит запросто наплывом воробьиным
лепечет искоса ворсится под дождем
он есть но не рожден
 
 
когда бы мне вшептать в его намокший ворс
все сны замытые все жесты вестовые
все что казалось было не всерьез
 
 
весь этот воробьиный словоер-с
его подвижные кривые
 
 
о как все выскажешь в одышке и впроброс
 

«А если в мгле городовой…»

 
А если в мгле городовой,
в той, совокрылой, кривознаменной,
прохватит вдруг тонкой разверсткой хвой,
то, верно, впору гудеть совой
на ветви еловой, на ели тронной.
 
 
И вервие рвется вразрез всему –
лихое вервие, непростое –
в сию городовую тьму,
в сие, разверстое берестою,
в сие, которое потому
 
 
идет в свой выморочный декабрь,
что никогда не брало иного.
И, световая, кровит река,
и тени, выпуклые пока,
стоят стотельчато, медноброво.
 

«Кто взял мне этот свет и так отцвел его…»

 
Кто взял мне этот свет и так отцвел его
в ту переменчивую копоть,
которая теперь – сознание и опыт,
но больше ничего?
 
 
Луны обломок льнет к основе городской,
где тронутые ржавью крыши
снуют на сквозняке, как заводные мыши, –
а после день-деньской
 
 
кто бережет их сон, затравленный и древний?
Едва ли это те прозрачные деревни,
где времена сгрудились на постой.
 
 
Кто пьет тех деревень объем густой?
Кто бродит в контуре их улиц по ночам,
и для чего в руке – грошовая свеча?
 

«вы ветры сонные во световой золе…»

 
вы ветры сонные во световой золе
во ивняке обрыв пастушьей окарины
пойдем во гороскоп двухконтурных полей
а ну без робости а ну давай смелей
ветрам отвеивай осколок тополиный
 
 
остылый говорок немазанной оси
давай отстегивай небесный что ли купол
звезду клади к звезде смотри не перепутай
о хлопанье в ночи воздушных парусин
и ясеней скупые купы
 

«свет резко выплеснут в сырые канители…»

 
свет резко выплеснут в сырые канители.
лучи безбровые белесо полетели
 
 
в набросок вытертый, в линялый воздух сей,
где лисы квелые на лесополосе.
 
 
ноябрь обрюзгло лег в промоины обочин,
а город встрепанный, неловок, скособочен,
 
 
не может разобрать, где небо, где земля,
и только морщится в устои ковыля.
 

«А как входит вода во иволожьи тростники…»

 
А как входит вода во иволожьи тростники.
А как ходит вода, собирая себя нараспев.
Третьим выйдет водоворот пустельги,
а четвертым – высокий снегирь,
еще мельницы будут петь.
 
 
Отнесите себя во высокие мхи,
где соленые остья стихий,
где, больна и вольна, хорошеет луна
золотыми ошметками льна.
 
 
А потом возьмется четвероякая речь
и выйдет дрозд из ореховой глубины.
Он возьмет себе лишь имена на дворе,
ну а нам – плоскодонка луны:
мы ее будем стеречь.
 
 
Поверните меня на шершавой реке,
укачайте в пустом тростнике.
Отнесите меня, снегири-пустельги,
чтобы не было видно ни зги.
 

«сей селенитовый уклад…»

 
сей селенитовый уклад
во сотой степени угла
 
 
собачий сон сорочий хвост
весенний селезень до звезд
 
 
ходы минорных древесин
преосвященный клавесин
 
 
во дробной степени ручья
кривоколенная ничья
 
 
деревья конные одеты
во всадники и эполеты
 
 
и на заузлиях луны
скиты сочны и дровяны
 

«о как же все сейчас невня…»

 
о как же все сейчас невня
и все сговорены
я золотая световня
у лепицы луны
ты посеребрик и жираф
на порубежье трав
а на касательном зерне
они оно оне
 

«лунные долины…»

 
лунные долины
лунные ручьи
были масти львиной,
а теперь ничьи.
льнули к сердцевине,
слыли янтарем,
а теперь пустыне
отданы внаем.
 

«ночь расхристана и нет…»

Василию Бородину

 
ночь расхристана и нет
по ночи идет поэт
 
 
позади как плеск весла
гусь-и-лебедь переславль
 
 
птица птица звездный гусь
галактическая русь
 
 
расскажи мне млечный путь
обводной
только будь со мною будь
заодно
 
 
мы листали города
облака
мы умели холодами
мелькать
 
 
мы умели говорить
позарез
мы ходили до зари
в лунный лес
 
 
и бывали в нем стволом
янтарем
и ходили в нем углом
сизарем
 
 
гули-гули все ко мне
спят поэты на луне
 

«на голубиной восковице…»

 
на голубиной восковице
холмы холеные столицы
читающие впопыхах
стихи во голубиных мхах
 
 
а тот кто приголублен ими
навек припоминает имя
сего безлесого холма
где монотонная зима
 
 
кавычки роспись озорная
луна безлесая больная
не вопреки благодаря
предвосхитившая царя
 
 
по теневому первопутку
играющая не на шутку
в утиный северный гобой
сыграла да и бог с тобой
 
 
где наши кладязи во бездне
где века ложные болезни
где золотая суета
не донесенная до рта
 
 
где это все и мы там будем
не попрекнем и не осудим
и белый голубь во крови
и господи благослови
 

«так ворошу я о тебе…»

 
так ворошу я о тебе
воробушык ты мой льняной
где календарь перекидной
что порван по злобе
ершистый шар комок стальной
воскормлен ушлою луной
воспет ушастою совой
изнанкой перьевой
 
 
ты воробей ты мшистый звук
вон выгибающий из рук
колодезную мне бадью
что всхлипнула адью
ты шар над городом златой
а город бредит калитой
и тихо говорит в усы
лев козерог весы
 
 
что нам с того календаря
когда на скате декабря
он превратился бы и так
в алтын или пятак
и ты взовьешь меня туда
где полотняная звезда
мне шевельнет одной губой
лети наперебой
 

«ты проведи мне эту ночь…»

 
ты проведи мне эту ночь
во все колокола виновную
над козерогами и овнами
над шевелящимися сонными
мирами обруч и невмочь
 
 
останови меня в лице
у молодящегося пригорода
где выметены входы-выходы
и ходят реки во птенце
с излучинами их обидами
 
 
проговори и отреши
и отведи листву по времени
звезда во голубе во бремени
а значит больше ни души
ни в этой ни во встречной зелени
 
 
иди и больше не греши
 

«как у наврочи и овруча…»

 
как у наврочи и овруча
катят мысленные обручи
 
 
небо в степенном зерне
зяблик на березине
 
 
а как выйдет нам пословица
остальное обусловится
 
 
будем тенькать будем петь
будем зяблика глядеть
 

«егда курсирует сова…»

 
егда курсирует сова
вовнутрь живого зодиака
где реки наущеньем рака
растянуты во взлобье льва
где монотонное е-два
и озорное е-четыре
сова чем дальше тем в эфире
сова чем ближе тем сова
 

«где днесь рекомые ряды…»

 
где днесь рекомые ряды
и зрелые ады
где встали строгие суды
и долгие пруды
где плиоценна и льняна
снует мерещится луна
едва-едва проведена
обметом бороды
 
 
там голосует шар земной
на ложной окружной
там закоулок затяжной
завис над вечевой княжной
и вензель выточен резной
над золотой дрезной
 
 
а над потравами луга
а вдоль по берегу стога
и гуси говорят ага
огромной белизной
 

«у меня лесная сила…»

 
у меня лесная сила
занесенная туда
где скуластая вода
вся себя исколесила
в солевые города
 
 
у меня слюда святая
кварц на контурной горе
где сама себя листая
селенитовая стая
семенит о сентябре
 
 
у меня пасомый ветер
на пятнадцатой отмете
на веленевой золе
на щавелевой юле
 
 
это сказка это быль
это время это пыль
это один тихой сапой
мне с холма помашет шляпой
 

Конец августа

Всё страшное…

О. Юрьев

 
Все это: голова говорит.
У вороны обрастает шея, зяблик
идет по клавиатуре ко полуночи года.
 
 
Goddamn! Произведен излишек не припомню чего.
Голос цепляется за одежду, руки
проступили наново в палисадовой тишине.
 
 
Выколи-глаз, вырви-глаз-темноты.
Август-червь шевелится за окном –
трясогузка глазеет, поворачивает головку
в ресницах тяжелой прохлады:
«Ну его, жрать такое – есть львинка, мучник…»
 
 
Птичьи нервы, водяные пустоши и отзвездья.
Дерево выкидывает коленце.
Коленкор времени щепится во голубином
восклике, а звезда бременится
похвалой затяжного дождя – сентября
 
 
нет еще, а дождь уже здесь.
 

«пространство ливнями полито…»

…в очи свой клюв погружаю…

Константин Вагинов

 
пространство ливнями полито
живет на взлобье мегалита
и проступают желоба
на древней мякоти столба
 
 
а где пространство запотело
ворона ходит оголтело
и погружает клюв дневной
в широкоглазое кино
 
 
лазутчик летчик свят егорий
в неровной пляске траекторий
и молжаниновский ковбой
с двоякодышащей губой
 
 
такая накипь слюдяная
такая дымка водяная
экрана выпуклый проем
сидим с вороною вдвоем
 

«птица гиф и птица джипеге…»

 
птица гиф и птица джипеге
жались к оцифрованной тайге
 
 
как метнулась им наперерез
непростая птица джипиэс
 
 
нежные комочки байт и бит
птицы нарисованных обид
 
 
но зачем на них по временам
светит настоящая луна?
 

«я взял звезду теодолит…»

 
я взял звезду теодолит
я взял планету чернозем
мы трое фертом и ферзем
в ленце материковых плит
о кимберлитовый мой керн
о мой известняковый кедр
сколь много во плоищах недр
двоякодышащих каверн
 
 
я взял кота аэростат
я взял девчонку мезозой
теперь над платяной грозой
мы стратосферный супостат
о сводный мой антициклон
шутя вошедший на балкон
где разместился рубикон
и ветровой уклон
 

«где оттиск меловой воды…»

 
где оттиск меловой воды
и лунных оскользней следы
в лиловых городах
цветет на волоске руды
веселый кенар поводырь
без всякого труда
 
 
он зорок и преосвящен
он пьет в немедленном хвоще
лихой палеозой
во глубине любых мещер
заставит кривизну вещей
родиться стрекозой
 
 
когда пойдет иной расклад
он прянет ломок и богат
в простые ковыли
неукоснительный прелат
он возведет свои крыла
по ободу земли
 

Подражание Олегу Юрьеву

 
К огромной мировой свирели,
То в лад поющей, то невпопад,
Восходят святые отроги хмеля,
И бьется выжившая неделя
В двояковыпуклые черепа.
 
 
А дрозд вседневный, а свет надменный
Настолько вычурны и тяжелы,
Что вылетают в оснастке мерной
На скрип мировой, опять же, юлы
И верят в паводок атмосферный,
Где только голубь курлы-курлы.
 
 
Они возьмут еще запах пряный
И гром, расхлябанный и глухой.
Но, вешние, выцветают страны,
А мы воздушные бьем стаканы
И пропадаем в него гурьбой.
 

«во полуночи звезда…»

 
во полуночи звезда
как в траве плетеный ужик
вытекают города
из зодиакальных кружек
и судачат о своем
поворачивая к лету
над игрушечным жильем
полотняные планеты
 
 
что не видано ни зги
в этом нет большого лиха
от подобной мелюзги
лишь одна неразбериха
ловля в плюшевой реке
на худую нитку сшита
помечтать о судаке
из волнистого самшита
 
 
не успеешь впопыхах
под поскрипыванье ставень
на сиреневых стихах
погадать о ледоставе
как за долькою луны
в затяжном и странном свете
ждут тебя отворены
те кого ты не заметил
 

«это голубь затяжной…»

 
это голубь затяжной
это город раздвижной
 
 
серпантины и стожары
нам голубок наряжали
ширма вербочка луна
шаровые времена
 
 
вот и звездная ошибка
рассмеялась на корню
я тебя не прогоню
будь всегда моя улыбка
будь мне жимолостью скрипкой
 
 
половинкою воды
золотинкой во сады
 
 
фея весточка ночная
сизокрылая ручная
и запечного сверчка
серебряна распевочка
 
 
голубок ему курлы
вышел город во орлы
 
 
шаровая чаша
будет время наше
 

«Синева вещей заходит…»

 
Синева вещей заходит
в двери трубчатые к нам,
словно в каждом эпизоде –
дерево напополам.
 
 
Эти устья и волокна –
пропись в(н)ешней простоты.
В прозелень уходят окна,
но куда уходишь ты?
 
 
Велелепо и стокрыло,
на воздушном языке,
ты меня проговорила
голоса невдалеке.
 
 
Прорезь на крыле вожатом,
небосводы ворожат.
Я пойду считать утраты
на изломе рубежа.
 
 
Будет быта ни на волос,
будет бледный окоем…
Голос мой, обычный голос, –
оставайся при своем.