Текст книги "Ларец кашмирской бегумы"

Глава XIII

Маршьёр торчал посреди двора. Именно торчал – опалённый, закопченный, нелепо накренившийся на правую сторону, подогнув под себя опору, согнутую в коленом шарнире. Другая опора, вывернутая под неестественным углом, уходила в большой пролом в земле – его края щетинились изломанной кирпичной кладкой.

– Все, отбегались… – Груссе выбрался из нижнего люка рубки и пнул покалеченную опору башмаком. – Не шевелится, хоть ты тресни! То ли сустав намертво заклинило, то ли порван мускульный жгут. Такое повреждение нам не исправить.

Коля подошёл поближе и наклонился. С краёв провала в темноту осыпались шуршащие песчаные струйки. Снизу на него пахнуло застоявшейся сыростью и винным духом – таким густым, что его, казалось, можно зачерпнуть кружкой. Опора шагохода, пробив кирпичный свод, раздавила хранящиеся в подвале винные бочки, и теперь из-под трёхпалой железной ступни растекалась ароматная тёмно-красная лужа.

После спасения из огненной ловушки стало легче. Прапорщик даже ухитрился на ходу исправить «Гатлинг» – отогнул подвернувшейся под руку железякой рычаг, провернул стволы и дал пробную, патронов на пять, очередь. Но стрелять больше не пришлось – боевые части версальцев втянулись в город, а патрули и жиденькие заслоны на окраинах при виде маршьёра разбегались, как тараканы.

И вот – такое невезение! Кто бы мог предположить, что на заднем дворе захудалого трактира таится такая ловушка? Раньше здесь был монастырь, но время не пощадило древние строения, и на их месте поставили двухэтажный дом с навесами, коновязью и каретным сараем, а в обширных подвалах устроили винный погреб.

Когда грунт стал проседать, Груссе подал шагоход назад – и опоздал на какую-то долю секунды. «Маршьёр» несколько мгновений балансировал на левой опоре, но сила тяготения взяло верх, и машина со страшным грохотом повалилась набок. Зажатая в проломе опора нелепо вывернулась, и все усилия освободить её пропали втуне. Теперь стальной гигант громоздился посреди двора, словно допотопный мастодонт, попавший в ловчую яму, выкопанную шайкой охотников-троглодитов. Самих «троглодитов» видно не было – видимо, ударились в бега, как только сообразили, что за дичь угодила в ловушку. Если и нашёлся храбрец, решившийся остаться, то он предпочел не попадаться гостям на глаза.

– Отъездились… – повторил Груссе. – Пожалуй, мсье Николя, нам с вами пора прощаться. Жаль, конечно, нашего Букефала, но не оставлять же его пруссакам!

Под сиденьем стрелка нашлось полтора десятка жёлтых картонных цилиндров и моток огнепроводного шнура. Коля невольно поежился, осознав что всё это время сидел на динамите. Вдвоём они рассовали шашки по внутренностям рубки, прикрутили к суставам, котлу, баку с нефтью, подсунули под цилиндры паровика. Груссе расплющил кувалдой предохранительный клапан и нагнал давление так, что стрелка манометра уползла далеко за красную черту.

Пока пилот заканчивал приготовления к взрыву, прапорщик произвел ревизию своего имущества. Кобура с «люгером», шинель в скатке, саквояж, туго набитый ранец… кажется, ничего не забыл?

– Вы что, собираетесь всё это взять с собой? – Груссе ткнул пальцем в ранец с шинелью – Не сомневаюсь, сил у вас хватит, но поймите правильно, мсье: с таким багажом вас даже до комендатуры не доведут!

Коля растерянно переводил взгляд с ранца на саквояж и обратно.

– Что же делать? Ну, ладно, без шинели обойдусь, не зима… а как же со всем остальным? Вон тут сколько…

Груссе ободряюще похлопал напарника по плечу.

– Не переживайте, мсье, старина Паске не оставит друга в беде! Вот, сберегите пока, а я что-нибудь подыщу!

И протянул напарнику патронташ-бандольѐр с наплечным ремнем и деревянной кобурой, формой и размерами напоминающей маузеровскую. Кроме кобуры на ремне висел длинный футляр вроде тех, в каких носят подзорные трубы.

– Вы посмотрите, если есть охота. Там, сбоку, задвижка…

Хотя пистолет и проигрывал продукции «Маузерверке» по качеству исполнения, в нём угадывалась брутальная мощь: длинный, гранёный ствол, изогнутая рукоять, снабженная железной скобой и массивная затворная коробка с вырезом сверху.

– Для заряжания. – пояснил Груссе – Отогните скобу вперёд, сработает механизм, выбрасывающий гильзы.

Коля лязгнул рычагом, из паза вылетел патрон. Скрученная из медной фольги гильза, капсюль в донце – ничего общего с архаичными бумажными патронами игольчатых винтовок.

– Переделано в Солейвиле из винтовки Мартини-Генри! – горделиво поведал француз. – Профессор приобретал для своего города всё самое лучше и, когда речь зашла о стрелковом оружии, выбрал новейшую модель центрального боя. Эта винтовка намного лучше и германских «Дрейзе» и наших, французских «Шасспо». Англичане всего год, как приняли её на вооружение.

Прапорщик поднял тяжёлый пистолет и прицелился в стоящую возле ограды яблоню.

– Но ведь точность боя у этой штуковины наверняка хуже, чем у винтовки. Зачем было портить хорошую вещь?

– Жителям Солейвиля приходится часто работать вне города, где полно опасных животных. Револьверы против них бесполезны, а таскать громоздкую винтовку не всегда удобно – вот и вооружаются такими коротышами. Что до точности – смотрите!

Пилот отцепил кобуру от портупеи и прищёлкнул к рукояти. Извлёк из футляра латунную трубку и присоединил к выступу на ствольной коробке.

– Вот, прошу: пистолет-карабин с телескопом! Лёгок, удобен в переноске, бой отменный, с одного выстрела валит тетракраба!

Коля вскинул странное оружие к плечу. В линзе пересеченной крест-накрест тонкими нитями, ствол дерева казался втрое толще, чем на самом деле.

– Увеличение трёхкратное. Даже посредственный стрелок легко попадёт со ста шагов в мишень, размером с голову лошади.

В который уже раз за эти сутки, он испытал ощущение дежа вю: Груссе расхваливал оружие так же, как парижский продавец из 1911-го расхваливал «Маузер».

– Вы пока изучайте, а я пока пошарю вот здесь. – Пилот кивнул на здание трактира. – надеюсь, там найдётся заплечная корзина для фруктов или хотя бы мешок!

Он был прав. Минут через пять из трактира раздался радостный возглас и на пороге возник Груссе с парой больших кожаных сумок.

– Вот, нашёл! Седѐльные сумки – можно нести, перекинув через плечо. Перекладывайте в них свой скарб, и пошли – что-то мы тут засиделись, не дождаться бы беды…

Сумки оказались вместительным: в одну Коля засунул саквояж, а в другую, выждав момент, когда пилот смотрел в другую сторону, спрятал «механическое яйцо». За ним последовало остальное: узелок с провиантом (спасибо Николь, позаботилась), пачки патронов и, напоследок, пакет с записками Кривошеина.

Груссе осмотрел багаж, и остался доволен.

– Ну вот, теперь вас хотя бы не расстреляют сразу, а выслушают. На солдата или блузника вы не похожи, спросят почему пешком – скажете, лошадь сломала ногу. Есть какие-нибудь документы?

Коля показал русский дипломатический паспорт.

– Отлично, с такими бумагами вам ничего не грозит, особенно если попадётесь пруссакам. У вашего царя добрые отношения с кайзером, так что, пожалуй, ещё и помогут. Только всё равно придётся объяснить, как вы тут оказались.

– Назовусь репортером русской газеты. Полезут проверять багаж – покажу дневник Кривошеина, для человека, не знающего русского языка сойдёт. Но вы-то как думаете выбираться? С вами, если что, и вовсе не станут церемониться, поставят к стенке, и вся недолга!

– Как-нибудь, – беспечно отмахнулся пилот. – Я вырос в парижских предместьях, знаю каждый переулок. Одна беда – время идёт, могу не успеть до взрыва. Сколько там осталось?

– Час и ещё сорок три минуты. – ответил Коля, бросив взгляд на часы. – И вот ещё что: вплотную к фабричной ограде стоит дом с бакалейной лавкой. Там, в чулане, есть потайная лестница на чердак, если что, можно укрыться и пересидеть.

Он не сам не понял, что подтолкнуло его заговорить о тайнике. В последнее время случилось множество необъяснимых совпадений – вот и пусть будет ещё одно…

Груссе, сидя на корточках возле маршьёра, чиркал спичками – те, одна за другой, ломались и гасли, распространяя едкую серную вонь. Наконец, искрящийся огонек побежал по огнепроводному шнуру к распахнутому люку. Пилот кинулся прочь, Коля подхватил багаж и поспешил за ним. Перебросил сумки через низкую изгородь и перевалился сам, ломая колючие кусты.

– Прячьтесь, мсье! Пруссаки!

Во двор с улицы въезжали шестеро всадников в синих мундирах и касках-пикельхауба х с прусскими орлами и остриями на макушке. У каждого в правой руке кавалерийский карабин, стволом вверх, приклад уперт в бедро. Откормленные, лоснящиеся кони ганноверской породы фыркают, мотают головами. Под хвостами парусиновые мешки для сбора конских яблок – прусский ordnung действует и на оккупированных территориях.

– Драгуны! – прошипел Груссе. – Двадцать второй полк, квартируют в трёх милях отсюда, в Обервильѐ. Принесла же их нелёгкая! Не дай Бог, заметят тлеющий фитиль…

Он накаркал. Унтер-офицер, здоровенный, с пышными усами, что-то гортанно каркнул, указывая на коленный сустав шагохода, откуда поднимался лёгкий дымок. Пистолет-карабин в руках пилота плюнул огнём, и драгуна отбросило назад – тяжёлая винтовочная пуля ударила его в грудь. Остальные бросились врассыпную: трое нырнули за маршьёр, ещё двое плюхнулись на землю, и ответили нестройным залпом.

На головы им посыпались срезанные пулями ветки. Коля вытянул из кобуры «люгер» и завозился, пристегивая кобуру. Груссе, опустив оружие, считал шепотом – «девять, восемь, семь…» – лицо его приобрело сосредоточенно-хищное выражение.

На счёт «три» ударил взрыв, торс шагохода вспух снежно-белым облаком – заряд динамита разворотил котел. По ушам резанули вопли мучительной боли, в клубах и пара мелькнуло распяленное, словно лягушка на столе препаратора, тело. Ударная волна слизнула хлипкие дворовые постройки, брызги горящей нефти из разорванного бака окатили стены трактира. Уцелевшие драгуны кинулись, пригибаясь, к воротам. Первый рухнул, не пробежав и пяти шагов с пулей Груссе между лопаток, второй добежал до лошадей, но не успел даже вставить ногу в стремя: прапорщик поймал его спину в прорезь прицела и, задержав дыхание, надавил на спуск. Германское изделие не подвело: драгун повалился лицом вниз, как подкошенный, и больше не шевелился.

Коля приподнялся и оглядел двор. Живых пруссаков не осталось. Маршьёр чадно горел посреди двора, нефтяная копоть смешивалась с дымом, валящим из окон. С улицы неслись панические вопли – местные жители, наконец, осознали степень угрозы.

– Надо убираться отсюда! – Груссе встал в полный рост, не отпуская приклада от плеча. – Через четверть часа здесь будет половина прусской армии!

– Может, возьмём? – Коля показал на драгунских лошадей. – Вы ездите верхом?

– Да вы спятили, мсье! Если вас схватят на драгунской лошади, с воинской амуницией – пристрелят, и имени не спросят! Вот отойдете на пару миль – нанимайте лошадь в какой-нибудь деревне и скачите, куда душа пожелает! А сейчас, ноги в руки, и бегом, через сад, пока нас не заметили! Сельские обыватели подлецы, трусы, мигом донесут…

* * *

Он перешёл на шаг, только когда закололо в боку, а воздух сделался редким – сколько ни хватай его судорожно разинутым ртом, лёгкие всё равно разрываются от нехватки кислорода. Вдали из-за рощицы жиденьких платанов поднимались клубы дыма – похоже, трактир разгорелс я всерьёз.

С Груссе они расстались за садовой оградой. Коля не питал иллюзий по поводу его дальнейшей судьбы: пилоту не суждено попасть в Солейвиль. Возможно, он не успеет вернуться к сроку и застанет на месте здания груду дымящихся развалин. А может, вовсе не сумеет пробраться на фабрику в обход патрулей, и будет, скрежеща зубами от бессилия, наблюдать, как взрыв разносит апертьёр на куски. Зато наверняка знал: Груссе рано или поздно попадёт на тот чердак. А ещё его ранят, недаром на бумагах были пятна крови…

Груссе откроет сундук и оставит в нём пачку бумаг и «ключ-яйцо» – скрепя сердце, утешая себя, что это ненадолго, не пройдет и недели, как он вернётся…

Но судьба распорядится иначе. Его схватят, отдадут под суд, потом каторга, побег, годы скитаний. А «механическое яйцо» так и будет лежать в сундуке, чтобы через сорок лет некий букинист позволил русскому офицеру, заглянувшему в его магазинчик взять загадочный предмет в руки…

Что ж, невесело усмехнулся Коля, хоть одно хорошо: он, несмотря ни на что, выполнил обещание, данное редактору «Механического мира». Тайна записок Груссе раскрыта, можно браться за статью. А что, увлекательное выйдет чтение – жаль, только напечатать его негде, первый номер журнала выйдет из типографии самое раннее, лет через тридцать пять. Так что с журналистикой придётся пока обождать.

Зато головоломка сложилась окончательно: можно не сомневаться что Саразен, производя опыты со временем, сам того не желая, извлёк из будущего «механическое яйцо», а вместе с ним и того, кто держал его в руках. А раз так – чем чёрт не шутит, пока бог спит – может, и получится вернуться в свой благополучный 1911-й год?

Но сперва надо добраться до России и сделать то, о чём просили солейвильские беглецы. Не беда, «путь в тысячу ли начинается с первого шага» – так, кажется, утверждал восточный мудрец? Или, если вспомнить нелюбимую Кривошеиным латынь: «Viam supervadet vadens»[23]23
  (лат.) Дорогу осилит идущий.


[Закрыть].

Бог его знает, сколько верст, миль или километров в этом самом «ли», но первый шаг он уже сделал. Остались сущие пустяки: не забыть по дороге заклинание, заученное вслед за Саразеном.

Коля шагал, переступая через торчащие из земли древесные корни, поправлял сползающие с плеча ремни сумок и повторял, словно граммофон, иголка которого застряла на одной дорожке:

«Лямбда»… «эпсилон»… «фи»… «»эта»… «ро»… «омикрон»…

Конец первой части

Часть вторая
Тропа йети

Глава I

– Покорнейше прошу подождать здесь, сахиб. Господин сейчас будет.

Провожатый имел облик, обычный для слуги-индуса: просторные белые шаровары, рубаха, поверх неё бурая шерстяная накидка без рукавов. Наряд дополнял своеобразной формы чёрный тюрбан – такие носят все мужчины народности, именуемой «сикхи».

Гость огляделся. Судя по коллекции холодного оружия на стене, хозяин дома тоже сикх: мечи «кханда», топоры-«табары», метательные кольца «чакра», кинжалы, маленькие, украшенные чеканкой стальные щиты – традиционный арсенал этого воинственного народа.

Слуга пододвинул стул (изделие английских мебельщиков) и замер у двери, сложив руки на груди. Его глаза, чёрные, выпуклые, блестящие, словно греческие маслины, не отрывались от визитёра.

Обстановка кабинета являла собой смесь европейского стиля и изделий местных ремесленников. Полки книжного шкафа в викторианском стиле заполняли тома Британской Энциклопедии. Напротив шкафа, на каминной полке, выстроились в рядок бронзовые и нефритовые статуэтки, изображающие индийских божков. Гостя это озадачило: общеизвестно, что сикхи единобожцы и не одобряют идолопоклонства.

– Не стоит удивляться, друг мой, на нашей земле есть место любым богам!

Вошедший в кабинет мужчина был одет по-европейски, если не принимать в расчёт сикхского тюрбана-дастара, массивных, индийской работы, запонок и галстучной булавки, украшенных крупными, кроваво-красными самоцветами. Можно было не сомневаться, что под полой модного сюртука скрывается кинжал-кипран, с которым истинный сикх не расстаётся ни на минуту.

Хозяин дома – а это, несомненно, был он – хлопнул в ладоши. Второй слуга, точная копия первого, поставил на низкий, инкрустированный перламутром, столик поднос с двумя крошечными чашками из тончайшего, как бумага, японского фарфора, и изящной бульоткой. Встроенная в неё спиртовка горела веселым голубым огоньком, из носика поднималась струйка пахучего пара.

Гость удивлённо поднял бровь: он явно не ожидал встретить в самом сердце княжества Кашмир, изысканной европейской сервировки.

– В это время дня я пью кофе. – объяснил хозяин дома. – Но если вы предпочитаете чай или что-нибудь ещё…

Визитёр чуть качнул головой в знак отрицания и потянулся к прибору. За спиной у него возник слуга, и принялся разливать по чашкам ароматный напиток.

– Я завёл в доме континентальные порядки. Если хочешь поспевать за прогрессом, надо следовать ему во всём, даже в устройстве быта.

По-английски он говорил безупречно.

– Итак, вы просили о встрече. – в голосе не было вопроса, лишь утверждение. – Я внимательно слушаю.

Посетитель откашлялся.

– Как вы знаете из письма, я прибыл по поручению законного наследника бегумы Гокооль. Вот копии документов, оформленных лондонской адвокатской фирмой "Бѝллоус, Грин, Шарп и К°".

Сикх пристально посмотрел на гостя.

– Вы не похожи на англичанина. К тому же, ваша манера говорить…

Действительно, визитёра можно было принять, скорее, за представителя латинской расы: нос с горбинкой, чёрные вьющиеся волосы, смуглая кожа. Мягкость речи и манера произносить гласные выдавали в нём выходца из Прованса.

– Вы правы, я сын Франции, хотя и жил в Северной Америке. Отсюда и акцент.

– Француз – и представитель лондонского адвокатского дома?

– Я не являюсь их служащим. Более того, человек, от чьего имени я к вам обратился, не вполне доверяет подданным королевы Виктории. Разумеется, я говорю о её британских подданных.

Владелец кабинета чуть заметно качнул головой – на Востоке умеют распознавать интонации.

– Дело, ради которого я прибыл, вынуждает меня задать вопрос: в какой степени родства вы состоите с покойной бегумой Гокооль, и что вам известно о происхождении её состояния?

Сикх отпил кофе и поставил чашку на поднос. К бумагам он не прикоснулся.

– На такой вопрос в двух словах не ответишь. Вы не против небольшого экскурса в историю?

Гость изобразил глубочайший интерес.

– Мой дед, раджа княжества Джамму, Кишор Сингх, умер в 1822-м году, оставив двух сыновей и дочь. Старший сын стал его наследником и впоследствии принял активное участие в покорении Кашмира. Младшим сыном был мой отец, Нирвѐр Сингх. К моменту смерти отца он был в прескверных отношениях с братом, а потому, решил не искушать судьбу: бежал и поступил на службу к махарадже Пенджаба, прославленному Раджиту Сингху, создателю государства сикхов. Кстати, я получил имя в честь этого великого человека…

Дочь же, моя тётушка, – продолжил сикх, сделав ещё глоток кофе – перебралась в Бенгалию и вышла замуж за тамошнего вельможу, прервав связи с семьей. Дядя, видите ли, обладал редким даром портить отношения с родственниками… Когда махараджа Пенджаба умер, отец стал советником его наследника, Далипа Сингха и погиб при Равалпѝнди, сражаясь с войсками Ост-Индской компании. Отца объявили преступником – он, якобы, расстреливал военнопленных британцев, – и под этим предлогом наложили арест на имущество нашей семьи. Меня, четырнадцатилетнего подростка, взял под покровительство махараджа Кашмира и отправил в Англию, подальше от недоброжелателей. Там я провел семь лет, а когда арест отцовского наследства был опротестован – вернулся и занял положение, подобающее мне по рождению.

Он повел рукой вокруг себя, приглашая гостя оценить обстановку.

– К тому времени тётка успела отойтив мир иной, прожив довольно бурную жизнь. Вскоре после свадьбы она овдовела, но потом снова вышла замуж – наши обычаи такое дозволяют. И эта непутевая тётушка… – сикх усмехнулся, – известна вам, как бегума Гокооль. Что до её состояния, то тут я мало чем могу быть полезен. Около трети его составляет имущество первого супруга, бенгальского раджи. Остальное – кашмирские владения, отошедшие ей после смерти дяди. Отношений с тёткой я не поддерживал, довольствуясь слухами и сплетнями – а их, при её образе жизни, было немало, можете мне поверить! Болтали, например, что второй её муж был то ли капралом, то ли музыкантом, а это, согласитесь, не та родня, которой принято хвастать.

Визитёр кивнул.

– Пожалуй, я могу кое-что добавить к вашему рассказу. Господин, о котором вы только что упомянули, действительно служил во французской армии тамбурмажо̀ром, в чине унтер-офицера тридцать шестого артиллерийского полка. Выйдя в отставку, он поступил в На́нте на торговое судно. Прибыв в Калькутту, он отправился вглубь страны и завербовался офицером-инструктором в личную армию бенгальского раджи.

Видимо, это был человек чрезвычайно ловкий и неплохо знающий военное дело, поскольку он быстро продвинулся по службе и встал во главе войск раджи. А после его смерти сочетался браком с вдовой. Соображения политики вынудили генерал-губернатора Бенгалии ходатайствовать о предоставлении новому супругу бегумы, перешедшему к тому времени в британское подданство, титула баронета. Владения её, таким образом, были обращены в майорат.

В сорок втором году новоиспечённый баронет отошёл в мир иной, ненадолго пережив жену и не оставив ни завещания, ни потомства. По постановлению Королевского суда в Агре, движимое и недвижимое имущество было продано, драгоценности обращены в деньги, а капитал помещён в Английский банк. К шестьдесят пятому году этот капитал вместе с набежавшими процентами достиг двадцати трёх миллионов фунтов стерлингов. В пересчёте на франки это составляет около пятисот сорока миллионов. Джентльмен, от чьего имени я обращаюсь к вам – внучатый племянник второго супруга бегумы. И, поскольку других наследников не объявилось, он, согласно британским законам, унаследовал всё состояние.

– Двадцать три миллиона фунтов… – произнёс сикх после недолгой паузы. – Это больше миллиона годового дохода. Но что могло понадобиться наследнику от меня? Я ведь не претендовал на долю имущества тётки, хотя, возможно, имел некоторое право…

– Уверен, вы догадываетесь, о чём пойдёт речь. Ларец бегумы.

На этот раз пауза затянулась.

– Старинный ларец из неизвестного серебристого металла, который никто не сумел открыть. – глухо проговорил владелец кабинета. – Наша семья хранила его, как реликвию, почти пять веков. Отец был уверен, что ларец достался его брату от их отца, как того требовала освященная веками традиция, но когда дядя умер, ларца у него не нашли.

– Есть основания полагать: обвинения, возведенные на вашего отца, связаны с этой реликвией. Кое-кто, видимо, считал, что ею завладел ваш отец, и жаждал её заполучить. Но не повезло: ваша тётушка увезла ларец в Бенгалию задолго до его гибели.

– Вот, значит, как… – негромко произнёс сикх. – Но ведь можно было завладеть ларцом после смерти бегумы? Её имущество пошло с молотка, так что труда бы это не составило!

– Видимо, за ларцом охотился один из чиновников Ост-Индской компании, причём делал это в порядке частной инициативы. Но он, скорее всего, умер вскоре после гибели вашего отца, поэтому история не получила продолжения. Ларец, согласно воле бегумы Гокооль, не продали с торгов, а поместили в банковское хранилище. Впоследствии он вместе со всем состоянием достался моему другу.

– Неужели он рискнул… – в глазах сикха плеснулся суеверный страх.

Гость встал. Лицо его приобрело торжественное выражение. Он сложил руки на груди и нараспев произнёс длинную фразу на неизвестном языке. Сикх тоже встал и склонился перед гостем в глубоком поклоне.

– Любой представитель нашего рода обязан помогать тому, кто дерзнёт проникнуть в тайну ларца. Владетельные князья Джамму оберегали его на протяжении веков, и они всего лишь последние в длинной череде хранителей, начавшейся за сотни жизней до того, как принц Шакьяму̀ни вышел из колеса чередования жизни и смерти. Можете быть уверены, сахиб: вы и ваш друг получите любую помощь, которую я в состоянии предложить!

– В середине мая в Бомбей прибудет судно, зафрахтованное через германский Ллойд. Груз, находящийся на его борту, следует переправить в место, указанное в этих бумагах.

На стол лёг роскошный кожаный бювар.

– Здесь конасамент[24]24
  документ, удостоверяющий право собственности на отгруженный товар.


[Закрыть], а так же сведения о пункте назначения и сроках. Способ доставки на ваше усмотрение, единственное, но непременное условие: всё должно быть проделано в тайне. При ваших возможностях это не составит труда.

Владелец кабинета открыл бювар и пробежал глазами несколько строк. Брови его поползли вверх.

– Признаться, вы сумели меня удивить! Не берусь предположить, какое отношение подобные вещи могут иметь к реликвии!

– Вам и не надо предполагать. – сухо ответил гость. – Насколько я понимаю, обязательства, принятые некогда вашей семьей, подразумевают беспрекословное повиновение?

Сикх пристально посмотрел на собеседника, вынул из бювара документ, поднёс его сначала к губам, потом ко лбу.

– Услышано и обещано! – произнёс он, и эти слова прозвучали ритуальной формулой. – Не позже чем к середине июля груз будет в Лехе, или я недостоин называться Раджитом Сингхом!