Текст книги "Барон Унгерн и Гражданская война на Востоке"

Детство и юность

Вот что о роде Унгерн-Штернбергов говорит Энциклопедический словарь Брокгауза и Эфрона: «Унгерн-Штернберг – графский и баронский род, происходящий от Ганса У., бывшего в 1269 г. вассалом рижского архиепископа. Баронское достоинство пожаловано этому роду в 1653 г. шведскою королевою Христиною. Барон Карл Карлович (1730–1799) был генерал-адъютантом императора Петра III, служил также под начальством Румянцева. Одна из линий получила в 1874 г. графское достоинство Российской империи. Род У.-Штернбергов включен в дворянские мартикулы всех трех прибалтийских губерний». Существует предание, что предок Ганса, рыцарь Иоганн фон Штернберг, прибыл в Ливонию в 1211 году из Венгрии, почему и был прозван Унгерном, положив начало ливонской линии рода Штернбергов, в отличие от германской, взявшей еще одну фамилию Унгерн. Во Франконии же род Штернбергов был известен еще с XI века. В Чехии же род Штернбергов известен с начала XII века. Он имел в гербе звезду между двумя орлиными крыльями, откуда и происходит название рода. В XVII веке императоры Габсбурги пожаловали Штернбергам графский титул. В связи с этим Христина и пожаловала баронство «своей» ветве Штернбергов, чтобы они не чувствовали себя обделенными.

Существует, правда, и еще ордна версия генеалогии Унгернов, но она больше смахивает на легендарную. Полковник М. Г. Торновский, со ссылкой на одного из представителей рода Унгернов-Штернбергов, оказавшегося в Шанхае и якобы пользовавшегося книгой «Родословная дома Унгариа», изданной в Риге в 1940 году, сообщает, что «примерно в начале XII в. из Венгрии в Галицию переселились два родных брата де Унгариа. Оба они женились на родных сестрах славянского князя ливов (последний кажется фигурой совсем уж мифической. – Б.С.). Отсюда пошли два старейших рода Унгернов и Ливиных, впоследствии светлейших князей (скорее всего, эта сказка была придумана для того, чтобы доказать связь Унгернов со знатным родом князей Ливиных. – Б.С.). Из Галиции де Унгариа с семьей переселились в Прибалтику.

Во времена владения Прибалтикой ливонскими рыцарями де Унгариа становятся баронами Унгернами, а во времена владычества в Прибалтике шведов, услужливый историк, писавший семейную хронику, прибавил к фамилии «Штарнберг», отыскав какое-то родство рода Унгариа с чешским графом Штарнберг. Основная кровь рода Унгернов – венгеро-славянская. С течением времени к ней в большой дозе примешалась кровь германская и скандинавская».

Перед нами – красивая родовая легенда, призванная доказать, что сами Унгерны – столь же древний и знатный род, как и сами Штернберги, а отнюдь не позднейшее ответвление этого последнего рода. Отсюда – и родство с мифическим славянским князем ливов.

Герой этой книги барон Роберт-Николай-Максимилиан (Роман Федорович) Унгерн фон Штернберг родился 29 декабря 1885 года (н. ст.) в австрийском городе Граце (все даты до 1 февраля 1918 года, кроме особо оговоренных, приводятся в книге по старому стилю – принятому в Российской империи юлианскому календарю). Отцом его был Теодор-Леонгард-Рудольф, а матерью Софи-Шарлотта фон Вимпфен, немка, уроженка Штутгарта. Они с бароном поженились в 1880 году, когда Софии было всего 19 лет. Она принесла за собой значительное приданное обедневшему аристократу, которому почти ничего не перепало из-за отцовского наследства по причине наличия четырех старших братьев. Теодор и Софи много путешествовали по Европе, поэтому не удивительно, что их первенец родился в Австрии.

Родовое имение той ветви рода Унгернов, к которой принадлежал Роман, мызу Унгру (первоначально Линден) заложили в 1523 году. Начиная с 1620-х годов и вплоть до 1919 года владельцами мызы был род Унгерн-Штернбергов. Последним владельцем мызы был Клаус фон Унгерн-Штернберг.

Вот как изложил историю своего рода сам Роман Федорович польскому журналисту Фердинанду Оссендовскому: «Семья баронов Унгерн-Штернбергов принадлежит роду, ведущему происхождение со времен Атиллы. В жилах моих предков течет кровь гуннов, германцев и венгров. Один из Унгернов сражался вместе с Ричардом Львиное Сердце и был убит под стенами Иерусалима. Даже трагический крестовый поход детей не обошелся без нашего участия: в нем погиб Ральф Унгерн, мальчик одиннадцати лет. В XII веке, когда орден меченосцев появился на восточном рубеже Германии, чтобы вести борьбу против язычников-славян, эстов, латышей, литовцев, – там находился и мой прямой предок – барон Гальза Унгерн-Штернберг. В битве при Грюнвальде пали двое из нашей семьи. Это был очень воинственный род рыцарей, склонных к мистике и аскетизму, с их жизнью связано немало легенд. Генрих Унгерн-Штернберг по прозвищу Топор был странствующим рыцарем, победителем турниров во Франции, Англии, Германии и Италии. Он погиб в Кадиксе, где нашел достойного противника-испанца, разрубившего ему шлем вместе с головой. Барон Ральф Унгерн был пиратом, грозой кораблей в Балтийском море. Барон Петр Унгерн, тоже рыцарь-пират, владелец замка на острове Даго, из своего разбойничьего гнезда господствовал над всей морской торговлей в Прибалтике. В начале XVIII века был известен некий Вильгельм Унгерн, занимавшийся алхимией и прозванный за это Братом Сатаны. Морским разбойником был и мой дед: он собирал дань с английских купцов в Индийском океане. Английские власти долго не могли его схватить, а когда наконец поймали, то выдали русскому правительству, которое сослало его в Забайкалье». Барон также утверждал, что его дед принял буддизм в Индии, после чего буддистами стали его отец и он сам.

Этот рассказ не во всем точен. Впрочем, нельзя исключить, что его полностью придумал Оссендовский, решивший для большей художественной убедительности облечь собственные разыскания по генеалогии Унгерн-Штернбергов в прямую речь самого барона.

На самом деле Отто-Рейнгольд-Людвиг Унгерн-Штернберг настоящим пиратом никогда не был, хотя и совершил морское путешествие в Мадрас. Там его действительно задержали англичане, но не как пирата, а просто как подданного враждебной державы. Ведь тогда шла Семилетняя война и Англия в союзе с Пруссией воевала против России, Франции и Австрии.

Отто Рейгольд в 1781 году купил у своего родственника и товарища по Лейпцигскому университету графа Карла Магнуса Штенбока имение Гогенхельм на острове Даго. Здесь барон прожил до 1802 года, когда был арестован, судим в Ревеле и сослан в Тобольск, где спустя десять лет и умер. Обвиняли его, однако, не в том, что он ложным маяком будто бы в бурю заманивал корабли на скалы, а затем грабил их и убивал экипажи. На самом деле барону инкриминировали лишь то, что он вылавливал и присваивал грузы с разбившихся в шторм кораблей. Подлинной причиной его ссылки в Сибирь стала ссора с бывшим владельцем Гогенхельма, ставшим эстляндским генерал-губернатором. Впрочем, нельзя исключить, что использование фальшивого маяка просто не смогли доказать. Что же касается убийства команд и пассажиров судов, то это, скорее всего, свойственное молве поэтическое преувеличение, и на самом деле предок Романа Федоровича Унгерн-Штернберга душегубом не был.

Дед Унгерна по отцовской линии был управляющим суконной фабрикой в Кертеле на острове Даго, а отец, доктор философии Лейпцигского университета, служил в Петербурге в Министерстве государственных имуществ.

После переезда семьи в Ревель летом 1887 года Теодор-Леонгард-Рудольф совершил поездку по Южному берегу Крыма с целью изучить перспективы развития там виноградарства. Путешествие было предпринято по заданию Департамента земледелия Министерства государственных имуществ. Свои выводы Унгерн-старший изложил в солидном сочинении. Умер он в 1918 году.

В 1891 году родители пятилетнего Роберта развелись, мальчик остался с матерью. Через три года она вторично вышла замуж – за барона Оскара Федоровича Гойнинген-Гюне. Брак этот как будто оказался счастливым, Софи-Шарлотта родила ещё сына и дочь. Семья постоянно проживала в Ревеле, выезжая летом в родовое имение Ервакант недалеко от Ревеля. Мать Унгерна умерла в 1907 году. А отношения с отчимом у пасынка не сложились. У Романа был также родной младший брат Константин.

Роман недолго посещал Николаевскую гимназию Ревеля, откуда был исключен, по словам его двоюродного брата Арвида Унгерн-Штернберга, «из-за плохого прилежания и многочисленных школьных проступков». Характер у Романа с детства проявился весьма скверный.

После ухода из гимназии Унгерн, по утверждению одного из биографов барона, Н. Н. Князева, некоторое время учился в Императорском Александровском лицее, славном именами Пушкина, Дельвига, Горчакова и многих других. Унгерн якобы готовился к дипломатической карьере. Однако и здесь, судя по всему, строптивый барон не удержался и вынужден был уйти в частный пансион Савича. Впрочем, должен сказать, что Князев – в части сведений, сообщаемых о детстве и юности барона, автор весьма ненадежный. Достаточно сказать, что годом рождения Унгерна он называет 1882 год. Так что вполне вероятно, что ни в каком Александровском лицее барон на самом деле никогда не учился.

По выбору матери Роман отправился учиться в петербургский Морской кадетский корпус – весьма элитное учебное заведение. При поступлении юноша изменил имя на русское – Роман Фёдорович. Зачислен он был на казенный кошт приказом от 5 мая 1903 года. Однако военным моряком не стал. Согласно распространенной легенде, едва началась война с Японией, 17-летний барон решил ехать на фронт и, за год до выпуска оставив учебу, поступил вольноопределяющимся в пехотный полк. За храбрость в боях получил светло-бронзовую медаль «В память русско-японской войны» и звание ефрейтора.

Но в действительности все было совсем не так возвышенно. В Морском корпусе Роман учился ничуть не более прилежно, чем в Ревельской гимназии. Особенно хромала дисциплина. Вот выдержки из его аттестационной тетради: «Поздно встал. Суббота без отпуска»; «Самовольно вышел из фронта. 1 сутки ареста»; «Курил в палубе, лежа на койке. Строгий арест на 2 суток»; «Стоя при вахтенном начальнике, уходил со своего места и на замечание вахтенного начальника: «Куда Вы уходите, несмотря на то что Вам мною приказано быть на шканцах» – отвечал: «Я не рассыльный, чтобы стоять на одном месте». Строгий арест на 3 суток и ставить на время отдыха на шканцы в течение месяца»; «Будучи арестован, убежал из карцера и гулял по шканцам, пока часовой уносил посуду от обеда. Продолжение ареста на 1 сутки»; «Выслан из класса за драку с товарищем. Не был на вечернем уроке Закона Божия. Идя во фронте, держал руку в кармане. Строгий арест на 3 суток»; «Испачкал стол чернилами и на замечание преподавателя ответил: «Я делаю это по привычке». Строгий арест на 3 суток»; «Выслан из класса на уроке корабельной архитектуры: во время ответа урока, которого не знал, на замечание преподавателя: «Ваше объяснение не понятно» ответил: «Очень жаль». Строгий арест на 2 суток»; «Выслан из класса за то, что в то время, когда помощник инспектора делал замечание, смеялся. Строгий арест на 1 сутки»; и т. д. В результате 5 мая 1904 года Унгерн был оставлен на второй год в младшем специальном классе. А 8 февраля 1905 года было «предложено родителям барона Унгерна-Штернберга, поведение которого достигло предельного бала (4) и продолжает ухудшаться, взять его на свое попечение в двухнедельный срок, предупредив их, что если по истечении этого времени означенный кадет не будет взят, то он будет из корпуса исключен». И 18 февраля родители, чтобы предотвратить неизбежное исключение, забрали Романа из корпуса.

Так что Унгерн покинул корпус отнюдь не потому, что горел желанием драться против японцев, а по причине своего плохого поведения и прилежания, сделавших неизбежным его отчисление.

Показательно, как изменилась данная Унгерну аттестация за время пребывания в корпусе. 12 августа 1903 года в ней утверждалось: «Очень хороший кадет, но ленив, очень любит физические упражнения и прекрасно работает на марсе. Не особенно опрятен». Что ж, равнодушие к своему внешнему виду и неопрятность были свойственны барону до конца жизни. Особенно это проявилось в Монголии, где и в самом деле условия гигиены были весьма тяжелыми. Но в целом неопрятность – грех небольшой, особенно в сравнении с теми, что Унгерну еще предстояло свершить. Поэтому эта первая аттестация барона выглядит вполне приличной. Но уже в январе 1905 года Унгерна характеризовали как кадета, от которого следует избавиться при первой возможности: «Весьма плохой нравственности, при тупом умственном развитии; правила корпуса не исполняет упорно, неопрятен, груб. Имеет плохие отношения с отчимом». В 1903 году поведение Унгерна было оценено как «очень хоошее», а уже в 1904-м – только как «посредственное». В 1903 году в исполнении служебных обязанностей барон был «чень исправен», а год спустя – уже «мало исправен». Вот в занятиях Унгерн неизменно был «мало прилежен» и «мало внимателен». Сухая теория и зубрежка его никогда не привлекали. Вот морская служба ему поначалу нравилась, почему в 1903 году барон в этом отношении характеризовался: «Способен, распорядителен». Но уже в 1904 году характеристика стала прямо противоположной: «Мало способен, мало распорядителен».

Словом, в Морском корпусе Унгерн показал себя капризным и своенравным воспитанником, не привыкшим подчиняться каким-либо уставам и требованиям дисциплины. Роман привык поступать только так, как он хочет, и не считаться с интересами и мнениями других. Для него существовала только та реальность, которую он сам себе придумал. Таким большим непослушным ребенком, в сущности, барон остался до конца жизни.

Знания, полученные в Морском корпусе, Роману практически не пригодились, поскольку почти вся его дальнейшая жизнь прошла вдали от моря. Морская романтика в общем оставила его равнодушным. Его влекла романтика дальневосточной тайги и монгольских степей, с которой он познакомился во время похода против Японии. И уже во время учебы в корпусе Роман оказался органически чужд всякой дисциалины. Вернее, сам он любил, чтобы ему подчинялись беспрекословно, а вот сам не терпел, чтобы его заставляли делать то, что он не хотел.

После ухода из корпуса барон 10 мая 1905 года поступил вольноопределяющимся 1-го разряда в 91-й Двинский пехотный полк. С ним он проделал поход против Японии, но, когда полк прибыл на театр военных действий в Маньчжурию в июне и переведен в 12-ф Великолуцкий пехотный полк, война уже кончилась, и на этот раз Унгерну не довелось принять участие в сражениях, как сообщается в его послужном списке 1913 года. За участие в походе он действительно был награжден «Светло-бронзовой медалью» и в ноябре 1905 года произведен в ефрейторы.

Отныне барон думал только о военной карьере. В октябре 1906 года он поступил в Павловское военное училище, которое окончил в 1908 году, но только по 2-му разряду. И здесь барон показал себя недисциплинированным и мало прилежным юнкером.

В первый раз в Монголии

7 июня 1908 года барон был выпущен по окончании училища в 1-й Аргунский полк Забайкальского казачьего войска с присвоением звания «хорунжий». С его итоговыми оценками не приходилось рассчитывать на выпуск в какой-нибудь гвардейский полк, куда обычно выпускали элитных «павлонов». Очевидно, он хотел служить поближе к местам, знакомым ему по японскому походу, а переход в кавалерию, скорее всего, позволял удовлетворить давнюю его страсть к верховой езде.

1-й Аргунский полк стоял на железнодорожной станции Даурия между Читой и границей Китая. Здесь Унгерн быстро превратился в отличного наездника.

Барон служил младшим офицером 2-й сотни и вместе с ней в сентябре 1910 года был командирован на станцию Соболино «для содействия гражданским властям» (очевидно, в подавлении беспорядков), причем командировка продлилась до декабря. Кроме того, в период с 5 июня по 6 октября Унгерн трижды участвовал в карательных экспедициях в Якутской области, где подавлял беспорядки среди местного населения.

28 февраля Унгерн был переведен в Амурский казачий графа Муравьева-Амурского полк, куда прибыл только в июне. Здесь барон временно возглавлял пулеметную команду, а потом – команду разведчиков 1-й сотни.

По утверждению Н. Н. Князева, переход Унгерна в Амурский полк был вызван ссорой с сотником М., «со взаимными оскорблениями и обнажением оружия. Сотник нанес Унгерну очень неприятную рану шашкой в голову, но от дуэли отказался. Эта несчастная рана, по собственному признанию Романа Федоровича, давала чувствовать себя до конца его дней, потому что порой вызывала нестерпимые головные боли, возможно, что она вообще отразилась на состоянии его душевного равновесия.

В первый день Св. Пасхи 1911 г. (на самом деле, согласно послужному списку, все это происходило в 1910 году. – Б.С.) барон выехал из Забайкалья к месту новой службы, в Амурскую область. Весь путь (около 900 верст) он проделал верхом, в сопровождении одной лишь собаки, следуя по кратчайшему направлению через Большой Хинган, охотничьими тропами. Проводника-орочона пришлось отпустить с первой четверти пути – у того пала лошадь. В своем инстинкте разведчика Унгерн умышленно выбирал самое безлюдное направление, и потому добывал себе пропитание исключительно охотой».

По другой версии, машрут этой знаменитой поездки был несколько другим, и предпринял ее Унгерн на пари с товарищами по полку. Условия пари якобы были следующими: имея при себе винтовку с патронами, без какого-либо запаса провизии, барон должен был на одной лошади, без проводников, проехать по тайге более 400 вёрст от Даурии до Благовещенска, где стоял Амурский полк, а на последнем этапе переплыть на коне реку Зею. Этот маршрут Унгерн, тайги прежде не знавший, преодолел будто бы точно в срок и пари выиграл.

Судя по всему, командованию 1-го Аргунского полка удалось замять инцидент. Во всяком случае, никаких взысканий на Унгерна наложено не было. И аттестации барона за 1911 и 1912 годы были вполне благоприятными. Командир 1-й сотни подъесаул Кузнецов в 1911 году писал: «Службу знает и относится к ней добросовестно. К подчиненным нижним чинам требователен, но справедлив. Здоровьем крепок. Ездит хорошо, в седле очень вынослив. Умственно развит хорошо. Интересуется военным делом. Благодаря знанию иностранных языков, знаком с иностранной литературой. Толково и дельно ведет занятия с разведчиками. Прекрасный товарищ. Открытый, прямой, с отличными нравственными качествами, он пользуется симпатиями товарищей». Общий вывод сводился к тому, что Унгерн «вполне годен к строевой службе и заслуживает выдвижения». Аттестационная комиссия согласилась, что барон годен к строевой, но сочла, что к командованию сотней он еще не подготовлен. Принципиально не отличалась от нее и характеристика следующего года. Только Кузнецов теперь уже был есаулом. Дополнительно было отмечено, что Унгерн особо интересуется кавалерийским делом, а также «в большой степени увлекается и склонен к походной жизни». Отмечен был и интерес барона не только к военной, но и к общей литературе. Нравственный облик Унгерна, судя по этой аттестации, вообще был англоподобен: «В нравственном отношении безупречен, между товарищами пользуется любовью. Обладает мягким характером и доброй душой. Общее заключение: хороший». Учитывая последующие события, данный пассаж воспринимается как образец черного юмора. Аттестационная комиссия, правда, несколько понизила общую оценку до «удовлетворительный». Обе аттестации утвердил командир Амурского полка полковник Раддац.

Вскоре после аттестации, в сентябре 1912 года, Унгерн был назначен младшим офицером 3-й сотни, а 30 октября его произвели в сотники, что соответствовало армейскому чину поручика.

Служба в Амурском полку, стоявшем в Благовещенске, была небогата событиями. В августе 1911 года Унгерну пришлось обучать военному делу прибывших из Европейской России крестьян-переселенцев, а в конце мая 1912 года его командировали на месяц для проведения военно-конской и повозочной переписи.

Казалось, служба и карьера Унгерна наладились, но тот грянул гром. 4 июля 1913 года Унгерн вдруг подал Всеподданнейшее прошение об увольнении в запас, поскольку «расстроенные домашние обстоятельства лишают меня возможности продолжать военную Вашего императорского Величества службу».

13 декабря 1913 года сотник Роман Федорович Унгерн-Штернберг Высочайшим приказом был уволен в запас без награждения следующим чином и правом ношения мундира, так как не успел выслужить необходимого для этих наград срока.

К моменту отставки Унгерн имел годовое жалованье в 804 рубля. В год ему также выплачивалось 284 рубля квартирных, 108 рублей приамурских суточных, 180 рублей добавочных денег к жалованью, а также фуражные деньги на одну строевую лошадь по утвержденным ценам. Холостому офицеру этих средств вполне хватало для безбедной жизни.

Что же произошло? Князев утверждает: «Но вот новые места – Амурская область – изучены, яркость впечатлений поблекла, и Романа Федоровича снова потянуло назад к забайкальцам. Влекла его туда возможность перейти на постоянное жительство в безбрежные просторы Монголии, куда переведен был один из полков Забайкальского казачьего войска, в связи с отделением этой страны от Китая. Перевод не состоялся, потому что командир Амурского полка не согласился отпустить барона из своей части. На такую меру Роман Федорович ответил рапортом об увольнении в запас: казалось, никакие внешние препятствия не могли побороть его настойчивых устремлений в монгольские степи.

Летом 1913 года Унгерн появился в Кобдо, где расположен был в то время дивизион 2-го Верхнеудинского полка. Он приютился в сотне есаула Комаровского, у которого состоял младшим офицером друг барона, Б. П. Резухин. Роман Федорович занял должность нештатного офицера сотни.

За время, протекшее с конца 1913 г. до августа 1914 г., Роман Федорович посетил все значительные пункты Халхи. Побывал, вне сомнения, во многих буддийских монастырях; сделал интересовавшие его знакомства с некоторыми представителями аристократии и духовенства, а главное – до краев наполнился теми настроениями, которые дают волнистые дали Монголии, ее причудливые храмы и стада многочисленных дзеренов, спокойно пасущихся на зеленых коврах необъятных падей, и люди ее, как бы ожидающие могучего толчка, чтобы пробудиться от векового сна, и даже, может быть, дымки над юртами и монотонное, медлительное скрипение повозок какой-то монгольской семьи, перекочевывающей в беспредельность. К тому же периоду острого ознакомления с Монголией относится, вероятно, и следующий шаг, совершенный Романом Федоровичем по пути освоения этой страны, а именно восприятие религии Монголии, ее ламаизма.

Весна 1914 г. предстала перед бароном вся разубранная цветами, на фоне изумрудно-зеленых далей. Ничто, как будто бы, не предвещало грядущих событий. Проникшийся поэзией Монголии, Унгерн оседлал коня, свистнул собаку и отправился в свои полуохотничьи, полуэтнографические исследования. Несколько месяцев скитался он между Кобдо и Ургой. Можно предположить, что именно в этот период своей жизни он услыхал голос подлинной, мистически близкой ему Монголии…

Известие о вспыхнувшей войне на западе было для барона зовом из мира грозной действительности. Роман Федорович спешит вступить в казачьи ряды. Он поскакал в Читу и там выяснил, что забайкальцы получили распоряжение оставаться на местах. Барон едет на фронт одиночным порядком. Он вливается в ряды одного из второочередных полков Донского казачьего войска».

Таким образом, по мнению Н. Н. Князева, с лета 1913 года и вплоть до начала Первой мировой войны Унгерн находился в Монголии, при этом оставаясь на военной службе – внештатным офицером одной из сотен дивизиона 2-го Верхнеудинского полка, которой командовал будущий белый генерал Комаровский, а младшим офицером служил друг Унгерна и тоже будущий белый генерал Б. П. Резухин.

Однако данные послужных списков и свидетельства других мемуаристов рисуют куда менее благостную картину последнего предвоенного года жизни Унгерна. Так, по свидетельству Голубева (под этим псевдонимом, как мы увидим дальше, писал Б. Н. Волков), в период службы Унгерна в Забайкалье у него была ссора с одним из офицеров, который ударил Унгерна по голове, в результате чего барону пришлось уйти из 1-го Аргунского полка: «…Барон Роман Федорович Унгерн… в 1909 г. перешел в армию, в 1-й Аргунский казачий полк, стоявший в Цурукае. В полк он был принят в чине хорунжего. Совершенно не знавший кавалерийской езды, рубки, джигитовки, Унгерн, благодаря своей энергии и прекрасному учителю его – командиру второй сотни Оглоблину (ныне генерал), быстро изучил езду и рубку и считался в полку одним из лучших – как наездников, так и рубак.

Уже в то время он сильно увлекался Монголией и часто проводил время среди монголов на охоте, особенно на лисиц. В своих поездках, естественно, он сталкивался с религиозным бытом монголов, что и положило основание к изучению им буддизма, от которого он не отказался на протяжении всей своей жизни.

Несмотря на то что Унгерн был прекрасно воспитанный, тихий, застенчивый молодой человек, особенно стеснявшийся в присутствии дам, он был очень беспокойный офицер, причинявший массу неприятностей командному составу. Его пристрастие к спиртным напиткам не знало границ. И в опьяненном состоянии он становился другим человеком, совершенно нетерпимым в обществе. Обладавший незаурядной храбростью, самоотверженностью, он в то же время совершил поступок, который в корне отвергал все его достоинства как человека, так и офицера.

В одну из очередных попоек в офицерском собрании Михайлов, большой приятель Унгерна, поссорившись с ним, назвал Унгерна «проституткой». На оскорбление Унгерн промолчал. Присутствовавшие при инциденте гг. офицеры полка были удивлены молчанием Унгерна, а еще более тем, что в ближайшие три дня Унгерн не потребовал ни удовлетворения, ни простого извинения от Михайлова. Возмущенные гг. офицеры потребовали суда чести над Унгерном и над Михайловым. Суд чести, состоявший из офицеров Оглоблина, Шестакова, Серебрякова, Зимина, потребовал объяснений от Унгерна: почему он не реагировал на оскорбление? Унгерн и на суде не дал никакого ответа. По постановлению суда чести Михайлов и Унгерн были исключены из полка, а так как они были молодые офицеры, то, чтобы не портить им совершенно карьеры, им предложили выбрать полки, в которые они должны были бы перевестись. Михайлов вышел в отставку и служил крестьянским начальником, а Унгерн перевелся в 1-й Амурский полк, который стоял в Благовещенске. Из полка Унгерн выехал на осле, в сопровождении собаки и ручного сокола, пребывание которого на плече Унгерна оставило несмываемые следы. Проделав путь около 1000 верст при всяких лишениях, Унгерн прибыл в Благовещенск и зачислился в полк.

Но и в новом полку ему не удалось долго удержаться. Привычка к спиртным напиткам не оставляла его и он, проделав целый ряд поступков, причинявших командному составу много неприятностей, был исключен из полка с испорченным послужным списком за дуэль по пьяному делу, окончившуюся серьезным ранением его в голову. Исключенный из полка и вышедший в отставку, Унгерн вновь предпринял путешествие, отправившись в Кобдо, где служили его приятели сотник Резухин и подъесаул Лихачев. Прибыв в Кобдо и остановившись у них, Унгерн при своем подвижном характере вступил в шайку хунхузов, с которой и странствовал по степям Монголии. Через короткое время он принял командование шайкой, как более опытный из всех. Скитаясь по степям, Унгерн ближе и ближе знакомился с учением буддистов и становился в их рядах добросовестным членом. В 1912 г. он со своим отрядом хунхузов помогал халхасам осуществить их независимость, успешно оперируя против китайцев. После ликвидации китайского протектората и объявления независимости Монголии, Унгерн вновь удалился со своим отрядом в степи, где и продолжал грабить китайские караваны, а также и кочевников. Цель его была не нажива, так как он был совершеннейшим бессеребренником, а проявление отваги, связанной с риском ежеминутной смерти. Кровь предков, полурыцарей-полуразбойников, вечно кипела, отягощая больной мозг, призывая Унгерна совершать поступки, времена которых канули в пыли веков, отошли в область легенд.

Объявление войны Германии застало его в Монголии: он оставил малое поле деятельности и ринулся на войну со всем жаром пылкой, мятежной души, искавшей приключений. Унгерн был зачислен в 1-й Нерчинский полк (с тем же чином хорунжего), которым командовал барон Врангель».

Рукопись под псевдонимом «Голубев» Волков создавал в 1926 году. Уже под своим именем, в примечании к своим «Запискам об Унгерне», сданным в библиотеку Гуверовского института воины и мира в конце 1931 года, Волков утверждал: «О шраме на лбу существует несколько версий. Мне лично в Пекине рассказывал забайкальский казак, генерал Зимин, хорошо знавший Унгерна, что шрам этот – результат удара шашкой, который нанес Унгерну его большой друг, казачий офицер, фамилию которого я забыл. Унгерн был пьян и оскорбил своего друга, бывшего в момент оскорбления дежурным офицером, исполнявшим свои служебные обязанности. Генерал Зимин, по его словам, был председателем суда, судившего Унгерна, который должен был после суда оставить полк. Генерал Комаровский рассказывал мне, что Унгерн, ввиду его постоянных пьяных скандалов, должен был перебраться в Кобдо, в занесенный песком город Западной Монголии, где стоял небольшой русский казачий отряд под командой Комаровского. Таким образом Унгерн стал младшим офицером Комаровского. В это время Унгерн увлекался буддизмом, изучал монгольский язык и проводил все время в разговорах с ламами и гаданиях. У генерала Комаровского еще в то время не было сомнения в том, что Унгерн ненормален».

Характерно, что в обоих текстах Волков подчеркивает ненормальность Унгерна. Вместе с тем в более позднем тексте он уже не допускает анахронизмов первого. Очевидно, что в Монголии в 1912 году и тем более еще раньше Унгерн не был. В это время он продолжал службу в 1-м Аргунском, а потом в Амурском полку. В Монголию он же попал, скорее всего, только в самом конце 1913-го или в начале 1914 года, после удовлетворения его прошения об отставке и никаким образом не мог участвовать в борьбе за независимость Внешней Монголии, провозглашенную в 1911 году. Конечно, Унгерн мог выехать в Монголию и, не дожидаясь официального удовлетворения прошения об отставке, но, во всяком случае, не ранее чем подал это прошение. В более позднем тексте, написанном под своей фамилией, Волков опустил малоправдоподобные подробности, вроде того, что Унгерн совершил свой пробег в Благовещенск верхом на осле и с охотничьим соколом на плече, или утверждения, будто в Монголии Унгерн был атаманом шайки хунхузов. Опустил также Волков явно неверные сведения о начале службы Унгерна в Первую мировую войну.