Текст книги "Ларец кашмирской бегумы"

Глава XI

Фабричная контора оказалась небольшим помещением, с расставленными вдоль стен шкафами для чертежей. Груссе распахнул окошко и холодный, сырой воздух хлынул внутрь, принося сладостное облегчение.

В одном из шкафов отыскалось всё необходимое: бульотка[20]20
  сосуд со спиртовой горелкой для кипячения воды.


[Закрыть], обжаренные кофейные зерна, вазочка с сахаром и ручная мельница. Николь принесла воды и, выпросив у Кривошеина спички, разожгла спиртовку. Она была готова взяться за что угодно, лишь бы подальше от стрельбы, лязгающих механизмов и, самого страшног о – лилового сияющего омута, в котором без следа пропадают люди, лошади и даже пушки.

Пока девушка возилась с приготовлением кофе, Коля обратил внимание на стопку бумаг на краю конторки. И вздрогнул, испытав ощущение, к которому подошло бы модное словечко «дежа вю». На самом верху стопки лежала знакомая картинка с «железным дровосеком» – та самая, увиденная когда-то в журнале «Механический мир».

Едва сдерживая лихорадочное нетерпение, Коля взял картинку и отложил её в сторону. Следующий лист… – ну конечно, почерк Лорэ-Груссе! Записки с рю де Бельвиль, так взбудоражившие рижского редактора – и даже пятна от мясного соуса, похожие на отпечатки пальцев, на месте.

– Мсье, я заберу эти бумаги, если вы не против? И вот, держите!

Голос Груссе вернул его к реальности. Француз приветливо улыбнулся и протянул кружку, до краев полную чёрной, как смола, ароматной жидкости. – Осторожно, мсье, горячо!

Коля чертыхнулся и едва не уронил кружку – её содержимое, в самом деле, мало отличалось от кипятка. Груссе собрал листки и присоединил к ним рисунок с «железным дровосеком». – Напечатано перед войной, для наших «рекрутов»– чтобы они знали, что их ждёт. Я тогда разыскивал по всей Франции талантливых, образованных молодых людей и уговаривал перебираться в Солейвиль. Кстати, одним из них был Алексѝс – помнится, я отправил его к профессору в ноябре прошлого года…

Коля едва удержался от изумлённого возгласа. Выходит, Кривошеин бывал в Солейвиле? Ну да, он же упоминал о тамошнем небе… Но как же разговоры об учёбе в Париже? Похоже, он не зря сомневался – стоит ли доверять новому знакомому…

За стол уселись вчетвером: он, Кривошеин, Груссе, а во главе стола – Саразен, словно патриарх семьи трансваальских буров, восседающий за трапезой со взрослыми сыновьями. Такие картинки лет десять назад часто мелькали на страницах «Нивы». То есть, ещё только будут мелькать…

Николь, как и подобает благовоспитанной девице, держалась в сторонке. Она благоразумно не встревала в разговор мужчин, и, кажется, жаждала одного: чтобы её не прогнали, не разлучили с тем, в ком она видела опору и надежду на спасение.

Первым заговорил Груссе:

– Вы, мсье, вероятно, гадаете, с чего мы так откровенны с вами, с незнакомым, в сущности, человеком?

Коля пожал плечами – вопрос был риторическим.

– Возможно, это опрометчиво, но у нас нет другого выхода. Нам необходима ваша помощь!

Кривошеин глотнул кофе, обжёгся и зашипел сквозь зубы. Профессор покосился на него неодобрительно, как на провинившегося школяра.

– Как вы уже поняли, мы намерены переправить уцелевших коммунистов, а так же их близких в Солейвиль. Эти несчастные претерпели множество лишений, потеряли имущество, и жаждут попасть в землю обетованную. Но на этом их испытания, увы, не заканчиваются: обитателям Солейвиля угрожает опасность, и исходит она от моего бывшего единомышленника! Его имя Эйбрахам Тэйлор, он американец, родом из Виргинии. Во время гражданской войны воевал на стороне южан – командовал блиндированным поездом, вооружённым осадными мортирами, отличился, заслужил чин майора. Я познакомился с ним пять лет назад, когда, после поражения южан, Тэйлор бежал в Европу – на родине его ждали суд и петля. Увы, я поверил ему на слово!

– Поверили – в чем? – спросил прапорщик. Эти люди скажут, наконец, какой помощи от него ждут?

– Тэйлор уверял, что причина преследований – исключительно политика. – глухо произнёс Груссе. – Но когда я, по просьбе профессора, навел справки, выяснилось, что его обвиняли в жестокой расправе с неграми, воевавшими на стороне аболиционистов! На совести негодяя не менее полутора сотен чернокожих пленников.

Кривошеин дохлебал кофе и поставил чашку на стол.

– Так-то, брат. Тэйлор сбежал из Солейвиля, прихватив с собой чертежи апертьёра. И ладно бы, только их! Это, брат, такая сволочь…

– Помните, я говорил о «хрустальных стержнях»? – снова заговорил Саразен. – Их изготавливают из особой субстанции – мы называем её «слёзы асуров», в своё время вы узнаете, почему. Так вот, Тэйлор похитил весь запас «слёз», все, что у нас оставалось!

– Простите, мсье, но нельзя ли с самого начала и по порядку? – не выдержал Коля. – А то, негры, стержни, слёзы какие-то, ворюга-американец с мортирами… признаться, я уже запутался!

С минуту за столом царила тишина. Потом Кривошеин запрокинул голову и расхохотался. Ему вторил Груссе и, к удивлению Коли, Саразен.

– Прости, дружище… – «студент» справился с приступом смеха, и вытирал глаза извлеченным из рукава платком. – Мы тут совсем одурели от бессонницы, ну её к чертям! Профессор, давайте, правда, с начала и, покорнейше прошу, покороче!

Саразену потребовалось не более пяти минут – Коля украдкой поглядывал на часы. Когда профессор умолк, прапорщик выдержал паузу и заговорил, стараясь, чтобы в голосе не прозвучало недоверия:

– Итак, проблема заключается в том, что, уничтожив апертьёр, вы потеряете связь с Землёй?

– Именно. – согласился профессор. – Не оставлять же его версальцам! Но и забрать с собой тоже нельзя: как только он отключится, апертура погаснет, и мы…

– Ясно-ясно… – Коля выставил ладони перед собой. – Но я хотел бы уточнить: для перемещения требуются два апертьёра, по одному на каждую сторону?

Саразен поглядел на собеседника с интересом.

– А вы сообразительны, юноша… нет, достаточно одного – когда он работает, на «той стороне» тоже возникает мембрана-апертура.

– Точно. – добавил Груссе. – Сколько раз видел, как она загоралась в цеху, когда профессор включал свою машинку в Солейвиле. Надо только договориться о порядке прохода, чтобы не зайти в неё одновременно, с разных сторон.

– Тэйлор не ограничился кражей «слёз асуров». – продолжал Саразен. – Серьёзная утрата, конечно, но её мы как-нибудь пережили бы. Но негодяй уничтожил апертьёр!

– И не просто уничтожил. – добавил Кривошеин. – Он, скотина, разрушил «хрустальные стержни»! Мы-то считали, что это невозможно, но Тэйлор постарался на славу: вскрыл кожух апертьёра, обложил стержни динамитными шашками и…

– Когда Солейвиль неделю подряд не выходил на связь, я забеспокоился, – подхватил Груссе, – и запустил апертьёр сам, несмотря на категорический запрет профессора.

– Да, если бы не ваше самовольство, мы не смогли бы прийти на помощь парижанам. Но теперь – сами понимаете, что нас ждёт.

Коля издал язвительный смешок.

– Ещё бы не понять! Вы уйдете к себе, потом – бах! – вся ваша машинерия превращается в бесполезный хлам, версальцы остаются с носом, вы застреваете в своём Солейвиле и отбиваетесь от головорезов Тэйлора. И тут появляюсь я – в роли спасителя! Всё так, профессор, или я что-то упустил?

На Саразена было жалко смотреть – он сгорбился, осунулся, разом постарев лет на десять.

– Ты, брат, того… полегче! – укоризненно пробормотал Кривошеин. – Всё верно, кто ж спорит, но зачем вот так, наотмашь? Человек и без того места себе не находит…

– А я, значит, нахожу? – огрызнулся прапорщик. – Думал – увижу новый мир, поохочусь на тетракрабов, свадьбу, глядишь, сыграю… А тут, здрасьте-приехали: ступай туда, не знаю куда, найди то, не знаю что, и смастери из его палочку-выручалочку. Причём на сугубо российский манер: при помощи топора, оглобли и такой-то матери. И что, по-вашему, я вприсядку должен пуститься на радостях?

Узнав, что его не собираются брать его в Солейвиль, Коля разозлился. И было с чего: Саразен предлагал ему вернуться в Россию и, ни много ни мало, снарядить экспедицию на поиски таинственных «слёз асуров». А раздобыв их, немедленно приступить к изготовлению нового апертьёра! Груссе тоже сподобился дать совет: он припомнил, прочитанную недавно статью о русском учёном, который сочинил трактат о соединении спирта с водой и, заодно, придумал способ соотносить химические элементы по атомному весу и свойствам. И порекомендовал обратиться к автору за помощью: может, этот универсальный гений поможет их русскому другу?

«И эти люди ещё дают советы! Ладно, из Парижа он как-нибудь выберется, а дальше-то что? В России его никто не ждёт, помощи ждать неоткуда. Но Саразену этого не объяснить: он и без того на грани срыва, лицо налилось кровью, того гляди, удар хватит…»

Но профессор уже взял себя в руки.

– Мне понятна ваша ирония, мсье. Но и вы поймите: нам совершенно некому довериться! Враги со всех сторон, любой из парижан может оказаться предателем, в том числе те, кого мы числим в союзниках! Я, конечно далёк от того, чтобы подозревать всех и каждого, но – мятеж, смута, ни от чего нельзя зарекаться…

Груссе кивнул в знак согласия.

– Верно! А русским мы верим, что бы не твердил там безумец Домбровский[21]21
  Домбровский, Ярослав – польский революционер и военачальник, виднейший деятель Парижской Коммуны.


[Закрыть]. Ваша страна воевала с этим ничтожеством, Наполеоном Третьим, а значит мы в некотором роде союзники. Вот и Алексѝс за вас ручается…

– К тому же, – добавил Саразен, – для поисков «слёз асуров» и постройки апертьёра понадобится много денег. Вы бы знали, чего мне стоил первый образец…

– Как, ещё и деньги нужны? – опешил прапорщик. – Я, по-вашему, кто, Ротшильд? Да у меня вошь в кармане да блоха на аркане!

Он нисколько не лукавил – отец-заводчик с его капиталами остался в далёком 1911-м году.

– Ты, вот что… – Кривошеин понизил голос. – ты не думай, я бы и сам с радостью, только куда мне теперь, с этой клюшкой?

И с отвращением ткнул пальцем в костыль.

– Двух шагов ступить не успею, схватят и поставят к стенке! К тому же, случись что с апертьёром и прочей техникой, профессор в одиночку не справится. А о деньгах не думай, деньги не твоя забота. Ты, главное, до России доберись! Я дам адреса серьёзных людей – выслушают, помогут…

– На вас вся надежда, мсье! – поддакнул Груссе. – Из города вы выберетесь без труда – маршьёр на ходу, на нём мы легко пробьемся через заслоны!

– Всё бы тебе гусарствовать, Паске… – поморщился Кривошеин. – Арно̀ с Тьеррѝ тоже говорили: «легко…», да «без труда…» – и где они теперь?

Несколько минут назад умер весельчак Арно, лучший механик Солейвиля – скончался от потери крови в результате тяжёлых ранений.

Саразен щёлкнул крышкой часов.

– Всё, молодые люди, время вышло. Так вы нам поможете?

Прапорщик поискал глазами Николь – она сидела в углу, ни жива, не мертва. Всё слышала и теперь с ужасом ждёт…

– О девчонке не беспокойся! – прошептал на ухо Кривошеин. – Слово чести: позабочусь, чтобы она дождалась тебя в целости и сохранности!

«Надо решаться! – стучало в висках. – Да, он рассчитывал, что Саразен вернёт его назад, в 1911-й год – но профессор, оказывается, не может этого сделать. А ещё Николь – смотрит с отчаянной надеждой: «не бросит, защитит, спасет…»

– Пора прекращать этот декаданс! – Кривошеин с трудом встал, опираясь на спинку стула. – Мы тут поговорим, а вы ступайте, запускайте апертьёр. Того гляди, версальцы подтянут пушки на прямую наводку и раскатают нас к бениной маме! И не волнуйтесь вы, профессор, всё сделаем, как надо! Русские мы, в конце концов, или, прости Господи, турки?

* * *

Конторская дверь затворилась, отсекая фабричные шумы – гул голосов, стук паровика и жужжание динамо-машины. В углу тихо позвякивало – Николь готовила очередную порцию кофе.

– Ну что, Коля, решился, или тебя ещё немного поуговаривать?

Коля впервые с момента их знакомства мог рассмотреть его лицо. В уголках рта залегли тревожные складки, веки набрякли усталостью, глаза – глубоко запавшие, умные пронзительные.

Какой он студент, в смятении подумал Коля, ему же не меньше тридцати пяти! Вечный студент, бурш? Что ж, встречаются и такие, но новый знакомый не похож на идейного бездельника…

– Предупреждаю: будешь кормить байками о Ремесленной школе – разговора не получится.

– И что тогда? – поинтересовался Кривошеин. – Нет, правда, что ты намерен делать? Откажешься и драпанёшь в Солейвиль?

Это словечко, «драпанёшь», неприятно резануло Колин слух. Будто он уже дал обещание, и теперь искал повод, чтобы уклониться.

– Ну, в конце концов, это твое дело. – смилостивился собеседник. – Только учти, насчёт Технического училища всё чистая правда. Я действительно прозанимался там целый год. Правда, сперва закончил Владимирское артиллерийское училище в Киеве.

– Значит, ты… вы – офицер? Вышли в отставку?

– Брось выкать, вздор. Да, я штабс-капитан, но не в отставке, а на действительной службе, состою при русском посольстве. Вернее, состоял, пока не пришлось заняться кое-какими деликатными материями.

– Так вы… ты – шпион? Вошёл в доверие к Саразену, чтобы выведать его секреты?

– Не шпион, а военный агент, разведчик! – наставительно изрек Кривошеин. – Разведка, если хочешь знать – природный рефлекс любопытства, только на уровне государства. Лиши человека способности к любопытству – что с ним будет? Заляжет на печь, и будет зарастать мхом, пока соседи по его амбарам шарят. Так и с государством: если хочешь жить спокойно и в достатке – надо знать, что творится за соседским забором!

– Но всё равно – шпионить? Как– то это… недостойно, что ли?

– А что достойно? – собеседник явно обозлился. – Получать раз за разом по роже, как во время Крымской войны? Сейчас мощь державы зависит от развития техники, и в этом Саразен обскакал не только нас, но и англичан с пруссаками! Я такого насмотрелся в Солейвиле…

Коля понимал, что «студент» прав. Но он-т о что будет делать, оказавшись в России? Ни знакомых, ни родни, ни крыши над головой… не заявишься же, в самом деле, к деду с бабкой, в село Белоомут, Зарайского уезда Ново-Рязанской губернии. То-то будет встреча: «здравствуйте дорогие сродственнички, я ваш природный внук из грядущего!»

Кривошеин меж тем продолжал:

– Ещё до войны до нас доходили слухи о том, что с профессором Саразеном связана какая-то тайна. И когда Груссе предложил мне присоединиться к их проекту, я не колебался. Я ведь и подумать не мог о путешествии в другой мир – полагал, что Саразен устроил свой Город Солнца на каком-нибудь необитаемом острове… П о том война с пруссаками, осада, посольство выехало из Парижа – и когда я вернулся, то не застал никого из коллег.

– Ну а я-то вам зачем? Обратиться больше не к кому? В Париже сейчас кого угодно можно найти, хоть русского, хоть шведа, хоть итальянца. Выбирай, не хочу!

– Так я им и позволил выбирать! – возмутился Кривошеин. – Плохо же ты обо мне думаешь! Чтобы русский офицер, доверил такое важное дело какому-нибудь итальяшке, или, не дай Бог, полячишке?

Он выложил на стол документы, среди которых был и российский дипломатический паспорт, пачку ассигнаций и тяжело звякнувший кошелёк. И напоследок – плоский свёрток, перетянутый бечёвкой.

– Здесь все, что я смог разузнать о Саразене и его изобретениях. Паспорт и прочие бумаги на моё имя, так что придётся тебе побыть пока Кривошеиным Алексеем Дементьевичем. Роста мы почти одинакового, приметы указанные в паспорте, подойдут обоим. Когда выберешься из Парижа – сразу в Брест, там сядешь на пароход, идущий в Данию или Швецию. В паспорте листок с петербургскими адресами – зайдешь по любому из них, расскажешь всё, как есть. И смотри, береги бумаги, им цены нет!

Коля взвесил на ладони кошель с золотом.

– Вижу, ты всё уже решил за меня?

– А то, как же! – осклабился Кривошеин. – Ну, ничего, надеюсь, ещё свидимся – тогда и посидим, как заведено промеж русскими людьми, за полуштофом! Знаешь, какие в Солейвиле копченые мокрицы? Под хлебное вино пальчики оближешь, куда там лобстерам…

Глава XII

– Ну вот, а вы переживали! – Кривошеин выпрямился и отряхнул ладони. – Теперь пусть ищут, то-то, будет фейерверк!

Коля с опаской покосился на апертьёр. Два пуда динамита, и ещё столько же заложено под паровик и динамо! Ясно, почему в будущем фабрику не восстановили: таимее можные взрывы камня на камне от неё не оставят!

– Какую ещё каверзу вы подстроили версальцам, друг мой? – осведомился Саразен.

– Да какие там каверзы, профессор! – плотоядно осклабился Кривошеин. – Я человек мирный, если меня, конечно, не разозлить. Там всего-то простенький кислотный запал, вроде тех, какими балуются бомбисты-народовольцы: стеклянная трубочка, кое-какие реактивы, немного сахара. Если сдвинуть ящик, кислота прольется и бац! – в ы уже на небесах! Ну, или ещё где, это уж кому как повезёт…

– Лучше бы они ничего тут не трогали. – пробурчал Груссе. – Мне ещё возвращаться – не знаю, успею ли. Вы часовой механизм установили на три часа? Саразен посмотрел на часы.

– Должны успеть. Постарайтесь не вступать лишний раз в бой, высадите нашего друга за позициями версальцев, и сразу назад! Пилот скептически покачал головой.

– Легко сказать – сразу! Без стрелка, улицы забиты войсками… Но профессор уже не слушал.

– Николя, сейчас отправляем последнюю партию, потом мы с Алексѝсом. Что делать, помните?

– Да, конечно. Открутить запорное колесо, вложить «яйцо-ключ», так, чтобы литеры совпали, надавить. Дождаться, пока погаснет свечение, забрать, закрутить крышку, «яйцо» отдать мсье Груссе. Всё. – Именно так! – Саразен наставительно поднял палец. – Нам не надо, чтобы в ваше отсутствие кто-нибудь смог даже случайно запустить апертьёр. А так – настройки будут сбиты, и Груссе, когда вернётся, введёт их заново. Только ничего не перепутайте, богом вас заклинаю!

Коля постарался изобразить живейший интерес. Эту инструкцию он уже зазубрил наизусть, но профессор раз за разом заставлял её повторять.

– И ещё – вот, возьмите! – Саразен подал ему туго набитый саквояж. – Здесь чертежи, описания, разные технические детали. В отдельном конверте – подробные указания по организации поисков «слёз асуров». Да, и когда будете включать апертьёр, не забудьте ввести настроечный код Солейвиля! Я вам запишу…

И зашарил по карманам в поисках блокнота.

– Ат-ставить! – гаркнул Кривошеин. – Простите, профессор, вырвалось… А писать ничего не надо – мало ли в чьи руки попадёт эта бумажка?

Он подмигнул Коле.

– Придётся тебе, друг ситный, зазубрить наизусть, как на законе Божьем. Смотри, не напутай, а то зашвырнет невесть куда!

– Да-да, разумеется, вы правы. – Саразен глянул на прапорщика поверх очков. – Я назову, а вы повторяйте за мной: «лямбда», «эпсилон», «фи»…

– …«эта», «ро», «омикрон»! Помню, профессор, всё помню!

Створки заскрипели. В цех вошли десятка полтора вооружённых коммунистов-блузников с «Шасспо». Лица черны от усталости и пороховой копоти, один опирается на винтовку, другой – на плечо соседа, третьего волокут на окровавленной шинели, он мычит и мотает головой. Распорядитель, юноша с неизменным флажком и карабином под мышкой, вытянулся перед профессором:

– Это последние, мсье Саразен. Остались только постовые у ворот!

Его слова заглушил близкий разрыв. С потолка посыпалось битое стекло.

– Недолёт, яти их в душу! – по-русски заорал Кривошеин. – Профессор, заводите свою шарманку, пока нас тут не накрыли! Стой, а ты куда!?

Николь кинулась на шею возлюбленному, прижалась всем телом. Сквозь слёзы она неразборчиво бормотала: «Не пойду… пускай… вместе…»

– Да что ж ты будешь делать! – взвыл в отчаянии Кривошеин. – Беда с бабами! Нельзя, милая, никак нельзя – куда тебе, без бумаг, без ничего? Да и в маршьёре троим слишком тесно…

Коля, шепча что-то утешительное, по одному отлеплял от шеи тонкие пальчики. Николь сразу обмякла и повисла на нём, сотрясаясь от рыданий. Кривошеин сделал знак, один из блузников подхватил девушку на руки. Миг – и они исчезли в сияющем ореоле.

Над крышей провыл снаряд. Кривошеин перекрестился и стал считать, шевеля губами. На этот раз грохнуло с другой стороны, на задах фабрики.

– В вилку берут, гады. Сейчас подправят прицел, следующая очередь – наша. Паске, ты там как, жив?

В дверном проёме возникла фигура Груссе в пилотском шлеме. Из-за его спины выскочили постовые – они бежали, закинув винтовки за спины и, по-солдатски подоткнув полы шинелей. Добежав до апертуры, они по одному ныряли в лиловую пленку.

– Профессор, сколько можно копаться? – заорал Груссе. – Версальцы уже в конце улицы, вот-вот будут здесь! Николя, как все уйдут, забирайте «ключ», и бегом, бегом!

Грохнуло так, что Коля едва не полетел с ног. Новая граната угодила в угол здания, проделав в стене пролом. Цех заволокло пылью, сквозь сплошную завесу посверкивали разряды на бубликах индукционных катушек.

– Дождались вместо обоза навоза! – Кривошеин зажал под мышкой костыль, сцапал Саразена за шиворот, и легко, как тряпичную куклу, зашвырнул в световой омут. Выругался – резкое движение потревожило покалеченную ступню – и обернулся. Прапорщик не видел его лица, только угольно-ч ё рный силуэт, позади которого вратами, распахнутыми в преисподнюю, яростно пылала апертура.

– Ну что, брат, пора? Сказал же один мудрый азиат: «дорога в тысячу ли начинается с одного шага». Вот и нам самое время – en avant marche![22]22
  (фр.) Вперёд шагом марш!


[Закрыть] Да не кисни ты, живы будем – не помрём!

И, прощально взмахнув рукой, шагнул в провал Пятого Измерения.

* * *

Груссе торопливо затягивал ремни. На лодыжках, под коленями, бедренные, широкий пояс – всё! – Ну что, готовы? Тогда держитесь!

Шагоход качнулся. Мостовая ушла вниз – машина распрямила коленные суставы и выпрямилась в полный рост, так, что Коля смог бы теперь через прорезь в бронезаслонке заглянуть в окна третьих этажей. За спиной стучал паровик, из труб валила жирная нефтяная копоть.

Под днищем залязгало, заскрежетало, и маршьёр пришёл в движение. Груссе, притороченный к рычагам, перебирал ногами, поворачивался в пояснице – его движения передавались механизму. Вот он поднял правую руку, притянутую ремнями к суставчатому рычагу. Раздался треск, полетели обломки – гигант взмахом клешни снёс верхушку кирпичной ограды. Прапорщик торопливо сдвинул на глаза очки-консервы. Шлем с очками вручил ему Груссе вместе с плоской деревянной коробочкой с ремнями, пучком проводов и изогнутым латунным раструбом. Носить её полагалось как дамскую муфту, на груди.

– Рычаги наведения перед вами, – проорал пилот, – Педаль спуска – под правой ногой. Прицел перископический – видите трубу с кожаной манжетой? Патронные короба слева, в ящике, рядом лючок. Как закончится очередной короб, откроете его, высунетесь наружу и вставите в приёмный желоб новый короб. Если стволы заклинит – используйте рукоять ручного привода, как у пехотной картечницы.

– Ясно! – прапорщик старался перекричать скрежет и лязг. – Сейчас, только спущусь…

– Нет, оставайтесь пока наверху. Подключитесь к кондуиту, там есть проводок со штырьком – и командуйте, куда идти. А то у меня обзор прескверный, ещё врежемся в здание! Только не забывайте нажимать рычажок, и говорите прямо в трубку!

Услыхав слово «кондуит», Коля удивлённо поднял брови – при чём тут ненавистная с детства книга, куда заносили в реальном училище записи о проштрафившихся учениках? И только потом сообразил, что французское слово «conduit» можно перевести как «труба», «канал», а иногда и как «посредник». Видимо, так называется внутренняя телефонная линия «маршьёра».

Прапорщик воткнул медный штырёк в гнездо – в наушниках зашипело, голос пилота стал громче.

– Слышите меня, Николя? Хорошо? Тогда – поехали!

Груссе перебрал ногами, маршьёр, в точности повторяя его движения, сделал шаг, потом другой – и мерно двинулся, раскачиваясь вверх-вниз. Засвистел пар, едко завоняло кислятиной – видимо, открылся клапан питательной смеси. Шагоход неудержимо пер вперёд, снося дощатые заборы, садовые решетки, навесы, сараи. Не желая вступать в перестрелку с версальцами, заполонившими соседние переулки с рю де Бельвиль переулки, Груссе вел машину через задние дворы. Колю мотало в проёме люка. Он до боли в пальцах вцепился в поручни, едва успевая командовать: «Направо! Налево! Осторожно, дерево!» Раздался треск, по коже пробежала волна булавочных уколов – это Груссе подал электрический разряд в «мускульные цилиндры».

Маршьёр резко прянул вперёд, выворотил чахлое дерево, с разгона снёс угол дома, прорвался сквозь облако пыли и оказался на бульваре.

Грянул винтовочный залп. Пуля царапнула Коле щёку, и он, сбивая костяшки пальцев, полез вниз. Плюхнулся на место стрелка, поймал рычаги наводки, и уткнулся в наглазники. В зеркалах – пустая перспектива бульвара с ободранными осколками каштанами. Ни души – только мертвая лошадь валяется посередине мостовой, задрав копыта к низкому, серенькому небу.

Пули звонко щёлкали по броне – невидимые версальцы бегло обстреливали маршьёр из своих «Шасспо». Коля зашарил в поисках рычажка, включающего «кондуит» (тьфу, даже выговорить противно!), но Груссе и сам понял, что надо делать. Заскрипел поясной шарнир, панорама сдвинулась и поплыла влево. В зеркалах возник разбитый парапет со вспухающими над ним ватными облачками винтовочных выстрелов.

«Вот вы где! Ну, сейчас попляшете…»

Перекрестье легло на мишень. Коля толкнул педаль – из-за брони раздался дробный перестук ожившего «Гатлинга». Струя свинца хлестнула по парапету, выбивая фонтанчики кирпичной крошки. Он шевельнул рычагом, перекрестье сместилось, и в рамке прицела возник размахивающий саблей офицер. Очередь прочертила по шинельному сукну цепочку дыр и швырнула несчастного лицом на мостовую. Стрельба сразу прекратилась. За оградой замелькали синие куртки и ярко-алые шаровары – версальцы разбегались, прижимаясь к стенам домов, и крысами ныряли в подворотни.

Дальнейшее слилось для него в сплошной калейдоскоп тряски, дребезга, визга рикошетов, и стрельбы, стрельбы, стрельбы. Он палил, вжимая в пол спусковую педаль, ломал ногти, загоняя патронный короб на место и снова давил на спуск. Груссе вел маршьёр, обходя большие улицы, и прапорщику то и дело приходилось высовываться из верхнего люка – высматривать выход из очередного тупика в развалинах домов и закупоренных баррикадами переулках. Иногда машина переходила на бег, тяжко ухая ступнями по мостовой, оставляя за собой уродливые ямы и вывороченную брусчатку.

Один раз пилот не смог удержать маршьёр, и тот с лязгом повалился на левый бок, в щепки раздавив брошенный фиакр. Коля, как назло, не успел пристегнуться, и его крепко приложило головой о броню. Груссе, опираясь на руку-клешню, поднял шагоход на ноги, но не успел сделать и сотни шагов, как на перекрёстке выскочил прямо на изготовленную к бою полевую батарею.

Прапорщик поймал в прицел расчёт крайней пушки и надавил педаль. «Гатлинг» молчал, только скрежетнула приводная цепь в тщетных попытках провернуть стволы.

Ещё раз. Ещё!

Опомнившиеся от испуга артиллеристы облепили лафет и уже разворачивают пушку…

«Почему медлит Груссе? Бросить машину вперёд, раздавить, растоптать…»

Он распахнул люк и высунулся наружу. По броне взвизгнули рикошеты – орудийная прислуга палила из карабинов.

«Где приводная ручка? Мать вашу, да где же? Проклятие, погнута! Конечно, шагоход грохнулся на левый бок, как раз на многострадальную «кофемолку»…

Чёрный кружок пушечного жерла уставился на него в упор. Коля заворожено следил, как наводчик, присев, подкручивает винт вертикальной наводки.

Рубка качнулась вперёд. Из-за «плеча» маршьёра со скрипом выдвинулась труба с решетчатой насадкой – на его кончике светился острый огонек газовой горелки. Наводчик-версалец отскочил от орудия, вскинул руку. Прапорщик зажмурился, ожидая страшного удара.

Труба с гулом извергла струю пылающей нефти, ударившую прямо в орудие. Огненные брызги окатили солдат, превратив их в вопящие, катающиеся по земле комки пламени. Маршьёр довернул торс и двумя жгучими плевками превратил всю батарею в огненный ад. Ещё одна струя горящей жидкости расплескалась о фасад дома с вывеской галантерейной лавки. Коля нырнул в люк, и в этот момент прогрохотал взрыв – огонь добрался до зарядных ящиков.

Взрывная волна едва не повалила шагоход – машина опасно закачалась, сделала шаг назад, но каким-то чудом устояла. Прапорщик ткнулся лицом в наглазники – впереди сплошная стена огня. В наушниках тишина, ни треска, ни шороха.

«…Груссе убит? Провод разорван? Проклятие, да просто шпенёк выскочил из гнезда…»

На ощупь он отыскал кончик провода и воткнул его на место.

– …дожидаешься, разрази тебя гром? Командуй, куда двигаться, пока мы тут не поджарились!

Коля надвинул на глаза очки и осторожно выглянул наружу. Вокруг победно ревело пламя – взрыв разбросал подожжённые пороховые картузы и дома по сторонам перекрёстка, вспыхнули, как солома. Прапорщик прикрыл руками лицо от неистового жара, и тут стена соседнего здания треснула сверху донизу и, взметнув тучу искр, обрушилась на мостовую, открывая путь к спасению.