Текст книги "Афоризмы"

CCIV

Расин заимствовал свои произведения у греков, и он сделал это так умело, что не поймешь, что потребовало большего таланта: создание сочинения или перевод его на французский.

CCV

Мир – грандиозная комедия, где на одного Мольера приходится десять Тартюфов.

CCVI

Если вы проповедуете добродетель, показывая ее противоположности, зло сделайте фоном картины, а добро – всего лишь украшением; и пусть порок борется с добродетелью. Я сомневаюсь, что полученная картина в конечном итоге окажется поучительной.

CCVII

Некоторые фанатики-священники желали возобновить скандальные сцены старых времен; я пресек это, и было сказано, что я совершил насилие над Папой Римским.

CCVIII

Аугсбургская лига и Тридцатилетняя война были порождением алчности нескольких монахов.

CCIX

Битва при Маренго доказала, что при нынешних средствах успех в большей мере зависит от случая. Австрийцы одержали победу: последняя их атака была отбита и они капитулировали, хотя их силы намного превосходили мои, и они могли мне противостоять. Очевидно, Мелас просто потерял голову.

CCX

Некоторые короли изображают из себя заботящихся о благе народа, чтобы половчее его обманывать; как тот волк в басне, что стал пастухом, чтобы было легче истребить овец.

CCXI

Я выслал авторов адской машины, это были заговорщики со стажем, необходимо было очистить от них Францию. С тех пор меня больше не беспокоили. Все уважаемые люди были благодарны мне за это.

CCXII

Солдаты и судьи обычно небогаты; в качестве компенсации их следует чтить и уважать. Уважение, оказываемое им, поддерживает чувство чести, которое и есть главный залог силы нации.

CCXIII

Все, что не строится на основах, подтвержденных физически или математически, должно бы отвергнуто разумом.

CCXIV

Если бы английское правительство полагало, что их суда сумеют защитить государство от захвата, они бы не укрепляли берега так тщательно, когда я стоял лагерем в Булони. Мой план высадки на берегу Англии был направлен на захват Чатема, Портсмута и других важных военно-морских форпостов. Одна или две битвы – и пал бы остаток острова: в 1804-м боевой дух англичан был вовсе не тот, что сейчас.

CCXV

Название и форма правления, на самом деле, не так важны. Если со всеми жителями обходятся справедливо, если их права на защиту, налоги, пожертвования и награды равны, страна управляется хорошо.

CCXVI

Неравное распределение богатств антисоциально и нарушает порядок, разрушает промышленность и конкуренцию; крупнопоместная аристократия хороша только в феодальном обществе.

CCXVII

Если бы Августу не так повезло, потомки вспоминали бы его имя вместе с именами великих негодяев.

CCXVIII

Союзники сполна расплатились за успех 1814 года: три месяца я вел войну на равнинах Шампани с остатками моих бывших войск. Если бы Париж продержался еще двадцать четыре часа, они бы проиграли; ни один немец не вернулся бы больше на Рейн.

CCXIX

Едва ли я когда-то давал своим генералам распоряжения о детальных действиях; я всего лишь приказывал им победить.

CCXX

Королю не следует опускаться ниже не счастья, предназначенного ему судьбой.

CCXXI

Несмотря на запутанные интриги Талейрана, Людовик XVIII сумел сделать из него раба и ручную зверушку.

CCXXII

Партия, которая поддерживается только иноземными штыками, обречена.

CCXXIII

После битвы при Ватерлоо французам было велено выдать меня врагу; но французы уважали меня в моем несчастье.

CCXXIV

В 1815 году мне, вероятно, следовало опять начать революцию; тогда я пребывал в поисках необходимых ресурсов, которые имелись, и у меня было все, что для этого нужно.

CCXXV

Мы можем остановиться, поднимаясь вверх, но никогда – спускаясь вниз.

CCXXVI

Первый порыв человека бесценен, и следует знать, как извлекать из него выгоду.

CCXXVII

План ссылки меня на остров Святой Елены довольно стар; я знал о нем еще на Эльбе, но я полагался на честность Александра.

CCXXVIII

Наиболее приятным из всех условий, оговоренных с союзниками в 1814 году, было разрешение взять с собой некоторых из моих старых солдат, с которыми я побывал в стольких передрягах. А также я нашел людей, которых не пугает неудача.

CCXXIX

Хартии хороши, только когда они не статичны. Первое лицо государства не должно возглавлять партию.

CCXXX

Общественный договор в Европе был нарушен разделом Польши в 1772-м. Когда я появился на политической арене, система разделов была уже не нова. Баланс сил остается мечтой, о которой можно забыть до лучших времен. Александр будет обходиться с Польшей так же, как я обошелся с Италией, ибо у него есть власть; вот и весь секрет.

CCXXXI

Льстецы всегда почитали слабые правительства как благоразумные, подобно тому, как революционеры называют силу деспотизмом.

CCXXXII

Отречение короля – всего лишь ирония; он отрекается в тот самый день, когда его авторитет попирается.

CCXXXIII

В Москве весь мир склонялся к признанию моего господства; стихии разрешили этот вопрос.

CCXXXIV

Во Франции не может быть республики; преданные республиканцы идиоты, все прочие – интриганы.

CCXXXV

Империя была только намечена, мне следовало расширять достижения своих органов власти, если бы я мог восстановить мир на континенте.

CCXXXVI

Ни одна корона со времен Карла Великого не была вручена с такой торжественностью, как та, что я принял от французского народа.

CCXXXVII

Я ненавижу иллюзии; именно по этой причине мир для меня был всегда реален, а не правилен.

CCXXXVIII

Евреи снабжали мою армию в Польше; я хотел вернуть им политическую сущность как нации и горожанам; но я обнаружил, что они годятся только для продажи старой одежды. Мне пришлось оставить в силе законы против ростовщичества; мирные жители Эльзаса были благодарны мне за это.

CCXXXIX

В русской армии я нашел только превосходную регулярную кавалерию; казаки обычно слишком рассредоточены. Пруссаки – плохие солдаты; английская же пехота творила чудеса при Ватерлоо.

CCXL

Как следствие великих событий, которым я был причиной, никто не удивил меня более, чем когда я увидел Фуше, цареубийцу и законченного революционера, министра Людовика XVIII, и депутата «небывалой» палаты[7]7
  Так она была названа Людовиком XVIII из-за очевидной невозможности найти для формирования Сената нужное количество лояльных и преданных людей. – Примеч. Лас Каза.


[Закрыть].

CCXLI

Я всегда считал постыдной для европейских монархов толерантность к существованию варварских государств. Будучи консулом, я общался по этому по воду с английским правительством; я предлагал войска, если они дадут корабли и амуницию.

CCXLII

Фердинанд VII находится у руля власти не благодаря своей храбрости и не по Божьей милости, а лишь по чистой случайности.

CCXLIII

Для своих кампаний я очень редко нанимал шпионов; я всегда действовал по наитию; верно угадывал, быстро передвигался, а удача делала все остальное.

CCXLIV

Я видал немало людей, которые считали мои указы невыполнимыми; иногда я объяснял, как бы я это сделал, и они признавали, что это проще простого.

CCXLV

В Европе сейчас два типа людей: одни просят привилегий, а другие им отказывают.

CCXLVI

Если бы я справился с коалицией, Россия осталась бы столь же чуждой Европе, как Тибетское царство. Таким образом я бы спас мир от нашествия казаков.

CCXLVII

Ничто не укрепляет войска более, чем успех.

CCXLVIII

Храбрецов следует искать не среди тех, кому нечего терять.

CCXLIX

Во время своей кампании 1814 года я не единожды думал, что для моих солдат нет ничего невозможного; они увековечили свои имена. Мои злоключения принесли мне славу.

CCL

Не роялисты и не разочарованные раз били меня: это сделали вражеские штыки.

CCLI

История моего правления прославит имя какого-нибудь нового Фукидида.

CCLII

Человеческий разум еще не настолько зрелый, чтобы правители делали что должно, а подчиненные – что хочется.

CCLIII

Что говорить о логике, когда миром правят штыки и здравый смысл не в справедливости, а в силе.

CCLIV

Общественное мнение когда-нибудь опровергнет софизмы моих клеветников.

CCLV

Я сделал Бенжамена Константа трибуном, я сместил его, когда он решил сыграть роль оратора: это было названо устранением, и название прижилось. Бенжамен силен в геометрии, по части теорем и заключений; а еще он великий памфлетист.

CCLVI

После памятного 13-го вандемьера я поступился своим республиканством на двадцать четыре часа в Париже, что стало очень назидательным для сторонников Бабефа и миссионеров, исповедующих религию фрюктидора.

CCLVII

Талейран и де Прадт хвалились, что это они привели к реставрации Бурбонов. Это простое бахвальство: реставрация была логичным следствием происходящего.

CCLVIII

Я сейчас лишь сторонний наблюдатель, но я знаю лучше, чем кто бы то ни было, в чьи руки попала Европа.

CCLIX

В основании французского правительства я вижу лишь камни преткновения.

CCLX

Груши думал обелить себя за мой счет; это не менее верно, чем то, что он доставил бы герцога Ангулемского в Париж прямо мне в руки, если бы я пожелал. Я счел последнего лояльным врагом, ибо я уважаю его.

CCLXI

Неисправимая толпа проявляет все при знаки сумасшествия.

CCLXII

Среди тех, кто не любит быть угнетенным, многие угнетают сами себя.

CCLXIII

Причиной, по которой общественное мнение так воспротивилось хартии, предложенной Сенатом в 1814 году, являлось то, что люди не видели в ней ничего, кроме беспокойства сенаторов о собственных интересах.

CCLXIV

Это верно, я переступил границы острова Эльба; но союзники не выполнили условий, на которых я туда отправился.

CCLXV

В Европе у народа больше нет никаких прав, они лишь убивают друг друга, как свора бешеных собак.

CCLXVI

Видно, во Франции свобода заключена в хартии, а рабство – в законе.

CCLXVII

Авторы «Цензора» — призрачные люди, которых следовало отправить в Шарантон[8]8
  Сумасшедший дом. – Примеч. Лас Каза.


[Закрыть], ибо они сознательно сеют ненависть и недоверие. Это ораторы, которых следует бросать за решетку и ограничивать в действиях.

CCLXVIII

Суверену никогда не следует давать обещаний, но те, что дал, нужно выполнять.

CCLXIX

Наилучшее разделение власти таково: избирательная, законодательная, исполнительная и судебная. Я хорошо разграничил их в иерархии своей Империи.

CCLXX

Герцог де Фельтре проявил себя реакционером и угнетателем, ибо это его единственный талант. Он хотел бы получить место в анналах нашей истории, но у него ничего не получилось. Мне не нужен был орел, чтобы руководить военными делами, я хотел заниматься этим сам; по этой причине я и выбрал его.

CCLXXI

Когда я начал войну с кортесами, я был очень далек от мысли, что Фердинанд станет трактовать их как бунтовщиков.

CCLXXII

Теология для религии все равно что отрава в еде.

CCLXXIII

Я сделал Париж удобнее, чище, здоровее и лучше, чем он был, и все это во время войн, которые я вынужден был вести. Парижане встретили эти улучшения с песнями; что убедило их еще больше, так это обеспечение Европы танцорами, поварами и модистками. Это я знал очень хорошо.

CCLXXIV

Есть борцы с прогрессом эпохи, к примеру в армиях.

CCLXXV

Гражданская война, если дело монарха является ее предлогом, может продлиться очень долго; но народ в конце концов победит.

CCLXXVI

Общественный порядок любой нации основывается на выборе людей, предназначенных к тому, чтобы поддерживать его.

CCLXXVII

Люди мыслят верно, пока их не вводят в заблуждение ораторы.

CCLXXVIII

За исключением нескольких хамелеонов, которые, как и в любом другом месте, пробрались в мой Государственный совет, в него вошли честные и по-настоящему достойные люди.

CCLXXIX

Мое правительство было вознесено необычайно высоко, чтобы увидеть недостатки в его механизме; тем не менее я пятнадцать лет правил сорока двумя миллионами людей в интересах большинства и без особых трений.

CCLXXX

За период моего правления меня по-настоящему удивило, что Папу Римского признали в границах моей Империи ренегат Абдалла Меню и в Париже – трое женатых священников-отступников, а именно: Талейран, Фуше и Отерив.

CCLXXXI

Право на море принадлежит всем нациям. Море нельзя ни возделывать, ни получать его в собственность: это единственная по-настоящему общественная дорога, и любые притязания нации на исключительные права на море – объявление войны остальным нациям.

CCLXXXII

Если бы отречение Карла IV не было вынужденным, я признал бы Фердинанда королем Испании. Контрдействия в Аранхуэссе не могли оставить меня равнодушным: я расположил свои войска по всему полуострову: как суверен и как сосед я не мог стерпеть такого акта насилия.

CCLXXXIII

Конституционалисты – простаки; во Франции были нарушены все договоры: ликурги могут делать все, что им заблагорассудится, – все будет нарушаться; хартия – не более чем клочок бумаги.

CCLXXXIV

Нации, людям, армии, Франции в целом не нужно забывать свое прошлое: прошлое составляет их славу.

CCLXXXV

Легче построить республику без анархии, чем монархию без деспотизма.

CCLXXXVI

Люди, являющиеся хозяевами в своих домах, никогда и никого не преследуют, а король, которому не противоречат, – хороший король.

CCLXXXVII

Реформаторы, в сущности, больные люди, которым жаль, что у других хорошее здоровье; они запрещают всем лакомства, которых им самим нельзя.

CCLXXXVIII

Не люблю, когда притворяются, что презирают смерть; один из главных законов – нужно смириться с тем, что неизбежно.

CCLXXXIX

Трус убегает от вора; слабого бьет сильный; в этом основа политики.

CCXC

В лакедемонцах я вижу только смелых и диких людей; лучшие годы Лакедемона – Средневековье, когда все капуцины, кого ни возьми, умирали в ореоле святости.

CCXCI

Сенат был бездеятельным, пока я не оказался побежденным. Выйди я победителем, я получил бы его одобрение.

CCXCII

Реньо обладал красноречием; по этой причине я часто посылал его с речами в Палату и Сенат. Нынешние ораторы – не более чем бездарные болтуны.

CCXCIII

Ожеро предал меня; я всегда считал его подлецом.

CCXCIV

Реаль довольно неплохо организовал мою полицию. В хорошем настроении я припоминал ему отрывок из его революционного журнала, в котором он призывал всех истинных патриотов собраться 21 января, чтобы вместе съесть свиную голову. При моей власти он не ел свиных голов, но заработал немало денег.

CCXCV

Людовик XVIII очень мудро повел себя по отношению к убийцам суверена; его долгом было простить их, ибо это было сугубо личное происшествие в его семье; но государственная измена, вымогательство и неуважение к власти, принадлежащей в высшей судебной ступени, – этого я не мог им простить.

CCXCVI

Мы уважаем лишь тех потерпевших неудачу, кто уважал себя в своем величии.

CCXCVII

Блюхер заявил, что он сражался каждый день с тех пор, как в январе 1814-го пересек Рейн, и до того, как вступил в Париж. Союзники признают, что за эти три месяца потеряли около 140 000 человек; думаю, их было еще больше. Я атаковал их каждое утро, до линии протяженностью сто пятьдесят лье. При Ла-Ротьере Блюхер дрался как никогда; мой конь был убит. Прусский генерал был просто хорошим солдатом; он не знал, как извлечь выгоду из своих преимуществ того дня. Мои гвардейцы про явили чудеса храбрости.

CCXCVIII

Сенат обвинил меня в изменении его актов, другими словами – в подделке документов. Весь мир знает, что я не любитель подобных штучек: один мой намек действовал так же верно, как мой приказ; всегда выполнялось больше, чем я просил. Если бы я презирал человечество, в чем меня упрекают, то система доказывает, что я оказался бы прав.

CCXCIX

Меня нельзя упрекнуть в том, что я ставлю свою честь выше благополучия Франции.

CCC

Я сказал, что Франция – во мне, а не в парижском народе. А мне приписали фразу: «Франция – это я», что является абсурдным.

CCCI

В глазах общественности, свергнутый правитель – узурпатор; тот, кто дарует милости и должности, – настоящий король; Амфитрион[9]9
  См. Амфитриона Мольера. – Примеч. Лас Каза.


[Закрыть] в глазах Созия – тот, с кем он обедает.

CCCII

Некоторые люди добродетельны лишь потому, что у них нет возможности быть другими.

CCCIII

Простолюдин мечтает, чтобы Бог был королем, который держит Совет при дворе.

CCCIV

«Мысли» Паскаля – полная ерунда; о нем можно сказать, как говорят низшие сословия о шарлатанах: «Он определенно прав, ибо мы его не понимаем».

CCCV

Жажда править умами – одна из самых сильных человеческих страстей.

CCCVI

Не думаю, что Бурбоны понимали выгоды монархии лучше меня. Что до их династии, увидим в конце концов: они прокладывают свой маршрут в политических играх весьма высокого уровня.

CCCVII

Были революционеры, чьи действия отмечены особым величием и благородством; к ним можно причислить Ланжюине, Лафайетта, Карно и некоторых других; это люди, которые пережили самих себя; их роль сыграна, карьера закончена, а влияние прошло. Они – очень хорошие орудия, которыми надо уметь пользоваться.

CCCVIII

Я не думал, что этот интриган Деказ так коварен. Но в любом деле следует дождаться конца.

CCCIX

Уникально в моей судьбе то, что я заставил своих врагов либо служить мне во славу, либо умереть.

CCCX

В свете последних событий мне кажется, что катастрофы были сильнее человека.

CCCXI

Шатобриан удостоил меня красноречивой, но довольно несправедливой обличительной речью. Он немало сделал в интересах короля. Он гениален.

CCCXII

Договор 20 ноября был не лучше, чем капитуляция Парижа: не знаю, кого в этом винить – иностранцев или французских министров.

CCCXIII

Кто бы мог подумать на поле боя при Фридланде или на плоту на Немане, что русские будут по-хозяйски распоряжаться в Париже, а пруссаки расположатся лагерем на Монмартре?

CCCXIV

Когда пруссаки распорядились, чтобы я вывел войска из Германии в течение трех недель, под моим командованием еще оставалось шестьсот тысяч человек. Я думал, в их кабинете сошли с ума: успех оправдывает все; но глупость, сквозившая в пруссаках, была бахвальством чистой воды.

CCCXV

Самая невыносимая тирания – тирания со стороны подчиненных.

CCCXVI

При противостоянии в термидоре правительство отстранило меня от командования моей армией; но Обри засадил меня в тюрьму. Слуги всегда идут дальше своих хозяев.

CCCXVII

Это правда, что со своим падением я оставил Франции большие долги. Однако оставались мои запасы на черный день; и что с ними сделали?

CCCXVIII

Человек, который за забавами забывает о своей боли, не будет терзаться долго; это лекарство от мелких зол.

CCCXIX

Я никогда ни в чем не отказывал императрице Жозефине, зная ее искренность и преданность.

CCCXX

Я терплю упоминания о глупостях некоторых монархов, подобно тому как люди не распространяются о благосклонности своих бывших любовниц.

CCCXXI

Марш Груши из Намюра до Парижа – один из выдающихся подвигов войны 1815 года. Я думал, что Груши пропал вместе со своими пятьюдесятью тысячами солдат и я соберу свою армию у Валенсьена и Бушена, заручась поддержкой северных крепостей. Я мог бы создать там систему обороны и воевать за каждый клочок земли.

CCCXXII

Ней и Лабедуайер сами виноваты, что были расстреляны, как мальчишки: они не знали, что в революции тот, кто теряет время, всегда проигрывает.

CCCXXIII

Не найдется и четырех страниц, напечатанных за эти четыре года, где бы была правда о моем правлении и действиях отдельных личностей. Среди писателей много клеветников, но ни одного Фукидида.

CCCXXIV

Я всегда считал, что преступно для монарха призывать иностранцев, чтобы поддержать свой авторитет в собственной стране.

CCCXXV

Я хорошо понимаю, как Фуше удалось составить списки изгнанников; но я не могу уразуметь, как там оказались имена, которые я там нашел.

CCCXXVI

Испанцам ничего не оставалось, кроме как принять конституцию, которую я предложил им под Байонной; к сожалению, тогда они для этого еще не созрели (я говорю обо всем народе).

CCCXXVII

Объединить цвет талантливых личностей всех классов в Институт было прекрасной идеей. Исказившие сей момент национальной славы должны были обладать очень скудным воображением.

CCCXXVIII

Человеческий разум породил три очень важных завоевания: право, равенство налогов и свободу нравов; монарх, если только он не спятил, никогда не будет попирать эти три основы человеческого общества.

CCCXXIX

Часто, читая «Цензора», я думал, что его редактирует Талейран или Поццо ди Борго. Книга насквозь антифранцузская, авторы – пустоголовые идеалисты; они выставляют сами себя кретинами, поучая королей.

CCCXXX

Когда нация перестает жаловаться, она перестает думать.

CCCXXXI

Я не думал лишь о себе при Фонтенбло; я действовал во имя нации и армии; если я сохранил титул императора и не зависимость суверена, то это потому, что, допуская оскорбление со стороны врага, я не мог позволить служившим мне храбрецам краснеть.

CCCXXXII

Есть определенный тип воров, чья поимка не предусмотрена законом, и они воруют самое ценное для человека – время.

CCCXXXIII

Есть во Франции люди, которые возвращаются к хартии, когда их охватывает страх; это как картежник возвращается к своей женушке, когда проигрался.

CCCXXXIV

Мадам де Сталь писала о страстях как женщина, хорошо разбирающаяся в предмете. Часто она напыщенно высоко описывает всякую ерунду, и она никогда не выглядит более глупой, чем тогда, когда претендует на глубину мысли.

CCCXXXV

Время республик прошло; скоро в Европе не останется ни одной.

CCCXXXVI

Если в механике известно три величины, то четвертая вскоре будет найдена (конечно, при должном знании математики).

CCCXXXVII

Большинство испанцев жестоки, невежественны и дики; в то время как я приказывал обращаться с пленниками в темницах Лиможа, Перигюе и Мулэна гуманно, они истребляли, пытали и казнили моих солдат. Капитуляция генерала Дюпона в Байлене сопровождалась насилием, не имеющим аналогов в истории.

CCCXXXVIII

Я всегда могу возвыситься над оскорбившими меня, простив их.

CCCXXXIX

Любое партийное сборище является объединением глупцов и мошенников.

CCCXL

Когда я высадился в Каннах, в газетах написали: Восстание Бонапарта; пять дней спустя: Генерал Бонапарт вошел в Гренобль; одиннадцать дней спустя – Наполеон вторгся в Лион; через двадцать дней – Император приехал к Тюильри. А теперь изучайте общественное мнение по газетам!

CCCXLI

После того как у меня были все богатства Европы, я покинул ее на корабле с двумя сотнями тысяч франков. Англичане не усомнились, что это соответствует моему достоинству; купец, который сжег пачку долговых обязательств на пятьдесят тысяч дукатов, полученных от Карла V, показал себя душевно более щедрым, чем сей император.

CCCXLII

Нет никаких тайн ни в арифметике, ни в геометрии. Из всех наук эти две лучше всего тренируют человеческий ум.

CCCXLIII

Со времен моего падения писаки, которых я содержал, называют меня не иначе как узурпатором; они не знают, что я сам мог бы стать властителем всех монархов. Во Франции не способны писать ничего, кроме романов.

CCCXLIV

Макиавелли учит, как сохранить завоеванное; я вижу только один способ – быть сильнейшим. А министр Флоренции – сущий профан в политике.

CCCXLV

Пренебрежение к ошибкам приводит к потере популярности так же легко, как и грандиозный государственный пере ворот. Любой владеющий искусством управления не будет рисковать кредитом доверия, не имея для этого весомых оснований.

CCCXLVI

Я не вникал в переговоры с немецкими государями; после победы при Аустерлице я увлек их за собой; они пытались объединиться со мной все время, пока я был победителем. Александр может проделать с ними то же самое, победив пруссаков и австрийцев.

CCCXLVII

Монарх никогда не избегает войны, если он ее хочет; а когда его вынуждают к войне, он должен поторопиться обнажить шпагу первым, чтобы совершить активное молниеносное вторжение, в противном случае все преимущества будут на стороне агрессора.

CCCXLVIII

Локк дает искусные определения и умело распоряжается, но с логикой у него плохо.

CCCXLIX

Если бы в империи Тиберия были якобинцы и роялисты, у него не было бы времени на всякие франтовские развлечения.

CCCL

Привычные места полемик вышли из моды, и полемики заняли место в политике.

CCCLI

Я установил отличия таковыми, какими они должны быть по моему мнению; а именно: я поставил их в соответствие титулам и трофеям; мое дворянство – не феодальное старье; капралов я сделал баронами.

CCCLII

Будь я одним из тех правителей, за которых все делают другие, а сами они не предпринимают ничего, я бы согласился только на королевство за Луарой.

CCCLIII

Не думаю, что Франция когда-либо лучше осознавала, что такое порядок, чем под моим правлением.

CCCLIV

Состоявшийся государь должен вести себя как Цезарь, обладать манерами Юлиана и добродетелями Марка Аврелия.

CCCLV

Человек должен повиноваться узде, которая на него надета сейчас, а не той, что была раньше.

CCCLVI

Спрашивать, насколько религия необходима политике, то же самое, что спрашивать, насколько необходима операция человеку с опухолью; все зависит от благоразумия врача.

CCCLVII

Этот краснобай Тацит говорит, что опасно оставлять в живых тех, кто был однажды разорен; я убедился в этом на собственном опыте!

CCCLVIII

После неудачи под Москвой меня сочли умершим для политики; мою личность и имя оставили в воспоминаниях; три месяца спустя я появился вновь во главе двухсот тысяч солдат.

CCCLIX

Мое восемнадцатое брюмера имело грандиозные последствия: ведь именно с этого момента началось восстановление общественного порядка во Франции.

CCCLX

Когда награды сеются щедрой рукой, их подбирают преимущественно недостойные люди, а добродетельные самоустраняются. Никто не пойдет забирать награду на поле боя, если сможет получить ее в палатах.

CCCLXI

Я обнаружил, что и революционеры, и эмигранты ненасытно жадны к богатствам и привилегиям. Мне бы нравилось возвеличивать новых людей; но, не имея возможности делать это, я брал их как можно больше в рядах моих солдат.

CCCLXII

Во время моих кампаний в Италии Директория раскричалась; она пробовала подавать ноты протеста. Я отправил им слиток чистого серебра, и они затихли, а моя армия продолжила свое дело.

CCCLXIII

Со времен Карла Великого пехота всегда была в упадке. При моем правлении ни один французский гренадер не сомневался, что он способен самостоятельно одолеть врага.

CCCLXIV

Закон должен быть ясен, точен и единообразен; интерпретировать его – значит его искажать.

CCCLXV

Те, у кого в памяти остается много лиц, обладают наиболее живым воображением.

CCCLXVI

Если бы пираты были столь же политизированы, насколько храбры, в шестнадцатом столетии они основали бы великую американскую империю.

CCCLXVII

Странно, что в эпоху Просвещения суверены не видят надвигающегося шторма, пока он не обрушится.

CCCLXVIII

Слово либеральный, которое так сильно раздражает слух идеалистов, изобретено мной. И если я узурпатор, то они плагиаторы.

CCCLXIX

Слабый и нерешительный правитель будет презираем; но его участь еще хуже, если им управляет глупый и недостойный министр.

CCCLXX

До моего Гражданского кодекса законов не было, зато существовало пять или шесть фолиантов о законах, написанных с целью, чтобы судьи могли разрешать дела, не понимая их.

CCCLXXI

Марк Аврелий жил и умер в почете, ибо он получил империю мирным путем при благоприятных обстоятельствах. Такое счастье, вероятно, могло быть у моего сына.

CCCLXXII

Восемнадцатого фрюктидора я мог бы привести итальянскую армию в Париж и сыграть такую же роль, как в свое время император Север; но плод тогда еще не поспел.

CCCLXXIII

Когда, по возвращении из Египта, я высадился во Фрежюсе, Баррас и Сиюйес только препирались; один хотел восстановить короля, а другой – герцога Брауншвейга. Я их помирил.

CCCLXXIV

Гоббс – мрачный философ, а Монтескье остроумен.

CCCLXXV

Мораль республиканцев довольно свободна; они без колебаний позволяют себе всё, что идет на пользу им или партии; а уж конечно, что есть добродетель в республике, то преступление при монархии.

CCCLXXVI

Рабле уподобился Бруту в том, что притворился сумасшедшим, дабы избежать подозрений Тарквиниев.

CCCLXXVII

Мне никогда не хватало золота и серебра так, как сахара и кофе; поэтому сплетники вовек не простят мне Континентальной блокады.

CCCLXXVIII

Настоящее богатство страны в количестве жителей, их труде и предприимчивости.

CCCLXXIX

«Дух законов» — творение с плохим фундаментом, неправильной конструкцией, хотя некоторые комнаты хорошо убраны и отделаны золочеными панелями.

CCCLXXX

Политики, выступающие против постоянной армии, бестолковы. Если монарх распустит свою армию, если его крепости разрушатся, если он будет проводить все время за чтением Гроция, то его правление не продлится и шести месяцев.

CCCLXXXI

Удивительные открытия – не то, чем может гордиться человеческий разум; природный инстинкт и удача – вот чему мы обязаны большинством своих изобретений, а никак не философии.

CCCLXXXII

Много глупостей было написано о душе; однако стоит попытаться узнать не то, что, говоря об этом, имели в виду люди, а то, что нам объясняет наш разум, независимо от чужого мнения.

CCCLXXXIII

Что до системности, то нам всегда стоит оставлять за собой право завтра посмеяться над вчерашними идеями.

CCCLXXXIV

Я не знаю, что подразумевают под небесной силой; это изобретение каких-то полоумных теологов из Лювена. Папа Римский, с точки зрения небесной силы, является не более Папой Римским, нежели я – урожденным членом британского парламента.

CCCLXXXV

То, что называют законом природы, – всего лишь закон выгоды и логики.

CCCLXXXVI

Любому партийному лидеру следует знать, как извлечь выгоду из энтузиазма сторонников; ни одна фракция не может существовать без своих приверженцев. Величайший военачальник во главе своих солдат, лишенных боевого духа, не сделает ничего.

CCCLXXXVII

Почему Гомер по душе всем народам Азии? Потому что он описал самую памятную войну первых европейцев с процветающей в то время нацией. Его поэма – практически единственный памятник тех славных времен.

CCCLXXXVIII

Глядя на Клебера верхом на лошади, я всегда вспоминаю героев Гомера. Нет ничего прекраснее, чем он в день битвы.

CCCLXXXIX

Генерал Мак весьма подкован в теории, он глубоко изучил искусство войны; но я не доверю ему батальон, ибо он неудачлив и ему недостает решительности. Я очень удивился его капитуляции при Ульме; я подумал, что он отбросил меня так, что мне придется снова добираться до Инна.

CCCXC

Бог положил себе за труд стать стражем добродетели.

CCCXCI

Достаточно одного мерзавца, чтобы разрушить страну; и мы в этом убедились.

CCCXCII

Мне нравится поэзия Оссиана; в ней яркие идеи, энергия и глубокие мысли. Это – Гомер севера; он подлинный поэт, ибо потрясает разум и воздействует на душу.

CCCXCIII

О моей кампании 1814 года до сих пор не сложено толкового описания. Ибо имела место такая невероятная цепочка событий и военных операций, что никто, кроме меня, располагающего фактами, не может этого описать.

CCCXCIV

Мне нравится наблюдать страсти, бушующие на театральных подмостках, но меня задевает, когда они выходят за рамки дозволенного.

CCCXCV

Друо – настоящий Катон. Никогда не видел субъекта, столь тонко чувствующего Аристида. Храбрец!