Текст книги "Барон Унгерн и Гражданская война на Востоке"

На Гражданской войне

В период Первой мировой войны, когда барон получил свой первый боевой опыт, он выделялся как отчаянной храбростью, так и несдержанностью характера. Можно вполне согласиться с его характеристикой в годы Первой мировой войны, данной петербургским историком Ольгой Хорошиловой: «В конце февраля (1916 года. – Б.С.) партизаны за неимением боевой работы отсиживались в Старом Кеммерне. Безделье всегда пагубно влияло на барона. Он начинал много и беспробудно пить, из скромного сдержанного офицера-аристократа превращался в зверя. Его биография пестрит «выходками, порочащими офицерский мундир». В алкогольном похмелье (а некоторые утверждают, что и в наркотическом дурмане) Унгерн мог накричать, обругать, избить любого попавшегося ему под руку офицера. Может быть, это и произошло в Кеммерне. Унгерн с кем-то повздорил или просто напился до бесчувствия. Понятно, что такой факт не должен и не мог быть отражен в отрядных документах – слишком много было недоброжелателей, и любой внутренний конфликт автоматически мог стать поводом для расформирования части».

Атаман Семенов дает в мемуарах самую лестную характеристику Унгерну: «Успех самых фантастических наших выступлений в первые дни моей деятельности был возможен лишь при той взаимной вере друг в друга и тесной спайке в идеологическом отношении, которые соединяли меня с бароном Унгерном. Доблесть Романа Федоровича была из ряда вон выходящей. Легендарные рассказы о его подвигах на германском и гражданском фронтах поистине неисчерпаемы. Наряду с этим он обладал острым умом, способным проникновенно углубляться в область философских суждений по вопросам религии, литературы и военных наук. В то же время он был большой мистик по натуре; верил в закон возмездия и был религиозен без ханжества. Это последнее в религии он ненавидел, как всякую ложь, с которой боролся всю жизнь». Боролся, надо сказать, довольно оригинально – либо поколачивая тех, кто, по его мнению, ему врал, либо сразу казня их смертью.

Это вынужден был признать и Семенов, отметивший, что «в области своей военно-административной деятельности барон зачастую пользовался методами, которые часто осуждаются. Надо, однако, иметь в виду, что ненормальность условий, в которых протекала наша деятельность, вызывала в некоторых случаях неизбежность мероприятий, в нормальных условиях совершенно невозможных (дескать, нельзя нам без сирот! – Б. С.). К тому же все странности барона всегда имели в основе своей глубокое стремление к правде и справедливости.

Помню случай: в хайларском гарнизоне был некий доктор Григорьев, который с самого прибытия барона в Хайлар поставил себя в резко враждебные отношения к нему и не останавливался перед чисто провокационными выступлениями с целью дискредитировать барона. Мною было отдано распоряжение о беспощадной борьбе с большевиками и провокаторами, на основании которого, после одного особенно возмутительного выступления доктора Григорьева, барон его арестовал, предал военно-полевому суду, сам утвердил приговор и сам распорядился о приведении его в исполнение, после чего Григорьев был расстрелян. Когда все было кончено, барон поставил меня в известность о случившемся. Я потребовал, чтобы в будущем барон не допускал подобных вопиющих нарушений судопроизводства и без моей санкции не производил никаких расстрелов, но Роман Федорович, который специально приехал из Хайлара, чтобы выяснить этот вопрос, упорно доказывал мне, что в данных условиях не всегда возможно придерживаться буквы закона; обстановка требовала решительности и быстроты в действиях, и в этом отношении, в условиях зарождавшейся Гражданской войны, всякая мягкотелость и гуманность должны быть отброшены в интересах общего дела.

Наряду с тем Роман Федорович был искренне верующим человеком, хотя взгляды его на религию и на обязанности человека в отношении ее были достаточно своеобразны.

Барон был твердо убежден, что Бог есть источник чистого разума, высших познаний и Начало всех начал. Не во вражде и спорах мы должны познавать Его, а в гармонии наших стремлений к Его светоносному источнику. Спор между людьми, как служителями религий, так и сторонниками того или иного культа, не имеет ни смысла, ни оправданий, ибо велика была бы дерзновенность тех, кто осмелился бы утверждать, что только ему открыто точное представление о Боге. Бог – вне доступности познаний и представлений о Нем человеческого разума.

Споры и столкновения последователей той или иной религии между собой неизбежно должны порождать в массах, по мнению барона, сомнения в самой сути существования Бога. Божественное начало во вселенной одно, но различность представлений о Нем породила и различные религиозные учения. Руководители этих учений, во имя утверждения веры в Бога, должны создавать умиротворяющее начало в сердцах верующих в Бога людей на основе этически корректных отношений и взаимного уважения религий.

Вероотступничество особенно порицалось покойным Романом Федоровичем, но не потому, однако, что с переходом в другую религию человек отрекается от истинного Бога, ибо каждая религия по своему разумению служит и прославляет истинного Бога. Понимание Божественной Сути разумом человеческим невозможно. Бога нужно чувствовать сердцем, – всегда говорил он».

Что ж, когда людей убивают сотнями, тысячами, миллионами, это, как правило, делается во имя правды и справедливости. Унгерн и Семенов – не исключение. В своих мемуарах Семенов, похоже, хотел создать у читателей впечатление, будто бессудными казнями грешил только Унгерн, человек со странностями, а он сам, Семенов, в этом не повинен. На самом деле и атаман, и барон, снискали мрачную славу в Забайкалье своими репрессиями против мирного населения, часто не причастного к большевикам, и тем самым только провоцировали рост партизанского движения.

Что же до религиозных взглядов Унгерна, то в семеновском изложении он предстает сторонником единой истинной веры на земле, находящей свое выражение в различных религиях, причем ни одна из них не имеет никаких преимуществ над другими. Потому-то, в частности, барон легко воспринял буддизм в Монголии, не отрекаясь от лютеранства. Он даже готов был творить буддистские обряды, оставаясь в то же время приверженным вере предков, о чем говорил и на допросах у красных: «Унгерн заявляет себя человеком, верующим в Бога и Евангелие и практикующим молитву. Предсказания Священного Писания, приведенные Унгерном в приказе № 15… он считает своими убеждениями». Предсказания же, содержащиеся в знаменитом приказе, звучали следующим образом: «Народами завладел социализм, лживо проповедывающий мир, злейший и вечный враг мира на земле, так как смысл социализма – борьба.

Нужен мир – высший дар неба. Ждет от нас подвигов в борьбе за мир и Тот, о ком говорит Св. Пророк Даниил (гл. XI) (на самом деле – XII. – Б.С.), предсказавший жестокое время гибели носителей разврата и нечестия и пришествия дней мира: «И восстанет в то время Михаил, Князь Великий, стоящий за сынов народа Твоего, и наступит время тяжкое, какого не бывало с тех пор, как существуют люди, до сего времени, но спасутся в это время из народа Твоего все, которые найдены будут записанными в книге. Многие очистятся, убедятся и переплавлены будут в искушении, нечестивые же будут поступать нечестиво, и не уразумеет сего никто из нечестивых, а мудрые уразумеют. Со времени прекращения ежедневной жертвы и поставления мерзости запустения пройдёт 1290 дней. Блажен, кто ожидает и достигнет 1330 дней» (160 – Дан., XII, 1, 10 – Последняя цифра ошибочна: должно быть 1335. – Б.С.).

Твёрдо уповая на помощь Божию, отдаю настоящий приказ и призываю вас, офицеры и солдаты, к стойкости и подвигу».

На том же допросе Унгерн заявил, что приказ № 15 был написан полковником Ивановским и журналистом Оссендовским. Но, как можно предположить, то место, где речь идет о пророчестве Даниила, было написано самим Унгерном.

Только одну религию не признавал барон и отказывал ее последователям в праве на существование. Это – иудаизм. В данном случае Унгерн готов был даже одобрить переход иудеев в христианство: в Азиатской дивизии служило несколько выкрестов, пользовавшихся доверием Унгерна, в частности братья Вольфовичи и Жуч. И в приказе № 15 барон призывал: «Комиссаров, коммунистов и евреев уничтожать вместе с семьями. Всё имущество их конфисковывать». В Урге же, а ранее в Даурии, евреев Унгерн истребил практически поголовно.

В монгольских и китайских частях Азиатской дивизии Унгерн применял все ту же разработанную Семеновым систему двойного командования. К счастью для барона, ему пришлось сражаться против китайских войск под китайским же командованием, а китайцы тогда в таких условиях были никакими вояками. Но беда Унгерна заключалась в том, что своим невыносимым характером он в конце концов восстановил против себя практически все национальности Азиатской дивизии. В результате китайские и японские части дивизии, так и не проявив себя в бою, в большинстве своем дезертировали, русские казаки восстали против него, а монголы сдали его красным из рук в руки.

Вообще же качество унгерновских формирований достаточно адекватно охарактеризовал один из его противников – советских партизан: «Особенно славилась своей наглостью дикая дивизия, набранная с разного сброда: китайцев, калмык, бурят и прочей сволочи». И что интересно – в Забайкалье инородцы по большей части поддерживали белых, тогда как русских поселенцев главным образом защищали красные. Последние порой проявляли не меньшую жестокость, чем Унгерн, равно как и тувинцы (урянхи), ойроты и другие инородцы по отношению к русским поселенцам.

Как отмечает историк А. Г. Тепляков, «в докладе «О политическом состоянии области» 8 октября 1922 г. секретарь Ойротского обкома РКП(б) вынужден был признать, что красные «часто отличались такими приемами, как, например, рубка на право и на лево всех и вся (кроме бандитов, конечно с последними они драться не способны), не разбираясь со степенью виновности, причем часто погибали и совершенно невинные при огульном истреблении полудиких туземцев (пример: уничтожение цельного поселка Курзун Песчанской волости с населением в 30 душ, причем погибли женщины, дети, старики и пр.). Командиры частей даже лично пристреливали туземцев только за то, что последние не умеют объясниться по-русски (пример: комполка 186… Моговец застрелил женщину-инородку, едущую из Алтайска, только за то, что она не могла с ним по-русски объясниться), полное разграбление целых поселков вплоть до земледельческих принадлежностей».

Демонизация образов атаманов Семенова, Унгерна и Анненкова помогала большевикам замалчивать собственные преступления. Можно вспомнить, что в одном только Семиречье к июню 1919 года, по оценке колчаковской администрации, красные партизаны вырезали до 10 тыс. казахов. А в Приамурье красные уничтожили тысячи оседлых орочен, поддержавших атамана Семенова. Как отмечает А. Г. Тепляков, в одном из документов правительства ДВР расправа над ороченами элегантно объяснялась тем, что «… семеновская политика вовлечения туземцев в Гражданскую войну погубила целые селения оседлых орочен».

А за поддержку белых, по данным того же Теплякова, Хамниган-Бурятский хошун Агинского аймака осенью 1920 года был разгромлен красными партизанами Нестора Каландаришвили: три его сомона полностью опустели, в двух других из 6 тыс. жителей осталось менее 200 чел. Остальные бежали в Монголию, но многие оказались убиты, и их тела валялись непогребёнными еще в марте 1921 г. В Бырцинском дацане и вокруг было подобрано более 70 трупов, в основном монахов, женщин и детей.

Забайкальское казачье войско было беднее казачьих войск Европейской России. Уровень жизни был невысок, зажиточных среди казаков было мало, войско были обложено высокими денежными повинностями, что побуждало многих казаков выходить из казачьего сословия. После свержения самодержавия I съезд Забайкальского казачьего войска, прошедший в марте 1917 года в Чите, принял решение о ликвидации казачества и обращении казаков в граждан. Неудивительно, что после 1917 года почти половина забайкальских казаков оказалась на стороне красных, а с Семеновым в Маньчжурию ушло не более 15 % казаков, вместе с семьями. К красным примкнули и почти все иногородние, среди которых было немало ссыльных. Этим и объясняется то, почему Семенов и Унгерн, произведенный в ноябре 1918 года Семеновым в генерал-майоры, не смогли послать хотя бы несколько казачьих полков на Восточный фронт адмирала Колчака: все силы были скованны борьбой с отрядами красных партизан.

Колчаковский генерал Викторин Михайлович Молчанов, отступивший в Забайкалье вместе с остатками армии Колчака, вспоминал, как весной 1920 года «нас стали атаковать партизанские полки красных. Это были огромные соединения, большинство из них состояли из забайкальских казаков, которые ненавидели атамана Семёнова».

Буряты, монголы-харачены, баргуты, татары, эвенки, калмыки и другие инородцы Забайкалья были настроены преимущественно антибольшевистски, так как большевики разрушали их традиционный уклад жизни и преследовали буддистскую и мусульманскую религию. Поэтому Семенов, который сам был бурятом по матери, и Унгерн считали их даже более надежными, чем некоторые казачьи части. Но буряты и другие инородцы были немногочисленны, и даже в Азиатской дивизии все равно преобладали казаки.

После занятия семеновцами Забайкалья Унгерн был произведен в полковники и назначен комендантом станции Даурия, где формировал Азиатскую конную дивизию из казаков, бурят и монгол. Он чувствовал себя, в свою очередь, достаточно независимо от Семенова. На допросе в Троицкосавске 27 августа 1921 года Роман Федорович показал, что «себя подчиненным Семенову не считает. Признавал же Семенова официально лишь для того, чтобы оказать этим благоприятное воздействие на свои войска». Унгерн учитывал, что популярность коренного забайкальского казака Семенова в Забайкалье не сравнима с его собственной. Никакими особыми военными подвигами время, связанное с пребыванием барона в Даурии, ознаменовано не было. По окрестностям лишь ходили слухи о творившихся там бессудных казнях и о том, что трупы расстрелянных, зарубленных или удавленных выбрасываются в сопки на съедение бродячим собакам. Неслучайно уже с весны 1918 года имя Унгерна исчезает со страниц семеновских мемуаров и появляется вновь только в связи с походом Азиатской дивизии в Монголию.

Л. В. Вериго ставил Унгерна выше Семенова: «Отличаясь выдающейся храбростью, а также безупречной честностью – это в полном смысле бессребреник, Унгерн соединял в себе полное нежелание кому-либо подчиняться, и одновременно с этим был чрезвычайно суеверный человек. Не проходило дня, чтобы ему лама (бурятский священник), а таких в забайкальских полках много, не гадал на бараньей лопатке (особый способ гаданья), и если лама нагадал ему плохо, то никакими приказаниями, ничем Унгерна в бой невозможно было послать, но если лама нагадал хорошо, то Унгерн совершал что угодно и шел на самое рискованное дело.

В полную противоположность Семенову, Унгерн – женоненавистник, и до 1919 года – полный девственник, но в отношении спиртных напитков Унгерн тоже полная противоположность Семенову, насколько Семенов мало пил, настолько Унгерн был алкоголиком. В чем они сходились – это только в полном неумении разбираться в окружающих людях. Сам по себе Унгерн, мрачный и замкнутый, никогда, конечно, никому не льстил, но себе лесть считал за правду. Возражений никогда никаких не терпел, противоречий тоже, и всякого хоть раз ему противоречившего – уже ненавидел. Сам не желая подчиняться, требовал себе полного подчинения, и никогда не разбираясь с обстоятельствами дела, раз ему показалось, что поступили не так, как ему хотелось, он немилосердно избивал палкой, называемой «дашур» (это особая полицейская палка монголов и китайцев), и, зачастую, настолько серьезно, что избитых им относили в лазарет на несколько дней. Он не считался ни с годами, ни с занимаемым местом, а просто или бил, или порол. Все расправы, что особенно нехорошо, производились им только по докладу двух-трех лиц, которым Унгерн верил, хотя и это оказалось до поры до времени, так как одного из них – именно Лауренца – он расстрелял, а двух просто прогнал – братья Еремеевы.

Семенову он не верил, то есть не верил в его способности (в этом отношении он был прав), зачастую в лицо, а зачастую – открытыми телеграммами называл его просто дураком или ругал матерной бранью. О подчинении он не хотел и слышать, и это началось сразу же после его удаления в Хайлар. В общем, что делал Унгерн, никто не знал, как никогда никто не знал, что формирует Унгерн, сколько у него людей, на какие средства, куда он пошел воевать – все это было никому не известно. Столкновения Семенова с Унгерном начались уже после занятия Читы, и особенно после того, как Семенов привез к себе Машу, которую Унгерн не переваривал.

В начале Унгерн начал нанимать для отряда на службу монголов, но потом сношения с монголами завел самостоятельные, хотя его сношения ограничились только привлечением к себе их на службу, и называемая Монгольская бригада – была детищем Унгерна.

Впоследствии Унгерн отказался от Монгольской бригады, когда он выпорол как-то их князька, и эта бригада, уже под командованием полковника Левицкого, впоследствии убитого этими же монголами, выведена была в Верхнеудинск. С того времени у Унгерна появляется новое увлечение – формирование татарских частей. Но все эти формирования обыкновенно ограничивались тем, что являлись какие-то люди, магометане, брали у Унгерна деньги, где-нибудь торговали, послав ему три-четыре человека татарчуков.

Первое столкновение Унгерна с Семеновым было из-за Маши, следующее – из-за разрыва Семенова с адмиралом Колчаком, когда Унгерн, узнав о посланной Семеновым телеграмме, ответил: «Удивляюсь твоей глупости, что ты – о двух головах, что ли, очевидно, ты только ебешь Машку, и ничего не думаешь».

Следующее столкновение было опять-таки из-за Маши. Семенов ехал в Харбин, по дороге остановился в Даурии, и когда туда прибыл, а ехал он вместе с Машей, то Унгерн не пустил Машу никуда со станции. После этого инцидента Унгерн уехал из Даурии, и решил уйти совсем, это было в марте 1919 года. Но и в этом Унгерн остался себе верен – он выехал абсолютно без денег, и занимал их у Никитина, Микеладзе и других, несмотря на то, что только что, до этого инцидента, по его распоряжению у проезжавших из Советской России китайцев было отобрано шесть миллионов рублей.

Выехал Унгерн в Пекин, и вот тут-то и произошла с ним сначала никому не понятная вещь. Он женился на китаянке.

Как оказалось впоследствии, Унгерн познакомился с несколькими китайцами, принадлежащими к монархической партии и стремящимися к восстановлению монархии; китайцами, даже отчасти родственными бывшему императорскому дому, и у него зародилась мысль начать с ними переговоры, втянув в это дело Семенова, или, вернее, через него Чжан Цзолиня, так как сам он не мог начинать переговоры с Чжан Цзолинем. Дабы закрепить этот союз, Унгерн и женился на одной из дочерей одного из родственников императорского дома, так сказать, брак был чисто политический. Женившись, он должен был поехать в Забайкалье – к Семенову, втянув его в это дело. Вот поездка Семенова в 1919 году в Мукден и имела главной целью эти переговоры. Японцы были посвящены в эти планы, и план этот ими, конечно, был одобрен, что он не удался – это теперь видно из того, что «Аньфуисты» потерпели поражение, потому что не были своевременно поддержаны Чжан Цзолинем.

Мысль идти в Монголию у Унгерна появилась уже в конце 1919 года, когда он учел прекрасно положение Омского правительства, и то, что японцы все равно покинут Семенова, а потому он и стал усиленно готовиться к этому движению, заранее выслав туда своих агентов».

Здесь сомнения вызывает только тезис Вериго о том, что и план воссоздания Срединной империи, и идея похода в Монголию была подсказана Семенову Унгерном. Сам атаман в мемуарах настаивает на собственном авторстве этого проекта, и здесь он вызывает больше доверия, чем Вериго. Все-таки Семенов гораздо больше и дольше, чем Унгерн, был укоренен в дальневосточных делах, гораздо лучше знал историю, культуру и быт Монголии и Китая, и его гораздо логичнее подозревать в авторстве грандиозного, хотя и совершенно авантюристического плана восстановления империи Чингисхана. Но можно не сомневаться, что Унгерн, с его волей и энергией, загорелся сразу же этой идеей, а впоследствии неоднократно подбивал нерешительного Семенова на реализацию этого грандиозного плана, обещавшего большую войну. Ведь Роман Федорович стремился воевать, а Григорий Михайлович заботился прежде всего о том, чтобы комфортно обустроить собственную власть в Забайкалье, а если повезет, – то и на сопредельных территориях.

Семенов и Унгерн пытались попасть на международную мирную конференцию по итогам Первой мировой войны в Версале, чтобы там добиться признания независимости Великой Монголии в составе Внутренней и Внешней Монголии, Барги, Забайкалья, а в перспективе – Тибета. Такое государственное образование целиком зависело бы от семеновских военных формирований и японских денег. Опираясь на подобное «государство», атаман и барон рассчитывали получить независимую от других стран Антанты базу для борьбы с большевиками и щедрую финансовую и материальную помощь из Токио. Однако в «версальские залы», равно как и в любые другие, Семенова не пустили. Да и японцы от подобного проекта были, мягко говоря, не в восторге. В Токио планировали самостоятельно завладеть Маньчжурией. Посредники в лице Семенова и Унгерна японцам в этом деле не требовались.

Вскоре после заключения Компьенского перемирия, 11 ноября 1918 года, Унгерн писал генералу Павлу Петровичу Малиновскому, представителю атамана Семенова в Харбине: «Поинтересуйтесь у Константина Попова подробностями программы международной конференции в Филадельфии, а также выясните, какие имеются возможности для посылки на нее делегатов. Нужно послать туда представителей Тибета, Бурятии и т. д., одним словом – Азии. Я думаю, что мирная конференция уже не будет иметь никакого смысла, если она откроется раньше, чем кончится война. Присутствие наших представителей на конференции может оказаться чрезвычайно плодотворным. Послы от Бурятии в течение месяца, а послы от Тибета в течение двух месяцев будут готовы к отъезду. Об этом деле совершенно забыл, поэтому прошу ответить мне срочно, иначе буду сильно занят. Конечно, таким образом, чтобы никто не узнал, что мы тут и пальцем шевельнули! Далее, попробуйте заинтересовать Вашу супругу лозунгом: женщины всех стран, образовывайтесь! Ей следует написать письмо дуре Панкхурст; поскольку на Западе женщины имеют равные права с мужчинами, они должны прийти на помощь своим сестрам на Востоке. Последние уже созрели для этого, но не имеют вождей. Вожди Новой России, как, например, Семенов, мечтают лишь о том, чтобы своих любовниц уравнять в правах с «евнухами».

В Харбине нужно основать небольшую общину индусок, армянок, японок, китаянок, монголок, русских, полек, американок. Почетной председательницей должна быть госпожа Хорват или супруга посла в Пекине или в Токио. Газета должна объявлять об этом раз в месяц на разных языках. Благодарю за Вашу работу, которая отнимает у Вас день и ночь, боюсь, однако, что не долго еще буду Вам досаждать. Политические дела занимают меня целиком».

Однако активно реализовывать эти планы атаман и барон начали несколько месяцев спустя.

Кстати сказать, в этом письме Унгерн явно иронизирует над старым другом. Можно догадаться, что причиной их размолвки стала женщина. Как отмечает в своих мемуарах Волков, «Унгерн несколько раз требовал резко от атамана Семенова порвать связь с цыганкой Машкой, любовницей атамана, которую, ввиду ее исключительного влияния на дела в Забайкалье, называли «семеновской царицей». Унгерн однажды даже пытался, после скандала, поводом которого послужила Машка, увезти атамана в свою дивизию. Открыл в кафешантане Машку Унгерн, затем свою любовницу он передал атаману. Впоследствии, в пику атаману, Унгерн назвал кобылу свою Машкой.

Однако дружбу Семенова и Унгерна этот инцидент не поколебал. Семенов продолжал ценить Унгерна. На одном из банкетов в Даурии он тепло отозвался о нем в присутствии иностранцев: «Земля держится на трех китах, а народная власть в Сибири – на Забайкальских казаках, на Первой маньчжурской дивизии и на Конно-азиатской дивизии барона Унгерна-Штернберга».

25 февраля 1919 года в Чите открылась «панмонгольская» конференция, провозгласившая создание буддийского государства «Великая Монголия», которое должно было объединить территории Внешней и Внутренней Монголии, Бурятии, Тывы и части Маньчжурии. Главой правительства «Великой Монголии» был избран представитель Внутренней Монголии влиятельный лама Нейсе-геген. Но представителей Халхи (Внешней Монголии) на конференции вообще не было.

Великая Монголия провозглашалась федеративной монархией во главе с одним из авторитетных духовных лидеров Внутренней Монголии – ламой Нэйсэ-гэгэном. В нее должны были войти Внутренняя и Внешняя Монголия, а также Барга (северо-восточная Монголия в составе Китая) и Бурятия (последнее и вызвало недовольство белого Омска). Столицей предполагалось сделать г. Хайлар (центр Барги). Сформировалось Временное правительство монгольского государства. Семенова избрали Верховным Уполномоченным Монголии, преподнеся ему титул Вана – Светлейшего князя Монголии («…и подарили ему белого иноходца и шкуру очень редкого белого бобра – ценные талисманы, которые преподносятся самым высоким лицам», как отмечал один из современников). Таким образом, на съезде наметилась схема устройства политической власти в Монголии – теократическая монархия. Реальная же власть должна была принадлежать атаману Семенову, как командующему вооруженными силами нового государства.

В основном монгольские и бурятские части были сконцентрированы в Азиатской дивизии Унгерна, который еще 8 декабря 1918 года был назначен командующим Туземным конным корпусом, преобразованным потом в Азиатскую дивизию. Она и должна была стать армией «Великой Монголии». Семенов выдал великомонгольскому правительству 2 млн рублей японских кредитов и пообещал изыскать кредитов еще на 6 млн долларов. Но это обещание так и осталось обещанием. Самостоятельно воевать с Китаем из-за Монголии Семенов, разумеется, не мог, тем более что его силы все более втягивались в борьбу с красными партизанами. В Даурии же, где находился военный городок и штаб Азиатской дивизии, обосновалось и правительство «Великой Монголии», никаких территорий под своей властью не имевшее. Скорее оно стало неким пропагандистским органом для служивших в дивизии Унгерна монгол и бурят.

При дивизии была создана военная школа для подготовки офицерских кадров из бурят и монголов. Заведовал ею есаул Баев. Как и заместитель Унгерна, Шадрин, он владел монгольским языком не хуже, чем родным.

Панмонгольский проект, однако, не получил сколько-нибудь значительной поддержки в Монголии, и не только из-за оккупации китайскими войсками Халхи в октябре 1919 года. Монгольские князья и ламы часто не имели никаких интересов за пределами своего хошуна. Да и японцы к проекту охладели. Тем более что создание Великой Монголии могло вызвать жесткою конфронтацию с США и европейскими державами в Китае, а без ввода значительного контингента японских войск существование подобного эфемерного государства вообще было невозможно. Это показал позднейший опыт марионеточной империи Маньчжоу-Го. Семенову так и не удалось добиться признания независимости «Великой Монголии» на Версальской мирной конференции. Европейские державы Антанты подобное государственное образование вообще не рассматривали всерьез.

Унгерн же остался полновластным господином Даурии и прилегающего к этой станции участка Забайкальской железной дороги. Ничьей власти над собой, даже Семенова, барон не признавал, чувствуя себя удельным князем и собирая дань с проходящих поездов. Заодно с поездов ссаживали пассажиров, заподозренных в большевизме. Их участь была незавидна. Обычно несчастных выводили в сопки и расстреливали. Туземный корпус надо было на что-то содержать, а производить полноценное финансирование атаман Семёнов не мог. Поэтому реквизированные из поездов товары отправлялись в Харбин, где продавались через торговых агентов. На вырученные средства закупались продукты, фураж, снаряжение, обувь.

Однако надежность монголов как бойцов оставляла желать много лучшего, особенно после того, как определилось поражение белых армий на Востоке России. В начале сентября 1919 года князь харачинов Фушенга, возглавлявший один из полков Азиатской дивизии, поднял восстание на станции Даурия, вырезав русских офицеров своего полка. Тогда русские части смогли разбить восставших. Несколько сот харачин сложили оружие. А сам Фушенга был убит осколком снаряда.

Следующий эпизод, связанный с теми же харачинами, относится к январю 1920 года. Некто, укрывшийся под псевдонимом Ургинский (скорее всего, это был Б. Н. Волков), писал в статье «К событиям в Монголии», опубликованной в № 1–2 пекинского журнала «Русское обозрение за 1921 год: «Дикая бригада» атамана Семенова (так неофициально называлась Отдельная Монголо-Бурятская конная имени Зорикто-батор бригада. – Б.С.), стоявшая в Верхнеудинске, в январе 1920 года отправила в глубь Селенгинского края карательную экспедицию в составе монгольского конного полка, русской роты и батареи. Монгольский полк состоял преимущественно из внутренних монгол, харачин под командой русских офицеров. При экспедиции находился и… Нейсе-геген. Эта колонна «Дикой бригады» встретилась около Гусиного озера с отрядом красных и разбила его. Узнав, однако, что в районе Троицкосавска красные сосредоточили значительные силы, колонна повернула назад. На обратном ее пути монголы неожиданно окружили русскую роту и батарею и жестоким огнем уничтожили почти всех русских (был убит и командир бригады генерал-майор П. П. Лохвицкий. Русские ехали на санях и в момент внезапного нападения не могли оказать сопротиление. – Б.С.). Из огневого кольца смогло выбраться только около 50 человек, которые вышли затем к Байкалу, к городу Мысовску, где почти все, за исключением нескольких человек, попали в плен к красным.

Перебив русских, как будто отомстив за смерть Фушенги, харачины двинулись в Монголию. Став лагерем на монгольской территории в 40 верстах от Кяхты, руководитель отряда Нейсе-геген вступил в переговоры с начальником китайского гарнизона в Кяхте относительно возвращения харачин на родину. Начальник гарнизона, не располагая достаточными силами, чтобы уничтожить харачинский отряд, охотно поддерживал начатые переговоры и предложил, для удобства ведения их, разместить отряд Нейсе-гегена по фанзам в китайском Маймачене, торговом местечке, находящемся против Кяхты.