Текст книги "Смысловая вертикаль жизни. Книга интервью о российской политике и культуре 1990–2000-х"

Россияне довольно плохо работают и хотели бы с очень большим уважением относиться к своей стране, но как-то не очень видят, что тут можно так особенно уважать. Мифологизировать – да, а реально уважать…

Коли мы заговорили о разных странах, ближних, в общем-то, странах, я обратил внимание на достаточно интересное явление. Я был в Белоруссии, был в Украине именно по вопросам военной истории, смотрел это в Грузии, в Армении. Некогда единая советская военная история стала расползаться на национальные истории.

Конечно.

Вплоть до Киргизии, которая вообще ни сном ни духом.

Ну, когда-то такие попытки даже при Сталине предпринимались, но чем они заканчивались – понятно: снимали головы соответствующим лицам.

Ну да, за национализм какой-нибудь.

Да. И всё.

И они пошли в разные стороны, и это совершенно разные истории.

Конечно.

Их уже невозможно смонтировать в единую.

Ну, какая-то работа все-таки идет. Она идет и внутри России, скажем, есть инициатива в обществе «Мемориал», причем «Мемориал» и здешний национальный, и международный «Мемориал» много для этого делают. Есть определенная работа в этом отношении и на Украине, и в Польше, при всем при том, что люди, которые это делают, понимают сложность возможности договориться между польскими историками и постсоветскими историками.

Ну, кстати говоря, очень продуктивно, насколько я знаю и мне говорили участники этой комиссии, работает российско-польская комиссия. Она там очень сложно называется, что-то типа «По выявлению спорных вопросов», что-то такое.

Да. Была идея даже… Не очень уверен, что она в ближайшее время реализуется, но была идея истории совместными усилиями.

Германии, Польши и России.

Да. И идея хороша. Не очень понятно, как она будет реализовываться в ближайшее, по крайней мере, время, учитывая все-таки большой запрос и российской власти, и большой части российского населения на свою отдельную историю. Ведь крепнут и никуда не деваются настроения в России, что, вообще говоря, мы победили бы и без союзников.

Да, это очень распространенное.

Раздаются голоса: «Ну а чего там? А мы и без этих народов бы победили. Русский народ победил бы сам по себе».

Это распространенное мнение, да.

Вот это вот желание опять заполучить свое…

Там, правда, не совсем вяжется… Обычно это говорят те люди, которые признают огромные заслуги Сталина. Вот как бы они победили без грузинского народа и без грузинского человека, скажем так?

Ну, тут логика же другая, да? Логика – кто верхний, а кто крайний. Поэтому тут важно оказаться не крайним, а оказаться верхним. И заявки-то все время на это, конечно, идут. Хочется быть первыми. Отсюда такое тяжелое отношение к Америке.

Я, безусловно, уже самим фактом этой программы, которая так долго идет, – я, безусловно, сторонник выявления правды (хотя правды, я думаю, достаточно много, до истины докопаться трудно). Это безусловно. Но тем не менее это надо обсуждать, надо снимать глянец со всего этого, с одной стороны. Но, с другой стороны, я признаюсь, меня глодали не один раз сомнения, что, пока живо еще все-таки поколение участников войны, вот этих самых ветеранов, о которых мы сегодня говорили, может быть, и не надо пока вообще трогать это. То есть не надо их лишать последних каких-то жизненных опор в их памяти, да?

Ну, тут ведь…

Это болезненная операция, да?

…социолог как бы судит по факту, да? Значит, если есть у кого-то желание докапываться истины…

Только через боль, да?

Да, пускай это будет. В общем, конечно, это процесс очень болезненный. И опыт Германии, опыт Японии, да даже и стран, которым, может быть, легче немножко пришлось в истории, – опыт Франции или Италии, которые долгие годы замалчивали и собственных коллаборационистов, и собственные преступления против евреев, и так далее, и так далее, – даже их опыт показывает, насколько это болезненная вещь. Но это только значит, что это надо делать с умом, но это надо делать.

Ну, будем надеяться, что у нас все-таки все поумнеют, будут делать всё с умом.

Хотя бы не торопиться.

В любом случае, несмотря на все то, что мы сегодня наговорили с Борисом Дубиным, я поздравляю нашу аудиторию и тем более уж людей, которых непосредственно это касается, с грядущим Днем Победы.

Конечно.

Это все равно праздник. С наступающим праздником. Программа «Цена Победы» прощается на неделю. Всего доброго.

Парк советского периода

Впервые: Российская газета. 2011. № 276 (5652). 8 декабря (https://rg.ru/2011/12/08/dubin.html). Беседовала Елена Новоселова.

Двадцать лет назад не стало мощнейшей ядерной, космической, научной и культурной империи СССР. Выросло целое поколение, которое не знает, что такое ленинский зачет, социалистическое соревнование и работа в подшефном колхозе. «Российская газета» решила спросить своих читателей, о чем утерянном «советском» жалеют люди. Результаты опроса комментирует известный социолог Борис Дубин.

Можно много говорить о минусах соцэкономики, разгуле идеологии и засилье бездарных чиновников, но с главным аргументом тех, кто сейчас ностальгирует по советским временам, трудно спорить. А они говорят, что вместе с СССР страна потеряла совесть…

Если бо́льшая часть страны говорит, что страна потеряла совесть, то возникает вопрос, кто же ее потерял? Мы все и потеряли. С одной стороны – чиновники, с которыми приходится все чаще сталкиваться населению, посещая различные конторы, ведут себя все более и более беспардонно. А другая сторона медали – мы их терпим.

Советский Союз гордился хорошо отлаженными «социальными лифтами». Сейчас, при декларируемой мобильности, в такой «лифт» не сядешь, если нет денег.

Большинство сегодняшних россиян считают лучшим временем социализма брежневскую эпоху. Но тогда практически все «социальные лифты» были остановлены. В советское же время было проведено исследование социальной мобильности элит. Так вот оказалось, к концу брежневского правления для того, чтобы занять первый крупный начальственный пост, требовалось не меньше семнадцати лет. А в начале советского периода такое продвижение по службе занимало полтора года. «Социальные лифты» более или менее активно заработали на переломе от 1980-х к 1990-м годам, когда и во власть, и в бизнес, и в культуру пришли либо совсем новые люди, либо те, кого до сих пор тормозили. Во второй половине 1990-х этот процесс опять замедлился, к 2000-му «раствор схватился», и ситуация с социальным продвижением, с социальным признанием, с возможностью самореализации ухудшилась.

Для некоторых молодых россиян такие словосочетания, как «любимая Родина» и «гордиться своей страной», – это старомодный совковый сленг. Но именно по гордости и ностальгируют.

Ностальгируют по образу великой державы. Ни по стране, в которой человеку хорошо жилось, ни по стране, в которой хорошо работали основные социальные институты и нужды человека находили поддержку. Тоскуют по образу великой страны, причем хорошо вооруженной, которую, скорее всего, не очень-то любят в мире, но побаиваются. И поэтому уважают.

Этой державы действительно нет. Но ее не было и в поздние советские годы. Она начала распадаться с 60-х годов прошлого века. Но распад системный очень долго оставался в тени.

Советское время – время, поставляющее образцы для подражания. С тем, что тогда играли в героев войны и космонавтов, а сейчас – в «Бригаду», не поспоришь?

Пропаганда работала, иногда работала даже с некоторыми успехами. А поскольку дети любой страны, включая и Советскую, играют во взрослых, то они изображали тех взрослых, которых чаще показывали по телевизору, которым ставили памятники. Поэтому из двух неоспоримых достижений, связанных с советским периодом существования России, полетом Гагарина и Победой в Великой Отечественной войне, и связаны сюжеты детских игр. И то и другое – это «материал», из которого «изготовляют» образцы для подражания.

Мне показалось, что негативным образом вы выделяете именно советскую пропаганду. Но с активностью, если не сказать навязчивостью, к примеру американской, вряд ли кто-то сравнится.

Америка, безусловно, пропагандистская страна, только важно – что пропагандировать. С моей точки зрения, гордиться нужно не землей, не историей, а теми институтами и законами, которые люди исполняют и благодаря этому живут по-человечески, по-человечески относятся друг к другу. А гордость свершениями прошлого – это из области язычества.

Есть ли сейчас какая-то замена понятию «интеллигентской кухни», которая в советское время играла существенную роль в духовной жизни страны?

Не думаю, потому что и интеллигенции нет. Как у любого исторического образования, у интеллигенции есть время, когда она была более значима и когда стала практически ничего не значить. Ее советский расцвет объясняется тем, что страна была закрытой, а СМИ были средствами массовой пропаганды. Советская интеллигенция являлась разной в 1930-е, в 1960-е и 1980-е годы, разной не только по составу, но и по взглядам, по типу поведения. Сейчас мне кажется, что время этой легенды заканчивается. Сегодня человек с дипломом о высшем образовании претендует на определенную социальную позицию с соответствующим вознаграждением. Поэтому так важны сами «корочки» – не знания, и молодежь это прекрасно понимает. Отсюда чрезвычайный приток желающих поступить в высшие учебные заведения, равно как и очень активная покупка соответствующих дипломов и других знаков принадлежности к образованному сословию. Интеллигентностью здесь не пахнет.

Люди, которые имеют сегодня влияние в средствах массовой информации, тоже себя интеллигентами не считают. В данный момент мы действительно не есть интеллигенты в том смысле, в каком это слово употреблялось полвека назад. Поэтому символическое наполнение этого понятия стерлось. Исчезла и символическая притягательность интеллигенции.

И люди, которые сегодня занимаются литературой и искусством, тоже, скорее всего, не думают о себе в терминах «интеллигенции». Играть какую-то ведущую роль, роль образца нынешние люди с образованием не хотят. У них другая цель – занять соответствующее место, завоевать его. Для сравнения: в той же Германии в кругу самых влиятельных людей страны – выдающиеся писатели и известные журналисты. В нынешней же России никто не назовет вам писателя, который является властителем дум. Стадионы беснуются под взглядами эстрадных певцов, а не поэтов.

«Молодежь предъявляет запрос на будущее»

Впервые: Дружба народов. 2012. № 3 (https://magazines.gorky.media/druzhba/2012/3/boris-dubin-molodezh-predyavlyaet-zapros-na-budushhee.html). Беседовала Наталья Игрунова.

Борис Владимирович Дубин – российский социолог, культуролог, переводчик, руководитель отдела социально-политических исследований Аналитического центра Юрия Левады («Левада-центр»), заместитель главного редактора журнала «Вестник общественного мнения». Постоянный автор «Дружбы народов».

Собственно, весь этот разговор о том, как и чем живет современная российская молодежь, вырос из одной брошенной Борисом Дубиным реплики: «Если уж кто сегодня читает, так это молодые».

Молодежь в последнее время тянут на себя, буквально вырывают друг у друга из рук политики – «единороссы» опекают «Наших», Путин общается с байкерами и футбольными фанатами, в Татьянин день встречается с томскими студентами, Медведев в этот же праздничный день приходит на журфак МГУ, Прохоров тоже встречается со студентами – казанскими, «несистемная» оппозиция гордится, что на ее митинги выходят и студенты, и «офисный планктон», и молодые анархисты, Лимонов выводит на площадь юных «леваков»… Что за этим – стремление заполучить их голоса на выборах или молодежь становится реальной политической силой?

Ну, силой все-таки едва ли. Скорее, дело в изменении общего тренда во власти (хотя бы на словах): риторику стабилизации пытаются менять на риторику рывка, прорыва, сдвига и т. п. Соответственно, ориентация на молчаливое, малообеспеченное, а потому зависимое и послушное (впрочем, не без лукавства и недовольного бурчания) большинство – пожилых, с невысоким образованием, небольшой пенсией жителей небольших городов и сел, а они составляют свыше трех пятых взрослого населения страны, – то и дело сменяется обращением к меньшинству, но молодому, активному, образованному, умеющему работать и зарабатывать. Тем более что оно в самое последнее время начало проявлять себя и свою неудовлетворенность установившейся «стабильностью» – может быть, не столько в политическом плане (пока?), сколько в плане гражданском и, рискну сказать, как бы моральном, что ли. Речь идет о людях, которые хотели бы, чтобы их личность и достоинство уважали – власть же заточена под совсем другие отношения и к партнерству, насколько можно видеть, не готова. Но и в стороне, понятно, остаться не хочет, а желает, как всегда, возглавить: с одной стороны, это, мол, «результат путинского режима», а с другой – они «бандерлоги», прикатили-де на «ауди» и «шакалят у посольств», с третьей – нужно внедрять в них патриотические ценности, и тут, конечно, поможет православная церковь и т. п. Вот такой, как обычно, компот.

Знает ли о своей роли в обществе сама молодежь? Принято считать выросших в постсоветской России молодых аполитичными прагматиками. Что-то меняется? Жизнь допекла или вошли в «сознательный возраст» новые поколения?

Молодые жители России в целом не так уж разительно отличаются от российского социума в целом. Их ориентиры и оценки, если говорить в общем, близки к средним по населению (и это расходится как со стереотипными оценками большинства: «Они совсем другие» или «Мы были совсем другими», – так и с наблюдениями, выводами и ожиданиями исследователей молодежных движений на Западе, которые отмечают межпоколенческие конфликты и разрывы, формирование у молодежи особой «субкультуры» и проч.). Для российской молодежи, как и для социума в его большинстве, характерен достаточно низкий интерес к политике, низкий – даже ниже, чем у других групп, – уровень доверия ко всем политическим институтам, за исключением фигуры президента, низкий же уровень реального участия в политических и общественных инициативах при все-таки относительно высокой – на сей раз выше, чем среди населения, – оценке подобных инициатив как потенциальной общественной силы. Им, как и россиянам в целом, свойственна общая неопределенность, непродуманность, несистематизированность, даже противоречивость политических, социальных ориентаций и предпочтений, которые в ряде случаев – скажем, в отношении к благам западной цивилизации, с одной стороны, и к западным ценностям, Западу как политической силе, с другой, – выглядят просто взаимоисключающими. Конечно, молодежь в среднем более удовлетворена своей жизнью, чем, скажем, пожилые граждане страны. Но ведь у нее и запросы выше, тогда как возможность их реализовать не настолько уж больше, чем у всех остальных, а потому среди молодых – особенно явно в совсем последние годы – стали накапливаться значительные напряжения.

Главные болевые точки – материальные? моральные?

Я бы сказал – социальные. Их жизнь осложняют прежде всего низкие заработки и высокие цены, невозможность чаще всего хорошего трудостройства, отсутствие своего жилья и дороговизна жилья съемного. Отсутствие смысла жизни, ощущение пустоты значительно уступают по значимости экономическим сложностям, но ведь и эти чувства характерны как минимум для каждого шестого молодого россиянина.

А на улицы они выходят для чего? Потусоваться, сбросить адреналин, протестовать, бороться за идею? У них есть какие-то объединяющие идеи и общие ценности?

Опять-таки, если говорить в среднем, их приоритеты или, лучше сказать, дефициты окружающей их жизни – это хорошие деньги, хорошая, то есть приносящая те же хорошие деньги, работа, хорошая семья, круг хороших друзей. Что до идей, то, насколько могу судить, в массе нынешняя российская молодежь не особенно интересуется идеями, ценностями, чем-то общим – и в смысле общем для многих или всех, и в смысле обобщенном, не привязанном к конкретным персонам и ситуациям. Это, впрочем, характерно для большинства российского социума – отсюда слабое понимание самой идеи права, силы правовых норм и крайне примитивная трактовка религии, христианских ценностей (христианство понимается как православие, а православие – как «наше», больше того – только наше, отделяющее «нас» ото «всех»).

А, скажем, для Татарстана или Северного Кавказа, где основная часть населения – мусульмане, это тоже характерно?

В наших опросах мы насчитываем от 4 до 6 % мусульман, в пересчете на мусульманскую молодежь это были бы и вовсе данные ниже границы статистической достоверности. Но в целом понимание религиозной принадлежности как способа этнонациональной самохарактеристики характерно также и для мусульманских регионов России или бывших среднеазиатских республик СССР после его распада, эрозии общесоветских символов и стереотипов.

Десять лет назад (в конце 2002 года) мы с вами записали для «Дружбы народов» разговор о существовании русской литературы в новом времени, в новой – постсоветской – реальности[14]14
  Обрыв связи. Разговоры не только о литературе // Дружба народов. 2003. № 1. См. с. 258–314 настоящего издания.


[Закрыть]. Естественно, он вышел за «книжные» рамки и касался в том числе и вкусов, интересов, ценностей, самосознания молодых. В частности – видят ли они в ком-то из современников лидеров, «образцы для подражания». Вы тогда привели такие цифры: «…В стране сегодня нет ни „предложения“, ни „спроса“ на более высокие ориентиры и образцы. В только что проведенном у нас во ВЦИОМе[15]15
  Тогда это был еще ВЦИОМ, через несколько лет Юрий Левада и его единомышленники вынуждены были уйти оттуда и создать свой собственный социологический центр – «Левада-центр».


[Закрыть] исследовании российской молодежи (от 16 до 35-летнего возраста) в ответ на предложение назвать пять-шесть людей в нынешней России, чья жизнь может служить ориентиром для других людей, 30 % назвали Путина, 6 % – Шойгу, 5 % – Жириновского. Практически все фамилии, значимые хотя бы для нескольких процентов опрошенных, принадлежали отечественным публичным политикам, людям уже при власти. Популярных среди молодежи всего мира звезд кино, спорта, массмедиа; совершивших важные открытия и удостоенных престижных национальных и мировых премий врачей, ученых, путешественников; прогремевших религиозных лидеров, руководителей правозащитных и экологических общественных движений в ответах российских молодых людей либо вовсе нет, либо единицы». Ваш вывод: «Публичный мир сегодняшнего россиянина – даже самого молодого, динамичного, открытого! – крайне сужен. В нем нет настоящих лидеров – людей, которые по собственному разумению формируют свой смысловой мир, выбирают свой жизненный путь, а потому могут служить образцом для других – для разных групп общества. Сами эти группы выражены слабо: старые крошатся и оседают, новые либо не образуются, либо не выходят за пределы салона, клуба, кружка „своих“. Полемики ни внутри них, ни между ними нет, поскольку нет серьезных идей, ценностной одержимости, общих вопросов: их ведь среди „своих“ не ставят. Не удивительно, что свыше половины наших опрошенных затруднились дать хоть какой-то ответ на вопрос о „героях нашего времени“ или сказали, что не видят в современной России людей, которые могли бы выступать общим ориентиром для многих». Интересно – что-то изменилось за это десятилетие? В последние месяцы вопрос о «героях нашего времени» снова то и дело возникает, в конце прошлого года эту тему даже вытащили на обсуждение «энтэвэшники» – как актуальную. И публичная жизнь накануне президентских выборов у нас весьма оживилась. Вы ведь наверняка проводили какие-то подобные исследования?

Ситуация осталась похожей: называют в основном телеэкранных политиков и значительно меньше – тоже «обэкраненных» звезд эстрады и моды, но значимость каждого названного, включая первых лиц, становится все ниже и ниже: они приелись, и сама идея значимости чьего-то примера становится слабее. Из относительно новых фигур, быть может, выделят Михаила Прохорова. Молодежь крупнейших городов – на уровне опять-таки нескольких процентов – назовет еще, пожалуй, кого-то из блогеров (скажем – еще одна новинка – Алексея Навального) или успешных людей культуры (допустим, Виктора Пелевина, Бориса Акунина, Леонида Парфенова). Сколько-нибудь общезначимые авторитеты по-прежнему в большом дефиците.

Нынешние молодые задумываются о будущем или живут одним днем?

В целом страна, конечно, живет без будущего. До 40 % взрослых существуют, не зная, что с ними случится в ближайшие месяцы.

Почему? Считается ведь, вы же сами уже помянули, хоть и закавычили, что у нас стабильность (ну или застой – в зависимости от того, кто дает оценку, власть или ее противники).

Дело в том, что стабильность эта – в основном на уровне телевизионной риторики. Небольшой подъем уровня жизни за несколько последних лет есть, конечно, во всех группах населения. Но люди, во-первых, осознают ненадежность этого роста, а во-вторых, привыкли думать о себе как о неспособных влиять на собственную жизнь, руководить ею. Она как бы не совсем «своя», больше того – не совсем реальная и окончательная, а складывается этак по случаю и как бы начерно, никакого сознательного участия и активных действий от тебя не требуя (за исключением повседневного существования в узком кругу ближайших родственников).

Горизонты молодежи несколько шире: скажем, на годы вперед могут планировать свою жизнь 30 % молодых россиян, в других группах – от 10 до 20 %. Но, думаю, дело здесь едва ли не в первую очередь в том, что и сценарий ближайших лет для молодежи более жестко прописан, стереотипен: кончить учиться, пойти работать, обзавестись семьей. Это, согласимся, не открытое будущее, а заданная смена жизненных циклов.

А что больше всего тревожит?

Неуверенность в успехе для тех, кто к нему тянется, и неспособность защитить достигнутое у тех, кто чего-то добился. Да и в целом российское население живет с ощущением своей незащищенности, с одной стороны, и с признанием собственного бессилия повлиять на обстоятельства – с другой (не говоря уж об угрозе терроризма, технических катастроф и т. д.). Именно за последнее пятилетие уровень обеспокоенности молодых россиян своим настоящим и будущим заметно вырос: сегодня опасения преобладают над уверенностью (еще пять лет назад было наоборот). А это значит, что молодежь в самое ближайшее время предъявит запрос не столько на стабильность, сколько именно на будущее – не на гарантии, а на возможности. События последних месяцев, среди прочего, говорят, мне кажется, об этом.

Но, заработай сегодня социальные лифты, не факт, что они будут заполнены. Нужно же быть готовым отвечать за себя, свой бизнес, свою семью, страну – и попросту вкалывать… Вообще – они видят свое место в России или все повально мечтают уехать на Запад? Уже десяти-двенадцатилетние дети моих друзей говорят, что их одноклассники это активно обсуждают.

Опять-таки молодежь здесь не слишком сильно отличается от населения в целом. В среднем по стране подумывают о том, чтобы уехать, процентов 20–30, реально же решились и что-то делают для переезда в лучшем случае процентов 10 от задумывающихся, то есть навряд ли больше процента-двух. В последние полтора-два года эти цифры стали расти, но не столько в среднем, сколько среди молодежи крупных городов, добившейся успеха: эти люди доказали себе и другим, что могут жить лучше, но не чувствуют поддержки окружающего общества (в России по традиции не ценят успех, особенно если он у других, а он здесь – почти всегда у других, поскольку большинство, увы, не преуспевает), ощущают хрупкость и незащищенность достигнутого, не видят возможности расти дальше и хотят быть более уверенными в будущем своих детей. Но не нужно забывать, что с началом общемирового кризиса в 2008-м перспектива устройства за рубежом – даже на уровне планов – серьезно осложнилась: там своих проблем и трудностей хватает.

Самые популярные профессии – какие? И из чего исходят, выбирая: мода, престижность, собственные способности и склонности, хорошие деньги, востребованность на рынке, перспективы профессионального роста…?

Чаще других называются юрист, экономист, менеджер, компьютерщик, врач, журналист… Критерии – прежде всего те же «хорошие деньги» (молодежь во многом разделяет нынешнюю общероссийскую мифологию, будто бы деньги решают всё). Мальчики и девочки из более образованных семей вкладываются в образование, но среди тех, у кого оно выше (два вуза и т. д.), выше и доля тех, кто обеспокоен трудоустройством и перспективами. Непланируемость и негарантированность жизни – и нынешней, и предстоящей – это очень серьезно, особенно для молодых, включая молодых родителей.

Все по-прежнему стремятся получить диплом, буквально «любой ценой», то есть на платных отделениях? В чем цель: иметь «корочки» (попутно – а эти самые «корочки», которые еще нередко предлагают в метро и на страницах газетных объявлений, котируются у работодателей?) или качественное образование?

«Корочки» прежде всего, причем более или менее любые, но их значение несколько изменилось: теперь это что-то вроде первоначального капитала, без которого вообще невозможно рассчитывать на хорошее трудоустройство и хорошие деньги.

Возможность получить второе высшее образование или образование за границей востребована? Кстати – а это дает в сегодняшних условиях какие-то преимущества?

Установка на повышение качества собственного образования (и вообще качества жизни, работы, быта и др.) – достояние всего нескольких процентов молодежи, процентов семи-девяти, не больше. Курс на заграницу выражен еще слабей, тем более после 2008 года, о чем мы уже говорили.

А кто-нибудь хочет строить дома, сеять пшеницу и печь хлеб? Или это мы окончательно свалим на «понаехавших»?

В зону планов и проектов большинства такая работа и жизнь не входят – кстати, много ли мы ее увидим в нынешних массмедиа – телевидении, прессе, даже не обязательно глянцевой и дорогой? Реальность, конечно, другая и будет другой, куда как не блестящей и шоколадной, но отсюда, среди прочего, и напряжения внутри самой молодежи – между крупнейшими городами и остальной страной, между москвичами и «понаехавшими» и т. д.

Власть в последние месяцы объявила о мерах по поддержке молодых врачей и учителей, отправляющихся работать в сельскую местность. Кажется, наконец перезапускается разрушенная в постсоветские годы система профтехобразования. Озаботились детским и юношеским спортом. О преференциях молодым ученым заговорили в связи со «Сколково». Все это, конечно, важно и нужно, но как-то очень спорадически. И чуть ли не всякий раз об очередном таком жесте в сторону молодежи объявляет кто-то из первых лиц государства. А есть ли в России сформулированная молодежная политика?

Я ее не вижу, хотя соответствующие ведомства и чиновники имеются. В последнее время, как мы уже говорили, власть делает, больше того – специально публично демонстрирует явные телодвижения в сторону молодежи. Но молодежной политики (как, впрочем, и политики экономической, культурной, да и просто политики как самостоятельной области добровольного соревнования, солидарности, достижения коллективных целей) в России сегодня, по-моему, нет.

Взрослых постсоветская жизнь уже приучила рассчитывать только на себя и ближний круг. Кому доверяют, от кого ждут поддержки молодые?

От близких, сверстников, друзей. Полагаться на нормы и институты, а значит, доверять институтам и их представителям – такой традиции в России нет. Там же, где нет доверия, используются, понятно, персональные связи и обходные пути. Отсюда, с одной стороны, коррупция и готовность вступать в коррупционные отношения, с другой – вера во всесилие денег и связей при дефиците того и другого. Молодежь этим принудительным, приспособленческим кодексом затронута меньше, но ни в коей мере не свободна от него.

Страна, в которой живут сегодняшние взрослые и сегодняшние молодые, – это одна страна?

Одной страны, конечно, нет: есть Россия Москвы и Россия провинции, Россия обеспеченных и Россия нуждающихся, Россия телевизора и Россия интернета. Но и молодежь – не какая-то особая, отдельная страна, этакий остров или заповедник, она тоже не монолит: ее, о чем уже упоминалось, раздирают те же напряжения, противоречия, конфликты, что и общество в целом, – между богатыми и бедными, успешными и лузерами, коренными и «понаехавшими» и проч.

Интересно: мы вот привычно козыряем «великой русской культурой», а она-то сегодня сохраняется как бесспорная общенациональная ценность? Или поколенческие культурные разрывы и разрывы между разными социальными группами уже непреодолимы?

Очень и очень огрубленно я бы выделил здесь три слоя наших сограждан. Тех, кого проблемы культуры, если говорить всерьез, просто не занимают (если только «великая русская культура» не выступает дубиной против «чужаков», «черных», «америкосов» и проч. – см. выше о понимании права и религии). Старшее поколение образованных, демонстрирующих в опросах, что для них в культуре прежде всего значимы прошлое, история, классика. И образованную молодежь крупных городов, для которой более значимо, во-первых, новое (особенно – зарубежное), здесь ценят «крутые» новинки (отечественные и переводные, но не только глянец и гламур), и бестселлеры – при информационной поддержке интернета – создаются и поддерживаются, конечно, именно этой средой, во-вторых – незнакомое, экзотическое, поразительное (отсюда тяга к фантастике, страшному, готическому и проч.), а в-третьих – полезное для учебы и работы (справочники, энциклопедии, дайджесты, наконец).

Что главное в сегодняшней молодежной культуре? (И можно ли говорить о некой единой молодежной культуре?)

Я бы с большой осторожностью говорил о культуре – уж скорее о цивилизации. Все-таки основные тренды в сегодняшнем массовом обиходе, в том числе молодежном, – это установки на оцивилизовывание и развлечение. Для молодежи, в сравнении с другими группами, вероятно, более важен опыт – переживаний, отношений, поступков, все-таки это группа людей, лишь еще вступающих в жизнь, где нужно будет взаимодействовать не только с родными или такими же, как ты, но и со многими другими, притом разными (но, может быть, этим и интересными, важными?).

При этом быть культурным, приобщенным к культуре человеком статусно или ты попадаешь в разряд ботанов и лузеров? Культура – это обязательно, бессмысленно, престижно, прикольно, скучно?..

Я бы шел от обратного: молодежь, понятное дело, скорее заметит, оценит и воспримет то, что не скучно и не принудительно. Абсурдно – пожалуй, но не бессмысленно. Престижно – да, но среди значимых своих. Прикольно – конечно. Но поскольку культура – это, среди прочего, разнообразие, без которого нет выбора, то есть свободы, то я бы не стал именно в культуре, искусстве, литературе стричь всех под одну гребенку. Здесь, при наличии общих координат, ценна разнота поисков. В конце концов, творческое начало – а это ведь и есть начало культуры – рождается именно из многообразия.