Текст книги "У подножия Монмартра"

Месье Каро тяжело сглотнул.

Мысль о том, что до нее эти чулки носила другая женщина, не могла не прийти в голову Юдифи, она была не настолько глупа. Она понимала, что та женщина, скорее всего, мертва и что, вероятно, она пала жертвой Эрка и его головорезов. Как она могла носить чулки убитой ими женщины! Это было то же самое, как если бы она сама ее убила! Еще будучи ребенком, я спрашивал у матери об этом. Мне было тогда восемь лет. Вы понимаете, восемь лет?!

Мне вдруг показалось, что в комнате стало тесно. Лицо месье Каро пылало от гнева. Наверное, мне надо было что-то сказать, чтобы отвлечь его, заставить подумать о чем-то другом, но я хотела знать, что было дальше.

– Что она вам на это отвечала?

– Что для нее было важно снова надеть свои туфли и сбросить наконец те проклятые ботинки. Она доказала этим, что человек сам не знает, как поведет себя в экстремальной ситуации, до тех пор, пока не окажется в ней. Трам-пам-пам!

Невзирая ни на что, я все же ощущала свою ответственность за здоровье месье Каро, и, рискуя тем, что его рассказ может на этом закончиться, я спросила, не хочет ли он сделать паузу, и добавила, что смогу прийти завтра. Месье Каро сердито уставился на меня.

– Нет, надо сегодня покончить с этой позорной историей. Надо поставить в ней точку.

Мне посчастливилось снова вернуться в прошлое.

Получив чулки, она спросила, нельзя ли ей получить сменное белье. Эрк устроил и это. Он принес пару белых чулок, две пары черных брюк, две пары белых кальсон, две белые рубашки и серый свитер – все мужских размеров.

Она навела порядок и уют в кабинете. Последний номер медицинской газеты она клала в комнате ожидания. Время от времени она просила солдат приносить ей сосновые веточки, которые она в пробирках ставила на стол в приемной. Именно за это я упрекаю свою мать. О чем, черт возьми, она думала?

– Вы спрашивали ее об этом?

– Она говорила, что таков был ее способ выживания. Но она же слышала крики! Но знаете, за что я порицаю ее больше всего? За то, что она не стеснялась об этом рассказывать. За то, что она этим гордилась.

– Но она же рассказывала правду.

– Дерьмо это, а не правда.

– Она была гордая женщина.

– В преисподнюю ее за такую гордость!

Теперь я снова узнала прежнего месье Каро. Впрочем, на этот раз он сумел быстро взять себя в руки и успокоить свои страсти. Он все же решил рассказать историю до конца и поставить в ней жирную точку. Все его поведение говорило о том, что он хочет передать весть о прошлом дальше, чтобы не унести ее с собой в могилу.

Она болела и сама. Возможно, это была не конкретная болезнь, просто она сильно слабела. Но, будучи врачом, она могла заказать все, что ей было нужно. Она позаботилась о себе, принимая препараты железа и витамины А и D, а в это время ее соплеменницы умирали по соседству. Так она прожила чуть больше года.

Она ни разу не вышла из своего кабинета до того момента, когда ей пришлось покинуть Дахау. Без предупреждения к ней явился солдат и приказал паковать вещи. Она спросила, что ей взять с собой, так как была уверена, что ее вызывают к тяжелораненому, к человеку, который не может сам прийти в медпункт. Солдат повернулся на каблуках, вышел и вскоре вернулся. «Возьмите то, что может понадобиться господину Эрку». Мать уложила в саквояж инсулин, шприцы и болеутоляющие средства. На дворе уже стояло лето. Вовсю пели птицы. Первое, что поразило мать, когда она вышла на улицу, были запахи, самые разнообразные запахи. Больше года она провела в комнате, где не было никаких запахов. На улице же пахло сигаретами, потом, сыростью, в смеси с запахом сигар, рвоты, испражнений и ацетона, хлорки и еды.

У платформы стоял поезд. Мимо торопливо пробежали какие-то люди с желтыми еврейскими звездами на рукавах. Солдаты подгоняли их гортанными командами. Она улыбнулась им, но они посмотрели на нее со страхом. Она поняла их реакцию – на ее одежде не было желтой звезды. Неподалеку от поезда стоял большой черный легковой автомобиль. Солдат жестом приказал ей сесть в машину. Мать сильно испугалась. Врачебные приемы были ее единственным спасением, ее единственной защитой, оплотом ее безопасности. Что, теперь пробил ее час? Дверь машины открылась, и она заглянула внутрь. На заднем сиденье сидел Эрк, который жестом предложил ей сесть рядом. Шофер в эсэсовской форме повернул ключ зажигания.

– Куда они поехали?

Мой интерес к истории возрос настолько, что я перестала осторожничать с вопросами.

– В Париж.

– Почему в Париж?

– Немецкие войска захватили город. Эрка направили служить в Париж. Он попросил начальство, чтобы ему разрешили взять с собой Юдифь, потому что иначе он не мог бы держать под контролем свой диабет. Мать ее была француженкой, и французским языком она владела как родным. Практически Эрк просто решил взять женщину с собой.

– Но, может быть, она нравилась Эрку, может быть, он воспользовался этим предлогом, чтобы увезти ее из Дахау?

– Он был обыкновенной скотиной! Не будем наряжать дьявола в белые одежды.

До Южной Германии они доехали на машине, а оттуда поезд привез их в Париж, на Лионский вокзал. В Париже они поселились в гостинице, и не просто в гостинице, а в отеле «Риц» на Вандомской площади. Эрк дал матери денег на покупку одежды. Совершенно абсурдный поступок. Сначала он продержал женщину взаперти в течение года в сарае, где был только душ и какое-то подобие туалета, а потом поселил ее в шикарном отеле и одарил деньгами на дорогие покупки. Она пошла в один из самых дорогих магазинов на Вандомской площади и отлично оделась с помощью продавцов. Эрк велел ей на все вопросы о ее имени отвечать, что ее зовут мадемуазель Дёрнер и что она его невеста. Глупый немец. Было бы гораздо правдоподобнее, если бы он выдал ее за свою дочь.

– Ей нужно было это оправдывать?

Глаза месье Каро потемнели.

– Вы подумали обо мне?

– Почему я должна была подумать о вас?

– Да, это все вздор. Нет, ей не надо было это оправдывать. Она наверняка хвасталась этим так же, как хвасталась полученными от Эрка чулками.

Он тяжело вздохнул.

– Я устал, но мы должны поставить точку в этой истории.

Вернувшись в номер, она осмотрела Эрка и сделала ему укол, а потом прошла в свою комнату. Да, ему хватило порядочности поселить ее в отдельной комнате. Он дал ей понять, что она свободна, то есть может выходить из отеля, когда ей вздумается, но должна каждый день быть в его комнате в восемь часов утра, чтобы осмотреть его.

То была первая ночь, когда она, после более чем годичного перерыва, спала наконец в настоящей удобной кровати. Но все ее тело словно окоченело. Удобства не было, она чувствовала себя на этом ложе так же, как на жесткой медицинской кушетке. Именно тогда пришел страх. Она встала и принялась бродить по номеру. В ушах зазвучали выстрелы и крики. Она снова увидела глаза истощенного человека, его взгляд, когда она улыбнулась ему. Она по пыталась вспомнить номер телефона отца. Принялась рыться в саквояже в надежде, что это хоть немного ее успокоит. На краю кровати она вдруг увидела брошюру о «Мулен Руж». Она надела плащ прямо поверх нижнего белья и спустилась к портье, где попросила разрешения воспользоваться телефоном. Она долго вспоминала нужные цифры, потом дозвонилась до коммутатора, откуда ее могли соединить с Германией, но линия не работала. Она отправилась в бар отеля и напилась так, что официанту пришлось буквально тащить ее в номер. Спала она на полу, так как кровать оказалась слишком мягкой, и мать скатывалась на пол при каждой попытке на нее забраться.

Уже в семь часов она стояла у двери номера Эрка. В восемь часов постучалась. Он открыл, посмотрел на мать, очень удивился, но впустил ее к себе. Руки ее тряслись после ночной выпивки, и она долго не могла справиться со шприцем. Эрк дал ей пощечину, и это привело мать в чувство. Она перестала трястись и сделала укол. Это была их последняя встреча.

– Что вы имеете в виду?

– Они больше не виделись. Эрк сдался в плен. Все происходило 22 апреля 1945 года. Из этого сюжета могла бы получиться неплохая книга, а? Ну, например, «Предательство в стиле модерн».

Я хотела возразить против слова «предательство», но передумала.

– Что было потом?

– Все и ничего. Она встала на ноги, оправилась, если можно так выразиться. В Париже она познакомилась с моим отцом, с порядочным человеком. Без него у нее ничего бы не получилось.

– Он был еврей?

– Да, спасибо и на этом!

– Она продолжила свою врачебную карьеру?

– Нет, у нее и так все было хорошо. Она родила пятерых детей.

– Пятерых? Значит, у вас четверо братьев и сестер? Они живы?

– Да, все живы, я – старший. У всех все хорошо, кроме моего младшего брата. Он болен шизофренией. Странно, что мы, все остальные, не болеем этой болезнью. При такой матери это было бы неудивительно.

– Как братья и сестры относятся к матери? Так же, как вы?

– Я не знаю, да, если сказать правду, меня это совершенно не интересует.

– Почему вы так строго ее судите? На мой взгляд, она не совершила никакого преступления. На ее месте я, наверное, повела себя так же.

– Вы – да! Я превосходно это понимаю! Вы до сих пор кладете цветы на ее могилу, и это невозможно объяснить иначе.

Да, он был прав.

– В любом случае она наказана. Никто из ее детей не возлагает цветы на ее могилу.

– Это не так. Она довольно легко отделалась, но подумайте о ее настоящем преступлении.

– Каком преступлении?

– Она приложила руку к спасению палачей. Палачей, лишивших жизни миллионы людей! Какое преступление может быть хуже! Она дешево отделалась. Единственный человек, который отважился ее осудить, – это я! Это я запретил моим сестрам и братьям возлагать цветы на ее могилу и вспоминать о ней. Они пообещали мне не делать этого и хранят верность слову. Вы понимаете, что сделали?

Я не на шутку испугалась. Не того, что он нападет на меня, я испугалась, что он сейчас умрет. Лицо его побагровело, а губы страшно побелели. Ненависть станет причиной его смерти.

– Вы сами сказали, что судьба вашей матери может стать сюжетом хорошей книги. Вы не хотите, чтобы я ее написала?

Он немного успокоился, посмотрел на экран выключенного телевизора.

– Будьте добры, включите, пожалуйста, телевизор.

Я поняла, что он хочет переключиться, но не видела пульта. Потом до меня дошло, что пульта здесь просто нет. По телевизору шли какие-то дебаты.

– Вы будете хвалить ее в этой книге? Нет, спасибо, не надо.

– Нет, я не собираюсь ее хвалить, но я хочу объективно поведать ее историю. Там не будет ни приукрашиваний, ни проклятий. Может быть, с помощью такой книги вы сможете более уравновешенно отнестись к своей матери.

Он пристально смотрел на меня, и я увидела, что он не вполне понимает, о чем идет речь.

– Я хочу сказать, что читатели будут сами судить о ней. Возможно, они примут вашу сторону. Это будет достаточным наказанием для вашей матери?

Глаза месье Каро заблестели. В них мелькнуло что-то сладостное. Его мать будет осуждена другими, и в этом случае получит оправдание и удовлетворение вся его психологическая конструкция. То, что другие люди тоже бросят камень в Юдифь, поможет ему оправдаться перед самим собой. Это будет его козырной картой. Это будет польза не только для него, для братьев и сестер, это послужит доказательством того, что он поступил правильно, запретив им возлагать цветы на ее могилу. Я очень надеялась, что, если бы Юдифь могла меня услышать, она поняла бы подоплеку моих мыслей.

– Когда вы сделали себе татуировку? – спросила я.

– О, это было очень давно.

– Кто ее делал?

– Не знаю, какой-то сумасшедший с кольцом в носу. Он жил здесь, в квартале Марэ.

– Вы пошли к нему, чтобы сделать татуировку?

Я едва сдерживала смех.

– Но вы вытатуировали такой же номер, какой татуировали евреям в нацистских концлагерях?

– Да, именно так.

– Но зачем?

– Такой номер должен был быть у нее. Кто-то из семьи был обязан взять на себя это бремя.

Я долго наблюдала, как он с решительным и собранным видом смотрел прямо в телевизионный экран.

– Вы можете окончить ваш визит, – сказал он и рукой указал мне на дверь.

* * *

Мансебо смотрит прямо перед собой, устремив взгляд в никуда. «Что же, неужели все на этом кончилось? – думает он. – Как я осмелюсь теперь когда-нибудь высунуть нос из лавки? Я все проиграл. У меня в руках была такая хорошая история, но эти люди отняли ее у меня».

Через некоторое время Мансебо на трясущихся ногах подходит к двери, приоткрывает ее ногой и быстро возвращается в безопасное место за кассой. Он не осмеливается даже мельком посмотреть на дом напротив. Мансебо, однако, понимает, что если сейчас не откроет дверь настежь, то не откроет ее никогда. То же самое бывает, когда человек падает с лошади, думает он. Человек должен тотчас снова вскочить в седло, иначе никогда не отважится на это снова. «Да, лошади, – бормочет себе под нос Мансебо, – хорошо, что я вспомнил о лошадях и скачках, чтобы сказать, зачем мне бинокль».

Мансебо раздумывает, не показаться ли ему врачу. Что-то у него сильно разболелась голова. Те два человека его не били, но он пережил потрясение, которое, конечно, сказалось на голове. Он открывает еще одну бутылку кока-колы и вспоминает слова матери: американские напитки можно принимать только как лекарства, и никак иначе. Да, это будет очень хорошо – принять сейчас немного лекарства. От мыслей о матери Мансебо хочется заплакать, но он сдерживает слезы. Не стоит путать разные вещи.

В голове Мансебо проясняется, и он начинает трезво оценивать положение: здесь побывали двое сумасшедших. Реакция того типа с бакенбардами на просмотр записной книжки говорит о том, что они не имеют ничего общего с писателем. Значит, его он может совершенно спокойно рассматривать. «Итак, дело ясное. Не только неверный писатель топчет бульвар. Здесь делаются и многие темные делишки. Единственное, что я обещал, – это то, что никогда не буду рассматривать в бинокль бульвар. Что ж, это обещание я вполне смогу выполнить».

На прилавке стоят в ряд четыре пустые бутылки из-под кока-колы. В лавку проникает запах еды, и Мансебо приходится сильно напрягаться, чтобы снова не обмочиться после такого количества выпитой кока-колы. Он принимается втаскивать в магазин лотки с овощами, обратив особое внимание на морковь. Прежде чем он решается посмотреть, что делается на бульваре, появляется Тарик, хлопает его по спине и направляется к лестнице.

– Что, была вечеринка? – бросает на ходу Тарик и взбегает вверх по ступенькам.

Сначала Мансебо не может понять, что Тарик имел в виду. Потом до него доходит, что Тарик съязвил насчет четырех пустых пластиковых бутылок, которые рядком стоят на прилавке. Мансебо опускает решетку и запирает дверь, одновременно пробормотав: «Showmustgoon»[1]1
  The Show Must Go On – «Шоу должно продолжаться» (англ.). Название самой известной песни группы Queen.


[Закрыть], хотя он вовсе в этом не уверен. Потом он выключает в лавке свет.

Он снова и снова проигрывает в уме пережитую сцену. Как они затащили его в лавку и что за этим последовало? За ужином Мансебо едва ли замечает, что кладет в рот. Он снова и снова оценивает происшедшее событие и чувствует, что у него начинает мутиться рассудок. Он не может объективно взглянуть на вещи, и виной всему его новая фантазия. Эта мысль едва не заставляет его подпрыгнуть. У него есть две версии происшедшего, и обе можно принять за истину. Согласно одной версии, эти два наркоторговца, будучи в состоянии наркотического опьянения, вообразили, что он агент полиции и следит за ними. Все оказалось не так, но они решили подстраховаться. Теперь они сменят место купли и продажи наркотиков. Эта версия успокаивает Мансебо. Но есть и вторая версия: сегодня днем он подвергся нападению двух сумасшедших негодяев, и это имеет какое-то отношение к его заданию. Тогда надо снова ждать их в гости.

– Что?

Фатима толкает его в бок:

– Тебе принести еще риса?

Она говорит медленно, тщательно и раздельно произнося каждое слово, словно обращается к слабоумному ребенку. Все смеются, а Фатима отправляется на кухню за рисом, прежде чем Мансебо успевает ответить. Тарик нервно барабанит пальцами по столу, а Мансебо снова погружается в свои мысли.

Мансебо осторожно проводит рукой по корешкам книг. Он знает, что Амир много читает, но сомневается, что сын прочитал все книги, что стоят на полках в его комнате. Среди книг нет ни одной, на корешке которой значилась бы фамилия Кэт.

– Ты что-то ищешь?

Мансебо вздрагивает, как будто сын застал его за каким-то постыдным занятием. Амир вопросительно смотрит на отца. Мансебо понимает, что сегодняшнее нападение, или как его еще можно назвать, оставило отпечаток на его психике. Он стал очень нервно реагировать на любой звук. Амир уже не помнит, когда в последний раз видел отца в своей комнате. Пожалуй, когда он был еще маленьким, и Мансебо переносил сына в кроватку, когда Амир засыпал на диване.

– Нет, в общем, ничего. Просто смотрю, какие у тебя книги. Ты их все прочитал?

Амир кивает. Мансебо снова, как во время разговора с Надией, охватывает желание рассказать о своей детективной работе. Он оглядывается с таким видом, словно впервые находится в этой комнате.

– Ты помнишь, как я носил тебя в кроватку, когда ты засыпал на диване?

Амир кивает и улыбается.

– Это было так давно. Тебе нравилось?

– Да.

– У меня есть к тебе один вопрос, я же знаю, что ты много читаешь.

Мансебо готов сделать нечто незапланированное. Он собирается открыть стороннему человеку маленький кусочек того дела, которым сейчас занимается. Мансебо никогда не думал, что этим человеком станет Амир, но остановиться он уже не может. Дело должно сдвинуться с мертвой точки, ибо пока он топчется на месте, а жажда успеха жарко дышит ему в затылок.

– Садись рядом со мной, – говорит Мансебо и жестом указывает на кровать, тут же пожалев об этом движении. Ему кажется, что так отдают команды собакам.

Амир осторожно присаживается на край кровати рядом с отцом, и Мансебо вдруг замечает, какая тонкая у сына рука.

– Ты не знаешь одного писателя, который живет в нашем квартале?

Амир сжимает губы и задумывается, как будто это очень важный вопрос. Потом качает головой, и Мансебо понимает, что задал совершенно глупый вопрос. Вероятно, муж мадам Кэт всего лишь писатель-любитель. Или, может быть, он вообще автор. Наверное, мадам Кэт немного преувеличила. Возможно, этот человек просто сидит за столом и пишет – диссертацию, например, или ведет дневник. Да мало ли что может писать человек.

– Ты имеешь в виду Теда Бейкера?

Мансебо вздрагивает. Кровь быстрее побежала по его жилам, и он пытается успокоиться и взять себя в руки.

– Где он живет?

Амир показывает рукой на дом на противоположной стороне бульвара. Бинго! То, что теперь Мансебо знает имя и фамилию человека, с которого не спускает глаз, сильно подстегивает и придает сил. Собственно, не имеет значения, какое имя назвал Амир. Конечно, Мансебо и сам знал, что у писателя, как у всякого человека, есть имя и фамилия, но теперь, когда он узнал реальное имя, писатель стал для него настоящим живым человеком. Однако Мансебо ничем не выказывает своего волнения, чтобы не раскрыть сыну лишние подробности.

– У тебя есть какие-нибудь его книги?

Амир качает головой.

– А ты читал его книги?

Амир снова качает головой.

– Нет, он пишет не в моем стиле.

– Стиле?

– Да, он пишет по большей части криминальные романы.

– Криминальные романы?

– Да, о частных детективах, убийствах и всем подобном.

У Мансебо замирает сердце. Он ждет, когда оно снова начнет биться, а потом продолжает:

– О частных детективах?…

– Он англичанин. Почему он тебя интересует?

– Он заходил в наш магазин. Мы разговорились, и мне стало интересно, кто он.

Амир внимательно смотрит на отца большими карими глазами, поглаживая пальцами покрывало.

– Что ты собираешься сейчас делать?

Какой глупый вопрос, думает Мансебо.

– Собираюсь лечь спать, – отвечает Амир.

Мансебо встает. Он потеет, но его бьет холодный озноб.

– Ну, тогда спокойной ночи.

– Спокойной ночи, – говорит Амир и выжидающе смотрит на Мансебо. – Я завтра собираюсь в библиотеку и могу взять какую-нибудь его книгу. Ну, если ты, конечно, хочешь.

– В библиотеку? И там есть его книги?

– Конечно есть.

Амир беззлобно смеется.

– Папа, тебе надо бывать на людях, а не все время сидеть в лавке.

– Да, я хочу.

– Чего? Бывать на людях?

– Нет, точнее, да, но я хочу, чтобы ты взял мне какую-нибудь книгу Теда. Если хочешь, я дам тебе деньги.

– Это бесплатно, у меня есть читательский билет.

– Так, так… Ну, доброй ночи, сынок.

– Приятных снов, папа.

Мансебо уходит, зная, что спать он сегодня будет плохо.

Мансебо сильно напуган. Он боится, что его организм начинает с каждым днем все быстрее и быстрее сдавать, он понимает, что должен прекратить жевать умственную жвачку, которая не дает ему ни сна, ни покоя. Да, он может серьезно заболеть. Мансебо читал об исследованиях, которые подтверждают это. Лишение сна – это пытка, которую нацисты применяли в своих концентрационных лагерях. «Конечно, это не идет ни в какое сравнение с моей ситуацией, но тем не менее я тоже вхожу в группу риска».

Примечательно, что он не думает, будто его мучения вызваны усталостью от дневной работы. Это, наверное, нехороший знак. Скорее наоборот, организм перестал чувствовать усталость, так как уже начал распадаться.

Мансебо проводит ночь, лежа в кровати и слушая доносящиеся со всех сторон звуки. Гудят уборочные автомобили, воют полицейские сирены, кто-то спустил воду в туалете на втором этаже, тихо жужжит холодильник. После всех бессонных ночей Мансебо убедился, что Фатима – в смысле сна – настоящее чудовище. Не успевает пройти и одна минута после того, как они пожелают друг другу доброй ночи, как Фатима тут же засыпает. Приблизительно через полтора часа она переворачивается на другой бок и откашливается.

В первые бессонные ночи Мансебо думал, что в такие моменты она вот-вот проснется. Но теперь-то он знает, что это всего лишь откашливание и ничего больше. Иногда у нее случаются задержки дыхания. Один раз Мансебо даже подумал, что жена умерла, так долго она не дышала. Он испугался, кроме того, и за себя, понимая, что и с ним во сне может происходить то же самое.

Даже знание имени писателя вызвало у Мансебо испуг. Он корит себя за то, что раньше не узнал, как того зовут. Писатель перестал быть объектом наблюдения и стал живым человеком, личностью. Безымянный человек обрел имя. Аноним стал знакомым. Его, как оказалось, знает Амир. Мансебо хорошо понимает, что недостаточно хорошо представляет себе работу частного детектива, что у него большие пробелы и в общем образовании, но он пополняет знания. Все это стоит времени и труда. Но Мансебо страшится не этого. Он никогда не боялся работы.

Мансебо вдруг приходит в голову, что мадам Кэт и Тед Бейкер решили поиграть с ним. Может быть, месье Бейкер сейчас пишет новую книгу, в которой речь идет о маленьком человеке из бакалейной лавки, к которому в один прекрасный день приходит дама и делает ему странное, мягко выражаясь, предложение. Потом они же подсылают к нему двух психопатов, чтобы посмотреть, как он на это отреагирует.

Мансебо лежит без сна, беспокойно ворочается в постели и думает, что, наверное, месье Бейкер тоже следит за ним. Он чувствует себя обманутым. Лучшим подарком для писателя является возможность рассказать о событиях, которые развертываются непосредственно у него перед глазами. Это намного лучше, чем пользоваться неподвижной, застывшей моделью. Ему остается только описывать происходящее. Надо думать, что это так. Пока же он решил почитать какую-нибудь из книг писателя.

* * *

Прежде чем уйти домой, я еще раз просмотрела статью о красивейших городах мира. Париж занял в этом конкурсе тридцатое место, а Вена – первое. Трудно поверить, что существуют города более красивые, чем Париж, подумала я и бросила взгляд на Сакре-Кёр, которая, словно айсберг, сверкая, устремляла свой купол к солнцу. Раздался короткий звонок. Я уже научилась думать о своем и одновременно выполнять выпавшую мне, мягко говоря, странную работу. Я подняла глаза и увидела, что уборщица стоит в дверном проеме. Я не знала, долго ли она простояла там, прежде чем привлекла мое внимание.

– Я сейчас уйду, – сказала я и принялась убирать компьютер в чехол.

Обычно она не ждала, когда я уйду, а просто входила в помещение, всякий раз вызывая у меня неприятное чувство. Зачем она вообще приходит сюда убираться? Мусорная корзина была пуста. В этой комнате бывала только я одна – несколько часов сидела на стуле. Сюда не заходил ни один посторонний человек. Она, между прочим, тоже выполняла совершенно бессмысленную работу. Женщина отошла в сторону, когда я приблизилась к двери.

– Собственно, здесь почти нечего убирать. Даже корзина для мусора пустая.

– Я просто выполняю свою работу, – сдержанно ответила она.

Почему она такая необщительная? Что я сделала ей плохого? Платок был крупным узлом завязан у нее на затылке. Что она может убирать в уже убранном помещении? Шланг пылесоса свернулся в клубок, и женщина принялась его терпеливо распутывать. Было такое впечатление, что она просто хотела потянуть время и дождаться, когда я, наконец, покину помещение. Но я продолжала стоять. Может быть, ее наряд уборщицы был такой же маскировкой, как моя карточка с надписью «Менеджер по продажам». Может быть, когда я уйду, она сядет к компьютеру. Может быть, она работает здесь в вечернюю смену.

– Мне лично совершенно не нужна уборка, потому что я точно знаю, что кроме меня здесь никого не бывает.

Я понимала, что переступила границу дозволенного. Вообще-то мне не было разрешено разговаривать ни с кем в этом здании. Женщина ничего не ответила и даже не взглянула на меня.

Я не стала ждать, когда девушка за стойкой окликнет меня, и сама подошла к ней. То, что я получила от нее, было таким же бессмысленным, как и большинство вещей в моей жизни, тем более что она все равно улыбнулась, и я была ей за это очень признательна.

– О, какая красота! Как я рада именно сегодня получить такие цветы!

Больше задерживаться я не могла. Ирония – дочь бессмысленности. Видимо, она – просто способ выживания. Я подумала о Юдифи. У каждого из нас есть своя стратегия выживания. Девушка рассмеялась, как мне показалось, от души, по достоинству оценив мою иронию. Я решила отправиться прямо домой. Причем вместе с цветами.

– Постойте, – услышала я сзади мужской голос.

Я обернулась, и вращающаяся дверь немилосердно ударила меня в спину. Кто-то сзади тяжело вздохнул. Да, они потеряли несколько драгоценных секунд своей жизни из-за того, что дверь ненадолго остановилась.

Вместе со мной из двери выскользнул Кристоф вместе с каким-то другим мужчиной. Я с удовольствием вдохнула свежий воздух. Теперь можно начинать игру.

– Как ваши дела? Простите, но я вовсе не хотел вас напугать.

Кристоф провел ладонью по волосам.

– Хорошо… спасибо.

Мужчины перебросились несколькими словами, попрощались, и второй мужчина протянул мне руку. Я нарушила правила этикета и пожала протянутую руку. Он повернулся и зашагал по улице.

– Что будет сейчас делать девушка с цветами?

– Девушка с цветами сейчас поедет домой.

– Может быть, по чашке кофе перед поездкой?

– Нет, спасибо.

– Вы работаете в «Ареве»?

– Да.

– И кем, если не секрет?

– Менеджером по продажам.

– О’кей…

– Вы тоже здесь работаете?

Кристоф покачал головой.

– Нет, я работаю точно напротив, в «Капджемини».

Я кивнула.

– И вы любите цветы?

Я не смогла удержаться от смеха. Его юмор хорошо гармонировал с моей иронией.

– Да, очень.

– И что вы с ними делаете?

– Кладу их на могилы, если не дарю статуям известных писателей.

Он от души рассмеялся, думая, что я шучу, а я тоже рассмеялась, потому что это была правда.

– И если вы не отдаете их мне, добавил бы я. Следовательно, вы – вестница мертвых, это звучит очень приятно, просто ласкает слух. Я уж и не знаю, решусь ли я теперь переходить улицы. Вдруг меня переедет автомобиль.

Одуряющая жара располагала к окончанию разговора.

– Может быть, по стаканчику прохладительного вместо кофе?

– Вот, возьмите, – сказала я и протянула ему букет.

На этот раз он решительно дал понять, что не возьмет у меня цветы.

– Если вы возьмете их, поставите в воду и немного за ними поухаживаете, то мы выпьем кофе, когда случайно встретимся еще раз, хорошо? – сказала я.

Это предложение я сделала не только затем, чтобы избавиться от цветов. Я надеялась еще раз встретиться с ним, притом что мы уже договорились выпить с ним кофе. Кроме того, я опасалась отдавать цветы незнакомым людям – это было чревато непредсказуемыми последствиями. В данном же случае все получилось приятно и даже в каком-то смысле торжественно.

– Вы обещаете?

Я кивнула, повернулась к нему спиной и пошла своим путем. Кристоф догнал меня.

– Я тебе не верю. В понедельник. Приглашаю на обед.

– Мы говорили о кофе.

– Хорошо. Где?

– В понедельник, в двенадцать.

– Мы встречаемся здесь.

Я кивнула.

– Добрый вечер, мадам!

Продавец цветов радостно помахал мне рукой. Мой путь домой почему-то сталкивал меня с людьми, так или иначе причастными к моей странной работе. «Как мне понятна твоя радость», – подумалось мне. Пожалуй, он единственный, кто хоть что-то зарабатывает на всей этой мутной истории. Спуск в метро стал для меня освобождением. Никогда мне так не нравились темные туннели, как теперь. Во тьме зазвонил телефон, и я довольно долго рылась в сумке, прежде чем его обнаружила.

– Вы не сможете включить мне телевизор в субботу, а то у меня Шаббат?

– Простите, с кем я говорю?

– Откуда вдруг такая невероятная вежливость?

Это был месье Каро. Я сразу узнала его голос, но мне хотелось его немного позлить. Номер телефона я оставила у него под мраморной настольной лампой, уходя из его дома, но не рассчитывала, что он мне позвонит.

– Вежливость никогда не помешает, разве нет? Так с кем я имею честь говорить?

Я невольно улыбнулась просто оттого, что говорила с месье Каро, улыбнулась счастливой и глупой улыбкой.

– Честь, честь, – передразнил он меня. – Это месье Каро. Вы не могли бы прийти ко мне в субботу в 12:30 или чуть пораньше – в 12:25? Да или нет?

Улыбка словно приклеилась к моему лицу. По дороге в детский сад я раздумывала, не попросить ли бывшего мужа забрать на субботу нашего сына, но потом решила просто взять его с собой. После визита к месье Каро мы сможем куда-нибудь пойти и развлечься. Таким образом, у нас будет великолепная возможность побыть вместе весь день.

Чем ближе подходила я к детскому саду, тем более призрачным казалось мне все: «Арева», Белливье, Кристоф… Мамочка одного из друзей моего сына подошла ко мне и завязала светскую беседу. Все время разговора я чувствовала, что куда-то уплываю. Очень неприятное ощущение. Однако, к моему счастью, очень скоро из группы вышел мой сын и подбежал ко мне. Я извинилась, сказав, что нам надо идти, и мы отправились домой.