Текст книги "Временной узел"

Часть 2

– Мне надо выйти ненадолго, – извинилась Ира.

Она быстро поднялась с места и открыла дверь. Я отметил про себя, что на протяжении последнего часа девушка уже второй раз покидает купе.

– Наверное, у нее проблемы с желудком или мочевым пузырем, – решил я, огорчаясь вынужденному перерыву в рассказе моей спутницы.

На этот раз Ирина отсутствовала минут десять или пятнадцать. За это время я дважды пробовал читать газету, однако мысли мои то и дело возвращались к рассказу девушки. Анализируя услышанное, я пытался угадать дальнейший ход развития событий и с нетерпением ожидал прихода Ирины, чтобы сопоставить мои догадки с действительностью.

Возвращение девушки на этот раз обошлось без приключений. Никто к ней не приставал и никто не пытался познакомиться. Войдя в купе, Ира заняла прежнее место и без всякой паузы продолжила свой рассказ.

Я родилась в декабре 1950 года в Молдавии, в небольшом, уютном городке Дубоссары, в семье Владимира и Елены Урсу. Хотя родители мои молдаване, в семье у нас говорили по-русски, поскольку население Дубоссар преимущественно русскоговорящее. Отец мой работал инженером на заводе железо-бетонных изделий, а мать на том же заводе заведовала столовой. Жили мы в просторном, четырехкомнатном доме с печным отоплением, но с водопроводом и канализацией. При доме имелся участок земли на десять соток. Там росли яблони, вишни, а в углу высилась огромная, старая груша. Ветки у нее раскидистые, и когда я была маленькой, то любила по ним лазать. Возле дома был разбит виноградник, и каждую осень отец делал вино, разливал его в бутылки и расставлял на полках в погребе. Доставать из погреба бутылки было моей обязанностью, которую я выполняла с большой охотой.

С нами жила моя бабушка, мамина мать. Я была ее единственной внучкой, поэтому она меня очень любила и уделяла мне много внимания. В четыре года я уже умела читать, писать и производить математические действия в пределах десятка. Вообще, по словам друзей и знакомых нашей семьи, я была идеальным ребенком: смышленой, послушной и в меру спокойной. Идиллия закончилась в семилетнем возрасте, а точнее, 2-го сентября 1957 года. Накануне я первый раз пошла в школу. Было много цветов, поздравлений и даже стихов и песен в исполнении старшеклассников. Потом мы с полчаса сидели за партами, а учительница объясняла нам правила поведения школьников. Все это мне очень понравилось, и я с нетерпением ждала следующего утра, чтобы снова пойти в школу и сесть за пахнущую свежей краской парту.

Помню, утром я проснулась сама (хотя обычно меня будила бабушка) с острым чувством неосознанной тревоги. Я соскочила с кровати и выбежала в зал, где застала бабушку за штопаньем моего носка.

– Где папа? – выкрикнула я.

– Они с мамой уже на завод ушли, – растерянно ответила бабушка, немало удивившись моему неожиданному появлению.

– А его не арестовали? – вдруг выпалила я.

Бабушка как-то странно на меня посмотрела, но тут же лицо ее расплылось в улыбке.

– Тебе, наверное, что-то страшное приснилось?

Я огляделась по сторонам. Почему-то мне казалось, что все вещи в комнате должны быть разбросаны, как после ворвавшегося туда смерча. Однако все оставалось на своих местах, и даже утренние газеты, которые папа просматривал за завтраком, были аккуратно сложены на столе.

– Да, наверное, мне все это приснилось, – пробормотала я и спешно ретировалась в свою комнату.

В тот же день, возвращаясь с бабушкой из школы (первые несколько дней бабушка отводила и забирала меня из школы), мне вдруг на минуту показалось, что я иду по улицам незнакомого города, а главное, за руку меня держит вовсе не бабушка, а какая-то незнакомая женщина, которую я называю мамой. Эта женщина указывает мне на огромное, старинной архитектуры здание с позолоченным куполом и говорит:

– Это Исаакиевский собор.

Когда видение исчезло, я спросила бабушку:

– Где находится Исаакиевский собор?

– В Ленинграде, – ответила бабушка и в свою очередь поинтересовалась, – а от кого ты о нем слышала?

– Одна девчонка сегодня в школе рассказывала, – соврала я.

Некоторое время после этого случая видения не посещали меня, но незадолго до Нового года, в один из вечеров, когда мама укладывала меня спать, я неожиданно для себя спросила ее:

– Мама, а тебя не арестуют?

Моя мать остолбенела от изумления:

– С чего ты решила, что меня должны арестовать?

– Но ведь папу уже арестовали! – поразилась я маминой непонятливости.

– Володя! – в панике завопила мама.

В комнату стремительно вбежал отец. Следом за ним, припадая на больную ногу, спешила бабушка. Они наперебой принялись спрашивать: кто меня научил «этим глупостям». Я не знала, что им ответить и в конце концов разревелась.

С этого дня я перестала рассказывать бабушке и родителям о моих видениях. А они посещали меня все чаще и чаще. То мне виделось, как я в компании мальчишек, моих ровесников, гребу лопатой снег во дворе здания, обнесенного высоким забором с колючей проволокой. То, с теми же мальчишками, сижу за длинным столом и ем перловую кашу. Потом я вдруг оказываюсь в Москве. Я узнаю Кремль, Мавзолей, Красную Площадь, которые не раз видела на открытках и обложках журналов. Рядом со мной какая-то женщина. Я зову ее тетя, а она называет меня Валерием. Валерием Воронковым.

Вероятно, все эти видения как-то отразились на моем поведении, потому что однажды мама повела меня в поликлинику на прием к психиатру. Врач задавал мне разные вопросы, многие из которых показались мне несерьезными, а иные даже глупыми. Потом меня попросили выйти в коридор, а психиатр еще долго беседовал с мамой. Из кабинета мама вышла печальная и задумчивая.

Шли годы, я росла, взрослела, менялся мой внешний и внутренний облик, и вместе с ними менялись мои видения о жизни Валерия Воронкова. Сначала я видела его в семилетнем возрасте, затем в восьмилетнем и так далее. Получалось так, что Валерий рос одновременно со мной. Его жизнь я знала не хуже, чем свою собственную и, видимо поэтому, незаметно для меня самой мои видения постепенно становились моей второй сущностью, моим вторым «я». Началось с того, что я стала откликаться на имя «Валерий». У нас в классе учился мальчишка, Валерка Парамонов. И вот, когда кто-нибудь обращался к нему по имени, я вздрагивала и поворачивала голову на голос.

Лет примерно с десяти я заметила, что стесняюсь раздеваться в присутствии не только девчонок, но и взрослых женщин. Я даже старалась не оголяться при маме и бабушке. В том же возрасте я обнаружила, что меня тяготит общество моих сверстниц, и я с большей охотой проводила время в кругу мальчишек. К ужасу моей бабушки я научилась играть в футбол и в кости. Однажды мы прознали, что какой-то парень, бывший десантник, организовал при своем доме, в сарае секцию по изучению приемов борьбы самбо. Цену за урок он установил умеренную (5 копеек с человека), и мы всей компанией завалились к нему. Увидев меня, парень удивленно вскинул брови.

– А ты царапин и синяков на лице не боишься?

– За меня не волнуйтесь, – с вызовом вскинула я подбородок, – я не неженка и не маменькина дочка.

Парень ухмыльнулся и ничего не ответил. Однако в течение тренировки я часто ловила на себе его любопытные взгляды.

Тренировались мы три раза в неделю, по два часа. Не всем из моих друзей пришлись по душе силовые единоборства. Многие из мальчишек после первых занятий отсеялись. Мне же доставляло истинное удовольствие вступать в схватку с соперником, проводить приемы и, в особенности, добиваться победы. (Кстати, среди своих сверстников мне не было равных в быстроте освоения болевых приемов самбо).

К моему великому сожалению, занятия в секции продлились недолго. Три или четыре месяца. Кто-то из соседей парня сообщил в милицию и секцию прикрыли. На бывшего десантника наложили административное взыскание и даже грозились привлечь к уголовной ответственности за незаконное обучение боевому виду силовой борьбы.

Моя дружба с мальчишками длилась около трех лет. Закончилась она резко и неожиданно. Как-то летним днем мы играли в футбол на поле за огородами. После двухчасовой беготни мы повалились на траву в тени акации. Среди нас был мальчик шестнадцати лет, Борька Левченко. Неожиданно я поймала на себе Борькин горящий взгляд. Этот взгляд был прикован к моей груди. К тому времени у меня уже выросла приличная грудь, но бюстгальтер я не носила, стараясь тем самым не походить на остальных девчонок. Я резко села (до этого я лежала на спине, подложив руки под голову) и одернула на себе футболку.

– Ирка, – голос Борьки дрожал от возбуждения, – можно мы твои титьки помацаем?

Кровь бросилась мне в лицо. Я обвела взглядом мальчишек, лежавших и сидевших вокруг меня и, к своему изумлению, ни в одном взгляде не обнаружила сочувствия ко мне. Все мои соседи с интересом и с тайной надеждой ожидали моего решения. Для меня это оказалось страшным ударом. В одну секунду я осознала, какая огромная и непреодолимая пропасть разделяет нас. Я поняла, а скорее почувствовала, что они, несмотря на то, что наша дружба длилась долгое время, своим пацаном меня не считают и считать не будут. Я для них чужая. Я создана иначе, из другого теста. По щекам моим потекли слезы обиды. Я встала и ушла. Больше я к мальчишкам не возвращалась.

Потеря мальчишеского круга общения вызвала во мне психологический надлом. Я замкнулась в себе и свела к минимуму общение со сверстниками. Зато я стала много читать и увлеклась музыкой. Я попросила маму отдать меня в музыкальную школу по классу фортепиано и купить для меня инструмент. Родители не поскупились и приобрели мне самое дорогое пианино, за которым пришлось ехать в Кишинев. Кстати сказать, к этому времени, к моим двенадцати-тринадцати годам, мои отношения с родителями претерпели значительные изменения. С отцом я почти не общалась. Когда мне было шесть лет его назначили начальником цеха, а спустя еще три года он стал главным инженером завода. На работу он уходил рано утром, а возвращался поздно вечером, ужинал, час отдыхал перед телевизором и уходил спать. Выходные дни он тоже часто проводил на заводе или же отправлялся с друзьями на рыбалку и охоту.

В отношениях с мамой дело обстояло сложнее. Виновником их изменения, вернее сказать, охлаждения были мои видения. С возрастом видения мои не исчезли, а, наоборот, стали повторяться с регулярной частотой. Из них я все больше и больше узнавала о судьбе неизвестного мне человека по имени Валерий Воронков. Перед моим мысленным взором, как с экрана кинотеатра проходила вся его жизнь, порой в мельчайших подробностях. В минуты видений я думала как Валерий, чувствовала и переживала как он. Я даже ощущала те же запахи, которые ощущал этот мальчик. Валерий Воронков постепенно, но с неуклонным постоянством, вытеснял из моего сознания, из моей сущности Ирину Урсу. Естественно, что этот процесс не мог не сказаться на моих отношениях с близкими мне людьми и, прежде всего, с мамой. Дело усугублялось тем, что в моих видениях большое место заняла тетя Валерия, заменившая ему мать. Я стала часто думать о ней, вести с ней мысленные диалоги и даже обращаться к ней за советами.

Однажды мама попросила меня прибрать в моей комнате, поскольку вечером к нам должны были прийти гости, и они могли зайти ко мне. Я была очень занята в тот день, готовясь к завтрашнему концерту в музыкальной школе. Я попыталась объяснить это маме, но та накричала на меня и обвинила в тунеядстве и эгоизме. Она оставила меня в комнате и велела не выходить оттуда, пока там не будет наведен порядок. Я бросилась на кровать, уткнула лицо в подушку и слегка всплакнула от обиды. Тут мне на ум пришла мысль: как бы на месте мамы поступила тетя Зоя? Стала бы она заставлять меня заниматься уборкой перед ответственным концертом? В следующий момент я ощутила тетю Валерия рядом с собой.

– Давай разберемся, – предложила она, присаживаясь на край моей кровати, – тебе необходимо готовиться к завтрашнему экзамену. Так?

– Так, – подтвердила я.

– Но тебе также следует помочь маме, которая вместе с бабушкой занята на кухне приготовлением угощений для гостей. Так?

– Так, – менее охотно согласилась я.

– Как же быть? Как найти компромиссное решение?

– С мамой невозможно найти компромисс, – упрямо дернула я плечом, – компромисс достигается путем взаимных уступок. А мама на уступки никогда не идет. Она требует, чтобы я все делала так, как хочется ей.

– Но ведь она твоя мать. Она вправе это требовать.

– Тетя Зоя, почему ты ее защищаешь? Почему ты не хочешь меня понять?

– Я ее не защищаю. Просто я знаю один твой маленький секрет.

– Какой секрет, тетя Зоя?

– Ты собиралась вечером почитать книгу, которую взяла сегодня в библиотеке. Почему бы тебе не отложить чтение на завтра, а сегодня это время потратить на уборку комнаты?

– Тетя Зоя, откуда ты знаешь про книгу?

– Кто такая тетя Зоя? – вдруг раздался за моей спиной мамин голос. В один миг я соскочила с кровати и встала перед мамой, вытаращив испуганные глаза.

– Кто такая тетя Зоя? – повторила свой вопрос мама.

– Это… это… это персонаж из книги, которую я недавно прочитала.

– А почему ты с ней разговариваешь?

Мамин взгляд внимательно изучал мое лицо. Я не знала что ответить и низко склонила голову. С полминуты длилась немая сцена. Затем мама резко развернулась и вышла из комнаты, хлопнув дверью.

Вскоре после этого случая произошло еще одно событие, существенным образом повлиявшее на мои отношения с мамой. Одним летним, теплым утром я лежала в гамаке и читала книгу. По соседству от меня мама пекла сдобные булочки в небольшой русской печке, сложенной во дворе отцом. Книга оказалась неинтересной, и я не заметила, как задремала. Во сне у меня было видение.

Я видела, как мы с тетей Зоей доехали на метро до парка им. Горького, прошли сквозь колоннаду его центрального входа и направились к аттракционам. Мы остановились у колеса обозрения, и я предложил (себя я, естественно, представляла Валерием Воронковым) тете Зое прокатиться на нем.

– Что ты! Что ты! – замахала руками тетя, – я с детства высоты боюсь. Если хочешь, катайся без меня.

Сам я уже не раз катался на колесе вместе с Витькой, поэтому перспектива кататься в одиночестве меня мало прельщала. Мне хотелось подняться на высоту вместе с тетей и показать ей панораму города, Кремль, Красную Площадь и, конечно, наш дом. Я стал упрашивать тетю Зою проехать со мной. Она долго сопротивлялась моим уговорам и согласилась лишь после того, как я сказал, что одному мне тоже страшно подниматься наверх.

В кабине колеса обозрения мы с тетей оказались одни. Мы уселись на противоположных скамьях, и я заметил, как судорожно вцепились тетины пальцы в металлические прутья ограждения. Мне было забавно наблюдать за взрослым человеком, прошедшим сквозь ужасы Гражданской войны и теперь дрожащего от страха при подъеме на относительно небольшую высоту. Тетя, тем временем, опустила голову вниз и уперла взгляд в дно кабины.

– Тетя Зоя, смотри, вон Кремль! – крикнул я, пытаясь отвлечь тетю от ее переживаний. Тетина голова опустилась еще ниже, а пальцы рук побелели от напряжения.

– Тетя Зоя, вон наш дом! Смотри, тетя Зоя! – снова закричал я.

Неожиданно я почувствовала, что что-то изменилось в окружающем меня внешнем мире. Я ощутила некое беспокоящее меня напряжение. Я открыла глаза и увидела, что мама, прервав стряпню, пристально глядит на меня. Я удивленно вскинула брови.

– Ты опять обращалась к какой-то тете Зое. Может быть, ты, наконец, объяснишь мне, кто она такая?

Судя по интонации маминого голоса, на этот раз она намеревалась добиться от меня правдивого ответа. Меня это задело. Во мне взбунтовался Валерий Воронков.

– На каком основании, – звучал в моем сознании его голос, – посторонние люди будут вмешиваться в наши с тетей отношения?! Это моя тетя, самый родной мне человек! И я не собираюсь с кем бы то ни было обсуждать вопросы, связанные с ней!

Я соскочила с гамака и быстрым шагом направилась в дом.

– Стой!

Мама шагнула в мою сторону и схватила меня за руку.

– Ты слышала мой вопрос?!

Мамины глаза пылали гневом.

– Отпусти! – закричала я, пытаясь вырвать руку, – мне больно!

– Ответь на мой вопрос и я отпущу тебя, – процедила сквозь зубы мама.

Кровь ударила мне в голову.

– Отпусти! Отпусти! – завопила я в истерике, – ненавижу тебя! Ты мне не мать!

Свободной рукой мама размахнулась и с силой ударила меня по щеке. В тот же миг крик мой оборвался, и я застыла с открытым ртом. Никогда прежде ни мама, ни отец (не говоря уже о бабушке) не били меня. Поэтому полученная пощечина явилась для меня такой неожиданностью, что я потеряла дар речи. Я стояла, молча, уставясь на маму широко открытыми, удивленными глазами. Между тем мама отпустила мою руку, медленно развернулась и какой-то усталой, старушечьей походкой вернулась к печи. Она старалась не поворачивать ко мне лицо, но по часто вздрагивающим плечам я поняла, что мама плачет. У меня сжалось сердце. Мне стало жалко мою маму. Я бросилась к ней, чтобы обнять ее, прижаться к ней всем телом, но, сделав лишь шаг, резко остановилась, словно врезалась в невидимую стеклянную стену.

– Она же тебя ударила! – раздался в моем сознании возмущенный голос Валерия Воронкова, – как она посмела?! Ведь она для тебя никто! Не спускай ей этого! Отомсти!

Я огляделась по сторонам в поисках возможности излить свою злость. На глаза мне попалось фарфоровое блюдо на столе, папин подарок маме ко дню рождения. В два прыжка я оказалась у стола, схватила блюдо и с размаху шваркнула его о землю. Блюдо разлетелось на мелкие кусочки. Не оборачиваясь, я опрометью бросилась через сад, в дальний угол двора, где стоял ветхий, деревянный сарай. В этом сарае хранились старые, отжившие свой век вещи: протертый до дыр диван, шкаф с поломанной дверцей, кувшин с отбитой ручкой и прочий хлам. Из этих вещей я соорудила себе комнату и в теплое время года часто приходила сюда и проводила здесь порой по несколько часов.

Забежав в сарай, я бросилась лицом вниз на диван и дала, наконец, волю душившим меня слезам. В тот момент произошел один из редких случаев, когда желания двух, живущих во мне людей, Ирины Урсу и Валерия Воронкова, совпали. Обоим в ту минуту страстно хотелось поплакать. Ирине – от жалости к матери, которую она незаслуженно обидела, а Валерию – из-за нанесенного ему оскорбления. Благодаря такому единодушному желанию, рыдала я с удвоенной силой и продолжительностью, а потому не услышала, как открылась входная дверь, и в сарай вошла бабушка. Она села на край дивана, положила мне руку на спину и принялась осторожно постукивать подушечками пальцев у меня меж лопаток. Эти движения были мне знакомы с раннего детства. Так бабушка поступала всякий раз, когда пыталась меня успокоить. Постепенно рыдания мои стихли, и вскоре я перевернулась на спину, подставляя щеки под бабушкины поцелуи.

Удивительно, но раздвоение моей личности и последующее ее полное перерождение почти никак не отразились на моем отношении к бабушке. Я по-прежнему ее любила и была к ней сильно привязана. Бабушка не сознанием, а нутром чувствовала происходящие во мне перемены. Всеми силами она пыталась остановить эти процессы, повернуть их вспять и спасти во мне девочку Иру. Когда я училась в начальных классах, бабушка покупала мне куклы и вместе со мной играла с ними. Она научила меня шить, и я сначала шила платья для кукол, а потом и для себя. Когда я повзрослела, бабушка стала подсовывать мне для чтения любовные романы и, по окончании каждой книги, пыталась вызвать меня на дискуссию по поводу прочитанного. К сожалению, у бабушки было слабое здоровье, и когда мне шел пятнадцатый год, она умерла.

Смерть бабушки нанесла душе Ирины смертельную рану. Она стала дряхлеть и чахнуть на глазах. Последняя ее попытка ухватиться за ускользающую жизненную нить случилась летом 1966 года, когда мне исполнилось шестнадцать лет. В меня влюбился парень по имени Олег. Он был на три года старше меня и учился в Кишиневе, в политехническом институте. Конечно, Олег был не первым парнем, кто в меня влюблялся, но он оказался первым, кому я ответила взаимностью. Впрочем, «взаимностью» сказано слишком сильно. Просто мне было с ним интересно и, главное, легко. С Олегом я раскрепощалась, вылезала из своей скорлупы и могла получать удовольствие от общения с другим человеком, которое не получала со времени смерти бабушки. Еще мне в Олеге импонировала его застенчивость, робость по отношению к женщинам. В отличие от многих других ребят, он не лез с поцелуями и не давал волю своим рукам.

В то лето Олег приехал домой в Дубоссары на каникулы. И у него, и у меня была уйма свободного времени, и большую часть этого времени мы проводили вместе, то у него дома, то у меня. Олег оказался большим книголюбом и обсуждение прочитанных нами книг было основной темой наших бесед. Кроме того, мой новый знакомый неплохо музицировал, и мы часами напролет играли на пианино в четыре руки. Когда наши руки соприкасались случайно во время игры, я замечала, как Олег вздрагивал и краска заливала его лицо. Я видела, как приятны ему эти соприкосновения. Видела, как ему страстно хочется, чтобы они случались чаще и длились дольше, хочется касаться моих рук, плеч, шеи. Хочется, в конце концов, поцеловать меня. Однако природная робость не позволяла ему этого делать, и оттого Олег страдал и мучился.

Мне было жалко моего друга, и я решила прийти ему на помощь. Решила помочь ему преодолеть страх и робость. С другой стороны, мне самой хотелось испытать себя. Хотелось узнать, насколько во мне еще живо женское начало, насколько жива Ирина Урсу. Однажды, когда мы были у меня дома, я предложила Олегу попробовать отцовского вина. Олег не отказался. Я достала из погреба бутылку одного из лучших вин. Оно оказалось крепленым, и мы довольно быстро опьянели. Мною овладело веселое озорство, и я надумала организовать салон мод с демонстрацией нарядов собственного изготовления. Олег устроился на диване, а я дефилировала перед ним, изображая из себя манекенщицу. Наряды я подбирала так, что с каждой новой демонстрацией они становились все более открытыми и сексуально-откровенными.

– А теперь вашему вниманию представляются самые последние новинки купальных костюмов, – продекламировала я, выходя из своей комнаты в купальнике, сшитом из двух полосок материи, едва прикрывающих интимные места. Я заметила, как расширились глаза Олега, и как он судорожно пытается сглотнуть слюну.

– Материал, из которого выполнен костюм, запущен в производство лишь в этом году, – продолжала я бойко, – пощупайте его и оцените качество.

С этими словами я плюхнулась Олегу на колени и, схватив его ладонь, положила на свою грудь.

– Ну, и как вам качество?

Олег продолжал смотреть на меня широко раскрытыми глазами. Я обвила шею парня обеими руками и прильнула к его губам.

И тут моего Олежку прорвало. Со звериным рыком он повалил меня на диван, сдернул купальник и принялся неистово целовать мое тело. Я закрыла глаза и покорно предоставила моему партнеру возможность делать со мной все, что ему вздумается. Одновременно я с тайной надеждой получить удовольствие от сексуальных занятий, прислушивалась к своим ощущениям. К сожалению, я была вынуждена признаться самой себе, что поцелуи Олега меня нисколько не возбуждали, а раздававшиеся при этом причмокивания даже раздражали. Его грубоватый массаж моей груди вызвал у меня чувство досады и, если бы не любопытство узнать, что же будет дальше, я давно бы прекратила эти издевательства над своим телом.

Дальше, однако, оказалось еще хуже. Член Олега вошел в меня, причинив физическую боль и вызвав чувство подавленности и унижения. Я вдруг ощутила себя куклой, служащей для забавы и развлечения ее хозяина, с которой тот может делать все, что ему вздумается.

– Кто дал ему право распоряжаться мной?! – думала я, лежа под Олегом, – он что, действительно считает себя моим хозяином?! Ну уж, фигу вам! Хватит! Это надо прекращать!

В мыслях я стала подбирать слова, с которыми собиралась обратиться к Олегу с просьбой прекратить сексуальные упражнения, но вдруг почувствовала, как член его напрягается, и в следующий момент в меня начинает изливаться его сперма. Реакция моего организма была незамедлительной. Тошнотворный комок образовался в районе желудка и стал быстро продвигаться к горлу. Обеими руками я уперлась в грудь Олега и резким движением сбросила его с себя на пол. Соскочив с дивана, в несколько прыжков я оказалась в туалете. Едва я успела склониться над унитазом, как поток рвоты вырвался у меня из горла…

Когда я через несколько минут вернулась в комнату, Олег сидел одетым на диване, низко склонив голову.

– Уходи, – прохрипела я.

– Ира… – попытался что-то сказать парень, но я что было силы заорала:

– Уходи! Немедленно уходи!

Олег тяжело поднялся с дивана и молча покинул дом. Больше мы с ним не встречались.

Наступил 1967 год. В январе во время школьных каникул Дубоссарский горисполком решил наградить двадцать лучших учеников города туристической поездкой в Москву. С первого класса в моем аттестате значились лишь отличные отметки, и поэтому я оказалась в числе двадцати счастливчиков. С большим волнением и нетерпением я ожидала этой поездки. Ведь это был родной город Валерия Воронкова, и меня мучил вопрос: узнаю ли я наяву те улицы, дома, парки, которые представали перед моим мысленным взором в посещавших меня видениях.

До Москвы мы добирались поездом более суток и прибыли туда поздно вечером. Разместили нас в общежитии школы-интерната, где-то на окраине города. Утром следующего дня мы поехали на метро в центр Москвы. Когда мы вышли на поверхность земли на станции «Библиотека им. Ленина», я чуть не вскрикнула от восторга. Все окружающее меня было мне до боли в сердце знакомым. Мне даже казалось, что я узнаю лица идущих мне навстречу людей. Это открытие заставило меня вновь, в который уж раз задаться вопросом: Кто такой, этот Валерий Воронков? С какой целью он проник в мое сознание и почему вынуждает меня жить его жизнью?

В этот день мы посетили Кремль, Политехнический музей, а вечером смотрели балет «Лебединое озеро» в Большом театре. В программе следующего дня значилось посещение Третьяковской картинной галереи и Цирка на Цветном бульваре. Мне очень хотелось побывать в обоих этих местах, однако, сказавшись больной, я осталась в общежитии. Когда все ушли, я быстро оделась и крадучись выбралась из здания. Сначала на автобусе, затем на метро я добралась до центра города. Конечной моей целью был Столешников переулок. Выйдя из метро на «Пушкинской», я уверенно зашагала по проспекту Горького, словно ходила этим маршрутом не один раз. Однако, свернув у здания Моссовета и увидев вдали очертания знакомого дома, я неожиданно ощутила дрожь в коленях, словно перед этим несколько часов таскала пудовые гири. На третий этаж я поднималась минут пять, задерживаясь на каждой лестничной площадке. Остановившись перед дверью квартиры, где жил незнакомый и одновременно самый близкий мне человек по имени Валерий Воронков, я долго топталась на месте, не решаясь нажать на кнопку звонка. Лишь когда снизу послышался топот чьих-то ног, я, наконец, надавила на кнопку сначала долго, а затем дважды коротко. Тотчас за дверью послышалось шарканье ног, щелкнул замок и дверь широко распахнулась. На пороге стояла тетя Зоя. Я узнала ее сразу, хотя в сравнении с тем обликом, что посещал меня в видениях, тетя сильно постарела. Волосы на голове поседели. Под глазами и вокруг рта пролегли морщины, и вся она высохла и стала как-будто ниже ростом.

На меня тетя взглянула лишь мельком. Она шагнула за порог и внимательно оглядела лестничную площадку.

– Показалось, – огорченно выдохнула она.

– Что показалось? – спросила я.

– Так, ничего, – тетя Зоя махнула рукой в мою сторону и затем с грустью добавила, – звонок знакомым показался. Один длинный и два коротких.

– Вам кто-то так звонит?

– Звонил раньше, – тяжело вздохнула тетя.

– Кто же? – продолжала я допрос.

Тетя Зоя кинула на меня подозрительный взгляд.

– А ты кто, собственно говоря, будешь?

К разговору с тетей Валерия я подготовилась заранее, поэтому достаточно бойко отрапортовала:

– Меня зовут Ирина. Я дочь Дины Ногинской. Вы помните такую?

Брови тети Зои сдвинулись к переносице.

– Как не помнить! Из-за матери твоей все и началось.

– Что началось?! – чуть не выкрикнула я.

Дело заключалось в том, что на тот момент, благодаря своим видениям, я прекрасно знала жизнь Валерия Воронкова до его встречи с Диной Ногинской. На встрече Валерия с Диной в институте им. Горького история Валерия Воронкова для меня обрывалась. Я чувствовала, что эта встреча стала причиной решительных перемен в судьбе Валерия, и теперь слова тети Зои подтвердили мое предположение.

– Что началось? – повторила я свой вопрос.

Тетя Зоя взяла меня за руку и потянула за собой в квартиру. В комнате она усадила меня за стол, а сама ушла на кухню, готовить чай. Я огляделась по сторонам. В комнате почти ничего не изменилось в сравнении с тем, что я видела в видениях. Заменены лишь были шторы на окнах, да скатерть на столе. Вся мебель, а также посуда в серванте и книги в шкафах остались на своих местах.

Тетя Зоя вернулась довольно скоро.

– Стало быть, это мать тебя сюда послала? – разливая чай по чашкам, строго спросила она. Я в ответ кивнула головой.

– Зачем? Что ей нужно?

Пожилая женщина села за стол и уперла в меня пристальный взгляд. К этому вопросу я тоже была готова.

– Мама сказала, – затараторила я, – что они с Валерием давно не виделись и ей хотелось узнать, как сложилась его судьба. Мы живем в Молдавии, а меня на зимних каникулах отправили в турпоездку в Москву. Вот мама и попросила меня зайти к вам.

– Как судьба сложилась, – с кривой усмешкой повторила мои слова тетя Зоя, – сложилась так, что и врагу не пожелаешь.

Она, не спеша и в подробностях, принялась рассказывать о жизни племянника с того утра, когда к ним в дом пришел бывший муж тети Зои. Я внимательно вслушивалась в речь пожилой женщины, стараясь не пропустить ни слова. Так я впервые узнала о некой Полине Логиновой, сыгравшей, по-видимому, важную роль в жизни Валерия Воронкова.

– В апреле я написала ему письмо, – продолжала меж тем свой рассказ тетя Зоя, – в котором сообщила, что он может возвращаться в Москву. Ответа не последовало. Я написала еще одно письмо и вновь безрезультатно. Тогда в мае я сама поехала в Еремеевку. Встретилась с Варварой Степановной и от нее узнала, что еще в феврале, когда от рака умерла Полина, Валерий взял в правлении расчет, забрал все свои вещи и уехал в Москву. Впрочем, нет, – встрепенулась тетя Зоя, – забрал он не все вещи. Варвара Степановна передала мне оставленную Лерочкой тетрадь. Странная какая-то тетрадь. В ней чужой, не Лериной рукой написано что-то вроде философского или религиозного учения. Впрочем, – махнула рукой моя собеседница, – это неважно. Вернувшись из Еремеевки, я обратилась в милицию с заявлением о пропаже сына. Был объявлен всесоюзный розыск. Однако, не доверяя милиции, я сама принялась за поиски Леры. Прежде всего, связалась со всеми его друзьями по институту, школе и даже интернату. С его фотографией ездила в Тулу, на железнодорожный вокзал и далее в райцентр на автовокзал. Все оказалось напрасным. Лера пропал. Бесследно пропал.