Текст книги "Русский XX век на кладбище под Парижем"

ПОПЛАВСКИЕ ЮЛИАН, СОФЬЯ

В этой могиле похоронены родители известного эмигрантского поэта Бориса Поплавского, погибшего в Париже 32 лет от роду. Юлиан Игнатьевич Поплавский происходил, по одним сведениям, из старинного польско-литовско-украинского рода, по другим – из польских крестьян. Был одним из учеников П. И. Чайковского в Московской консерватории, был позднее журналистом и предпринимателем, занимал пост товарища председателя Общества заводчиков и фабрикантов Московского промышленного района. Его жена Софья Валентиновна Кохманская состояла в отдаленном родстве со знаменитой теософкой Блаватской и сама занималась теософией. В доме Поплавских в одном из арбатских переулков в Москве собирался литературно-музыкальный кружок. Старшая дочь выпустила перед революцией сборник своих стихов. Мать брала с собой детей в Швейцарию, в Италию… Легко догадаться, что в эмиграции жизнь семьи была более скудной…

ПОПЛАВСКИЙ БОРИС

Борис Юлианович Поплавский родился в Москве 6 июня 1903 года. Он стал в Париже самым знаменитым представителем молодого поколения поэтов, которое с легкой руки В. Варшавского называют ныне «незамеченным поколением». Называют их иногда также поэтами «парижской ноты» или «монпарно».

Еще подростком Борис Поплавский начал писать стихи. В начале эмиграции семья Поплавских разделилась, и Борис с отцом попали в Константинополь, где экзальтированный юноша напряженно «ищет Бога», увлекается теософией, пишет дневник… И вот, наконец, Париж: «Утром пошел к обедне. Сел на место, где всегда молился, у поворота, заплакал горько и пошел, тоскуя и ужасаясь…» Юный Борис ищет Бога везде – в православной церкви, в мечети, в старинных молитвах, на теософских собраниях: «Дико зарычал, затрясся от счастья, страха, не могучи молвить слова, от счастья, что они: Анни Безант и Кришнамурти – здесь. Меня повели в сад, успокоили, приняли в члены теософского общества, написали членский билет… Чудно он говорил, долго. Перевели. Опять пели. Пошел, пожал ему руку. Он посмотрел в глаза. Сидел на улице и плакал».

Три года Борис учился живописи в художественной академии «Гран Шомьер», потом уехал на два года в «мачеху русских городов» Берлин, а вернувшись в Париж, попытался устроиться таксистом, не преуспел и вовсе оставил попытки найти работу. Он перебивался на нищенское пособие и при этом упорно занимался в библиотеках, иногда ходил на лекции в Сорбонну, писал стихи, общался у цинковой стойки кафе на Монпарнасе с собратьями из «незамеченного поколения», иногда до глубокой ночи или до утра. Истинной родиной поколения всех этих молодых «монпарно» становится русский Монпарнас, где Поплавский был «властителем умов». «Царства монпарнасского царевич» – так назвал его один из старших – Николай Оцуп.

С 1928 года Поплавский начинает печататься в эмигрантских журналах. В 1931 году в Эстонии вышел его единственный прижизненный сборник стихов – «Флаги». Он был замечен всеми в узком литературном мирке русской диаспоры. Все рецензенты (от Г. Иванова до М. Слонима) сходились на том, что вот она, настоящая поэзия, что родился настоящий поэт. Даже молодой враг монпарнасцев, берлинец Владимир Сирин-Набоков, сев за отрицательную рецензию, чтобы растоптать счастливого соперника, не смог удержаться от восторгов, от цитирования волшебных строк (он позднее цитировал их до самой смерти и сожалел – редкий случай самокритичности у этого победителя – о своей былой жестокости и несправедливости к собрату), от славословий музыке стиха (противореча, по существу, своей собственной оценке). Поплавского в те годы читали повсеместно в русском рассеянье, цитировали, декламировали, пели.

 
Вдруг возникнет на устах тромбона
Визг шаров крутящихся во мгле.
Дико вскрикнет черная Мадонна,
Руки разметав в смертельном сне.
 
 
И сквозь жар, ночной, священный, адный,
Сквозь лиловый дым, где пел кларнет,
Запорхает белый, беспощадный
Снег, идущий миллионы лет.
..................................................
Ты орлиною лапой разорванный жемчуг катала,
Так, как будто считала мои краткосрочные годы.
Почему я тебя потерял? Ты, как ночь, мирозданьем играла.
Почему я упал и орла отпустил на свободу?
....................................................
Ты, как нежная вечность, расправила черные перья,
Ты на желтых закатах влюбилась в сиянье отчизны,
О, Морелла, усни, как ужасны орлиные жизни,
Будь, как черные дети, забудь свою родину – Пэри!
.....................................................
О, Морелла, вернись, все когда-нибудь будет иначе,
Свет смеется над нами, закрой снеговые глаза.
Твой орленок страдает, Морелла, он плачет, он плачет,
И как краска ресниц, мироздание тает в глазах.
.....................................................
Где Ты, светлая, где? О, в каком снеговом одеянье
Нас застанет с Тобой воскресения мертвых труба?
На дворе Рождество. Спит усталая жизнь над гаданьем,
И из зеркала в мир чернокрылая сходит судьба.
 

Поплавский пишет также интересную прозу («размашистая проза поэта»), создает два романа (третий не был дописан, а рукопись потеряна). И продолжается беспрерывный его, неистовый, безудержный поиск истины – в книгах, в живописи, в спорте, в философии. И все так же беспорядочна его жизнь богемного нищего поэта…

 
Я не участвую, не существую в мире,
Живу в кафе, как пьяницы живут…
 

Продолжается также его «роман с Богом» – поиски Бога, просветления, мгновенья истины, встречи с Богом… В. Варшавский писал, что Поплавский «серьезно и простодушно верил в возможность такой встречи, молился о ней, ждал, почти требовал». Прочитав позднее, уже перед войной, отрывки из дневников Поплавского, Н. Бердяев отметил, что «Б. Поплавский надрывается в этом стремлении к испытанию святости». Бердяев отметил в нем и «ложное возвеличение своей униженности».

В 1935 году Париж был потрясен вестью о гибели Поплавского. Было ли это самоубийством, нечаянно принятой лишней дозой наркотика («овердоз») или даже убийством – никому не известно. Бердяев отмечал в дневниках Поплавского этот давний «соблазн гибели», «упадничество», «притяжение и соблазн смерти». Все это без труда можно найти и в стихах Бориса Поплавского.

 
Спи. Забудь. Все было так прекрасно.
Скоро, скоро над Твоим ночлегом
Новый ангел сине-бело-красный
Радостно взлетит к лазурям неба.
......................................................
Спать. Уснуть. Как страшно одиноким.
Я не в силах. Отхожу во сны.
Оставляю этот мир жестоким,
Ярким, жадным, грубым, остальным.
 

ПОРОХОНСКИЙ НИКОЛАЙ НИКОЛАЕВИЧ, general, 11.08.1869 – 5.06.1931

В годы Гражданской войны генерал Порохонский представлял правительство генерала Деникина в Батуми. В эмиграции дочь его Милица стала прекрасной манекенщицей…

ПОТОПЧИНА ЕВГЕНИЯ ВЛАДИМИРОВНА, 1898 – 1962

На протяжении 7 лет Евгения Владимировна Потопчина занималась с детьми церковноприходской школы Аньерского прихода под Парижем (священником был в ту пору о. Мефодий Кульман): сперва она осуществляла общий надзор, потом стала проводить музыкальные занятия и, наконец, ставить музыкальные спектакли (что, кстати, приносило даже некоторый приварок в приходскую кассу). Большим успехом пользовалась инсценировка пушкинских «Цыган» «с табором у громадного костра, с цыганским пением и плясками»: «Колоритный характер этой инсценировки поддерживали дети цыган Димитриевич, которые были в то время учениками нашей школы. Хор за сценой состоял из матерей наших детей. Успех спектакля был огромный, и моральный, и материальный… Думаю, что милые дети – участники этих спектаклей, читая эти строки, вспомнят с удовольствием нашу совместную работу», – завершает свой рассказ Е. В. Потопчина.

Вспоминают, милая Евгения Владимировна, вспоминают, только на прошлую Пасху рассказывали мне об этом за пасхальным столом в крошечном русском монастыре Бюси-ан-От, что на краю Бургундии…

Гр. ПОЦЦО ди БОРГО (ур. ПОЛЯКОВА) ТАТЬЯНА, «Odile Versois», 15.06.1930 – 23.06.1980

Дочь певца и летчика Владимира Полякова-Байдарова (сестра Марины Влади) Татьяна взяла на сцене псевдоним Одиль Версуа. Замуж она вышла за графа Поццо ди Борго, потомка старинного корсиканского рода, к которому принадлежал граф Шарль-Андре Поццо ди Борго (1764 – 1842), ярый противник своего земляка Бонапарта, ставший советником его будущего победителя – русского императора Александра I, c 1815 до 1834 года бывший русским послом в Париже, а позднее еще и русским послом в Лондоне.

ПРЕОБРАЖЕНСКАЯ ОЛЬГА ОСИПОВНА, prima ballerina des theatres imperiaux russes, 1871 – 1962

Дочь мелкого петербургского служащего Оля Преображенская с детства увлекалась танцем. Три года подряд строгая комиссия не принимала ее в училище – и внешность незавидная, и спина не та, и ноги не те. А все же добилась девочка своего, стала «казенной воспитанницей», а уж в старших классах Мариус Петипа был ею доволен, и роль Эсмеральды на экзамене принесла ей успех. Училась она упорно, позднее ездила ко всем самым знаменитым зарубежным мастерам, сознательно постигала законы танца и все его возможности, а со временем стала не только высочайшего класса балериной, но и замечательным педагогом. Танцевала она долго, знаменитых ее ролей не счесть и не перечесть, еще и в 1920 году (то есть в возрасте 41 года) танцевала она на сцене в Петрограде, а ведь еще и за 11 лет до того отметили 20-летие ее сценической деятельности присвоением ей звания заслуженной артистки императорских театров. С 1890 года одной из первых начала она знакомить с русским балетом зрителей Франции, Италии, Англии, Германии, Южной Америки. Выступления ее в парижской «Гранд-Опера» были триумфальными, ею был покорен композитор Сен-Санс…

Преподавать она начала рано. Уже в 1917 году она вела класс пластики в Мариинке, до 1921 года преподавала в Петроградском театральном училище, а в Париже, где она обосновалась в годы эмиграции и открыла свою балетную студию, едва ли не самую престижную из столичных студий, педагогический талант Ольги Преображенской развернулся в полной мере. Среди ее учеников и учениц были Т. Рябушинская, Н. Вырубова, Л. Черина, С. Головин и еще многие, да и в дважды переименованном Петербурге продолжали блистать ее ученики: сама прославленная Ваганова была ее ученицей.

До самых 89 лет преподавала русская балерина-труженица, а в последние три года жизни очень нуждалась…

ПРОТАСОВА ОЛЬГА, умерла в 1990

В 1926 году 23-летняя русская эмигрантка Ольга Протасова встретила русского эмигранта Марка Минущина. Он был милый, интеллигентный, влюблен был в нее без памяти, у него были красивые глаза. У них родилась дочка Майя. Марк был родом из Витебска и дружил с другим Марком – Шагалом. Майя Минущина до сих пор помнит, как отец привел ее совсем маленькой в гости к Шагалу и Шагал обещал подарить ей кошку. И обещания своего не выполнил. Ах, легкомысленный Шагал! Разве можно подавать ложные надежды женщинам, обманывать ожидания? Даже если это совсем крошечные, пятилетние женщины – тем хуже, у них впереди целая жизнь несбывшихся надежд.

Но и Ольга виновата была тоже. Мало что у него были красивые глаза? Разве она не знала, что Марк – еврей, что это опасно для жизни? Впрочем, может, еще и не знала тогда, в 1926-м. Ведь многие не знали этого даже в 1940-м. Не знали и тогда, когда немцы приказали евреям нашить на одежду шестиконечные звезды… Теперь это всем известно. Известны все знаки и знаменья. Современная русская поэтесса вместила их в стихи:

 
Твои глаза, как две планеты,
Слегка выходят из орбит.
О, это верная примета
Того, что будешь ты убит.
 

Марка арестовали 22 июня 1941 года. У него еще был вдобавок советский паспорт. И он зарегистрировался в префектуре как еврей. Он тоже не знал, что это смертельно. Он больше не вернулся домой: сгорел в печи Освенцима…

Ольге оставалось еще целых полвека жизни, она прожила их сполна, а дочке Майе – больше полвека сиротства, она тоже вкусила его сполна… С годами характер у Ольги не становился легче, и вся тяжесть ложилась на плечи дочери.

В начале 70-х Ольга вдруг начала писать картины. Ее первым учителем был прославленный Андрей Ланской. За 20 лет Ольга написала полторы сотни полотен. Они нравились знатокам. Парижская мэрия даже хотела купить несколько картин…

Майя выбрала нелегкую профессию: она переводит прозу с русского на французский. Кому здесь нужна русская проза – свою-то не знают куда девать? И платят за художественный перевод гроши. Но что делать? Профессию, как и родителей, чаще всего не выбирают – их посылает судьба…

Кн. ПУТЯТИНА (урожд. ЕНДОГУРОВА) МАРИЯ ИВАНОВНА, 1869 – 1964

Мария Ивановна Путятина была замужем за дворцовым комендантом Царского Села генералом Путятиным, представителем одного из старейших в России аристократических родов, а за два месяца до октябрьского переворота 1917 года стала вдобавок свекровью великой княгини Марии Павловны (внучки Александра II и племянницы Александра Ш): разойдясь с герцогом Седерманландским, Мария Павловна обвенчалась в Павловском дворце с князем Сергеем Михайловичем Путятиным и вместе с ним уехала в эмиграцию. Осенью 1921 года в Париже великая княгиня Мария Павловна впервые взялась (за четверть цены) вышить шелковую блузку для ателье своей парижской знакомой, возлюбленной великого князя Дмитрия Павловича знаменитой Коко Шанель, и вскоре после первой своей удачи открыла собственный дом модной вышивки «Китмир», где ее правой рукой стала ее 52-летняя свекровь княгиня Путятина, помогавшая ей в ту пору во всем. Надо отметить, что русские аристократки проявили в тяжких условиях эмиграции, ссылки или российской разрухи куда больше трудолюбия, повседневного героизма, практического смысла и сметки, чем иные из состоятельных некогда интеллигенток (вроде Н. Петровской, М. Цветаевой, А. Ахматовой, Н. Крупской, Н. Берберовой и др.). Как Вы, может, помните, Марина Цветаева совершенно трагически жаловалась в письмах, что ее юной дочери приходится «пришивать ухи» зайцам в игрушечной мастерской, а ей самой – убирать за собой, за собственным сыном и даже иногда за мужем. Аристократки шили и не жаловались, и не просили пособий, а мужья их батрачили за баранкой такси.

В 20-е годы княгиня М. И. Путятина открыла в Париже собственное шляпное дело. Ее дом «Шапка» (в котором ведущей манекенщицей была княгиня Трубецкая) имел свой магазин и в Лондоне, где приказчицей была Елизавета Зиновьева (урожденная княжна Голицына).

В старости княгиня Мария Ивановна Путятина жила в Русском доме в Сент-Женевьев. Из двух тамошних священников она выбрала в духовники о. Бориса Старка, который объяснял это позднее «снобизмом» бывшей свекрови великой княгини: «Я пользовался особой симпатией княгини Марии Ивановны. Во-первых, я сын адмирала, а ее муж тоже был адмиралом Дворцового Экипажа, во-вторых, многое в моем мировоззрении ей импонировало, и из снобизма она, как и многие другие обитатели Русского Дома, отдавала предпочтение мне, а не настоятелю – чудесному о. Льву. Его находили слишком простым…»

Однако позднее идиллическим отношениям о. Бориса со старыми пансионерами-аристократами вдруг пришел конец. Выяснилось, что о. Борис является не только ярым приверженцем Московской патрархии, но и «советским патриотом», взявшим московский паспорт и собравшимся назад, на родину, в сталинскую Россию. Немощные старики проявили вдруг (в отличие от всего либерального Парижа) упрямую несговорчивость и принципиальность. Княгиня Путятина сообщила о. Борису, что больше не может ему исповедоваться, и облекла свое обидное сообщение в полушутливую форму: «Вы теперь будете все мои самые интимные грехи доносить в ГПУ!»

Глубоко уязвленный о. Борис ответил шуткой, которая нравилась ему и полвека спустя, ибо он воспроизвел ее в своих мемуарах:

«Я ей ответил: “Знаете, княгиня, если бы Вам было 18 лет, то, может быть, Ваши интимные грехи кого-нибудь в ГПУ и заинтересовали бы, но Вы ведь не скрываете того, что Вам уже за 80, а в таком возрасте ни интимные, ни какие другие грехи Ваши уж никого не заинтересуют”». (Шутка, на мой взгляд, не просто безъюморна, но и груба: в возрасте княгини Путятиной безродная И. Одоевцева вдруг стала желанной невестой интеллектуала-писателя – что знаем мы о любви?). Может, старых аристократов не убедила шутка о. Старка. А может, они лучше, чем наивный советофил о. Борис, были знакомы с практикой ГПУ. Так или иначе, на исповедь к о. Старку они больше не ходили, и он с обидой (так ничего и не поняв) сообщал об этом полвека спустя: «исповедоваться она у меня перестала. Для группы «ультра» стал приезжать священник юрисдикции собора с ул. Дарю».

ПЬЯНОВ Ф. Т., 19.09.1889 – 13.07.1969

Федор Тимофеевич Пьянов был с начала 20-х годов одним из руководителей Русского Студенческого Христианского Движения, сперва в Германии (1923 – 1927), а потом и во Франции (1927 – 1935). К середине 30-х годов он стал помощником матери Марии и секретарем ее «Православного дела». Вместе с нею он часто подбирал по городу бездомных русских бродяг, чтобы дать им приют в общежитии на рю Лурмель. Он был однорукий, и его в шутку называли «правой рукой матери Марии». Он и впрямь был незаменимый человек во всех хозяйственных хлопотах приюта. С приходом немцев в Париж Ф. Т. Пьянов был заключен в лагерь Компьень, где 20 сентября 1941 года стал крестным отцом известного деятеля эмиграции Ильи Фондаминского, которого тайно крестил священник Константин Замбржицкий. Когда Ф. Т. Пьянов вышел из лагеря, общежитие на рю Лурмель было переполнено беженцами: мать Мария прятала их от нацистов. Здесь прятались евреи, которых нужно было спасать от смертельной опасности, а также дети, родители которых были схвачены нацистами и французской полицией во время облав, участники Сопротивления. Евреям отец Димитрий Клепинин выдавал свидетельства о крещении, а затем им помогали переправиться в «свободную» зону. В ночь с 15 на 16 июля 1942 года французской полицией было арестовано 12 884 еврея, из которых 6 900 (в том числе больше четырех тысяч детей, схваченных по личной инициативе будущего закадычного друга президента-социалиста Ф. Миттерана – Р. Буске) были загнаны на зимний велодром на бульваре Гренель. Узнав об этом, мать Мария и Ф. Т. Пьянов отправились на велодром. Им удалось туда проникнуть: они утешали детей, подбадривали взрослых, распределяли провизию. Рассказывают, что в последующие дни с помощью парижских мусорщиков матери Марии удалось вывезти с велодрома в мусорных ящиках и спасти четверых детей…

8 февраля 1943 года гестапо нагрянуло на рю Лурмель и арестовало сына матери Марии Юру Скобцова и отца Димитрия. Юра был взят в заложники, но его не освободили ни 10-го, когда в гестапо явилась мать Мария, ни 16-го, когда туда явился Ф. Т. Пьянов, который был сразу арестован. Из тюрьмы по дороге в лагерь Компьень Ф. Т. Пьянова, отца Димитрия, Юру и других заключенных завезли в контору гестаповцев на рю де Соссэ. Вот как вспоминает об этом Ф. Т. Пьянов: «Нас собрали около 400 человек во дворе. Из окон высовывались накрашенные стенографистки, немки, француженки, русские: отец Димитрий, в порванной рясе, стал предметом насмешек, один эсесовец начал толкать и бить отца Димитрия, называя его «Иуда». Юра Скобцов, стоявший рядом, начал плакать. Отец Димитрий, утешая его, стал говорить, что Христос претерпел большие издевательства.

Если отец Димитрий принимал личные оскорбления смиренно, то оскорбления по отношению к другим, напротив, переживал «мучительно, даже до физической боли».

25 января 1944 года перед рассветом, в 4 часа утра, Ф. Т. Пьянов, которого перед этим перевезли в лагерь Бухенвальд, смог в последний раз проститься с Юрой и отцом Димитрием. Вот как он вспоминает об этом: «Утро было холодное, был мороз… была пронизывающая мгла, лагерь весь освещен сильными прожекторами. У решетки по другую сторону стояли отец Димитрий и Юра, в полосатых халатах, таких же куртках и панталонах, в парусиновых ботинках на деревянной подошве, на стриженых головах под нуль – легкие береты… Отец Димитрий был обрит. Они оба были здоровы. Наскоро сообщили, что едут с транспортом в Дору, за сорок километров от Бухенвальда. При прощании оба просили меня их благословить, что я сделал, и в свою очередь я их попросил меня благословить. Они скрылись в холодной мгле».

Больше они не увиделись. И юный сын матери Марии, и молодой священник отец Димитрий, и сама мать Мария погибли в лагерях. Однорукого Ф. Т. Пьянова не гоняли на общие работы, и он уцелел. Освободившись в 1945 году из лагеря, он так написал об отце Димитрии Клепинине: «Я знал Диму Клепинина, а впоследствии отца Димитрия, в течение 23 лет, а узнал и понял его по-настоящему только за год до его смерти. Мы провели вместе около года в лагере Компьень. Без преувеличения скажу, что год, проведенный с ним, для меня был милостью Божией: и я не жалею этого года.

Основные, последние вопросы жизни человек решает сам, лично, и только Бог может в этом ему помочь. Но из опыта с отцом Димитрием я могу спокойно утверждать, что Бог может говорить и через человека. При помощи отца Димитрия я получил ответы, а может быть, просто сам его образ дал мне эти ответы на многие мучительные вопросы жизни… Сейчас, на свободе, я часто скорблю о постепенной утрате того, что Бог мне дал получить от отца Димитрия».