Текст книги "Плацдарм непокоренных"

34

Беркут прекрасно понимал, что вместе с остатками гарнизона он мог бы отсидеться в дальних выработках катакомб и таким образом спасти последних своих бойцов. У них еще хватало оружия, продовольствия и боеприпасов, чтобы продержаться в этих штольнях двое-трое суток, отбивая при этом самые яростные атаки противника. Тем более что немцы вряд ли решатся бросать в неизведанные подземелья большие сила, зная, к каким потерям будет приводить любой их подземный натиск.

Они действительно могли бы отсидеться до прихода наступающих войск, но в таком случае не смогли бы выполнить главное свое предназначение – обеспечить хотя бы небольшой плацдарм, за который могли бы зацепиться бойцы штурмового подразделения.

Исходя из обстановки, наиболее реально такой плацдарм просматривался теперь лишь на небольшой равнине между плато и плавнями. Именно об этом месте Беркут и сообщил командованию дивизии, направляя туда основной удар ледовой переправы. Однако честно предупредил при этом, что все пространство плато находится теперь в руках немцев и полицаев, что бойцов у него почти не осталось и что плацдарм у плавней, возле руин охотничьего домика, еще только следует создать.

Выслушав его доклад, майор Урченин лишь тяжело вздохнул:

– Командование понимает, что слишком затянуло с этим наступлением, – объяснил он, – и что теперь силы ваши на исходе. Так что вы вправе упрекнуть нас.

– Упреки здесь неуместны, товарищ майор, война есть война, и все на ней зависит от воли вашего комдива.

– Хорошо, что вы это понимаете, – оживился Урченин. – А потому от лица командования благодарю вас за службу и мужество, и передаю просьбу генерала Мезенцева: «Сделайте все, что в ваших силах, капитан. Любой ваш штык на этом участке будет оцениваться сохраненными жизнями бойцов и успехом всей операции».

Беркут и сам понимал это. Но возникал вопрос: каким образом прорваться до руин домика, если все выходы из катакомб блокированы, а для прорыва боем сил у него как коменданта гарнизона уже нет?

– Мальчевский.

– Младсерж Мальчевский тутычки, лейтенант.

– Хомутов.

– Здеся я.

– Звонарь. Где вы, Звонарь?!

– Да здесь я, здесь, – донеслось откуда-то сверху, и Беркут даже повернул лицо в ту сторону, откуда слышался осипший голос бойца, словно мог разглядеть его. – Полочка тут, под верхним слоем, – на удивление многословно объяснил солдат, – отсюда и пойдем.

– Словом, все в сборе, – завершил эту перекличку лейтенант Кремнев. Он один не вошел в тесную выработку и голос его все еще доносился из штольни.

– Кто ведет? – поинтересовался капитан. – Кто уже прошел этот путь?

– Звонарь, – ответил Мальчевский. – При, Звонарь, душа твоя архиерейская, напропалую. Считай, что тылы у тебя прикрыты.

– Постой, – осадил его капитан. – Звонарь, где ты там? – Андрей все еще не мог привыкнуть к тому, что приходится разговаривать с бойцами, даже не различая их силуэтов. – Ты действительно прошел эту штольню? Какого дьявола молчишь?

– Да не молчу я.

– Так прошел или нет? – еще раз прервал его странную медлительность капитан. Он никак не мог приноровиться к длительным паузам, предшествовавшим каждому ответу этого бойца.

– Не штольня там. Лаз. Гробовой. Ползти нужно подальше друг от друга, а то задохнемся. И глотку… глотку нервами перевязать. Иначе запаникуем, и тогда, считай, погибнем, в глотки друг другу вцепимся.

– Но сам-то ты прошел этот «гробовой лаз» до конца?

– Тебя же спрашивают, архиерей златоустый! – не сдержался Мальчевский. – Время, вон, отмонечивает, ростовщик ты одесский!

– Да в конце там что-то вроде огромной пещеры. По-моему, даже под дно реки уходит, под плавни, или еще черт знает куда.

– Но выход? Нас интересует выход.

– Тоже есть. Прямо под корнями дерева, – вмешался Хомутов. – Так он объяснял.

– Вояка хренов, – пробормотал Кремнев. – Перед каждым словом телится.

– Отставить, лейтенант, – вполголоса осадил его Беркут. И уже совершенно доброжелательно подбодрил Звонаря: – Ну, давай, гренадер, давай, веди! На тебя вся надежда, как на пророка Моисея. Интервал – три шага.

– Лучше скомандуйте: «Три пуза», – просопел Мальчевский, бесцеремонно отталкивая локтем капитана и взбираясь на невидимую полку, с которой Звонарь уже убрался. Капитан даже не заметил, как, сообщив о пещере, Звонарь счел разговор законченным и уполз по ходу.

– Значит, три пуза, – не стал возражать капитан.

– Хомут-главартиллерия, давай за мной. Командиры в этот раз позади.

Метров двадцать они прошли в полусогнутом состоянии, потом пришлось ползти, и, наконец, Андрей почувствовал, что впереди уже не ход, а самый настоящий «лисий лаз», решиться пройти по которому в одиночку в первый раз мог только очень отчаянный человек.

Дышать становилось все труднее. Извилистый лаз то поднимался вверх, очевидно, под самую кромку поверхности, то вдруг резко уводил в глубину и в то же время в сторону, а иногда – как бы поворачивал назад.

– Капитан, слышите, капитан…

– Слушаю. – Андрею показалось, что ответил он очень громко, и только потому, что Кремнев окликнул его еще раз, догадался: лейтенант не расслышал его голоса. – Там кто-то позади меня ползет, – дернул он за сапог Беркута. – Еще кто-то ползет.

– С радистом остались трое.

– Только трое, – подтвердил лейтенант. – Они получили приказ держаться там, отвлекать часть немцев и спасать рацию.

– Значит, кто-то нарушил. Окликни… – Андрей вытер шапкой пот и так и оставил ее в руке. А, вытирая лицо во второй раз, почувствовал, что вся шапка в холодной каменной крошке. Странная вещь: в лазе было довольно холодно, а он обливался потом.

– Эй, кто там?! – услышал окрик теперь уже поотставшего лейтенанта. – Оглох, что ли?! Пальнуть, чтобы вопрос был понятнее?!

– Оставь его в покое. Пусть ползет, потом разберемся, – вмешался капитан. Он ударился головой о выступ, удар пришелся почти в висок, но сдержался, чтобы не вскрикнуть. – Был бы немец – пальнул бы первым.

Говорить Беркут тоже старался предельно спокойно.

«Еще чуть-чуть, – успокаивал себя. – Плато небольшое. Значит, скоро должна быть эта чертова пещера. Там, в подземелье возле дота “Беркут”, было куда труднее. Там гибель шла по пятам. Но ты выбрался. И вывел людей. Еще чуть-чуть мужества. Мужества и терпения».

– Что случилось, Хомутов?

– Назад надо, товарищ капитан.

– Не понял! – уперся теменем в сапог ползущего впереди ефрейтора.

– Нужно назад. Не пройдем мы здесь, – капитан явственно ощутил, что один каблук Хомутова начал врезаться ему в темя, а другой – проходить мимо щеки, обдирая ее своим шершавым ребром. Ефрейтор явно пятился.

– Двигайся, двигайся, Хомутов, – пытался подбодрить бойца Беркут. – Еще немного – и мы под чистым небом.

– Надо назад! – уже закричал Хомутов, явно запаниковав и не воспринимая слов командира. – Нельзя туда! Задохнемся! Нельзя! Не могу я! Назад ползти надо.

– Куда назад?! – с силой ударил его Андрей ребром ладони по ноге чуть выше голенища. – Только вперед! Звонарь и Мальчевский, вон, прошли. Значит, ты тоже пройдешь. Главное, выдержка.

– Не могу. Пропустите меня! – почти истерически заорал Хомутов. – Выпустите, товарищ капитан, Христом-Богом молю! Не могу я здесь, страшно мне!

– Не паниковать. Не паниковать! – как можно тише, но в то же время резко проговорил Беркут. Он боялся, как бы эта волна паники не передалась Мальчевскому и лейтенанту. – Осталось совсем немного. Пошел, пошел!

– Не могу, задыхаюсь. Да выпустите же меня отсюда, я задыхаюсь! – еще отчаяннее заорал Хомутов, и Андрей почувствовал, что ефрейтор каким-то образом изловчился и почти повернулся к нему лицом.

– Только вперед, Хомутов, – сделал он еще одну попытку успокоить бойца. – Не паниковать. Я приказываю: вперед!

– Уйди, командир, – нервно, лихорадочно бормотал Хомутов, не слушая его. – Уйди, могу пальнуть. Выпусти меня. Я буду стрелять, выпусти!

– Да заткните ему глотку, капитан! – рявкнул вновь приблизившийся к командиру Кремнев. – Мы действительно задохнемся, если будем топтаться здесь. Слышишь, ты, трус с ефрейторскими лычками, ты перекрыл воздух! Тот идиот сзади прется и молчит, этот спереди артачится!

– Замолчал, замолчал, лейтенант, – вновь подал голос Беркут. – Сейчас разберемся.

– Да поздно будет разбираться, – еще сильнее занервничал лейтенант, и Беркут ощутил, как он руками уперся в его сапоги, пытаясь подтолкнуть вперед, на Хомутова. – Пристрелите его к чертям, и двигаемся дальше.

– Прекратить панику, лейтенант, – как можно спокойнее произнес комендант. – Ничего страшного не произошло, сейчас все уладим. Успокойся, Хомутов. Где Мальчевский? Развернись и позови его. Сейчас решим. Ты, наверное, прав, следует вернуться. Но для этого нужно доползти до ближайшей выработки, чтобы развернуться и передохнуть. Ты понял меня, ефрейтор: ползем до ближайшей выработки, отдыхаем и принимаем решение, что делать дальше? Договорились?

Какое-то время Хомутов все еще дышал прямо в лицо Андрею, потом, как-то жалобно заскулив, снова начал разворачиваться, продолжая приговаривать при этом: «Выпустите меня. Лучше уж там, на снегу, под пулями… Не могу я, задыхаюсь».

– Мальчевский! – во всю мощь своих легких позвал капитан, подталкивая Хомутова. – Сержант!

– Здесь я, командир!

– Как ты там?

– Как всегда: блаженствую. Кажется, там кто-то запаниковал. Неужто Хомут-главартиллерия?

– Паники нет, но есть вопрос: нам бы поскорее в какую-нибудь выработку или пещерку.

– Так я уже, считай, в пещере, командир. Вон она, рядышком. Огромная, как спальня короля Людовика, уж не помню какого там по счету.

– Ну, понял, Хомутов? – обрадованно спросил Беркут. – Там уже пещера. В ней не задохнемся. Вперед. Слушать приказ командира: только вперед!

– Давай, Хомут-главартиллерия, давай! – поддержал его Мальчевский. – Под Францией, считай, проползли. Впереди Ла-Манш!

Но по голосу, приглушенному, «подвальному» голосу его, Андрей определил: врет младсерж Мальчевский, никакой пещеры тот еще не достиг. Слова доносились откуда-то сверху, очевидно, ход опять уводил на верхние этажи каменного лабиринта.

Впрочем, это уже не имело значения. Главное, что, все еще скуля, Хомут-главартиллерия вновь медленно двинулся вперед. Ефрейтор действительно перекрывал своим телом даже тот мизерный поток воздуха, который поступал в лаз, поэтому, когда он начал удаляться, дышать сразу же стало легче.

– Звонарь, крот господний, не подрывай Европу! Сворачивай на Гренландию, ударим по фрицу оттуда!

«А будь нас чуть побольше… Нашелся бы еще хотя бы один, кто бы заскулил, как этот Хомутов… и трудно представить себе, чем бы все это кончилось, – пульсировало в сознании Беркута. – Молодец, Мальчевский. Выручай, младсерж, заговаривай этого Хомута-главартиллерию…».

И уже в который раз ловил себя на том, что вместо Мальчевского представлял себе Крамарчука. Как ему хотелось, чтобы это оказалось действительностью!

…В то же время Беркут, как никто иной, способен был понять Хомутова. Да, есть множество людей, которые вообще трудно переносят даже пребывание в доте, в подвале, в бомбоубежище. Не говоря уже о таком вот удушливом лазе. Примеры тому – рядовой Коваленок, с которым они начинали службу в доте на Западном Буге, Степанюк – в доте на Днестре… Разве не страх перед замкнутым пространством, перед мрачными отсеками привел тогда, в сорок первом, к гибели Степанюка? Бессмысленной, конечно, с точки зрения всякого уважающего себя окопника.

И вновь Андрею вспомнилось, как вместе с Крамарчуком и медсестрой Марией Кристич выбирались они из замурованного дота по ходам карстовых пустот! Там он и сам был недалек от того, чтобы запаниковать. Хотя в пустотах этих условия были полегче. Полегче – вот в чем дело.

Беркут еще прислушивался ко все удаляющемуся голосу Мальчевского, когда вдруг обнаружил, что Хомутов свернул куда-то вправо, за какой-то изгиб подземелья. Нет, основной штрек уходил прямо, а сапоги ездового уже шуршали у правого локтя.

– Ефрейтор, назад! – властно крикнул он. – Мальчевский пошел прямо.

– Там… сереет… Сереет там. Ах ты, мать родная, ах ты… Выбраться бы отсюда, – снова застонал-запричитал Хомутов, уползая все дальше и дальше.

Немного поколебавшись, капитан понял, что должен ползти вслед за ним. Иначе Хомутов или заблудится, или просто-напросто сойдет с ума.

– Лейтенант, – обратился к Кремневу, – подождешь у развилки! Ухожу вправо за Хомутовым. Тут, прямо по ходу, острый камень, порожек.

– Понял, – тяжело вздохнул Кремнев. Последние минуты он упорно молчал, и Андрею показалось, что сейчас он тоже близок к тому, чтобы запаниковать, но, видно, все же хватает силы воли сдерживать себя.

Несколько минут Беркут продвигался по такому же тесному лазу, как и раньше, пока вдруг не почувствовал, что левая рука его провалилась в пустоту. Он пошарил пальцами, нащупал стенку, на которую навалился грудью, и убедился: действительно пустота. Да и Хомутов куда-то исчез.

Вдруг капитан обратил внимание, что здесь действительно намного светлее, нежели было там, в основной штольне. Вот, значит, какая «серость» заставила Хомутова свернуть вправо, чтобы искать спасения самостоятельно, – понял он.

– Хомутов! Ефрейтор Хомутов!

– Здесь я, – послышалось откуда-то снизу и слева. – Здесь. Но выхода тут нет. Нету здесь выхода! – почти истерически закричал боец. И Беркуту показалось, что он плачет. – Только щель! Небольшая щель – и хоть удавись в ней!

– Ну, щель – это тоже неплохо, – успокоительно отметил капитан. – Передохнем возле нее и двинем дальше.

Андрей подтянул тело поближе к впадине, буквально свалился вниз на кисти рук и, перекувыркнувшись через себя, больно задел подбородок перевалившимся через голову автоматом.

Прежде чем подняться и осмотреться, он ощутил под руками снежную крошку. И струю холода. А уж потом сумел различить луч серого, пробивающегося сквозь туман и снежную пелену, дневного света, струящегося откуда-то сверху.

– И как это ты заметил, что здесь светлее? – устало спросил Андрей, все еще не видя Хомутова.

Здесь можно было наконец разогнуться, но, поднимаясь на ноги, капитан вдруг почувствовал, что спина разгибается очень неохотно, словно приходится приподнимать весь этот мощный каменный свод.

– Со страха это. Боюсь я, – зачастил словами Хомутов. – Боюсь, не могу. Помогите выбраться отсюда, Христом-Богом молю вас. Там, в большой штольне, еще как-то терпелось. Но когда начали пробираться к этой чертовой пещере…

Наконец проявился и силуэт Хомутова. Капитан увидел, как, просунув в щель обе руки, боец пытается расширить ее. Какое-то время капитан безучастно наблюдал за его усилиями, упершись теменем в холодный свод пещеры и подставив лицо довольно сильной струе свежего, пахнущего рекой (или, может быть, только так казалось) морозного воздуха. Он вдыхал его, чувствуя, что постепенно пьянеет. До головной круговерти – пьянеет.

Только теперь Андрей понял, какая жуткая нехватка кислорода в этом порядочно загазованном чертовом лазе.

– И все-таки нужно было ползти за Звонарем, – проговорил он, тоже инстинктивно подаваясь поближе к щели. – Мы тут зря теряем время, ефрейтор. Передохни маленько, и возвращаемся, пока своих не потеряли.

– Здесь надо, комендант. Щель эту расширить. Может, давайте, гранатой рванем и выберемся отсюда.

– С поднятыми вверх руками, да прямо в руки немцам? Ты забыл, что все плато уже в руках врага? Две минуты тебе на отдых и возвращаемся.

Хомутов промолчал. Он сопел, как обиженный, поставленный в угол мальчишка, и молчал. Однако Беркут интуитивно чувствовал, что за этим молчанием что-то скрывается. Все прояснилось, когда ефрейтор вдруг проворчал:

– Никуда ваш Звонарь не ползал – вот что я вам скажу, товарищ капитан. Врет он все.

– То есть как это «не ползал»? Вы о чем это, Хомутов?

– А так. Никуда. Совсем. Ничего он не исследовал. Во всяком случае, этот чертов лаз он не проходил, точно знаю.

– Но ведь он уверял нас, что изучил его. Кстати, говорил он при тебе.

– Говорить-то говорил. При всех. А толку? Сам погибнет и нас погубит. Всех! Это же антихрист, а не человек.

«Не может такого быть! – не поверил ему капитан. – Звонарь прошел этот путь, конечно же прошел! Хомутов попросту запаниковал, а потому лжет! Стоп, а если не лжет? Что если эта щель и в самом деле остается нашей последней надеждой? Если ее действительно стоит расширить, а затем дождаться ночи и прорываться к развалинам охотничьего домика?».

Он вынул из-за голенища немецкий штык-нож и, молча отстранив Хомутова от щели, принялся раздалбливать ее. Возможно, Звонарь и Мальчевский уже достигли какой-то заветной пещеры и теперь сидят-отдыхают у входа. А если не достигли и задыхаются в каком-нибудь тупике. Однако заставить Хомутова вернуться в лаз прямо сейчас он не мог. Оставлять самого тоже нельзя. Следовательно, нужно было попытаться расширить щель, дать ему возможность отдышаться и успокоиться.

35

То, что выбраться через эту трещину на поверхность не удастся, Беркут понял очень скоро. Если она понемножку и расширялась, то лишь узкой щелью между двумя огромными каменными глыбами. Тем не менее капитан сбросил шинель и минут десять упорно орудовал штыком, не обращая внимания на стоявшего рядом, тяжело дышащего ефрейтора.

– Да, все, все! – вдруг опять занервничал Хомутов. – Тут и юродивому понятно: не выберемся. Даже если целый месяц долбить.

– Ничего, если понадобится – будем пробиваться месяц, – спокойно охладил его капитан, опасаясь, как бы это признание ефрейтора не вылилось в очередной приступ истерики.

– Подохнем мы здесь уже через неделю – вот что произойдет.

– Почему подохнем. У нас еще есть возможность вернуться к хутору, к нашему госпиталю и рации. Тем же путем, которым добирались сюда.

– Тогда почему мы не возвращаемся? – вдруг воспрянул духом Хомутов. – Ведь действительно там наши ребята, вместе и продержимся.

– Стоп, тихо, – осадил его Беркут.

Голоса. Совсем рядом. Еще не разбирая отдельных слов, Андрей уже уловил, что говорят не по-немецки.

– Наши. Так ведь там – уже наши! – схватил его за рукав ефрейтор.

– Молчать, Хомутов, молчать! Там не может быть наших. Пока что наших там быть не может.

– Но матерятся-то по-русски.

– Полицаи тоже все еще предпочитают по-русски. И власовцы. Полицаи это, понял, ефрейтор, полицаи!

– …Провинциальные мерзавцы, – неожиданно послышалось сверху. – Теперь они еще хотят превратить нас в собак-ищеек. Что ты увидел там, Романов?

– Щель. Небольшая, на вход не похожа, но…

– И все?

Беркут отступил от трещины и потянул за собой Хомутова, предупредительно зажав ему при этом рот.

– Полицаи обнаружили щель, – предупредил ефрейтора, хотя тот и сам должен был понять это.

– Может, здесь они и сидят, – донеслось с поверхности плато. Лица Андрей не видел, только полу шинели. Кончик ее опустился прямо в трещину. – Граната у тебя еще есть?

– Не сметь обращаться ко мне на «ты»! Я что, непонятно объяснил вам всем, провинциальные мерзавцы?!

– А кто ты теперь такой? Ты и есть «ты», – с наглым спокойствием ответил тот, кого назвали Романовым, отступая от щели. – Впрочем, гранату сюда не протолкнуть. Мину бы какую-нибудь заложить, или тротиловую шашку.

«Провинциальные мерзавцы»?! – только теперь вдруг Андрей понял, что так поразило его. Он знал только одного человека, который любил повторять эту фразу, – им был поручик Белой гвардии Розданов. Вот именно, поручик Розданов. А что, тот же цинично-жесткий тон, та же неподражаемая интонация.

Однако знал Беркут и то, что бывший поручик Белой гвардии, а затем начальник районной полиции, отказавшийся сжигать хутор вместе с его жителями (да, как это ни странно, отказавшийся!) застрелился в тюремной камере. На его глазах.

– Все-таки дай гранату, ты, «ваше благородие»! И с «мерзавцами» своими поосторожнее. Пока тебя только разжаловали. Но скоро и вздернут. С фанерной дощечкой на груди: «Он продался коммунистам».

– Своей гранатой я распоряжусь сам. И вообще пшел вон! Пшел-пшел! – рявкнул Розданов. Теперь Беркут окончательно признал его, хотя и отказывался верить. – Романов, видите ли! Святая для Руси, императорского рода, фамилия, и вдруг такому быдлу! Провинциальный мерзавец!

Выслушав это, обладатель императорской фамилии зло выругался и, судя по наступившей вслед за этим тишине, ушел от щели.

Розданов же, наоборот, загорелся идеей проникнуть в подземелье: достал гранату, попытался протолкнуть ее в щель, но, убедившись, что она не пройдет, вынул.

– Уж не вы ли это, поручик Розданов?! – наконец решился Беркут, поняв, что обладатель императорской фамилии в самом деле ушел.

Розданов на какое-то мгновение замер, но, довольно быстро придя в себя, метнулся в сторону и упал в двух шагах от щели.

– Да не стану я стрелять, поручик! – как можно громче заметил капитан. – Хотя давно мог бы пристрелить.

– Ты-то, провинциальный мерзавец, кто такой?

– Он самый и есть – провинциальный мерзавец.

– Всерьез спрашиваю. Откуда знаешь меня? Отвечай, а то и в самом деле рвану!

– Лейтенант Беркут. Камера следственной тюрьмы гестапо и полиции в Подольске, на Днестре.

– Лейтенант? Беркут?! Неужели тот самый Беркут?! Лжешь!

– Ты же видишь, что, произнося это, на икону перекрестился.

– Но ведь тебя расстреляли. В госпитале мне сообщили…

– А я уже с того света. Разве не понятно? Кстати, в чине меня повысили, теперь я уже капитан.

Андрей слышал, как, шурша каменным крошевом, Розданов медленно возвращается к щели.

«Какая удача, что Хомутов заманил меня сюда, – подумал он. – Ведь так никогда и не встретились бы. Неужели действительно всем этим скоротечным балом жизни правит некая Судьба?»

– Неужто и в самом деле вы, лейтенант?! Изумлению моему нет пределов.

– Вообще-то я должен изумляться куда больше, нежели вы. Стрелялись-то вы, поручик, в моем присутствии.

– До сих пор не могу простить себе этого выстрела, лейтенант, пардон, капитан. Слово офицера. Нет, я не играл, не юлил. Будь я проклят. Стрелял в сердце. Но пуля вошла куда-то в предплечье и в спину. А эти провинциальные мерзавцы… вы ведь видели: из камеры меня выволокли, как мертвеца. Это фельдшер… фельдшер все понял, сообразил. И немцам, святая душа, сказал не сразу, а велел оттащить меня в санитарный блок. Я стрелялся, будь я проклят! Однако эти провинциальные мерзавцы…

– Верю, поручик, верю. Всякое в этом мире бывает. Судьба, одним словом. Подползайте поближе. Трудно выкрикивать каждое слово. – И, подождав, пока Розданов приблизится вплотную, спросил: – Если я верно понял, вас разжаловали и отправили на фронт, рядовым?

– Вроде бы еще не на фронт. Но все остальное – верно. Стрелять не будете?

– Слово чести офицера.

– Бросьте, лейтенант, у красноармейцев его никогда не существовало – «слова чести офицера», как и самих офицеров, – простуженно прохрипел Розданов.

– Неудачное время мы выбрали для такой полемики.

– Не полемики, а констатации, – проворчал поручик. И все же поднялся, присел на камень у самой щели.

– Так служите вы сейчас в полиции?

– В некоем охранном батальоне. Сегодня вот нас перебросили сюда, «выкуривать и добивать русских крыс», как гласил приказ, изданный этими провинциальными германскими мерзавцами.

– Похоже, что и вы их уже невзлюбили.

Беркут услышал запах сигаретного дыма и понял, что поручик закурил.

– И никогда не любил. Кстати, немцы уже знают, что русскими командует капитан Беркут. Я слышал вашу фамилию.

– Почему же тогда разыгрывали удивление?

– Было сказано «капитан». А со мной сидел лейтенант, которого к тому же давно расстреляли.

– Пытались расстрелять. Ваши же провинциальные мерзавцы.

– Никак знакомого встретили? – несмело тронул Андрея за рукав приумолкнувший было Хомутов.

– Еще какого… знакомого! – вполголоса ответил капитан. – Потерпи пока, ефрейтор.

– Кто бы мог предсказать нам такую встречу, а, лейтенант? Пардон, капитан, – вновь заговорил Розданов. – Неужто в самом деле в чине повысили?

– Оказывается, в то время, когда вы стрелялись, а меня расстреливали, я уже был старшим лейтенантом. Только забыли объявить об этом на офицерском собрании.

– Ясно. В любом случае рад за вас.

– О, да! Еще немного, и с удовольствием рванули бы меня гранатой.

– Что поделаешь, война. А вокруг нас – это дикое скопище провинциальных мерзавцев!.. – воскликнул Розданов, вкладывая в этот возглас все, что только можно было высказать по этому поводу. – Вы-то как бежали?

– С эшелона. Сначала выбрался из ямы с мертвецами, затем – из эшелона. Тоже есть что вспомнить, поручик.

– Все еще называете меня «поручиком», – хмыкнул Розданов.

– Естественно. В душе вы остались поручиком Белой гвардии, – Беркут услышал, что в их укрытие спускается кто-то из своих, но, решив, что это, очевидно, лейтенант Кремнев, отвлекаться на него не стал. – И потом, не германцы вас этим чином наделяли, и не им отнимать.

– Благодарю, это по-офицерски. Знаете, все германцы в сути своей – провинциальные мерзавцы… Как и полицаи. Вы, наверняка, слышали, как некоторые из них обращаются ко мне.

– Уж наслышан.

– Похоже, вы – единственный, кто еще помнит здесь, что я офицер. Для меня это… сами понимаете. Забыл спросить: коль вы уже капитан – значит, побывали по ту сторону фронта?

– Чуть-чуть не дошел. По рации повысили.

– И не торопитесь туда. Эти провинциальные мерзавцы коммунисты могут произвести вас хоть в майоры, а хоть в полковники, но затем неминуемо арестуют и тут же хлопнут. Как агента абвера, завербованного в тылу врага.

Тем временем в пещере появился еще кто-то третий.

Беркут слышал, как, уже окончательно успокоившись, Хомутов перешептывался с ним. Однако сейчас его все еще целиком занимал разговор с Роздановым. Вот уж действительно невероятная встреча! Такую может преподнести только война.

– А что же ваш друг Рашковский? – поинтересовался он, чтобы как-то продолжить беседу. – Странно, что он выпустил вас из рук.

– А ведь ни один Ганс не посмел обращаться со мной с таким хамством. Жестокость – да, было. Но хамство-то, хамство истинно русское, неподражаемое. Уж поверьте мне, изъездившему Европу.

– И что, обошлось без суда? – Беркут сам не мог объяснить, почему он с такими подробностями расспрашивает Розданова обо всем этом.

Конечно, они прошли через общую камеру и смерть витала над ними, словно двуликий ангел Янус. Конечно, Розданов – поручик Белой гвардии. А сейчас еще и солдат гитлеровской армии. И все же… Эта удивительная встреча «после гибели» взволновала его до глубины души.

– О том, что я выжил, Рашковский узнал только через неделю. Я стрелялся в субботу. В воскресенье ему не доложили, а в понедельник он укатил в областной центр по служебным делам. Для меня это была отсрочка. Благодаря ей фельдшер, истинно русский интеллигент, сумел связаться кое с кем из находящихся в Подольске белоэмигрантов. А те – с каким-то полковником Русской освободительной армии.

– Которой командует бывший генерал-лейтенант Власов?

– Той самой.

– И даже Власов вмешался?

– К тому же подключились эмигранты из Берлина.

– Значит, в конечном итоге вам немыслимо повезло, поручик…

Розданов ответил не сразу, а когда все же заговорил, то голос его был едва слышимым:

– Какое-то время помолчим, господин капитан. Сюда приближаются эти провинциальные мерзавцы…