Текст книги "Барон Унгерн и Гражданская война на Востоке"

По поводу плана подполковника Дубовика Торновский пишет, что Дубовик присоединился к дивизии во время ее стоянки на Керулене. По его утверждению, этот «ценный офицер», окончивший курсы Генерального штаба в Омске, «прямого назначения по штабной службе не получил, а был причислен к штабу генерала Резухина. Только после взятия Урги он получил назначение заведовать оружием». Получается, что начальником штаба дивизии Дубовик никогда не был. Тем не менее, Торновский уверен, что «подполковник Дубовик, от скуки ли, по заданию ли генерала Резухина, составил доклад с приложением «диспозиции» взятия Урги. Генералы, рассмотрев диспозицию, признали ее «отличной». Были собраны старшие войсковые начальники для обсуждения диспозиции и с некоторыми поправками ее приняли (в другом месте Торновский настаивает, что это совещание носило лишь «характер уяснения уже принятой генералом Унгерном диспозиции». – Б.С.). В основе диспозиция была проста и ясна: произвести диверсию наступления на Ургу в том же направлении, что и в ноябре, то есть атака Урги с севера, тогда как главный удар направить на дефиле у Мадачана (к югу от Урги. – Б.С.). Заняв Мадачан, нанести удар с севера на Маймачен и, взяв его, атаковать Ургу.

Так как писаная диспозиция не давалась на руки начальникам, то немало времени отняло у подполковника Дубовика втолковать малограмотным командирам отдельных частей «их маневр». По мнению Торновского, Унгерн «прекрасный план подполковника Дубовика… чуть-чуть не провалил. Если бы китайцы проявили больше упорства и поспешно не отступили из Урги, без основательных причин, то Урга не была бы взята». Тут можно возразить, что если бы Ургу занимала не китайская, а, скажем, Красная армия, или любые другие более боеспособные войска, то Унгерну Ургу никогда бы взять не удалось, какой бы гениальный план ему не представили».

Б. Н. Волков, в тексте под псевдонимом Пономарев, отмечает, что «Дубовик при взятии Урги страдал флюсом и был обвязан платком, увидев его в таком виде, Унгерн закричал: «Куда мне такую бабу», и удалил Дубовика с места начальника штаба». Из этого следует, что Дубовик как будто был смещен с поста еще до захвата города.

С. Е. Хитун же утверждает, что конечная судьба Дубовика была печальна: «Начальником Штаба Дивизии был ускоренного выпуска Генерального Штаба (г. Томск) капитан Д. Он долго не пробыл в этой должности. Его выдержка, хладнокровие и медлительность вывели из терпения барона, который сослал капитана рядовым в Чахарскую сотню». Вероятно, Дубовика разжаловали уже с должности начальника оружия, а рядовым он легко мог сгинуть безвестно во время северного похода.

Принимая во внимание низкий моральный дух и боевую выучку китайцев стоит скорее удивляться тому, что Унгерн захватил Ургу не с первой, а только с третьей попытки. Причем в последнем штурме ему помог ряд важных факторов. Во-первых, Ургу к тому времени покинул наиболее боеспособный отряд китайской кавалерии в три тысячи всадников. Во-вторых, китайские войска, благодаря грабежам русского населения города (у монгол грабить было особо нечего) и развернутой кампании репрессий против монгол и русских еще больше деморализовались. Не исключено, что кавалеристы Гао Си Линя покинули город, поскольку испытывали острую потребность поскорее увезти награбленное в какое-нибудь, как они думали, безопасное место. Гарнизон Урги состоял частью из бывших разбойников-хунхузов, частью из мобилизованных китайских жителей Урги – ополченцев, едва умевших владеть оружием. Кроме того, последний штурм города был гораздо лучше подготовлен с помощью прибывших к Унгерну опытных штабных офицеров.

Урга была занята Азиатской дивизией 3 февраля 1921 года. По утверждению Князева, во время взятия Урги потери унгерновцев составили 28 убитых и 87 раненых, не считая потерь среди монголов. По утверждению Торчинского, в плен было взято более 1000 китайских солдат во главе с майором Ли. В качестве трофеев было захвачено 16 орудий, 50 пулеметов (половина без затворов), 5 тыс. винтовок, более полумиллиона патронов. Казна дивизии пополнилась, по словам Князева и Торчинского, 700 000 рублей билонного серебра, 500 000 рублей банкнот и ямбового серебра, 4 пудами золота и 2000 американских долларов. У других авторов цифры денежных трофеев несколько разнятся, но порядок их примерно тот же. Захваченные средства позволили увеличить денежное довольствие Азиатской дивизии и увеличить ее численность.

А вот – китайская версия падения Урги. В феврале 1921 года в беседе с представителем РСФСР Ф. И. Гапоном в Троицкосавске китайский губернатор Внешней Монголии генерал Чэнь И так объяснял, в изложении советского представителя, причины поражения китайцев в Урге: «…В плен к Унгерну попало лишь небольшое количество китсолдат и, как он полагает, не более 200 человек. Но, кроме этих пленных, в больницах Урги находится значительное количество раненых и больных китайских солдат, которых унгерновцы вывели и беспощадно расстреливали из пулеметов…

С не меньшей откровенностью Чэнь И сообщил о том, что быстро развившиеся события явились причиной многих прискорбных явлений. Так, например, более 3000 китсолдат побросали при своем отступлении свои винтовки и патроны… Артиллерия потеряла 4 легких орудия и несколько тяжелых, затворы у каковых удалось забрать с собой. Единственно, чем не удалось воспользоваться неприятелю – это арсенал, каковой удалось сжечь со всем содержимым…

Мне жаль, продолжал Чэнь И, что Унгерну удалось захватить часть золота и серебра в слитках в Ургинском банке, стоимость какового определяется приблизительно в 400 тыс. долларов. Бумажные же деньги, захваченные Унгерном, не имеют ценности, ибо они еще при первом его нападении были испорчены путем особой машины, при посредстве каковой обрезаны номера серий кредитных билетов, и эти обрезанные номера серий доставлены в Маймачен. Кроме указанных сумм, в руки унгернцев попало также имущество частных лиц и в виде разных товаров на сумму приблизительно в 30 тыс. долларов…

Предельно верный и вместе с тем оригинальный ответ дал Чэнь И на мой вопрос, почему киткомандование не приняло решительных мер к ликвидации Унгерна непосредственно после октябрьских боев. Чэнь И указал, что между киткомандованием была такая же согласованность в действиях, какую вы знаете в басне Крылова «Лебедь, рак да щука». Для иллюстрации неподчинения частей командному составу Чэнь И привел случай с одним отрядом в 2000 человек, стоявших вблизи Урги, и который, получив боевой приказ, не только его не исполнил, но, прибыв в Ургу и забрав имущество отряда, удалился, не выпустив ни одного патрона в сторону Унгерна… В таких условиях, конечно, не могло быть и речи об отступлении в порядке, и вся армия направилась в хаотическом состоянии, в зависимости от случайных обстоятельств, в трех различных направлениях. Первый отряд направился на северо-восток, второй на юго-запад и третий на север…

Конечно, заявил почтенный старец Чэнь И, наша борьба с Унгерном последними неудачами не закончена и, несомненно, она будет возобновлена предстоящим летом и будет продолжаться до окончательной ликвидации монгольско-унгернской ориентации…

В настоящее время, заявил Чэнь И, наши войска находятся на южном берегу реки Хары, некоторые же части находятся по реке Иро, тыловые же части направляются северо-западнее Урги. Кроме того, имеются также отдельные отряды между реками Орхоном и Селенгой…

Он довольно дипломатично уклонился от ответа на поставленный в определенной форме вопрос о том, какие меры надлежит принять Совроссии для ликвидации белых банд. Чэнь И не считает для себя возможным рекомендовать Совроссии какие-либо мероприятия в целях ликвидации белых банд в Монголии в пределах 25-верстной полосы, либо этот вопрос должен быть разрешен в Пекине после его личного доклада, для каковой цели он, Чэнь И, предполагает спешно выехать из Маймачена… Официально же киткомандование не будет препятствовать продвижению советских войск по Монголии и вне пределов 25-верстной полосы для уничтожения белогвардейских банд, действующих в Монголии. Несмотря на свое заявление, что киткомандование будет смотреть на ввод войск в Монголию сквозь пальцы, Чэнь И все же на конкретное мое заявление, что нам необходимо ввести наши войска в северо-западную часть Монголии для ликаидации отряда Комаровского, хозяйничающего в районе Ван-хурэ, Чэнь И дал отрицательный ответ… Только после моего указания, что в таком случае Совроссия будет рассматривать такое отношение со стороны китвластей, как укрывательство белых, Чэнь И, после совещания с начальником штаба, сановником Лу Паньтао, согласился на ввод русских войск в Монголию для ликвидации отряда Комаровского…

В заключение беседы Чэнь И указал, что главной причиной ургинской катастрофы является оппозиционное настроение лам, имеющих значительное влияние на монгольское население, сыгравшее решающую роль под Ургой. Теперь, конечно, он постарается использовать их влияние на монгольские массы, точно так же, как и свое влияние на монгольского бога Богдо-хутухту».

Есаул Блохин свидетельствовал: «Ворвавшись в Ургу, победители прежде всего бросились в Китайско-Монгольский банк. Немедленно разграбили его. Серебро мешками валялось по улицам, некому было брать его, все нагрузили полные сумы всяким добром. Грабеж шел сплошной, откуда-то появилась масса русских, до сего времени сидевших в погребах и подвалах и примкнули к общему грабежу, все старались захватить и набрать побольше, мстя за свое разорение. Многие буквально плакали, что не могли унести все сразу. Спины их гнулись под тяжестью разных мехов, шелков и товара. Тут же на улице происходили драки между грабителями, доходившие иногда до убийства. В эти два дня все разрешалось. Барон сам лично разъезжал по Урге и только посмеивался, смотря сквозь пальцы на все происходящее. Монголки тащили ленточки, русские женщины большей частью скатерти, ковры и меха, монголы забирали просто все, что им на глаза попадалось; мальчишки ящиками таскали сладости, шоколад и печенье. Тут же на глазах всех происходили небольшие бои, спрятавшиеся на крышах китайцы, которые не желали сдаваться, со страху стреляли во всех проходящих жителей. Таких поздних вояк выволакивали на улицу и тут же с ними расправлялись. По улицам валялись свежие трупы китайцев, которых преспокойно раздевали монголки, ища деньги в их поясах»[2]2
  ГАРФ, ф. 5881, оп. 2, д. 252, л. 26.


[Закрыть].

И. И. Серебренников так оценивает роль Унгерна при взятии Урги: «Знавшие барона Унгерна отмечали его большую личную храбрость и неустрашимость. Он не побоялся, например, побывать в осажденной Урге, где китайцы дорого бы заплатили за его голову. Произошло это следующим образом.

В один из ярких, солнечных зимних дней барон, одетый в свое обычное монгольское одеяние – в красно-вишневый халат, в белой папахе, с ташуром (плетью) (все же не плетью, а палкой, которой монголы погоняют лошадей и скот, а барон колотил нерадивых подчиненных. – Б.С.) в руках, просто въехал в Ургу по главной дороге, средним аллюром. Он побывал во дворце главного китайского сановника в Урге, Чен-И, затем, мимо консульского городка, вернулся в свой стан. На обратном пути, проезжая мимо тюрьмы, он заметил, что китайский часовой здесь мирно спал на своем посту. Это нарушение дисциплины возмутило барона. Он слез с коня и наградил спавшего часового несколькими ударами плети (ташура. – Б.С.). Проснувшемуся и страшно испуганному солдату Унгерн пояснил по-китайски, что часовому на карауле спать нельзя, и что он, барон Унгерн, наказал его за это. Затем сел снова на лошадь и спокойно поехал дальше.

Это появление барона Унгерна в Урге произвело колоссальную сенсацию среди населения города, а китайских солдат повергло в страх и уныние, внушив им уверенность, что за бароном стоят и помогают ему какие-то сверхъестественные силы.

Барон вообще умел как-то подавляюще действовать на психику китайских солдат – благодаря этому ему и удалось в конце концов изгнать из Урги 15-тысячный китайский гарнизон, имея при себе небольшие воинские силы и весьма скудное количество боевых припасов. Этих сил было совершенно недостаточно для полной военной осады города, разбросавшегося на довольно большом пространстве; но, когда Унгерн приблизился к Урге, страх и психическая подавленность перед его именем вызывали смятение в рядах китайских солдат. По ночам они с ужасом смотрели на огни костров, которые раскладывали казаки Унгерна на священной горе Богдо-Ула, против Урги: кто там, у этих костров? Одни ли унгерновские казаки или среди них присутствуют злые демоны, готовящие беды и несчастья китайским солдатам?

И эта осада Урги Унгерном, замечательная в своем роде тем, что существовала не фактически из-за слишком малого количества осаждавших, а только «психически», – кончилась победоносно для него, обратив в бегство подавленных и растерянных китайцев – защитников Урги. «Злые демоны» действительно помогли ему и тут. Но они не спасли его в дальнейшем, когда пробил для него его последний, двенадцатый, час…»

Я склонен доверять легенде о тайном визите Унгерна в Ургу. Только ничего сверхъестественного в этом нет. Все объясняется предельно рационально и просто. Во-первых, у китайцев было очень скверное боевое охранение, особенно ночью (если вообще – было). Во-вторых, Унгерн в Первую мировую войну, будучи в партизанском отряде, как раз и занимался вот такими вылазками в неприятельский тыл, так что посещение Урги вполне соответствовало и его характеру, и опыту. Китайцы вообще были плохие вояки, в чем и Унгерн, и Семенов убеждались не раз и не два. Семенов, например, в 1918 году в Харбине вместе с подъесаулом А. И. Тирбахом легко справились с десятком китайских полицейских, пришедших их арестовывать. Казачьи офицеры просто основательно начистив физиономию одному из них, после чего полицейские без сопротивления сдали оружие и позволили себя арестовать.

В своей рукописи «Призванный в рай» Волков приводит следующие сведения о Монголии: «Внешняя автономная Монголия, или Халха – 6 аймаков (княжеств), 125 духовных и светских хошунов (удельных княжеств). По переписи 1918 года ее населяло 542 тысячи монгол, 100 000 китайцев и 5000 русских. Средняя плотность населения – один человек на две квадратные мили. 2,5 Франции, почти 6 Англий». При этом 44,6 % мужского населения составляли ламы (буддийские монахи). Главным стимулом для монгола стать ламой было, помимо чисто религиозных мотивов, вполне прозаическое желание избавиться от налогов, от которых ламы освобождались. Основное податное сословие, харахуны, находившиеся на положении полукрепостных, полурабов. Одна шестая часть населения являлась собственностью Богдо-гегена, а на содержание его и его двора шла четверть государственного бюджета. В стране существовал колоссальный разрыв между богатством и бедностью. Было множество нищих, собиравших милостыню при дацанах.

Такая структура монгольского населения делала абсолютно оторванными от жизни планы Унгерна по созданию массовой и боеспособной монгольской армии и его мечты начать из Монголии поход за установление гегемонии «желтой расы», призванной стать образцом для погрязшей в разврате, сребролюбии и социалистических учениях Европе.

Да, «желтая», монголоидная раса действительно – самая молодая раса на земле. Монголоиды отделились от европеоидов где-то в горах Северо-Восточной Азии всего 15–20 тысяч лет тому назад. В соответствии с большинством расистских учений самая молодая раса является наиболее агрессивной и сильной и призвана отвоевать свое место под солнцем и утвердить свое господство в мире. Разница была только в том, какую расу считать самой молодой и достойной. Унгерн, увидев крушение европейских монархий и проигрыш белых в Гражданской войне, свои надежды с возрождением в мире принципа легитимности и возвращение престолов свергнутым монархам связывал с подъемом «желтой расы». Однако Монголия в качестве плацдарма для такого реставрационного движения годилась, наверное, меньше любой другой страны. С начала XIII века в рамках империи Чингисхана монголы расселились чуть ли не по всему миру. При этом из Монголии уходили наиболее воинственные, активные, волевые элементы, те, кто хотели и умели воевать. В собственно же Монголии оставались люди по преимуществу мирные, которым куда сподручнее было пасти скот, чем жечь чужие города. Неудивительно, что их потомки в XVI веке, уже после того, как монгольское владычество пало во всех прежде завоеванных странах, приняли буддизм в его ламаистской форме – самую мирную религию на свете, а в XVII веке Монголия была легко завоевана Китаем. Так что к началу XX века в Монголии осталось очень мало людей, стремившихся воевать. Недаром почти половину мужского населения составляли ламы – монахи (монахинь в Монголии не было). А наиболее воинственные пребывали в разбойничьих шайках, которые впоследствии и Унгерну доставили немало хлопот.

Для пополнения своей дивизии в Монголии Унгерн мог рассчитывать только на русскую общину, численность которой за счет беженцев, по некоторым оценкам, возросла к 1921 году, по некоторым оценкам, до 15 тысяч человек. Однако большинство беженцев, способных носить оружие, составляли бывшие офицеры и солдаты армии Колчака, не питавшие симпатий к атаману и барону и сыгравшие впоследствии важную роль в организации заговора против Унгерна.

При Унгерне Волков служил чем-то вроде советника в монгольских министерствах финансов и внутренних дел и, как кажется, отвечал за связь этих министерств с Унгерном и за снабжение Азиатской дивизии. Он явно имел и какие-то дела с начальником контрразведки Сипайловым, о чем в мемуарах, по понятным причинам, писал довольно туманно. В то же время Сипайлову в мемуарах уделено довольно много места, особенно в тех фрагментах, которые подписаны псевдонимами «Пономарев» и «Голубев», причем речь там прямо идет о том, что «Пономарев» (Волков) поступил в распоряжение Сипайлова.

Также и об обстоятельствах своего отъезда из Урги в разных статьях и автобиографиях Волков в разное время писал по-разному. Первоначально он утверждал, что Унгерн, после того как отправился в поход в Россию, прислал в Ургу распоряжение убить несколько человек, в том числе и Волкова, но ему с помощью монгольских чиновников удалось бежать на запад, в район озера Буир-нор, а оттуда – в маньчжурский Хайлар. Тогда он установил рекорд, преодолев на лошади за пять с небольшим дней более 1200 миль. Однако в своих «Записках», равно как и в позднейших автобиографиях Волков признал, что приказ о его расстреле был принят по телеграфу одним из тех, кто был в списке подлежащих расстрелу, и барон в результате все обратил в шутку. Покинул же Ургу и совершил свой знаменитый конный переход, заметку о котором удалось опубликовать даже в американских газетах, Волков только в конце июля, т. е. через несколько недель после занятия города красными.

И. И. Серебренников летом 1922 года встречал Волкова в Калгане в доме семьи Витте. Иван Иннокентьевич оставил следующую зарисовку: «В Калгане все приехавшие, в том числе и я, остановились в доме баронессы Витте, где вместе с нами оказалось довольно многочисленное общество. Его составляли: сама гостеприимная и хлебосольная хозяйка, ее две дочери, два сына, зять – Б. Н. Волков, знакомый мне по Иркутску, жена старшего сына (урожденная Лаврова, дочь бывшего премьера Временного правительства автономной Сибири во Владивостоке), домашний учитель В. В. Левицкий, брат Б. Н. Волкова и мы, вновь приехавшие гости. Муж баронессы Витте был в это время на службе у монгольского правительства».

Следовательно, Волков находился в свойстве с Иваном Александровичем Лавровым, главой ургинской конторы «Центросоюза», бывшим иркутским губернским комиссаром Временного правительства и бывшим председателем правительства автономной Сибири. Скорее всего, именно жене Лаврова, Софье Орестовне, Волков и адресовал свое письмо от лица вымышленного «Пономарева» с кратким конспектом своих воспоминаний.

Впоследствии Волков жил в Хайларе, а затем в Калгане, занимался бизнесом, служил в одной английской торговой фирме, а в июле 1923 года приехал в США, поселился в Сан-Франциско и более эту страну не покидал.

Заканчивая в 1936 году «Призванного в рай», Борис Николаевич указывал на намерение написать продолжение своих мемуаров: «В следующей книге, если удастся таковую написать, – я расскажу о «Великом Государстве Всех Монгол, о том, как русские, раздираемые междоусобной войной, боролись против японского коршуна, и как в процессе этой борьбы сложил голову горячий и храбрый одноглазый капитан.

В этой новой книге я расскажу также о том, что видел я на монгольском плато в год «Железной птицы», когда столицу «Живого Бога» взял с бою один из наиболее кровожадных адептов «Государства Всех Монгол» барон Унгерн-Штернберг, потомок крестоносцев и пиратов, генерал русской службы, женатый на китайской принцессе. Его русские называют «сумасшедшим» и «кровавым» бароном, а монголы и поныне считают «Возрожденным богом войны». Интересно, что о том, что монголы считали Унгерна «богом войны», знавший монгольский язык Волков писал еще в своих «Записках» 1921 года. Поэтому ошибочно весьма распространенное мнение, будто бы определение «бог войны» по отношению к Унгерну появилось только в 30-е годы, с выходом книги А. С. Макеева «Бог войны барон Унгерн».

Книгу о Монголии Волков так и не написал, хотя вплоть до Второй мировой войны активно собирал материал по этой теме. Но поскольку «Призванного в рай» издать так и не удалось, за написание оригинальной книги о Монголии, равно как и к превращению своих «Записок об Унгерне» в беллетристическое произведение, Волков так и не приступил. А после Второй мировой войны, когда политическая карта мира претерпела драматические изменения, эпопея Унгерна уже мало кого интересовала, превратившись в сюжет сугубо исторический.

Еще находясь в Урге, Волков начал публиковать материалы о Монголии и Унгерне в русскоязычной прессе Китая. Одну из этих статей, «В осажденной Урге», подписанную псевдонимом «Случайный», в виде авторской машинописи я обнаружил в архиве Волкова, что, безусловно, доказывает его авторство. Кроме того, я предполагаю, что перу Волкова принадлежит статья «К событиям в Монголии», опубликованная под псевдонимом Ургинский в том же журнале «Русское обозрение», что и статья «В осажденной Урге». Однако текста статьи «К событиям в Монголии» я в архиве Волкова не нашел. Аргументация принадлежности ему этой статьи строится в основном на том, что здесь большое внимание уделено восстанию отряда Фушенги и резне русских монголами у Гусиного озера в январе 1920 года. К обоим этим сюжетам Борис Николаевич уже в эмиграции проявлял большое внимание, что отразилось в его переписке. Также в упомянутой статье подробно говорится о панмонгольском движении, бороться с которым, собственно, и приехал в Ургу Волков. Зато в архиве Волкова я нашел рукописные черновики его «Записок об Унгерне», публиковавшихся в 1921 году в харбинской печати под всевдонимом «Н. Н.», равно как и оригиналы газет. Это безоговорочно доказывает как авторство Волкова, так и подлинное время написания «Записок» по самым горячим следам событий. Также в волковском архиве сохранились несколько машинописных фрагментов мемуаров, написанных от лица некоего военного инженера Пономарева, будто бы участвовавшего в походе Унгерна в Монголию, а потом остававшегося в Урге и при красных. То, что это написано самим Волковым, также не вызывает никакого сомнения. Сохранилось его письмо к С. О. Лавровой, написанное почти каллиграфически (вероятно, чтобы руку не опознали) от имени «инженера Пономарева». В этом письме содержится конспект якобы написанных Пономаревым записок об Унгерне, содержание которых полностью совпадает с содержанием «Записок об Унгерне» самого Волкова. В отличие от конспекта, содержание машинописных фрагментов от лица Пономарева, создававшихся, в отличие от письма С. О. Лавровой, не в 1925 году, а в середине 30-х годов, отличается от волковских «записок». Причина, очевидно, заключается в том, что еще в начале 30-х годов Волков уже продал Гуверовской библиотеке рукопись своих «Записок об Унгерне» под своим именем, а теперь изучал возможность продать той же библиотеке еще одни мемуары, но под чужим именем. Естественно, они должны были отличаться от собственно волковских мемуаров, и в случае обращения к одним и тем же событиям, описывать их другими словами и с приведением иных деталей. А вот в 1925 году из-за обязательства писать книгу о Монголии совместно с Е. П. Витте, с которой позднее развелся, он не мог издавать «Записки об Унгерне» под своим именем. Поэтому Волков и изобрел тогда инженера Пономарева, чтобы отдать ему свои записки в случае их публикации в Америке. Ведь в харбинской газете «Новости жизни» «Записки» печатались под псевдонимом Н.Н., и было достаточно трудно соотнести их с Волковым.

Вероятно, идея опубликовать книгу об Унгерне под чужим именем укрепилась у Бориса Николаевича после того, как он узнал, что английский перевод изданной по-русски книги А. С. Макеева «Бог войны барон Унгерн» вышел в Америке под псевдонимом «поручик Валентин Тихонов». Уж больно горячи были события, связанные с сумасшедшим бароном». Многие их участники были еще живы, и им, как и самому Волкову, было что скрывать о тех бурных днях. Так, даже друг Волкова доктор Николай Михайлович Рябухин (Рибо), бывший личный врач атамана Дутова и страстный обличитель барона, активно участвовавший в заговоре против него, в письме предупреждал Волкова, что не стоит упоминать в будущей книге тот факт, что ему, Рябухину, пришлось подвергнуться аресту и, по милости Унгерна, провести один или несколько дней на крыше в качестве наказания. Поэтому, чтобы не вызывать ничьих нареканий и получить больше свободы в изложении фактов, Волков и решил написать еще несколько вариантов «Унгерниады» под чужими именами. Я не знаю, продал ли Гуверовской библиотеке Волков законченную рукопись под фамилией Пономарев. В архиве Волкова такой законченной рукописи я не нашел, а в архиве Гуверовской библиотеки пока еще не искал. Не исключено, что эту книгу он предполагал представить в виде своей записи рассказа мифического Пономарева. В сохранившихся же фрагментах бросается в глаза, что под фамилией «Пономарев» Волков объединил, в частности, те факты, касающиеся Унгерна, о которых знал только по слухам и опубликованным мемуарам и в достоверности которых не был уверен. Такого рода сведения порой противоречили тем, которые он заявлял в своих «Записках об Унгерне», например, о золоте барона. С другой стороны, в мемуарных записях под псевдонимом «Пономарев» Волков сообщал и такую информацию о себе (относя ее к Пономареву), которая могла его компрометировать, в том числе доказательства его близкого общения с начальником контрразведки Унгерна полковником Сипайловым, которого в дивизии ласково прозвали «Макаркой-душегубом». Вероятно, вошли сюда и факты, сообщенные ему другими лицами, непосредственное знание которых он никак не мог приписать себе.

Еще одну мемуарную рукопись, под псевдонимом «Голубев», Волкову удалось-таки продать Гуверовской библиотеке. В волковском архиве мне ее обнаружить не удалось. Однако сравнение бесспорно волковских текстов об Унгерне, будь то «Записки» или «пономаревские» тексты, с частично опубликованными «Воспоминаниями» Голубева доказывает их близость по целому ряду мотивов. Так, например, только в мемуарах Голубева и Волкова большое внимание уделено начальнику штаба Унгерна полковнику Ивановскому, причем чувствуется, что автор был с ним лично знаком. Лишь Голубев и Волков сообщают некоторые подробности биографии Ивановского, в частности, что он был сыном профессора Казанской духовной академии. Голубев, как и Волков, всячески подчеркивает, что фактически Ивановский в роли начальника штаба выполнял лишь роль писаря. Волков даже спародировал это обстоятельство, заставив Пономарева стать как бы «начальником штаба» в сотне есаула Архипова: «Пономарев был одно время писарем, и его в насмешку звали – «Начальник штаба».

Голубев утверждал, что его единственная цель – «дать глубоко объективный материал, подкрепленный целым рядом официальных документов… Материал обобщен автором, который на протяжении года находился в составе Азиатской конной дивизии генерал-лейтенанта барона Унгерн-Штернберга, почему и изложенные в книге факты не являются результатом их получения их от третьих лиц, а непосредственным свидетельством очевидца. Предлагаемая книга – не литературно-художественный роман, а историческая летопись за указанный выше период времени. Эта летопись – канва к будущему историческому труду эпохи расцвета стихийной, самобытной, безгранично властной атамановщины.

В годы испытаний, ниспосланных свыше на Россию, по окраинам ее всплыли лица, именовавшие себя спасителями Отечества. В большинстве случаев это были лица с большим характером, носители прекрасных идей, но без всякого сдерживающего начала. При первых успехах они опьянялись властью и во имя законности и правопорядка творили неслыханные злодейства…

Своими безрассудными, ни на чем не основанными убийствами Унгерн за короткий промежуток времени не только восстановил против себя правительство Монголии, забайкальское население, но даже и часть своей дивизии, что и положило конец его походу. Окрыленный успехом в боях с китайцами, Унгерн силами своей дивизии, насчитывавшей в то время уже до пяти тысяч человек различных рас, решил начать освободительное движение против власти Советов. Но, как и нужно было ожидать, бои с территории СССР быстро перекинулись в Монголию, и по прошествии 4–5 месяцев Монголия была уже в полном подчинении СССР и очищена от белых отрядов.

Вывод из этого ясен. Понадеявшись на свои слишком незначительные силы или, вернее, полагаясь на «бараньи лопатки» (гадание монгольских лам) более чем на здравый смысл, тактику и стратегию – Унгерн явился драгоценным пособником к занятию Монголии красными и укреплению в ней СССР. СССР сделал непоправимую ошибку, расстреляв его в Новониколаевске. Ему должны были при жизни поставить монумент с надписью: «Благодарный СССР – Унгерну за открытие ворот в Монголию».

Казалось бы, что отрицательные результаты разгула атаманщины, видимые с наглядной очевидностью, должны служить в будущем достаточным фактором к полному прекращению подобного явления. Нужны наглядные примеры государственной гуманной власти, а не проявление большевизма справа, который есть кровь от крови и плоть от плоти большевизма слева. Огонь огнем не потушить».