Текст книги "Барон Унгерн и Гражданская война на Востоке"

С 18 по 23 февраля эскадрон Унгерна фон Штернберга продолжал вести разведку у болота Тируль. В столкновении с германцами был ранен сорвиголова Унгерн-Штернберг, в связи с чем 27 февраля от 110-й пехотной дивизии была назначена специальная медицинская комиссия для освидетельствования здоровья офицера. После полученного ранения сотник на время покидает отряд. Временным командиром третьего эскадрона был назначен корнет Домбровский.

Таким образом, приказ командира 43-го корпуса был успешно выполнен – германцы оказались вновь напуганными лихими демонстрациями, взят «язык».

Чувствуется, что Унгерну ближе всего была разведка с небольшой группой всадников в тылу врага, лихие кавалерийские налеты. Сотней же командовать он особенно не рвался. Даже командуя эскадроном в партизанском отряде, он, по большей части, лично возглавлял небольшие группы, численностью до взвода, направлявшиеся в тыл врага на разведку или за «языком». Вероятно, реальный потолок Унгерна по его личным качества был – младший офицер или, в крайнем случае, командир эскадрона. А барону пришлось командовать дивизией и при этом решать задачи, которые и армии не под силу.

По утверждению биографа Унгерна поручика Н. Н. Князева, барон «оказался непревзойденным мастером по добыванию «языка», но порой пользовался для этой цели довольно рискованными приемами: случалось, что в разведке он доставал из кармана смятую фуражку германского офицера и даже набрасывал на плечи шинель неприятельского образца».

Но ведь то, что Князев деликатно назвал «рискованными приемами», в годы Первой мировой войны называлось иначе – «нарушением норм и обычаев ведения войны». Если бы Унгерн попался в плен немцам в немецкой фуражке и шинели, то его тотчас бы повесили по законам военного времени, как шпиона.

Князев также отмечал, что когда Унгерн командовал сотней, его сотня «была и обмундирована лучше других и ее котел загружался полнее, чем это полагалось согласно нормам довольствия, так как ее командир, не признавая никакой отчетности, умел добывать предметы довольствия».

У меня есть сильное подозоение, что «предметы довольствия» уже тогда Унгерн добывал путем реквизиций, а вернее – обычного грабежа, поскольку он вряд ли оставлял какие-нибудь расписки об изъятии фуража и продовольствия. Благодаря боевым заслугам, на эти шалости Унгерна командование закрывало глаза.

В период пребывания в особом отряде Унгерн получил два ордена, Св. Станислава 3-й степени и Св. Владимира 4-й степени. А еще раньше, 5 июня 1915 года, он удостоился ордена Св. Анны 4-й степени с надписью «За храбрость». Из отряда Унгерн вернулся в полк 15 августа 1916 года и был назначен младшим офицером 1-й сотни. Очевидно, в тот момент в полку не было вакансий командира сотни. Но уже через неделю, 12 августа, барон стал временным командиром 1-й сотни. 22 августа, во время боя на высоте 1478 в Капратах Унгерн был в пятый раз ранен, но остался в строю. 3 сентября его досрочно произвели в подъесаулы, а на следующий день, «за боевые отличия», – в есаулы. 6 сентября Унгерн удостоился ордена Св. Анны 3-й степени. Казалось бы, карьера барона пошла круто вверх, хотя 12 октября он и сдал временное командование сотней и вновь занял должность младшего офицера. Но тут последовал крайне неприятный инцидент. Он заключался в следующем. В ночь на 22 октября пьяный барон явился в черновицкую гостиницу «Черный орел» и потребовал себе номер. Портье отказался предоставлять номер без письменного разрешения коменданта города. Тогда Унгерн съездил портье по физиономии, и тот убежал из гостиницы. После этого барон направился к коменданту. Там в этот момент разворачивалась ссора. Около двух часов ночи в управление коменданта явился некий подъесаул Артамонов с аналогичной просьбой. Он потребовал от дежурного, прапорщика Загорского, номера в одной из городских гостиниц. Тот позвонил коменданту, но комендант приказал номера не давать. Артамонов стал громко возмущаться. В этот момент по лестнице спустился Унгерн и со словами: «Кому тут морду набить?» замахнулся на Загорского. Тот успел отвести руку Унгерна и попытался убежать. Тогда барон ударил его по голове шашкой в ножнах. Вызванный старший адъютант коменданта Лиховоз прибыл в комендатуру, когда возмутитель спокойствия уже мирно спал в кресле. Шашку у барона отстегнули, а самого посадили под арест.

Загорский и комендант Черновиц полковник Трещев подали жалобу в корпусной суд 8-й армии.

Из аттестации есаула 1-го Нерчинского казачьего полка Романа Федоровича Унгерн фон Штернберга, выданной накануне суда, 18 ноября, временным командиром полка полковником Маковкиным, явственно следовало желание командования спасти барона от сурового наказания. Там говорилось: «Есаул барон Унгерн-Штернберг два года на моих глазах несет службу во вверенном мне полку. За это время нравственный облик его обрисовался вполне и потому он известен как хороший товарищ, любимый офицерами, и как начальник, всегда пользовавшийся обожанием своих подчиненных, и как офицер – корректный, честный и преданный долгу. В боевом отношении он всегда был выше всякой похвалы. Его боевая служба – это сплошной подвиг на славу России. Самой лучшей его боевой характеристикой является то, что его первой боевою наградою был орден Св. Георгия 4-й степени. А затем он был представлен ко всем внеочередным наградам до Георгиевского оружия и чина войскового старшины включительно, минуя награды очередные. Им получены на войне два чина и пять ранений. В двух случаях ранения он оставался в строю и лечил свои раны, неся боевую службу. В остальных трех случаях ранения был эвакуирован, но каждый раз возвращался в полк с незалеченными ранами, боясь пропустить интересные боевые дела полка. Этот офицер участвовал в десятке атак, доведенных до удара холодным оружием, всегда горел жаждой новых боевых подвигов».

Столь же апологетически была и аттестация, составленная на следующий день, 19 ноября, начальником Уссурийской конной дивизией генерал-майором Крымовым, впоследствии – одним из главных участников корниловского мятежа. Она предназначалась председателю суда при штабе 8-й армии генерал-майору Грекову и гласила: «Нерчинского Его иператорского высочества Наследника Цесаревича казачьего полка есаул барон Унгерн-Штернберг – безукоризненной доблести и храбрости офицер; пять раз ранен; после каждого ранения возвращался в полк с незалеченными ранами и, несмотря на это, нес безукоризненно боевую службу. Во всех случаях боевой службы есаул барон Унгерн-Штернберг служил образцом для офицеров и казаков, и этими и другими горячо любим. Лично преклоняюсь перед ним как пред образцом служаки Царю и Родине. До совершения проступка есаул барон Унгерн-Штернберг был почти в течение целой недели в беспрерывной разведывательной службе». На следствии сам Унгерн заявил, что ранее две недели раненый лежал в гостинице «Черный Орел», откуда его и хотел удалить один из адъютантов комендантского управления, за которого он во время инцидента и принял ошибочно Загорского.

Сохранилась и аттестация на Унгерна, составленная командиром полка Врангелем 19 ноября: «Офицер выдающийся во всех отношениях, беззаветно храбр, рыцарски беззаветно храбр, рыцарски благороден и честен, по выдающимся способностям заслуживает всякого выдвижения».

23 ноября 1916 года Унгерну был вынесен приговор – «за пьянство, бесчестие и оскорбление дежурного офицера словами и действием во время исполнения сим последним служебных обязанностей – подвергнуть заключению в крепости на два месяца с ограничением некоторых прав и преимуществ по службе».

Поскольку до суда Унгерн уже отсидел месяц под арестом, то ограничились его возвращением в полк. И вскоре после прибытия Унгерна Врангель, которому предстояло 16 декабря 1916 года принять 2-ю бригаду Уссурийской дивизии, организовал отчисление Унгерна в резерв чинов, что отразилось в подписанной им аттестации: «Офицер в боевом отношении выдающийся, беззаветно храбр, отлично ориентируется в обстановке, энергичный, знающий психологию полчиненных и умеющий на них влиять. Здоровья выдающегося. В нравственном отношении его порок – постоянное пьянство, причем в состоянии опьянения способен на поступки, роняющие честь офицерского мундира. За пьянство отчислен в резерв чинов по несоответствию, согласно постановлению старших офицеров полка, мною утвержденному».

Очевидно, один инцидент в Черновицах не мог быть причиной столь сурового решения. Ведь накануне суда Врангель бился за Унгерна как лев, и даже писал, что тот достоин всяческого выдвижения. По всей вероятности, вернувшись после суда в полк, Унгерн с горя запил и в пьяном виде поссорился с офицерами полка, а быть может, и с самим Врангелем.

По утверждению Л. Н. Вериго, хорошо знавшего Унгерна в Гражданскую войну, в Первую мировую «в Карпатах, за неповиновение и антидисциплинарный поступок в отношении помощника командира полка, был командиром полка полковником Врангелем из полка удален и переведен на Кавказ, в 3-й Верхнеудинский полк. Его удаление из полка совпало с удалением из полка Семенова. На Кавказе Унгерн не оставался в полку долго, так как полки этой бригады в большинстве случаев несли только охранную службу, но не боевую, а потому Унгерн начал формировать Айсорские батальоны и воевать с ними. После революции, оставаясь там, Унгерн уехал в Забайкалье, по приглашению Семенова».

Характерно, что, несмотря на все чины и ордена, начальство не выдвигало его на командные должности. Даже сотней он командовал считанные недели. Возможно, генералы и полковники опасались, что командир, умеющий нравиться казакам и оказывать на них психологическое воздействие в нужном направлении, может сделать сотню и даже полк неупраляемой, подчиненной лишь своей воле. Но может быть и другое объяснение: лучше всего удавалось Унгерну командование разведывательными и диверсионными группами силой до взвода, а сотней барон командовал не слишком удачно. Практически все ордена, которые он мог получить по должности и званию, уже были исчерпаны, и за новые подвиги его награждали ускоренным производством в следующие чины. Подъесаулом Роман Федорович, напомню, пробыл всего один день.

В справке о результатах допроса Унгерна после его пленения в штабе 5-й армии и Экспедиционного корпуса утверждалось, что он в 1917 году был приговорен к 3 годам заключения в крепости, но наказания не отбыл, так как был освобожден Октябрьской революцией. Сообщил ли барон о себе заведомо ложные сведения или их придумали авторы справки, неизвестно. Также непонятно его утверждение на допросе, будто до войны он служил в полку, которым командовал барон Врангель. Допрашивавшим не было никакой нужды такое придумывать. А вот инцидент со своим увольнением из 1-го Нерчинского полка Унгерн, как кажется, изложил на допросе 27 августа 1921 года в Троицкосавске правдиво. Он утверждал, что за пьянство Врангель предал его суду. На допросах 1 и 2 сентября 1921 года Унгерн также сообщил, что при правительстве Керенского был произведен в войсковые старшины (он был представлен к этому званию еще до Февральской революции, и, судя по мемуарам Семенова, при Керенском действительно его получил). Любопытно, что Унгерн на этих допросах эпизод с избиением комендантского адютанта отнес к периоду правления Керенского, а свой отъезд в Забайкалье – к периоду после Октябрьской революции. Может быть, по каким-то причинам ему надо было отодвинуть время своего прибытия в Забайкалье.

А вот что писал об Унгерне в мемуарах его полковой командир в годы Первой мировой войны барон П. Н. Врангель. Эта характеристика представляется достаточно объективной: «Большинство офицеров Уссурийской дивизии и в частности Нерчинского полка во время Гражданской войны оказались в рядах армии адмирала Колчака, собравшись вокруг атамана Семенова и генерала Унгерна. В описываемое мною время оба генерала, коим суждено было впоследствии играть видную роль в Гражданской войне, были в рядах Нерчинского полка, командуя 6-й и 5-й сотнями; оба в чине подъесаула.

Семенов, природный забайкальский казак, плотный коренастый брюнет, с несколько бурятским типом лица, ко времени принятия мною полка состоял полковым адьютантом и в этой должности прослужил при мне месяца четыре, после чего был назначен командиром сотни. Бойкий, толковый, с характерной казацкой сметкой, отличный строевик, храбрый, особенно на глазах начальства, он умел быть весьма популярным среди казаков и офицеров.

Отрицательными свойствами его были значительная склонность к интриге и неразборчивость в средствах для достижения цели.

Неглупому и ловкому Семенову не хватало ни образования (он окончил с трудом военное училище), ни широкого кругозора и я никогда не мог понять, каким образом мог он выдвинуться впоследствии на первый план Гражданской войны.

Подъесаул барон Унгерн-Штернберг, или подъесаул «барон», как звали его казаки, был тип несравненно более интересный.

Такие типы, созданные для войны и эпохи потрясений, с трудом могли ужиться в обстановке мирной полковой жизни. Обыкновенно, потерпев крушение, они переводились в пограничную стражу или забрасывались судьбою в какие-либо полки на Дальневосточную окраину или Закавказье, где обстановка давала удовлетворение их беспокойной натуре.

Из прекрасной дворянской семьи лифляндских помещиков, барон Унгерн с раннего детства оказался предоставленным самому себе. Его мать, овдовев, молодой вышла вторично замуж и, по-видимому, перестала интересоваться своим сыном. С детства мечтая о войне, путешествиях и приключениях, барон Унгерн с возникновением японской войны бросает корпус и зачисляется вольноопределяющимся в армейский пехотный полк, с которым рядовым проходит всю кампанию. Неоднократно раненый и награжденный солдатским Георгием, он возвращается в Россию и, устроенный родственниками в военное училище, с превеликим трудом кончает таковое.

Стремясь к приключениям и избегая обстановки мирной строевой службы, барон Унгерн из училища выходит в Амурский казачий полк, расположенный в Приамурье, но там остается недолго. Необузданный от природы, вспыльчивый и неуравновешенный, к тому же любящий запивать и буйный во хмелю, Унгерн затевает ссору с одним из сослуживцев и ударяет его. Оскорбленный шашкой ранит Унгерна в голову. След от этой раны остался у Унгерна на всю жизнь, постоянно вызывая сильнейшие головные боли и, несомненно, периодами отражаясь на его психике. Вследствие ссоры оба офицера вынуждены были оставить полк.

Возвращаясь в Россию, Унгерн решает путь от Владивостока до Харбина проделать верхом. Он оставляет полк верхом, в сопровождении охотничьей собаки и с охотничьим ружьем за плечами. Живя охотой и продажей убитой дичи, Унгерн около года проводит в дебрях и степях Приамурья и Маньчжурии и, наконец, прибывает в Харбин. Возгоревшаяся Монголо-Китайская война застает его там.

Унгерн не может оставаться безучастным зрителем. Он предлагает свои услуги монголам и предводительствуя монгольской конницей, сражается за независимость Монголии. С началом русско-германской войны Унгерн поступает в Нерчинский полк, и с места проявляет чудеса храбрости. Четыре раза раненный в течение одного года, он получает орден Св. Георгия, Георгиевское оружие и ко второму году войны представлен уже к чину есаула.

Среднего роста, блондин, с длинными, опущенными по углам рта рыжеватыми усами, худой и изможденный с виду, но железного здоровья и энергии, он живет войной.

Это не офицер в общепринятом значении этого слова, ибо он не только совершенно не знает самых элементарных уставов и основных правил службы, но сплошь и рядом грешит и против внешней дисциплины и против воинского воспитания, – это тип партизана-любителя, охотника-следопыта из романов Майн Рида. Оборванный и грязный, он спит всегда на полу, среди казаков сотни, ест из общего котла и, будучи воспитан в условиях культурного достатка, производит впечатление человека совершенно от них отрешившегося.

Тщетно пытался я пробудить в нем сознание необходимости принять хоть внешний офицерский облик. В нем были какие-то странные противоречия: несомненный, оригинальный и острый ум и, рядом с этим, поразительное отсутствие культуры и узкий до чрезвычайности кругозор, поразительная застенчивость и даже дикость и, рядом с этим, безумный порыв и необузданная вспыльчивость, не знающая пределов расточительность и удивительное отсутствие самых элементарных требований комфорта.

Этот тип должен был найти свою стихию в условиях настоящей русской смуты. В течение этой смуты он не мог не быть хоть временно выброшенным на гребень волны и с прекращением смуты он также неизбежно должен был исчезнуть».

Как видим, многие легенды об Унгерне породил еще Врангель, в частности, о награждении барона солдатским Георгием и Георгиевским оружием в Первую мировую войну или о том, что он со своим полком прошел всю кампанию против японцев, равно как и то, что на Русско-японскую войну он сбежал из корпуса. Вместе с тем личность Романа Федоровича Петр Николаевич, как представляется, постиг верно. Унгерн был постоянной головной болью всех своих полковых командиров, особенно, когда выпьет.

Изгнанный из 1-го Нерчинского полка, с которым успел за два года совместной боевой работы сродниться, Унгерн отправился на Кавказский фронт. Здесь он оказался вместе со своим другом по 1-му Нерчинскому полку Григорием Михайловичем Семеновым, будущим атаманом забайкальских казаков, переведенным в стоявший в Персии в районе города Урмии 3-й Верхнеудинский полк. О службе Унгерна вместе с Семеновым в этом полку пишет в своих мемуарах бывший командир одного из полков Азиатской дивизии полковник В. И. Шайдицкий. По утверждению генерал-майора Л. В. Вериго, бывшего начальника штаба Особого Маньчжурского отряда, Семенов, как и Унгерн, оказался на Кавказском фронте свосем не добровольно. Врангель удалил его из 1-го Нерчинского полка за то, что тот, будучи командиром 6-й сотни, растратил аванс в 600 рублей.

Семенов прибыл в Персию уже в январе 1917 года, вероятно, в одно время с Унгерном. Вот что вспоминал Семенов: «Полк был расположен в местечке Гюльпашан, почти на берегу Урмийского озера. В библейский период это озеро носило название Генисаретского, столь знакомое каждому школьнику по Священной истории.

Полком в это время командовал полковник Прокопий Петрович Оглоблин, бывший мой сослуживец по 1-му Нерчинскому полку, доблестный боевой офицер и георгиевский кавалер. Ныне П. П. Оглоблин является войсковым атаманом Иркутского казачьего войска и генерал-майором и проживает в Шанхае (не исключено, что он, по принципу зеркальности, послужил одним из прототипов героя поэмы Сергея Есенина «Анна Снегина» Прона (Прокопия) Оглоблина, предводителя крестьян-бедняков, убитого белоказаками. Описание подвига, за который П. П. Оглоблин получил Георгиевский крест, поэт вполне мог прочитать в газетах. – Б.С.).

3-й Забайкальской отдельной казачьей бригадой, в состав которой входил полк, командовал мой троюродный брат, в то время генерал-майор, Дмитрий Фролович Семенов. Его штаб находился в гор. Урмия.

Предполагавшееся в то время наступление на Кавказском фронте, из-за которого я перевелся на этот фронт, не развивалось, но я не сожалел о своем приезде в Персию, ибо все же лучше было нести службу на передовых позициях, чем, имея дело с предателями родины, заниматься уловлением дезертиров в тылу армии…

Вообще, надо сказать, что Персидский фронт, как второстепенный, привлекал к себе внимание большевиков в меньшей степени, чем другие фронты, поэтому там было значительно спокойнее; не было особенно бурных выступлений, и фронт держался крепче, чем где-либо в другом месте. Дезертирство не получило столь широкого распространения, вследствие дикости природы и отсутствия удобных путей сообщения в тыл. Поэтому на Персидском фронте офицерам было сравнительно легче держать в порядке свои части и вести борьбу с разлагающим влиянием правительственных мероприятий, с одной стороны, и большевистской агитацией – с другой.

Приказ № 1 (изданный после Февральской революции приказ Петросовета по столичному гарнизону, введший в частях солдатские комитеты и фактически отменивший единоначалие, сыграл важную роль в разложении русской армии. – Б.С.), покончивший с дисциплиной и дисциплинарной властью начальников, и последующая «декларация прав солдата», освободившая его от всяких обязаннлстей по отношению к родине, окончательно разложили армию и лишили ее последней боеспособности.

К сожалению, старшие войсковые начальники, в видах собственной карьеры и установления хороших отношений с новым начальством, весьма часто держали себя не на высоте и даже подыгрывались под новые направления в правительстве и стране. Генерал от кавалерии Брусилов является образцом такой приспособляемости и оппортунизма, которые лишили его всякого уважения со стороны порядочных людей и свели на нет все прежние заслуги перед Родиной. Я припоминаю то отвратительоное впечатление, которое произвел на нас устроенный в Урмии, по распоряжению командира 2-го Кавказского корпуса, праздник революции, в котором сам корпусной командир принял непосредственное и очень деятельное участие…

Первые же дни революции показали невозможность для офицерского состава справиться с развалом в армии, который еще усугублялся выделением из полков лучших элементов для формирования так называемых ударных частей при штабах дивизий, корпусов и армий. В полках оставались солдаты, вовсе не желавшие воевать и постепенно расходившиеся по домам, и офицерский состав, которому чувство долга заставляло оставаться на своем посту до конца. Видя полный развал, охвативший армию, я вместе с бароном Р. Ф. Унгерн-Штернбергом решил испробовать добровольческие формирования из инородцев с тем, чтобы оказать воздействие на русских солдат, если не моральным примером несения службы в боевой линии, то действуя на психику наличием боеспособных, не поддавшихся разложению частей, которые всегда могли быть употреблены как мера воздействия на части, отказывающиеся нести боевую службу в окопах.

Получив разрешение штаба корпуса, мы принялись за осуществление своего проекта. Барон Унгерн взял на себя организацию добровольческой дружины из местных жителей – айсаров (ассирийцев. – Б.С.), в то время как я написал в Забайкалье знакомым мне по мирному времени бурятам (Семенов сам по матери был бурятом. – Б.С.), пользующимся известным влиянием среди своего народа, предлагая им предложить бурятам создать свой национальный отряд для действующей армии и этим подчеркнуть сознание бурятским народом своего долга перед революционным отечеством. Слова «революция», «революционный» и пр. в то сумбурное время оказывали магическое действие на публику, и игнорирование их всякое начинание обрекало на провал, так как почиталось за революционную отсталость и приверженность к старому режиму. Правда, не исключалась возможность под флагом «революционности» вести работу явно контрреволюционную. Среди широкой публики мало кто в этом разбирался; важно было уметь во всех случаях и во всех падежах склонять слово «революция», и успех всякого выступления с самыми фантастическим проектами был обеспечен.

В апреле месяце 1917 года к формированию айсарских дружин было приступлено. Дружины эти, под началом беззаветно храброго войскового старшины барона Р. Ф. Унгерн-Штернберга, показали себя блестяще; но для русского солдата, ошалевшего от революционного угара, пример инородцев, сражавшихся против общего врага, в то время как русские солдаты митинговали, оказался недостаточным, и потому особого влияния появление на фронте айсаров на практике не оказало. Фронт продолжал митинговать и разваливаться». По всей вероятности, за успешные действия айсорских дружин Унгерн был произведен Временным правительством в войсковые старшины и в чинах даже обогнал своего друга Семенова, который все еще оставался подъесаулом.

Семенов некоторое время спустя в конце мая – начале июня, направил военному министру А. Ф. Керенскому план, как атаман писал в мемуарах, «использования кочевников Восточной Сибири для образования из них частей «естественной» (прирожденной) иррегулярной конницы, кладя в основу формирования их принципы исторической конницы времен Чингисхана, внеся в них необходимые коррективы, в соответствии с духом усовершенствования современной техники».

План был одобрен, и уже 26 июля 1917 года Семенов выехал из Петрограда в Забайкалье и 1 августа прибыл в Иркутск. Он был назначен комиссаром Временного правительства на Дальнем Востоке по формированию национальных частей. Унгерн присоединился к нему позднее, согласно показаниям, данным в красном плену, только осенью, и обосновался в Березовке, где Семенов формировал Монголо-бурятский полк. В полк охотно принимали не только инородцев, но и русских добровольцев, единственное требование к которым было – не питать никаких симпатий к революции. Фактически в Забайкалье Семенов и Унгерн готовились к будущей Гражданской войне с большевиками. Местное инородческое население, как они полагали, будет достаточно устойчивым к большевистской пропаганде, что позволит сформировать надежные воинские части как для продолжения войны против Центральных держав, так и для подавления внутренних беспорядков. Однако масштаб и скорость формирования бурят-монгольских частей оказались совсем не такими внушительными, как рассчитывали друзья офицеры, и общероссийского значения их план так и не получил. До Октябрьской революции в формируемый монголо-бурятский полк удалось привлечь всего несколько десятков добровольцев.