Текст книги "Плацдарм непокоренных"

28

Первая граната юлой подкатилась под передок танка, и от взрыва он резко подался на своей давно подбитой гусенице назад.

Вторая взорвалась от удара о башню. Пока что рвались противопехотные, и за толстой броней это еще было терпимо. Но Беркут понимал: очень скоро у фрицев отыщется и противотанковая. Или бутылка с зажигательной смесью.

– Коржневой, остаетесь здесь. Не подпускать их к танку. После каждого выстрела меняйте позицию. Через полтора часа вас сменят. Прислушивайтесь ко всему, что может крикнуть Ачба. Оставляю свой автомат и два запасных рожка. Патроны беречь. Вопросы?

– Так через полтора часа меня сменят, верно я понял?

Взрыв, в котором растворились его слова, глухим эхом прошелся по всем штольням, словно гул, порожденный мощным землетрясением.

«…Я еще четыре артиллерийских снаряда в щебенку врыл, – вспомнились капитану слова Мальчевского. – И патронов подсыпал. Для эффекта. Мы, в землю ушедшие, салютуем вам!».

Судя по всему, салют получился. А вот что касается эффекта… нужно выяснить. Впрочем, зря Мальчевский не занервничает.

– Сменят, Коржневой. Нас тут скоро всех сменят. Радистом ты уже побыл. Теперь побудь настоящим бойцом-окопником. Хотя бы часок, зато настоящим.

Через несколько минут Андрей уже стоял у завала, за которым засели Кремнев и его бойцы. Он был устроен у изгиба штольни, и с правого края его хорошо просматривалась горловина, за которой серел вход в открытый карьер.

– Орудие они еще не подтянули? – поинтересовался у лейтенанта, осторожно выглядывая через бойницу.

– Пока нет.

– Божественно! Решили начать с пулемета. Точнее, с переговоров. Пулемет и гранаты они пустят в ход, как аргумент устрашения. До взрыва не отвечать ни единым выстрелом, – приказал он бойцам. – Пусть часть из них сунется сюда, втянется в штольню.

– А потом рвануть, отрезав вошедших от выхода, – согласился Кремнев. – Ночью разберем завал и попробуем вырваться на поверхность. Может быть, еще и Ачбу спасем.

– Божественное решение.

– Русские, сдавайтесь! – прокричал кто-то из осаждавших. Но, очевидно, это была единственная фраза, которую он освоил настолько, что мог произносить почти без акцента. – Ми здаваль вас плен! Всем жизнь плен! Русские, сдавайтесь!

Ответа не последовало. Подземелья угрюмо молчали, и молчание это страшило германцев больше нежели пальба.

Покричав несколько минут, агитатор угомонился, зато в штольню полетели гранаты. Бойцы отпрянули под левую стену и спокойно переждали три взрыва, не причинившие им никакого вреда.

– Господин обер-лейтинант, они ушли в глубь этой проклятой норы, – громко доложил какой-то солдат своему командиру, предпочитавшему держаться подальше от входа.

– Проверить! Вы, четверо, живо! Дойти до завала. Может быть, там и в живых уже никого не осталось.

– Ты хорошо укрепил шнур? – спросил капитан Кремнева. – Взрывами его не повредило?

– Врубили в левую стенку, возле самого низа. Забросали камнями, присыпали щебнем.

– Сразу после взрыва – огонь из автоматов. И, пока не опомнились, в атаку, – предупредил Беркут солдат. – Не давайте немцам закрепляться в выработке и накапливаться в ней. Нужно отбить им охоту соваться сюда. Давай, лейтенант!

Взрывами этот день начался, взрывами он должен был и завершиться. В сознание капитана он так и врезался. Как один сплошной взрыв, в котором крушилось и рушилось все то хрупкое солдатское бытие, которое с таким трудом удалось наладить, командуя этим невесть как сформировавшимся гарнизоном. С утра немцы бросили на них два звена бомбардировщиков. Потом прошлось звено штурмовиков, очевидно, из тех, что предназначались для передовой. Не спеша, изматывающе, долбила артиллерия: сначала «степная», с пулеметным обстрелом вперемешку, потом «заречная», салютовавшая крупнокалиберными.

Трудно было даже предположить, что там наплели немецкие офицеры в своих штабах, но артиллерийский налет и та масса войск, которая поперла на него со всех сторон, приводили Беркута в изумление.

Конечно, было ясно, что немцы стремятся быстро и с наименьшими потерями ликвидировать опасный плацдарм. И все же он вполне понимал Мальчевского, который, взобравшись поутру на башню танка и осмотрев оттуда надвигавшуюся с четырех сторон рать, воскликнул: «Сволочи, одумайтесь! Нас же здесь на половину цыганского табора не наберется! Что ж вы, гарь орудийная, прете на нас, как японские самураи на Париж?!».

– В атаку! – скомандовал Беркут, как только грохот взрыва улегся, а предсмертные крики и стоны раненых слились с автоматным огнем осажденного гарнизона. – Выбить их к чертям собачим! За мной!

* * *

Ачба знал, что подходы к штольне заминированы, и ждал этого подрыва, потому что, как только фонтан щебня и осколков начал оседать, сразу же прошелся пулеметным огнем по уцелевшим немцам, панически бросившимся в сторону танка. Это тоже помогло отряду Беркута без потерь вырваться из штольни в карьер.

Разделившись на две группы, бойцы на какое-то время вновь овладели его склонами и завязали перестрелку с верхматовцами, засевшими между каменными гребнями по ту сторону танка. Самое время было для Ачбы – нырнуть в нижний люк и, под прикрытием своих, отползти к карьеру. Но он увлекся боем. Он слишком увлекся. Такое увлечение случается у каждого настоящего солдата, но ни одного из них оно еще не спасло и не оправдало.

Капитан видел, как, выпустив еще несколько очередей, Ачба открыл верхний люк, метнул туда, в сторону хутора, гранату, наверное, единственную, которая была у него, и тоже включился в перестрелку.

– Прыгай! Отходи! – орал капитан, во всю мощь своей глотки.

– Прыгай, тебе говорят! – поддержал его Кремнев. И абхазец действительно неуклюже перевалился через люк, скатился по броне, однако залечь не успел. Пули немецкого автоматчика настигли его, как только он ступил на землю.

– Но я же говорил ему!.. Я же напоминал о нижнем люке! – разбивал кулак об острие гребня Беркут. – Он должен был расслышать то, что я кричал!

– Так, может, люк этот заклинило? – предположил лейтенант, которого смерть «танкиста» поразила не меньше, чем Беркута. – Или просто… очень хотелось помочь нам.

– Не мог же он рассчитывать, что мы вырвемся и начнем гнать немцев с плато. Нас тут всего восемь человек.

– Уже тринадцать, – улегся между Беркутом и лейтенантом невесть откуда появившийся Мальчевский. – Моя «дивизия» завалила камнями половину штольни и драпанула.

– Молодцы, ребята. Сейчас вы здесь очень нужны.

– Молодцы-то молодцы… Но мне показалось, что здесь опять кто-то не ко времени голову сложил?

– Ачба, – ответил лейтенант. Хотя обычно на вопросы и подковырки Мальчевского старался не реагировать. Терпеть не мог этого балагура, и не понимал, почему капитан все время потакает ему.

– Гяуры цареградские! – покачал головой сержант. – Такого джигита из-за стола прогнали. Не я у них тамадой был, я бы им… – И, внезапно подхватившись, в упор расстрелял медленно приподнимавшегося немца, из тех, что были настигнуты осколками на зависавшем над штольней козырьке. – Лег – так лежи, крамола церковная! Его, видите ли, тоже любопытство разобрало.

– Помолчали бы вы, сержант. – поморщился Кремнев. – И без ваших словес тошно.

– Без меня будет еще тошнее, – совершенно серьезно заверил его Мальчевский. – Не видать мне Бердичева…

То ли немцы растерялись, оставшись без офицеров, то ли просто какое-то время пребывали в состоянии шока, не зная, что предпринять после таких потерь, но минут пятнадцать на плато царила тишина. Даже там, у «маяка», где еще недавно потрескивали «шмайссеры», затихло настолько, что слышно было, как высоко в небе зловеще каркает, созывая собратьев на вечернюю пирушку, ворон-разведчик.

Воспользовавшись этим затишьем, бойцы гарнизона поспешно, стараясь не смотреть на растерзанные тела врагов, принялись собирать трофеи. Один из солдат даже заполз под козырек, передал оттуда стоявшему внизу солдату три гранаты с длинными деревянными ручками, а потом, подхватив ручной пулемет, почти не пригибаясь, перепрыгивая через тела и камни, сбежал вниз. Как ни странно, вслед ему не раздалось ни единого выстрела.

– Да к ним, наверно, высокое начальство приехало, – невозмутимо предположил Мальчевский, выхватывая из раструбов сапог лежащего рядом немца пару магазинов с патронами. – Они теперь к смотру-параду готовятся. Может, уйдем, чтобы не мешать?

– Если парад – так бы сразу и сказали, – поддержал его Беркут, когда в каменную площадку по ту сторону танка врезался первый снаряд. И стало ясно, почему немцы исчезли, их просто отвели, чтобы развязать руки артиллеристам. – Всем отойти в штольню! Завалить вход камнями! Пусть немцы разбирают завал под нашим огнем!

– Так ведь замуруют они нас, капитан, – проговорил Мальчевский, увлеченно, с наслаждением осматривая доставшийся ему офицерский кинжал с черной резной рукояткой.

– Им это не впервой, – невозмутимо согласился Андрей. – Опыт у них в этом деле имеется. Причем погибельный. Тем не менее всем вернуться в катакомбы.

– Ладно, посидим, посмотрим… – пожал плечами младший сержант.

– Слушайте меня внимательно, – обратился к бойцам комендант, когда все вновь оказались под козырьком, у входа в катакомбную выработку. – Сами видите, что осталось нас очень мало. Действовать придется в условиях трудных и непривычных. Тем не менее мы должны выискивать любую возможность, чтобы наносить урон противнику.

– Что мы и делаем, – проворчал кто-то из бойцов. – Вот только получается, что все в урон себе.

– Используйте для этого, – продолжил капитан, – каждый пролом, лаз, щель. Если обнаружите щель, через которую можно выбраться наружу, из нее не стрелять. Не раскрывать врагу. Вдруг сможем использовать ее в момент наступления наших, чтобы снова создать плацдарм. Или в крайнем случае – чтобы уйти, когда все средства борьбы и силы наши иссякнут. Звонарь!

– Уже выполняю.

– Вам особое задание. Нужно разведать часть подземелья, примыкающую к плавням. Помните, Калина Войтич показывала ходы, точнее, лазы, по которым, как она утверждала, можно добраться от плавней до центральной штольни?

– Вот пусть бы и вела.

– В деревне она сейчас, Звонарь ты святого Митрофана! – грубо напомнил ему Мальчевский.

Он терпеть не мог, когда в его присутствии кто-либо упоминал о Лагерной Тифозе. Но при этом помнил, что ушла она с плато главным образом из-за того, что не сошлась характером с ним. Это был его грех. Из-за него гарнизон потерял хладнокровного, храброго снайпера, медсестру, просто красивую девку. А теперь вот, оказывается, еще и единственного проводника.

Правда, он имел право успокаивать себя тем, что часть вины ложится на Клавдию Виленовну. Но с присутствием учительницы в последние дни она вроде бы смирилась, а вот с его присутствием – нет.

– Ваша задача, – продолжал тем временем Беркут наставлять Звонаря, – обнаружить эти ходы. Один из пяти трофейных фонариков – ваш.

– Что бы вы тут делали без Звонаря? – проворчал боец вместо привычного «Есть!».

– Сколько у вас керосинок, лейтенант? – не обратил на это внимания Андрей.

– Семь. С той, что в лазарете. Собрали со всего хутора. Деду Брыле спасибо: канистрочку керосина подарил. Водой тоже запаслись. Да и с родничка-капельницы понемножку капает. Минут за двадцать кружка воды набирается.

– Божествен-но, – подытожил капитан, удивляя бойцов своим радужным настроением. – И запомните, что о такой крепости, как наша, непробиваемой, теплой и уютной, где-то там, в промозглых, залитых водой окопах, можно только мечтать.

29

После третьего штурма баррикады, которую обороняла группа лейтенанта Кремнева, немцы отказались от дальнейших попыток прорваться с ходу и начали «выкуривать» красноармейцев, непрерывно бросая гранаты и толовые шашки, стреляя даже из ракетниц. Поспешившие на помощь группе Беркут и Мальчевский тоже успели наглотаться дыма и гари, поэтому одетые с небольшим опозданием противогазы головы их от чадной боли уже не спасали.

– Оставить здесь двоих бойцов в противогазах, – распорядился капитан, понимая, что немцы избрали, в общем-то, верную тактику. Еще полчаса такой химической обработки, и защитники баррикады просто очумеют. К тому же очень опасно рикошетили осколки гранат. – Еще одного – за изгибом штольни. Остальным отойти за второй завал. Но как только немцы решатся на атаку, немедленно идти на помощь. К ночи все отступим на второй рубеж. Пусть фрицы дышат всем этим вместе с нами.

– Есть, – устало бросил Кремнев. Беркут не заметил, чтобы в последние несколько суток лейтенант спал, и сейчас ему казалось, что тот находится на последней стадии изнеможения. – Этих двоих будем менять каждый час.

– А ты постарайся вздремнуть за баррикадой, в какой-нибудь нише, – посоветовал ему капитан. – Иначе долго не продержишься.

– Пробовал. Почему-то не получается. Видно, уже потом отосплюсь. Там сон будет долгий.

– Только без глупостей. Нам еще своих встречать нужно. На рассвете они будут у реки.

– Что, действительно? Сообщили по рации? – оживился Кремнев.

Беркут хотел подтвердить, тем более что радист действительно колдовал у передатчика. Однако не решился. Уж эта ложь явно была бы не «во спасение».

– Просто уверен, что подойдут, – посчитал за лучшее разочаровать разведчика. – Судя по всему, должны.

– Дай-то бог. Это было бы, как по Святому Писанию, – вздохнул кто-то из присутствовавших при этом разговоре бойцов.

– Товарищ капитан! Товарищ капитан! Вас к телефону, – послышался приглушенный подземельем голос Ищука. – Старшина Кобзач просит! Плохо им там! Совсем плохо!

– Если старшина еще в состоянии просить меня к телефону, это уже хорошо, – мрачно заметил Беркут. Он дважды пытался дозваниваться до «маяка», но к аппарату никто не подходил. Появилось опасение, что там попросту некому подойти. – Ищук, остаешься в распоряжении лейтенанта. Извини, разведка, это мой последний резерв. Все равно, что резерв Главнокомандующего. Продержись до десяти вечера. И отходи. Думаю, к полуночи они угомонятся.

– Продержимся. Что еще остается делать?

– Ты, Мальчевский, метнись к завалам напротив северного входа. Как бы немцы не просочились через него. Только осторожно. Услышу стрельбу – приду на помощь.

– Они таки могут пролезть, крамольники старозаветные. Но я их попридержу.

У развилки, возле съехавшей с рельс вагонетки, они расстались, однако, забыв на какое-то время об ожидающем Кобзаче, Беркут все смотрел и смотрел вслед удаляющемуся лучу фонарика.

«Хотя бы немцы не просочились! – мысленно заклинал он. – Хотя бы обошлось!». Он-то понимал, как просто скосить в этой штольне человека, стреляя на свет фонарика.

– Слушаю, старшина, – как можно увереннее произнес капитан, поднимая трубку. – Что там у вас? Говорят, что держитесь вы геройски.

– Вроде бы дали передохнуть. А так… выкуривают нас, капитан, – Беркут слышал, как тяжело он дышит. Андрей мог бы сказать старшине, что их тоже «выкуривают», однако понимал, что Кобзачу от этого не легче.

– А что им еще остается делать? Только чадить. Хлопцы твои целы?

– Двое долбят стену. В твою штольню пробиваются. По той щели, по которой кабель протянут. Если не пробьемся, погибнем.

– Скажи спасибо старику Брыле, что хоть показал нам это местечко. Сейчас приставлю двоих своих орлов. Пойдут навстречу твоим.

– Старший сержант Акудинов говаривал, что вроде бы он из шахтеров. Так ты его. Может, хоть посоветует что.

– Понял. Не паникуй. У баррикады стоять только в противогазах.

– Он тут у нас один на всех.

– Впредь будете знать, как военное имущество растранжиривать, – шутя отчитал его капитан. – А вообще я тебе должен сказать, что немцы нас отсюда и через месяц не выковыряют. Вон, повар говорит – мешок крупы остался. И штук семьдесят консервов. Ты свои припасы тоже прихвати. Все.

Беркут решительно положил трубку и помассажировал виски. Поспать бы. Он тоже становился похожим на лунатика.

– Радист, быстро к лейтенанту. Кудинова сюда. Будете вдвоем пробиваться навстречу старшине Кобзачу. Нужно спасать ребят. Рацию на прием. Я подежурю.

– Лучше включите через полчаса. Надо беречь батареи.

– Понял, радист. Справлюсь.

Однако не успел он присесть на принесенный кем-то из хутора самодельный стул – трон радиста, как в той стороне, куда ушел Мальчевский, раздались автоматные очереди, и один за другим последовали взрывы гранат. Растыкав в карманы ватника лимонки – боезапас Коржнякова, Беркут бросился на помощь сержанту.

Оступаясь на присыпанных гравием рельсах, путаясь в обрывках троса, он продвигался, стараясь держаться поближе к стенке, ориентируясь при этом по едва приметным струйкам дневного света, которые туманно высвечивали изгиб штольни. Едва успев пригнуться, чтобы не попасть под рой пуль, он переметнулся к противоположной стене и окликнул Мальчевского.

– Здесь я, капитан! – хрипло отозвался Сергей. – Прогрызлись, мыши кладбищенские! Гранаты у вас есть?

– Есть! – ответил Андрей, уже оказавшись под защитой завала. – Много их там?

– С десяток было. Трое вон отбрыкались. Остальные где-то за изгибом, в боковую выработку нырнули. Две гранаты пульнули, ящеры мариупольские. Хорошо, хоть не сумели перебросить их через завал.

Едва он успел произнести это, как о гребень баррикады, как раз в той части, где, пригнувшись, стоял Беркут, ударилась третья граната. Срикошетив о потолок, осколки веером легли в метре от капитана, а Мальчевский прорычал от боли.

– Ранен?!

– Кажется, да. Боль в предплечье.

– Потерпи, потом перевяжу.

– Воюй, капитан, пока что терпимо. Осколок только ватник прожег, однако до телес не дотянулся, мимо прошел.

30

На ощупь вскарабкавшись на завал, Беркут всмотрелся в едва освещаемый отблесками дневного света квадрат штольни, по черной метке на серой стене определил, где начинается выработка, и слева направо, как бы из-за плеча, за изгиб, метнул в нее лимонку. При этом четко различил, что взрывов последовало два: очевидно, в руке одного из засевших там немцев взорвалась граната, приготовленная им для броска.

– Выходитеl Сдавайтесь! – по-немецки крикнул капитан, когда взрыв и последовавшие за ними вопли затихли. – Считаю до пяти! Если не выйдете, швыряю еще одну гранату!

– Не надо гранату, – жалобным, почти детским голоском отозвался наконец кто-то. – Я ранен в руку! Не стреляйте! Сдаюсь!

– Ты один?! – спросил Беркут по-немецки.

– Двое нас тут!

– Второй тоже ранен? – спросил капитанн.

– Нет!

– Фонарик у вас есть?

– Есть!

– Соберите оружие и боеприпасы и принесите их сюда. После этого можете уходить к своим. Слово офицера.

Минуты две прошло в томительном ожидании.

– Как вы попали сюда? – спросил Беркут, когда тот, нераненый, оказавшийся ефрейтором, подсвечивая себе фонариком, забросил на невысокую баррикаду целую вязку автоматов.

– Там есть щель. Недалеко от взорванного входа. Мы не виноваты, господин офицер. Видит Бог, нам приказали.

– Помилуйте нас, – все тем же жалостливым голоском взмолился раненый, положив на камни принесенные в одной руке два магазина к «шмайссеру».

Вид у этого вояки действительно был мальчишеский. И шинель какая-то кавалерийская, почти до пола.

– Стой здесь, – приказал ему капитан. – Пусть носит ефрейтор. Потом он тебя перевяжет.

– Там еще остался пулемет.

– Услужливый же ты, как евнух царя персидского, – проворчал Мальчевский, превозмогая боль в руке. Беркут даже не заметил, как сержант оказался по ту сторону завала. – Иди, показывай свой пулемет, может, он и торга конокрадного не стоит.

Сергей пошел вместе с ефрейтором, и вскоре вернулся с ручным пулеметом и двумя найденными у убитого гранатами.

– Сами-то все выложили, фрицы потсдамские? – только теперь вдруг засомневался он, и, присвечивая себе отобранным у ефрейтора фонариком, обыскал сначала его, а затем – раненого.

– Теперь топайте, показывайте, через какую нору пролезли, коросты окопные, – прикрикнул на них, убедившись, что, кроме зажигалок и сигарет, которые тотчас же конфисковал, в карманах у немцев ничего больше не обнаружилось.

– Точно ведите, показывайте выход, – согласился с идеей Мальчевского капитан, переводя ее на немецкий.

Молча повиновавшись, немцы привели их к развилке. В конце одной штольни был тот, взорванный, ход, в конце другой, как утверждал ефрейтор, находился лаз, по которому они пробрались в подземелье. Как только достигли его, услышали приглушенные голоса.

– Пикните хоть слово лишнее – смерть, – предупредил Беркут пленных.

– Мы ведь хотим жить, – проворчал ефрейтор.

– Эй, кто там?! – громко крикнул капитан тем, что топтались где-то за поворотом.

– Это я, фельдфебель Франце. Со мной шестеро. Нас послали на помощь! Что, русские ушли отсюда?

– Они далеко, за завалом. Мы забросали их гранатами.

– Это правда, их нет! – подтвердил ефрейтор, получив от капитана подбадривающий толчок автоматного ствола. – Мы возвращаемся!

– Это ты, Гартман?! – опознал его по голосу кто-то из группы фельдфебеля. – Железный крест тебе обеспечен!

– Нет-нет! – вдруг заорал раненый, и, отбив здоровой рукой автомат Беркута, бросился туда, где за поворотом вспыхнуло сразу несколько лучей фонариков. – Не верьте ему, здесь русские! Полно русских!

Андрей так и не понял, рванулся ли вслед за Гартманом второй немец, или нет, но судьба его солдатская была решена. Скосив ефрейтора короткой очередью, он, тотчас же выхватил гранату и, выдернув чеку, метнул ее за угол штольни, вслед убегающему раненому. Тем временем сержант метнулся к изгибу и, пока Беркут возился со второй гранатой, уже лежа, успел выпустить первую очередь из пулемета.

Проскочив серый квадрат прохода, Андрей ударил автоматной очередью по немцам и сумел заметить, как один из них бросился назад, к четко обозначенному дневным светом пролому.

– Не стреляй! – успел крикнуть Мальчевскому и, забыв об опасности, которая могла подстерегать его среди корчащихся, умирающих врагов, бросился вслед за убегающим.

Он захватил немца за ремень уже тогда, когда половина туловища его оказалась в длинном лазе. Немец вскрикнул от страха, рванулся, но Андрей задержал его, вытащил назад и изо всей силы саданул кулаком в висок.

– Отвечай, – приподнял его, как только вермахтовец чуть-чуть пришел в себя. – Русские наступают? Они вышли к берегу реки?

– Что, русские?.. – пробормотал тот, испуганно мотая головой. Он, по всей вероятности, не мог понять, почему русский офицер спрашивает о наступлении русских, а не немцев.

Кто-то из раненых вермахтовцев, очевидно, пытался приподняться, однако короткой пулеметной очередью Мальчевский вновь уложил его наземь. Мысленно поблагодарив его, Беркут с опаской заглянул в небольшой, но длинный, метра три, лаз и продолжил допрос.

– Так они наступают, или нет?

– Пока нет, – едва пролепетал тот, но все же потянулся рукой к выглядывавшему из лаза автомату. Беркут ударил его ребром ладони по голове, и немец, охнув от неожиданно пронизавшей его боли, вновь осел, прислонившись спиной к стене.

– Много вас там, у входа?

– Сейчас никого. Остальные ищут другие проломы. Нам приказано просачиваться в подземелье и вступать в бой с вами. Сказали, что вас человек двадцать – не больше.

«Если бы двадцать! – с грустью подумал капитан. – Если бы…»

– А сколько всего на плато: батальон, два?

– Не знаю. Клянусь всеми святыми, не знаю. Тут из разных частей. Кроме нашей роты сюда пригнали две роты охранного батальона. Среди «охранников» есть и русские…

– Полицаи?

– Да нет, эти у нас служат, в вермахте. Пощадите, господин офицер. Надеюсь, вы тоже немец? Пощадите.

– Щадят только немцы? – улыбнулся своей жестокой улыбкой Беркут. Впрочем, пленный вряд ли смог разглядеть ее. – Значит, русские служат в охранном батальоне, так я понял?

– Истинно так. И еще пригнали отряд полицаев. Они остались в конце этого проклятого каменного поля. Да оно уже все оцеплено, но, говорят, вот-вот должны подбросить еще и роту эсэсовцев.

– Вот как? Слишком много внимания. Но, кроме всего этого, я слышал лязг гусениц. Появились танки?

– Три легких танка и три самоходки. Чтобы не дать высадиться здесь русским. Стало известно, что косу вы удерживали, как плацдарм, чтобы облегчить наступление своих войск.

«Ну, уж это вы могли бы понять намного раньше, – великодушно пожурил штабистов противника Беркут. – Нашли стратегическую тайну!».

– Кто руководит всей этой операцией против нас?

– Теперь уже какой-то чин из СД. Эсэсовец. Вроде и ранг небольшой, но приказывает даже нашим пехотным полковникам.

– Почему из СД? – почти машинально поинтересовался Беркут, не рассчитывая, что этот обер-ефрейтор, – насколько он смог разглядеть его знаки различия, – даст ему вразумительный совет.

– Когда нас посылали сюда, то уведомили, что русскими руководит опытный диверсант, которого давно пытаются схватить СД и армейская контрразведка. Он переодевается в форму немецкого офицера… – и вдруг обер-ефрейтор умолк. Теперь он сам уже испуганно приподнялся, неотрывно глядя на Беркута.

Капитан понял, что тот хотел сказать: «…И хорошо владеет немецким», и что он только теперь сообразил, в чьих руках находится.

– Говори-говори, что ты умолк?

– Пощадите, господин Беркут… – вдруг вновь взмолился пленный.

– «Беркут»?! От кого ваше командование узнало, что комендантом этого гарнизона является Беркут? – резко спросил капитан.

– Кажется, от перебежчика. Появился какой-то перебежчик. Об этом тоже говорили между собой офицеры. Как и о чине СД.

«Неужели ефрейтор Арзамасцев? – резануло по сердцу Беркута. – Услужил-таки последней земной услугой. Трусость в самой основе своей подлая. И мстит за себя подло. Даже после гибели!».

– Постарайся уточнить: это был перебежчик, или кто-то из пленных, которого схватили ваши? Вспомни, вспомни, обер-ефрейтор.

– Кажется, они все же говорили о перебежчике. О дезертире. Но об этом вам лучше спросить у нашего лейтенанта.

– Это ж у какого, который остался в штольне? – приблизился к пленному Мальчевский, сумевший понять последнюю фразу немца. – Так тот уже свое отговорил и послал к тебе, обер-фюрер, двоюродный тесть герцога Амстердамского.

– Брось, сержант.

– Я-я, «брось, сержант»! – почти без акцента скопировал русские слова обер-ефрейтор.

– В клетку посажу, попугай неаполитанский, – пригрозил Мальчевский.

– И последний вопрос, обер-ефрейтор. Как фамилия того чина из СД?

– Не знаю. Клянусь богом. Об этом лучше спросите…

– У лейтенанта? Шутник ты, обер-ефрейтор. Ну хоть чин, чин его! Возможно, гауптштурмфюрер?

– Возможно.

– Гауптштурмфюрер Штубер?

– Видит бог, этого я не знаю.

– Может, мы его отпустим? – вмешался Мальчевский. – Пусть пойдет расспросит у своего лейтенанта, а мы подождем, торопиться-то нам особо некуда. Кстати, узнали мы от него все равно не больше, чем от ведьмы Сивиллы на святом суде инквизиции.

– Фантазия у тебя… Собери гранаты и магазины. Да, было бы хорошо, если бы уцелел хотя бы один фонарик. А ты, обер-ефрейтор, – перешел на немецкий, – действительно свободен. Коль уж оказался в плену, да к тому же ответил на вопросы, убивать не стану. Уползай.

– Но вы не станете стрелять в меня?..

– Не хватало еще, чтобы я расстреливал твою задницу.

– Вы благородный человек.

– Лучше передай своим, чтобы впредь они сюда не совались. Весь этот храм заминирован.

– Так и передам.

– Только попробуй не передать, выкидыш рейхс-горилы, – пригрозил ему Мальчевский. – И «шмайссер» твой пока что у нас останется, как в ломбарде. Так что ты уж извини.

* * *

Пока немец, дрожа от страха, кряхтя и бормоча слова молитвы, протискивал свое располневшее тело через пролом, словно через чрево удава, Мальчевский сумел отыскать три уцелевших гранаты и два фонарика. Магазины с патронами он сразу же бросал в вещмешок, который как раз для сбора трофеев и предназначался.

– Ну что, фриц, дополз? – подошел младший сержант к лисьему лазу.

– Доползает, – молвил Беркут.

– Не торопится, утопленник иорданский, – осуждающе признал Сергей. А как только обер-ефрейтор на четвереньках добрался до лощины перед проломом и попытался подняться, срезал его автоматной очередью.

– Ты что?! – ошеломленно отшвырнул капитан Мальчевского от пролома. Но уже было поздно. Немец упал, навалившись грудью на отверстие пролома, словно пытался закрыть ею амбразуру дота. – Я же отпустил его! – задохнулся Беркут от возмущения. – Он пленный, и я…

– Пардон, по ту сторону он уже не пленный, а вполне полноценный враг, – впервые за все время, которое знал его Беркут, резко возразил Мальчевский.

– Это уж мне решать.

– А мне казалось, что на войне все решает пуля. Через пять минут этот Ганс подобрал бы автомат ближайшего убитого фрица и вновь явился бы по мою душу. Или, может, он поклялся на Библии, что впредь не возьмет в руки оружие и дезертирует из вермахта?

– Прекрати, Мальчевский, – решительно покачал головой Беркут, морщась так, словно страдал от сильной зубной боли.

– Вот видите, и вы уже раскаиваетесь, – по-своему истолковал эту его реакцию младший сержант. – А если фриц не поклялся, тогда определите его в лагерь военнопленных, товарищ капитан. И уж там младсерж Мальчевский его не тронет.

Комендант понимал, что, исходя из солдатского понимания войны, Мальчевский прав, тем не менее его возмущало, что младсерж позволил себе так грубо воспротивиться его решению.

– Все равно вы не имели права делать этого, – произнес Беркут, поиграв желваками. – Я дал слово офицера.

– И сдержали, – ответил сержант, на всякий случай отходя подальше от разъяренного коменданта. – Но и я свое, солдатское, тоже сдержал. Это вам и военный трибунал подтвердит.

– При чем здесь трибунал, Мальчевский, при чем трибунал?! – упавшим голосом проговорил Беркут. – Война тоже должна иметь свои законы и правила приличия, что ли. Какими бы дикими они не казались тем, кто рассматривает ее лишь как сплошное смертоубийство, – объяснил он, доставая из-за ремня немецкую гранату с длинной деревянной ручкой. – Ведь договорились же страны не применять во время военных действий газы. И не применяют. Точно так же существует договоренность не убивать санитаров, не убивать пленных, не открывать огонь по журналистам… Конечно, нарушения бывают, но в общем…

– Да не убивайтесь вы так, товарищ капитан, по какому-то там невпопад убитому фрицу, – попытался успокоить его Мальчевский. – Их еще вон сколько вокруг! С этим не повезло – другого помилуем.

– Не в этом дело, младший сержант. Просто никто из подчиненных не имеет права нарушать распоряжение командира. Таково требование армейского устава.

– Так и война ведь еще не закончилась, а значит, у младсержа Мальчевского еще есть время исправиться.

Беркут сокрушенно покачал головой: в то, что существует сила, способная исправить Мальчевского, он уже не верил.

– Зажги фонарь. Придется нам делать немцам лунное затмение. А сам убегай.