Текст книги "Плацдарм непокоренных"

36

– Эй, Розданов! – прислушивался Андрей к тому, что происходило на поверхности. – Какого черта уселся здесь?!

– Тут небольшая щель. Почудилось, будто кто-то там двигается.

– Так почудилось, или там действительно кто-то есть?

– А черт его знает! Может, партизаны, а может, духи подземные бродят.

Подошли двое. Остановились у самой щели. Капитан сумел заметить, как один из них снял с плеча карабин и успел отпрянуть в сторону.

Пуля ударила в каменную стену между ним и Хомутовым, срикошетила в свод и, вновь срикошетив, прошла в миллиметре от его щеки. Полицай выстрелил еще дважды, но капитан уже успел переметнуться на ту сторону, где прятались Хомутов и присоединившийся к ним боец.

– Нужно уходить отсюда, – прошептал кто-то из этих двоих, дернув его за полу шинели. – Наши уже в пещере.

– Кто тут?

– Я, кто же еще?

– Ты, Калина?! – шепотом удивился капитан, чуть помолчав. Он не мог понять, действительно ли рядом оказалась девушка, или это ему только почудился голос Калины. – Откуда ты взялась?

– Все оттуда же, вслед за вами приползла.

– Пойдемте отсюда. Здесь нас перестреляют.

– Мальчевский сказал, что вроде бы ты в село ушла, чтобы там дождаться наших войск.

– Так оно и было.

– Зачем же вернулась? Ведь на том берегу уже наверняка наши.

– Просто, взяла и вернулась. А то получается, что вы здесь, а я – там, неудобно как-то.

– Вот и оставалась бы там.

– Так ведь по тебе соскучилась, – грубовато отшутилась Калина, – по красавцу трефовому о погонах офицерских.

– Ладно, вернулась – так вернулась. Уводи отсюда Хомутова. Уводи его, уводи; если ты ползла вслед за нами, то все слышала!

– Было что слушать. Стыдоба одна! Солдат, называется.

– Находите лаз и пробирайтесь к своим. Я – чуть позже.

– Никакого черта там нет! – опять донеслось сверху. – А если и есть – поди достреляйся до него. Щели тут на каждом шагу. Пойдем отсюда, вон, взводный развел костер…

– Правильно, господа, идите грейтесь, – посоветовал Розданов. – Я еще немного постерегу.

– Опять постережешь? Отличиться хочешь, пор-ручик? В офицеры опять рвешься, в офицеры? Ну-ну… Вот она, белая кость, недострелянная! Небось солдатский ворот шею трет? Дружок в окопах да солдатских блиндажах не тот пошел?

– Я сказал: «постерегу». Почудилось мне, – Беркут заметил, что в этот раз поручик не вскипел, как обычно, и даже не употребил свое привычное: «провинциальные мерзавцы». Он вел себя тихо, почти смиренно, – лишь бы эти двое поскорее убрались.

– Давай-давай, стереги. Может, самого этого ихнего капитана подстережешь. Сразу к «Железному кресту» представят.

– …Осиновой степени, – хохотнул другой, до сих пор молчавший. – С могильным венком.

– Провинциальные мерзавцы, – процедил им вслед Розданов. – Когда они успели наплодиться на этой земле, вы не знаете, лейтенант?

– Трудный вопрос, – вплотную приблизился к щели Андрей.

– Ах, да, извините, капитан… Все забываю, что произвели.

– Не имеет значения.

– Вы не правы, имеет, – убежденно возразил Розданов. – Для офицера чин – дело святое. Эх, была бы это наша, настоящая, русская армия! Поперли бы мы сейчас этих германцев вместе со всеми их союзниками, полицией и власовцами.

– Вот именно, и власовцами, – иронично добавил Беркут. – Спасибо, что не забыли уточнить. Кстати, не могли бы вы сообщить мне: на том берегу уже наши?

– На том – да, ваши. В некоторых местах уже зацепились. Однако деревня напротив косы еще в руках немцев. Окопы там в три ряда, каждый дом – огневая точка.

– А здесь? Здесь что происходит? Какому войску противостоим?

– Это уже допрос, лейтенант, пардон, капитан.

– Если считаете это военной тайной, – можете не отвечать. И тем не менее, будьте так любезны, сообщите: на косе мои бойцы еще держатся? Это ведь не германская военная тайна.

– Блокировали их. Выход забрасывают камнями.

– Понятно.

– Вас этим не удивишь. Вы, говорят, специалист по подземной войне. Слышал, немцы-офицеры между собой переговаривались. Говорят, вас для того и перебросили сюда, чтобы организовать сопротивление подземного гарнизона.

– Настолько хорошо знают мое прошлое? Не от вас ли?

– Увы, лично от вас.

– Что-то я вас не пойму.

– Что тут понимать? Взяли языка. – Арзамасцева, понял Беркут. – От него узнали фамилию, кличку. Сверили по гестаповским архивам и полицейскому досье… Вам ли объяснять, как это обычно делается? Дать покурить?

– Не курю. Но пару сигарет можете бросить.

– Вот пачка…

Громов поймал пачку немецких сигарет, спрятал в карман и вполголоса спросил:

– Хомутов, ты еще здесь?

– Уходим мы, – ответила вместо него Калина. – Идешь с нами, или будешь сдаваться своему дружку-беляку?

– Это мы как-нибудь решим без тебя, на досуге, – жестко парировал капитан.

– Как знаешь, господин штабс-капитан.

Беркут молча проследил за тем, как Хомутов и девушка взбираются на полку.

– Знаешь, – отвлек его Розданов, – сюда из службы безопасности одного прислали. Специально ради тебя. Он-то про тебя все знает, от Штубера, очевидно.

– То есть это не сам Штубер?

– Много чести. Хотя, говорят, будто этот парашютист «работал» с самим Скорцени. Вроде как ученик. Слышали о таком – по имени Скорцени?

– Еще как приходилось. Однако сейчас меня больше интересует имя сотрудника СД, которого прислали сюда по мою душу.

Розданов молчал, и капитан не мог понять: то ли он вспоминает фамилию, то ли не желает разглашать очередную военную тайну?

– Это, конечно, не имеет значения, как его там зовут… – попытался Беркут помочь ему выйти из щекотливой ситуации.

– Да не в этом дело… Вспомнить не мог, но теперь вспомнил: Гольвег. Оберштурмфюрер Гольвег – так его величают. Звание вроде небольшое, старший лейтенант, по-вашему. Но эсэсовец он маститый. Чувствуется выучка.

– Гольвег? – переспросил Андрей. – Тоже знакомая фамилия. Правда, тот Гольвег, которого я знаю, был всего-навсего шарфюрером. Не успел бы за такое время. Ну да черт с ним.

* * *

Несколько минут оба молчали. Артиллерийская дуэль на том берегу уже разгорелась вовсю. И, словно откликаясь на нее, вспыхнула нервная перестрелка в конце косы. Беркут даже почувствовал себя неуютно от сознания, что ребята сражаются, а он, как ни в чем не бывало, ведет эти странные беседы с бывшим поручиком-белогвардейцем.

– Что они там собираются предпринять против нас? – спросил он, словно забыв о том, что на подобные вопросы Розданов отвечать отказывается.

– Как обычно: блокируют, забросают камнями. Для солидности пристроят пару мин. Расчет простой: посидите денек-другой и сдадитесь. Слушайте, капитан, вас там еще много? Ах, да, пардон. Я к тому, что надо бы вам подумать о собственном спасении. Через эту щель вам, естественно, не пролезть. К тому же поблизости много этих провинциальных мерзавцев. Есть здесь где-нибудь нормальный выход?

– Есть, – ответил Беркут, немного поразмыслив.

– Но помочь я смогу только вам. Остальным, извините… Идет война.

– Мы не о том говорим, поручик. Я знаю, где есть вход в каменоломни. И готов показать его вам. Но лишь для того, чтобы вы смогли присоединиться к моему гарнизону.

– К вам?! Шутить изволите, господин капитан? Впрочем, помнится, даже там, в камере, вы не были лишены чувства юмора. Правда, как бы это сказать?..

– Не теряйте времени. Как раз сейчас, почти в безвыходном для нас положении, вы и должны перейти на сторону своих, русских. Возможно, высшая доблесть офицера в том и заключается, чтобы искупить свою вину именно в такой ситуации.

– А какая разница: вместе с фашистами бить коммунистов, или вместе с коммунистами бить фашистов? Думаете, для меня это должно иметь принципиальное значение? Я не знаю, какой информацией о своем строе и своем правительстве – Сталине, Берии, Ворошилове и прочих – вы обладаете… Но, по моим данным и моему разумению, схватились они – фашисты с коммунистами – совершенно напрасно.

– Это что, урок политического просвещения?

– Обычное размышление вслух. Ваш Сталин вполне стоит их Гитлера. И сибирские коммунистические концлагеря ничуть не страшнее гитлеровских. Вы никогда не задумывались над тем, что было бы, если бы два года назад Гитлер не напал на Россию? Как развивались бы дальше связи между этими двумя однородными строями и к чему бы привела эта их дружба? По-моему, тот, совместный парад гитлеровцев и сталинистов, который прошел в 1939 году в Бресте…

– Бросьте, поручик. Какая, к черту, дружба? Обычные политические маневры. Мы попытались уберечь Европу, да и весь мир, от мировой войны – только-то и всего.

– Чтобы самим тем временем уничтожить вдвое больше числом внутренних врагов своего режима, чем могло бы погибнуть при любой самой страшной войне?

Беркут недовольно покряхтел, но все же вынужден был признать:

– Что было – то было.

– Попомните мое слово, капитан, когда-нибудь история еще воздаст этим провинциальным мерзавцам от большой политики, погубившим и Россию, и Германию. Просто вы все еще пребываете в счастливом гимназическом неведении.

– Я пребываю в роли солдата, который честно выполняет свой долг. А вот, в какой роли пребываете вы? Все, у нас нет времени для дискуссий. Я – офицер. Вы поняли меня: офицер! Который, в отличие от вас, не нарушил присяги!

Розданов умолк. Поднялся, но уходить не спешил. В просвете трещины мелькали голенища его до блеска надраенных солдатских сапог, когда, неуклюже пританцовывая, поручик пытался согреться. Наблюдая за ним, капитан в то же время прислушивался к разгоревшейся на кончике косы стрельбе.

– Эй, русский, что это за папуасьи танцы?! – окликнул кто-то Розданова по-немецки. – Кого ты там караулишь?

– Приказано охранять эту щель, господин лейтенант!

– Что, еще один вход в каменоломню? Русские будто специально нарыли эти норы, чтобы превратить войну цивилизованных армий в крысиные потасовки.

«“Крысиные потасовки”, говоришь? – мысленно вклинился в их разговор Беркут, чуть отступая от щели и готовя к бою автомат. – Только бы не засорился ствол».

Лейтенант подошел к щели. В просвете возник рукав зеленовато-серой шинели.

– Так точно, господин лейтенант, специально. Именно одну из таких крысиных нор эти провинциальные мерзавцы заставили меня охранять.

– «Провинциальные мерзавцы»? Это вы о германском командире?

– Боже упаси. Мной командуют русские.

– В таком случае, не возражаю. Считаете, что кто-либо из русских способен пролезть в эту нору?

– В том-то и дело, что это невозможно. Но я выполняю приказ, господин лейтенант!

Розданов отступил, давая офицеру возможность получше рассмотреть странный объект охраны. Но как только немец чуть-чуть наклонился, Беркут, уже не полагаясь на автомат, выхватил из кобуры пистолет и дважды выстрелил в нависший над трещиной изгиб полураспахнутой шинели.

– Эй, капитан! Ты что, озверел?! – испуганно заорал Розданов.

– Просто, идет война, поручик. Не бойтесь, в вас стрелять не буду! Оттащите тело офицера, столкните сюда его пистолет и запасные обоймы и уходите.

Несколько минут поручик выжидал, не полагаясь на заверения Беркута, но потом все же решился. Бормоча проклятия, он сделал все, о чем просил капитан, и вновь отошел в сторонку, чтобы Андрей не мог видеть его.

– Поручик, вы все еще здесь?!

– Прикажете позвать следующего офицера? Изволите перестрелять с моей помощью весь офицерский корпус вермахта?

– А что, божественная мысль! Как в тире. Немцы еще не заинтересовались тем, что здесь произошло?

– Чуть позже конечно же заинтересуются. Но пока что вокруг стрельба…

– Я всего лишь сделал то, что обязаны были сделать вы.

– Странноватая услуга.

– Так что, спускаетесь сюда, поручик? Поняв при этом, что настоящие русские – здесь.

– Но и здесь тоже. И вообще хватит с меня самоубийств. Мне вдруг захотелось пережить эту войну. Кстати, где тот, нормальный, вход в вашу нору, о которой вы говорили?

– Приведете туда немцев?

– Вы – провинциальный мерзавец, капитан.

– Оч-чень убедительно. Один-единственный аргумент на все случаи жизни. Пройдите метров двести в сторону плавней. Где-то там, на склоне, почти в зарослях камыша, должна стоять сосенка с раздвоенным стволом. По крайней мере так мне объяснили. Посмотрите, нет ли поблизости кого-нибудь из немцев или полицаев. Если есть, попытайтесь сменить их, скажите, что вам приказано патрулировать в этом районе, или что-то в этом роде.

– Чтобы помочь всем вам бежать? – иронично уточнил поручик.

– В крайнем случае у нас появится возможность еще минут десять – пятнадцать пообщаться.

– Разве что пообщаться.

– Тем более что вам нет смысла оставаться возле убитого немецкого лейтенанта. Неминуемо заподозрят, что убили именно вы. К тому же встанет вопрос, куда девалось его личное оружие.

– А вот с этим трудно не согласится: действительно заподозрят, – согласился Розданов после некоторого колебания. – И ничего потом не докажешь.

37

Откуда-то справа, из длинного извилистого разлома исходил тусклый свет. Всматриваясь в него, трудно было определить, что там наверху: утро или вечер, светит ли солнце, или идет снег. Но все же он притягивал Беркута, убеждая, что когда-то это жуткое подземелье все же кончится и что где-то там, за пределами разлома, взору человеческому открывается обычное зимнее небо.

Проползая под полоской света, капитан уже хотел было свернуть влево, за поворот катакомбы, за которым угадывалось шуршание кого-то ползущего впереди, но неожиданно его окликнули.

– Сюда, капитан, сюда! – услышал он, принимая чуть правее того хода, по которому ушли остальные бойцы. – Здесь полка, а за ней – выработка.

– Ты, Калина?

– Кто еще может дожидаться тебя в этом каменном аду? Заползай, здесь – как на печи.

– Нет времени, нужно торопиться.

– При-стре-лю.

– Ползу-ползу, – рассмеялся Андрей. – Вот что мне нравится в тебе, так это то, что объясняешь ты свои желания всегда очень доходчиво. К тому же одним, каждому понятным, словом. Кстати, ты действительно была вчера в деревне? – спросил Андрей, остановившись так, чтобы упереться локтями на порожек, рядом с высокой полкой, уже «обжитою» Калиной.

– У деда Любчича погостила, помнишь, у того, объездчика. Визит, правда, не состоялся, тем не менее…

– Но зачем же так рисковать, тебя ведь могли схватить. В селе полно немцев.

– Не так уж и полно, теперь их всех в поле погнали, за три километра от села, в окопы.

– Так что, в селе действительно нет немцев?

– Прежде чем податься к Любчичу, я заглянула к знакомой старушке, бывшей учительнице, и узнала, что теперь в селе осталось два десятка полицаев, которых из райцентра пригнали, какой-то немецкий штаб и два пулеметных заслона со стороны реки. Один из них напротив нашего маяка, то есть напротив косы, а другой туда, ближе к переправе. Немцы теперь считают, что село у них в тылу, а с ганизоном Каменоречья покончено.

– Но случилось так, что меня все равно схватили, двое подвыпивших патрульных полицаев. Пока разбирались, местная или неместная, мы с ними к усадьбе Любчича и подошли, со стороны сада. Они не из этого села, а потому поверили, видишь ли, что имеют дело с его племянницей, которая еще недавно лаборанткой в районной больнице работала. Там, на сеновале, что в конце огорода, оба в Бозе и почили. Первого сняла ножом, второго, под разгоревшуюся где-то за селом стрельбу, – из пистолетика.

– Не повезло, значит, полицаям, – иронично констатировал Беркут.

– Потому и не повезло. Так духом бабьим моим увлеклись, что даже обыскать поленились, боровы некастрированные. В дом я уже не входила, поскольку в нем несколько немецких офицеров квартировало. Да полицаям и не хотелось в дом, им вдруг ласки захотелось. Причем один из них, тот, что первым со мной на сене улегся, старший патруля, вдруг женихаться начал, и даже похвастался, что у него торбочка с золотишком имеется. Говорил, что он его в убитого офицера-эсэсовца случайно обнаружил, когда в похоронной команде состоял. С таким богатством – ублажал меня полицай – после войны где угодно по-людски зажить можно.

– А что, и в самом деле можно, если, понятное дело, повезет. Так что зря ты, девка фортовая, не согласилась.

– Когда оттаскивала их тела в овраг, проверила: не врал, действительно под гимнастеркой у него напоясный чехольчик имелся с золотишком. Что поделаешь, пришлось конфисковать в виде трофея. Этим же оврагом я и добралась до берега реки, хорошо еще что ночь нелунной оказалась и ни с того, ни с этого берега меня не заметили.

– Приврала небось насчет чехольчика?

– А вот за это я тебя и в самом деле пристрелить могу, – не удержалась Калина, и еще через несколько секунд буквально ткнула ему в лицо пахнущий кожей и людским потом мешочек. – Это, в руках моих, по-твоему что? Есть фонарик? Можешь присветить и полюбоваться.

Батарейка у трофейного фонарика, которого он теперь берег на крайний случай, села настолько, что он едва-едва излучал хоть какой-то свет. Но и его оказалось достаточно, чтобы убедиться, что раскрытый Калиной мешочек полон колец, сережек и просто небольших слитков золота.

– Откуда и как они добыты – об этом мы сейчас рассуждать не будем, – предупредила капитана Войтич. – В конце концов не я ведь его добывала. Но, как ты понимаешь, на жизнь нам действительно могло бы хватить. Причем в любой из стран мира. Только не подумай, что собираюсь соблазнять тебя этим золотишком, с ним я себе любого жениха найду. Но только нравишься мне ты, а не кто-то другой. Поэтому пока что о золоте забудем, заползай сюда и хоть немного отогрейся.

Сначала Беркут уткнулся головой в нависавший карниз, потом рассмотрел, что лаз уходит вверх и как бы чуть в сторону, и, лишь приподнявшись, увидел, что это Калина лежит на широкой полке, справа от которой начинается выработка, освещенная таким же тусклым светом, какой он видел под разломом. Сама полка была метра три в ширину и действительно напоминала печь.

– Почему остановилась именно здесь?

– Хочу, чтобы именно здесь мы переждали. Заметил, что воздух здесь значительно суше и теплее, чем в главной штольне?

– Это – да, заметил. Здесь, позади меня, трещина, из которой исходит настоящее тепло. Дед Брыла рассказывал, что в катакомбах существует несколько таких мест и что в одной из выработок, возле болота, даже появился горячий источник, по-настоящему горячий. Один из таких гейзеров, или как они там называются, есть и посреди плавней, в километре от охотничьего домика. Там целый островок незамерзающий, который местные охотники, особенно начальственные, давно облюбовали.

– Не мешало бы устроить себе баньку.

– И устроим. Со временем. А пока что переждем здесь.

– Что… переждем, Калина, что переждем?! – рассмеялся Беркут.

– Все: бессмысленное ползание туда-сюда твоих солдат, бой, наступление. А вот когда в Каменоречье появятся наши, вместе с ними появимся на свет Божий и мы. Свеженькие, отоспавшиеся.

– Я ведь предлагал тебе засесть в «тайнике», вместе с Клавдией.

– Моли Бога, что не засела. Тут же пристрелила бы ее. Поэтому заползай и молчи. Здесь нас никто не найдет. У меня с собой в рюкзачке пять банок германских консервов, немного сухарей, бутылка самогона, у полицаев изъятая, и бутылка родниковой воды, так что на первое время хватит.

– Ты с ума сошла, Войтич! Мои солдаты уже подползают к плавням и мы должны быть там. По крайней мере я.

– И пусть подползают.

– Они будут сражаться, а капитан их…

– На то они и солдаты, чтобы сражаться.

– …И будут гибнуть там, проклиная своего командира, – добродушно объяснил Беркут, все еще воспринимая ее предложение, как шутку, каприз.

– На то они и солдаты, чтобы гибнуть. И на то и существуют командиры, чтобы, погибая, солдаты проклинали их. Вспомни, скольких командиров прокляли свои же солдаты, когда их поднимали в очередную бессмысленную атаку. И скольких сами же солдаты во время подобных атак пристрелили.

Андрей прилег рядом с Войтич, и сразу же ощутил, вместе с естественным подземным теплом, которое и в самом деле исходило откуда-то из невидимой им щели, тепло ее рук на щеках, и солоноватое тепло губ – на своих губах.

– Здесь и в самом деле удобно. И воздуха достаточно, – молвил он, немного придя в себя после первой волны женских нежностей. – Так что оставайся здесь, сразу же после боя – разыщу.

– Нет уж, мы отсидимся вдвоем. Потом скажешь, что заблудился. Да и кто станет разбираться? В Каменоречье ты оказался случайно. Сражался храбро. Связь со штабом поддерживал, так что обо всем геройстве твоем генерал знает. А если кто-либо что-либо пикнет…

– «Пристрелю», – скопировал ее Беркут.

– Боюсь я за тебя, Андрей, понимаешь? Очень боюсь.

– Зря ты все это затеваешь, Калина.

– Не зря, совсем не зря! – заволновалась девушка. – Предчувствие у меня дрянное. Именно тогда, когда до освобождения остается каких-нибудь пять – десять минут, – люди вдруг берут и гибнут.

Беркут провел по ее щеке пальцами, затем несмело ткнулся в нее губами. Он не мог бы сказать, что влюблен в эту женщину, – Клавдия нравилась ему куда больше, – но было что-то необычайно трогательное в том, что она здесь, что волнуется за него и что, судя по всему, любит.

– Кому-то надо гибнуть, чтобы в конце концов все это безумие когда-нибудь кончилось.

– Вот пусть кто-то и гибнет. Что касается тебя, то ты уже столько раз рисковал и погибал, что с тебя достаточно. Разве я не права?

– Ты же сама потом перестала бы уважать меня, Войтич. Ты ведь терпеть не можешь трусов.

– Не заговаривай мне зубы, Беркут. Знаю, что ты на это большой мастак, – сварливым голосом сельской бабы протараторила Войтич. Она и в самом деле напоминала в эти минуты ворчливую, жизнью ученную жену. – Попытаешься просто так взять и уйти – пристрелю.

– Ладно, Калина, извини, но мне действительно пора.

– Тогда я тебя сейчас же возьму и при-стре-лю, – попыталась девушка извлечь откуда-то из-за себя карабин.

– Ты бы какое-нибудь другое, более человечное, слово заучила, Калина Войтич. Иначе ни один парень в жены тебя взять не решится.

– Зачем другое? Это и есть самое доходчивое. Не знаю, как там в Европе, но для нашего народа лучшего, более вразумительного, слова придумать невозможно. А с парнями я как-нибудь сама разберусь, на досуге. Поэтому лежи и молчи.

– Калина, мне не до шуток…

– Я, по-твоему, шучу? Лежи, иначе при-стре-лю.

– Ты права: есть в нем, в слове этом, что-то лагерно-божественное, всякой душе славянской понятное.

…Уже вернувшись к развилке, Беркут услышал позади себя шуршание щебенки и понял, что Войтич ползет следом за ним.

– Ты почему не осталась?! – грозно прикрикнул он. – Тебе-то все это зачем? Там, наверху, у нас с фрицами пойдут сугубо мужские дела.

– Постараюсь прикрыть вас. Все, кончай базар, а то действительно пристрелю.

– Прикрывать разрешаю. И вообще наконец-то слышу голос солдата. Однако прикрывать будешь, оставаясь в подземелье. Ты – единственная, кто просто не имеет права погибнуть в этом бою, да к тому же – в своих родных местах.

– Молчи уж, – ворчливо упрекнула его Калина, недовольная тем, что не сумела удержать капитана на своей подземной «печке». – Такое гнездышко оставили, где так спокойно и красиво могли отсидеться!

– В том-то и дело, что не могли.

…Штольня довольно круто уходила вверх и заметно расширялась. Воспользовавшись этим, капитан подождал, пока Калина приблизится и уляжется рядом с ним. И только тогда, после тяжелого вздоха девушки, Беркут вдруг услышал то, чего от Войтич услышать никак не ожидал:

– Даже еноту лагерному понятно, что… не стали бы мы с тобой там отсиживаться. Но и ты меня пойми: не могла же я не попытаться спасти тебя!