Текст книги "У подножия Монмартра"
Автор книги: Бритта Рёстлунд
Жанр: Современная зарубежная литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 16 (всего у книги 20 страниц)
– Как хорошо, что здесь больше никто не курит!
Это предложение пролетает, как пушечное ядро, сокрушая все на своем пути. Несмотря на то что Мансебо был готов услышать эту фразу, он пугается так, как пугается человек хлопка открываемой им самим бутылки шампанского, хотя и ждет, когда пробка полетит к потолку. Но сейчас Мансебо боится отнюдь не шампанского. Мансебо тянет время. «Все уже произошло, она все сказала, успокойся», – пытается внушить себе Мансебо.
– Как приятно прийти в ресторан и поесть, не утруждаясь приготовлением еды, – говорит Фатима, когда к ним подходит официант.
Мансебо заказывает горячий хлеб и вгрызается в него зубами, стараясь забыть о том, что ужинает в обществе жены, и просто насладиться едой. Сделать это, однако, очень трудно. В ресторан входит толстый владелец табачного магазина. Мансебо тянется за стаканом воды и раздумывает, что сказать жене, которая сидит спиной к двери. Пакистанец пожимает табачному торговцу руку и вручает ему два пакета с заказанной едой. Мансебо не спешит с комментарием, он ждет, когда толстяк выйдет из ресторана.
– Только что заходил хозяин табачного магазина на улице Шеруа.
Фатима удивленно смотрит на мужа.
– И что с того? – произносит она после довольно долгого молчания.
– Наверное, ты бы захотела с ним поздороваться.
– С какой, спрашивается, стати? Да и как бы я захотела, если ты за каким-то дьяволом сказал мне об этом, когда он уже ушел?
Она опять выиграла, думает Мансебо и пьет воду из стакана.
– Пахнет Рождеством! – говорит Адель, садясь за стол во время ужина.
На ужин остается и Рафаэль, который принес починенный им фен Адели. Тарик рассказывает о лошади, которая на скачках бросилась бежать не в ту сторону. Все смеются.
– Это рагу с шафраном, – резко отвечает Фатима, объясняя рождественские ассоциации Адели.
Трое мужчин – Мансебо, Тарик и Рафаэль – курят не переставая.
Фатима молчит, но каждый раз, наклоняясь к столу, чтобы поставить очередное блюдо, энергично машет рукой, отгоняя от лица дым. В комнате молчит только один человек, но его глаза выразительнее всяких слов. Амир нервно смотрит на отца. Не слишком ли много он курит?
Утреннее демонстративное курение задело Амира сильнее, чем мог себе представить Мансебо. Теперь, когда гормоны юношеского максимализма улетучились из крови, Мансебо уже немного жалеет о том, что вовлек сына в эти дрязги. Только присутствие Рафаэля делает ужин терпимым. Гость немного разряжает плотную атмосферу лжи и невысказанной правды и рассеивает этот невыносимый туман. Рафаэль здесь как светлое пятно. Один его вид позволяет хотя бы дышать.
Женщины ушли поболтать на кухню. Амир продолжает во все глаза смотреть на отца. Рафаэль закуривает еще одну сигарету, а Тарик снова рассказывает всю программу прошедших скачек, чтобы подумать, кто победит на следующих.
•
Национальный праздник заканчивается, и утром наступит обычный рабочий день. Для Рафаэля это означает, что с утра он возьмется за починку старого тостера, чтобы заставить его снова жарить хлеб. Для Тарика это означает, что завтра с утра он начнет снова прибивать каблуки, а для Фатимы… Мансебо отбрасывает праздные мысли и принимается куском багета собирать в тарелке соус.
– Мансебо, ты уже моешь посуду? – спрашивает Тарик, и все смеются его шутке.
* * *
Первое, что я сделала, придя в контору, – открыла коробку, чтобы удостовериться, что она по-прежнему набита пенопластом, и ничем иным. Так оно и случилось. Никаких книг там не было и в помине.
Первая половина дня была занята тремя письмами и судьбой Юдифи. Меня поразило, с какой гордостью описывала она свои обязанности и каждодневные дела. В записях не было даже намека на жалость к себе, как не было в дневнике и роптания.
Содержание дневника – и мне пришлось это признать – было отчасти провокационным. Эта женщина не просто лечила самых ужасных чудовищ нашего времени, она делала это с известной любовью. Она объективно рассказывала о своей жизни во врачебном кабинете. Даже описывая плохие условия содержания, она никогда не возлагала вину за это на тех, кто лишил ее свободы. Теперь я лучше понимала, что больше всего приводило в бешенство месье Каро.
Звонки прекратились, и я поняла, что наступило время обеда. Я уже задержалась на четверть часа и принялась торопливо укладывать дневник в сумку, которую не отважилась оставить в конторе без присмотра. Я выбежала к лифту, сама не понимая, куда спешу.
Дверь церкви я открыла с трудом, к тому же сумка сильно оттягивала мне руку. «Я веду с собой еврейку, которая во время войны ухаживала за нацистами», – подумалось мне, когда я бегом поднималась по лестнице. Я сильно запыхалась, достигнув придела. Он сидел там и, увидев меня, не стал скрывать радости. Как обычно, мы были немногословны в начале разговора.
– Я сейчас читаю записки о Второй мировой войне; они составлены одной из тех, кто смог пережить концентрационный лагерь, – сказала я.
– Понятно, и как зовут автора?
– Этого я не помню.
– Это странное человеческое свойство. Оно касается книг и вина. Люди пьют хорошее вино, но его название не откладывается в их памяти, однако часто человек помнит цвет этикетки. То же самое можно сказать и о книгах – люди запоминают цвет обложки, но забывают имя автора.
Так как я не принадлежала к людям такого сорта, от комментариев воздержалась.
– Автора зовут Юдифь. Она жила в тяжелых условиях концлагеря, но в своих записках защищает и выгораживает немцев. Даже нет, она их не защищает, она не возлагает на них вину. У нее нет к ним ненависти.
Кристоф сидел и молча слушал меня. Я не собиралась рассказывать ему все, но понимала, что он знает, как надо реагировать на деликатные сведения.
– Она писала в лагере. Это ее дневник, – продолжила я.
Кристоф посмотрел на меня, но я не смогла истолковать этот взгляд.
– Вот так, – сказал он.
– Что вы об этом думаете?
– Она делала это для того, чтобы выжить. Она писала так из страха, понимая, что нацисты могут прочитать ею написанное – вот самое простое объяснение. Более сложное объяснение, но скорее всего и более верное, заключается в том, что она так вела себя для того, чтобы выжить. Нам трудно даже вообразить себе, в каком положении она находилась. Возможно, она писала для себя, писала для того, чтобы приукрасить страшную действительность, и таким образом выжить.
Мне даже показалось, что он знает и понимает Юдифь лучше, чем кто-либо другой. Я решила рассказать ему больше, чтобы самой лучше понять смысл и суть дневника, проникнуть в мотивы Юдифи.
– Она была врачом, и в концлагере ее заставили работать на немцев.
Кристоф снова посмотрел на меня.
– Интересно.
Мною вдруг овладела невыносимая печаль. Мне хотелось думать, что расплакаться меня заставила трагическая судьба Юдифи, но дело было в другом. В действительности мне было грустно оттого, что моя странная работа была близка к завершению, и именно это вызывало невыносимую грусть. Я не помнила, когда плакала в последний раз, и вот расплакалась в церкви, на глазах у незнакомого человека.
– Она была вашей родственницей?
Я заплакала еще сильнее, и он, видимо, расценил это как утвердительный ответ.
– Это твои последние цветы, Юдифь, – сказала я и положила на надгробие букет желтых цветов.
«Вот я и начала разговаривать с мертвыми, как с живыми», – подумалось мне, и в этот момент я заметила, что ко мне направляется какой-то мужчина в синем тренировочном костюме.
– Мадам, мадам, не делайте этого.
Воспоминание о первой встрече с месье Каро промелькнуло в моей голове, и я сделала несколько шагов назад.
– Мадам, прошу вас, немедленно уберите эти цветы.
В тоне этого человека не было угрозы, был только страх. Он держался на почтительном расстоянии, и сначала мне показалось, что он боится меня, но потом я поняла: на него наводит страх могила Юдифи. Он смотрел на надгробный камень так, словно тот был живым и готовым броситься на него.
– Добрый вечер, месье. Почему вы не хотите, чтобы я оставила цветы на этой могиле?
– Потому что мой брат запретил это делать. – Мужчина с силой ударил себя по голове и закрыл лицо руками. – Мой брат запретил кому бы то ни было возлагать цветы на эту могилу. Брат сказал, что надо уважать себя. Он не злой, он справедливый. Здесь лежит моя мать. Она лежит под землей, под камнем, и мы не должны воздавать ей почести, потому что из-за этого погибнет мир и рухнет мировой алтарь.
Теперь я поняла, кто это. Это был страдавший шизофренией брат месье Каро.
– Я знакома с вашим братом. Он знает, что я возлагаю цветы на могилу вашей матери, и не злится на меня за это.
Мужчина внимательно посмотрел на меня.
– Вам не надо говорить, что вы меня видели, если боитесь рассердить брата, – продолжила я.
– Вы должны убрать цветы.
– Я сделаю это, если вы уйдете.
– Вы обещаете?
Он снова закрыл лицо руками и пошел прочь. Я нарушила обещание: сунула руки в карманы и, посмотрев на красивые цветы, пошла к выходу с кладбища.
Сначала я сказала, что приглашение оказалось несколько неожиданным, но тем не менее поблагодарила, хотя и не знала, чем была вызвана такая любезность. Мой сын очень обрадовался, когда я сказала ему, что мы пойдем в гости к месье Каро.
Для визита было еще рано, и мы зашли в кафе. Шел дождь. На город наконец-то опустилась прохлада.
– Как ходит ладья, мама?
– Я не знаю, но ты спросишь об этом у месье Каро.
Сын принялся тянуть через соломинку сок.
– Зачем они носят на голове эти шапочки? – спросил он, показав рукой на пробегавшего мимо окна мальчика в кипе.
– Они носят такие шапочки, потому что они евреи, а их религия называется иудаизмом. Они тоже верят в Иисуса, но не считают его сыном Бога. Эта шапочка называется кипа. Они носят ее, чтобы показать, что они евреи и почитают Бога.
– Иудаизм?
Я кивнула. Сын сделал глоток сока, а я заглянула в его задумчивые детские глаза.
Я привычно набрала код. Механизм щелкнул, дверь открылась, и мы вошли во двор. Окна квартиры месье Каро были открыты, и оттуда доносились смех и громкие голоса. Я улыбнулась сыну, которого, казалось, совершенно не смущало наличие множества гостей в доме месье Каро.
– Мы снова увидим ту зеленую босую тетю, мама?
Я считала, что подготовилась к любым мыслимым ситуациям, ведь месье Каро предупредил, что пригласил нескольких друзей, но, как теперь мне стало казаться, произойти может все что угодно. Входная дверь была полуоткрыта, и какой-то мальчик, ровесник моего сына, обувался, стоя в проеме.
– Кипа, – шепнул сын и незаметно показал рукой на голову мальчика.
Мальчик вежливо поздоровался с нами и побежал вниз по лестнице. Так как дверь была открыта, я некоторое время стояла в нерешительности, думая, стоит ли нажать кнопку звонка или можно просто войти в квартиру. Но сын опередил меня – он вошел без звонка, и я последовала за ним.
Сын чувствовал себя более комфортно, чем я, – он решительно провел меня по коридору в гостиную. Но на пороге остановился. Вероятно, он не ожидал, что увидит там столько людей. Одни стояли, другие сидели, но все оживленно разговаривали друг с другом. В квартире пахло едой и сигаретным дымом. Самого месье Каро в комнате не было. Сын выжидательно посмотрел на меня, и я поняла, что мой долг вселить в него уверенность. Я взяла малыша за руку.
– Сейчас мы посмотрим, где твой шахматный наставник. Наверное, он прячется на кухне.
Мы прошли по комнате. Большинство людей просто не обратили на нас внимания, а те, кто нас заметил, приветливо нам улыбались. Некоторые успевали даже погладить сына по голове.
– Это она! – раздался вдруг чей-то голос.
В комнате наступило недолгое молчание. Все сначала посмотрели на кричавшего человека, а потом на меня. Человек держал в одной руке стакан с водой, а другой указывал на меня. Я сразу его узнала. Это был мужчина, которого я повстречала на кладбище. Брат месье Каро. Несмотря на то что в комнате было много людей, я почувствовала себя беззащитной.
– Не обращайте на него внимания! – крикнул с кухни месье Каро. – Он у нас больной на голову.
Месье Каро быстро вышел с кухни и увел брата, который, впрочем, и не думал сопротивляться.
– Да, месье Каро в школе явно не изучал психологию, – пошутил кто-то из мужчин, и несколько человек рассмеялись.
Месье Каро вернулся очень быстро.
– Добро пожаловать, – сказал он и вытер пот со лба. – Здравствуйте и садитесь.
– Куда вы увели своего брата?
– Я запер его в туалете.
Я начала думать, что зря привела сюда сына.
– Я пошутил. У вас совершенно нет чувства юмора, женщина. Я дал ему его любимый пазл и отвел в спальню. Как я слышал, у вас с ним произошла очень приятная встреча на кладбище.
Месье Каро улыбнулся.
– Да-а, в своей семье вы пользуетесь непререкаемым авторитетом.
– Да, да, да… Молодой человек, идемте и сыграем партию – я уже приготовил шахматы и расставил фигуры на кухне; так что мы сейчас покинем этот бедлам, – сказал месье Каро и положил руку на плечо моего сына.
Мой сын, моя опора и надежда, покинул меня, и я осталась стоять в полном одиночестве посередине гостиной. Никто, правда, не обратил ни малейшего внимания на выходку брата месье Каро. Наверное, это было в порядке вещей. Я подошла к окну и выглянула во двор, словно видя его в первый раз.
– Добрый вечер, мадам. Не знал, что среди друзей месье Каро есть такие красивые женщины.
Мужчина лет пятидесяти, обратившийся ко мне, носил черную шляпу, из-под которой свисали длинные пейсы. Мы пожали друг другу руки.
– Могу ли я вам что-нибудь предложить?
Я не обратила внимания на то, что пили другие, и поэтому не знала, что ответить. Он оценил мою неуверенность и попросил меня подождать, а сам скрылся на кухне, откуда вскоре вернулся с небольшим стаканом.
– Как вы познакомились с месье Каро?
Я понятия не имела, что рассказывал месье Каро своим друзьям об обстоятельствах нашего знакомства.
– Мы встретились совершенно случайно. На моих глазах ему стало плохо, я вызвала скорую помощь, а потом проводила его до больницы.
– Очень благородно с вашей стороны. Я уверен, что вы не потребовали никакой благодарности. У месье Каро очень доброе и великодушное сердце, хотя при взгляде на него в это трудно поверить. Но я знаю, я его старый друг. Мы прожили в одном доме почти двадцать пять лет, часто играли в шахматы, прогуливались или ходили в синагогу нашего квартала. Хотите, я познакомлю вас с моей женой?
– Спасибо, мне будет очень приятно, ведь я здесь никого не знаю.
– Думаю, она на кухне, готовит еду.
Только теперь я заметила, что держу в руке стакан, и отпила немного напитка. Потом мы с моим новым знакомым протиснулись сквозь толпу гостей и вошли на кухню, где три женщины лепили шарики из теста. Мне придало уверенности то, что я увидела своего сына. Они с месье Каро сидели за маленьким столиком, углубившись в игру. Сын меня не заметил.
– Анна, – позвал мужчина.
Одна из женщин подняла голову и вытерла руки о полотенце, словно поняв, что ей сейчас придется с кем-то поздороваться.
Анна оказалась красивой женщиной лет на десять моложе своего мужа. У нее были живые и теплые глаза.
– Приятно познакомиться, – сказала она и протянула мне руку.
– Это она спасла жизнь месье Каро.
Наверное, большинство гостей знали, что произошло в тот день на кладбище, и уж точно все знали, кто я.
– Могу вам чем-то помочь? – спросила я Анну.
– Мне кажется, что уже все готово, теперь надо только отнести на большой стол.
Всего на кухне было пять блюд с разными шариками. Вторая женщина улыбнулась мне, а третья вручила блюдо:
– Поставьте их на стол в комнате…
Я принесла с кухни блюда, а потом села на диван и разговорилась с каким-то мужчиной, который принялся рассказывать мне историю квартала Марэ. Я вдруг почувствовала, что на меня кто-то пристально смотрит, украдкой огляделась и увидела стоявшую в отдалении Эдит. Я была рада ее видеть и даже позволила себе улыбнуться. Она испуганно посмотрела на меня, и я решила не подходить к ней, если только она сама не проявит инициативу и не захочет со мной поговорить. Мои собеседники все время менялись. За окнами стало темнеть. С кухни вышел мой сын, остановился на пороге и огляделся. Я помахала ему рукой, он подбежал и забрался ко мне на колени.
– Кто победил? – спросила я.
– Месье Каро.
– Ты что, не мог позволить мальчику выиграть? – спросил один из мужчин месье Каро, который занял место в своем кресле.
– Зачем было это делать? Что за глупость – взрослый человек проигрывает малому ребенку! Если, конечно, хочешь, чтобы из ребенка вырос слабак, то можешь ему проигрывать.
– Что это, мама? – спросил сын, показывая рукой на шарики из теста.
– Это хлеб с мясом, наверное с курятиной. Но есть и сладкие – с абрикосами, миндалем. Если хочешь, попробуй все.
– Сейчас, – сказал он и взял шарик с мясом.
С кухни принесли большие миски с салатом и разложили его по пластиковым тарелкам. Я заметила, что шарики были уже съедены.
– Я хочу домой, – сказал мой сын.
Мы встали, чтобы попрощаться с месье Каро, когда из спальни вышел его брат.
– Мы хотим попрощаться и поблагодарить за великолепный вечер. Надеюсь, что в следующий раз мы увидимся у нас.
– Вы уходите, потому что пришел Даниэль? Я могу снова отправить его в спальню, – сказал месье Каро, вставая с кресла.
– Нет, нет, нам просто пора домой.
Брат месье Каро подошел ко мне.
– Это она положила цветы на могилу нашей матери, – устало и без всякого выражения произнес он.
– Я знаю. Нечего ломать себе из-за этого голову, невозможно же уследить за всеми сумасшедшими в этом городе, – ответил ему месье Каро и подмигнул моему сыну.
Я поцеловала месье Каро в обе щеки, и мы с сыном вышли из квартиры, оставив позади журчание голосов, смех, запах еды и сумасшедшего. Внезапно я ощутила на своем плече чью-то руку.
– Спасибо, – прошептала Эдит и вернулась в квартиру.
* * *
Телефон прозвонил два раза. Звонил поставщик, который хотел заранее получить заказ. В магазин заходят трое детей, чтобы получить китайские записные книжки. Ему кажется, что эти мальчишки уже приходили, но поручиться он не мог. Собственно, у него сейчас так много дум, что некогда вспоминать о таких пустяках. До того как дети вышли, Мансебо пересчитывает оставшиеся книжки. Их всего девять. Шестьдесят он уже раздал, так что нет ничего удивительного, что некоторые дети заглядывают к нему по второму разу.
В магазин врывается Тарик.
– Привет, брат, начинаем работать? Да, тяжела наша жизнь.
Мансебо не отвечает. Тарик пересекает бульвар и отпирает мастерскую, успев переброситься несколькими словами с булочником. Все идет в точности как всегда. Мансебо смотрит на часы и записывает в книжку свои последние наблюдения. Закончив, он прячет книжку под кассу.
Тарик обтачивает ключ, а Мансебо сидит и раскачивается на своей скамеечке. Сегодня она стоит на новом месте, и Мансебо время от времени посматривает на балкон: не покажется ли там Фатима или, по крайней мере, ее рука. Он снова переводит взгляд на бульвар и видит, как по нему шагают двое напавших на него мужчин. Мансебо не успевает по-настоящему испугаться, а мужчины заходят в обувную мастерскую Тарика. Мансебо видит, как Тарик откладывает дела и приглашает обоих в свою каптерку.
Мансебо встает со скамеечки, готовый бежать в случае необходимости. Мужчины вышли из мастерской так же быстро, как и вошли. Они направляются по бульвару в сторону метро. Под мышкой каждый несет картонную коробку. Тарик никогда не приглашает клиентов в свою каптерку. «Мой кузен их знает, и это поражает меня», – думает Мансебо и вытирает со лба пот. Вечером он должен поговорить с Амиром. Ждать дальше уже нельзя.
– Скоро я продам все это дерьмо и уеду.
– Куда? В Саудовскую Аравию?
Франсуа искренне заинтересован – он хочет знать, куда собирается уезжать Тарик.
– Да, а почему нет? Дела идут плохо – ботинки, ключи, – нет, к черту.
Мансебо внимательно смотрит на кузена и отпивает глоток ликера. Он хорошо знает Тарика, его ничто не остановит.
– Я возьму судьбу в свои руки. Надо продавать всю эту дрянь и рвать когти. Считать копейки от ремонта обуви? Нет, надеюсь, что скоро я буду просто купаться в деньгах.
– А как же Адель?
– Что такого она делает здесь, чего не сможет делать в Саудовской Аравии?
И это истинная правда.
– Похоже, тебе, Мансебо, придется посылать кузену деньги?
До сих пор Мансебо не принимает участия в дискуссии, но Франсуа вовлекает его в разговор. Мансебо вздрагивает от одной мысли о том, что ему придется делиться деньгами с Тариком и Аделью. Ему становится страшно при одном упоминании об этом. Семья должна выручать своих.
– Но подожди, может быть, дела еще наладятся. Вы слышали историю про скорпиона, который хотел переправиться через реку?
Оба – Франсуа и Тарик – дружно качают головой. Им интересно послушать, что скажет Мансебо, а может быть, оба хотят избежать разговора о прожектах относительно парашютной школы в Саудовской Аравии.
– Жил-был скорпион. Этот скорпион как-то захотел переправиться через реку, но он не умел плавать. Тогда он спросил лягушку, не перевезет ли она его через реку на спине. «Но ты же меня ужалишь», – ответила лягушка. «Я никогда и ни за что этого не сделаю, потому что тогда утону вместе с тобой, не настолько же я глуп». Этот аргумент убедил лягушку. Скорпион сел ей на спину, и они поплыли через реку. Однако, когда они были на середине реки, скорпион ужалил лягушку. Они стали тонуть, и умирающая лягушка спросила скорпиона: «Зачем ты это сделал? Ты же теперь тоже умрешь». Скорпион ответил: «Прости, но такова моя природа».
Тарик кивает.
– Ты, следовательно, хочешь сказать, что у меня нет другого выбора, что я либо все выиграю, либо все проиграю, потому что в моей натуре движение, даже если это движение потянет меня на дно. Чертовски хорошая история.
Мансебо не вполне понимает толкование Тариком истории о скорпионе. Собственно, он рассказал ее для себя. Он должен проникнуть в обувную мастерскую, чтобы разобраться наконец, что там происходит. Теперь в его натуре, как в натуре частного детектива, заложен поиск истины, пусть даже этот поиск сопряжен с риском. Даже с риском утопить собственного кузена. Иного выбора у него нет. Мансебо твердо решает вечером поговорить с Амиром.
Пепел падает с балкона, словно грязный снег. Унизанная золотыми кольцами рука непринужденно стряхивает его. Собственно, Мансебо может прямо сейчас застукать Фатиму на месте преступления. Для этого ему не надо даже подниматься в квартиру, чтобы внезапно там появиться. Достаточно просто ее окликнуть. Фатима услышит, ведь она сидит всего на несколько метров выше его. Но что-то призывает Мансебо проявить сдержанность. Амир знает, но Мансебо дал ему слово, которое надо сдержать.
Вместо того чтобы и дальше сидеть под падающим пеплом, Мансебо встает, заходит в магазин и принимается надписывать ценники на бутылки с кетчупом, который ему привезли сегодня днем. Он видит, как Тарик поднимает руку в приветственном жесте, и жест этот не может быть адресован никому, кроме Фатимы. Значит, и Тарик знает. Мансебо вдруг начинает ощущать слабость во всем теле – скорее бы закончился этот день. Все всё знают, но, правда, им неведомо, что и он тоже знает. Следовательно, у него есть преимущество, но как же трудно его реализовать в такой душной атмосфере. Как же трудно видеть действительность так отчетливо, как видит ее Мансебо.
Мансебо уверенно, хотя и против воли стучится в дверь Амира. Собственно, ему не хочется втягивать в эти дела сына, но иного выбора у него нет.
– Да?
Мансебо отмечает, что сын не говорит: «Войди», и остается стоять на месте.
– Что случилось?
– Я могу войти?
Амир открывает не сразу, и Мансебо видит, что сын не в духе. Лицо его красно и немного одутловато. Интересно, почему?
– У тебя есть время? Я хочу попросить тебя об одном одолжении.
Амир пожимает плечами. Мансебо начинает сомневаться в своем плане, видимо, в силу простой человечности. «Что я вообще собираюсь делать?» – думает он.
В конце концов он решительно входит в комнату и садится на кровать, не дожидаясь приглашения сына.
Мимо проезжает несколько пожарных машин, наполнивших ревом сирен комнату, в которой отец и сын сидят в разных концах кровати. Сейчас над синим покрывалом потекут слова, слова, которыми окончится один рассказ и начнется совсем другой. Они слышат, как Фатима открывает окно, чтобы впустить в дом хотя бы каплю свежего воздуха. Отец и сын слышат, как она ходит по квартире взад и вперед, пыхтя и постанывая. Она делает это каждый вечер, но никогда они не слышали это так явственно, так значимо. Лицо Амира постепенно приняло свой обычный цвет, пожарные машины умчались во тьму, унеся с собой вой сирен. Где-то на улицах ночного Парижа они, видимо, уже достигли своей цели.
– Да, так что случилось?
У Амира усталый голос, и Мансебо понимает, что сейчас не самое удачное время для серьезного и важного разговора. Задание, которое Мансебо хочет поручить Амиру, требует сил, энергии и внимания, потому что исход дела будет зависеть только от него.
Внезапно дверь комнаты распахивается. Оба вздрагивают. Фатима позволяет себе входить в комнату Амира без стука. Войдя, она протягивает Амиру несколько выглаженных рубашек. Амир берет их, неестественно вытягивая руки, словно принимая грудного ребенка, которого передает ему Фатима.
– Что это вы здесь сидите?
Мансебо смотрит на свою грузную, большую жену, потом переводит взгляд на сына. Трудно поверить, что этот маленький, хрупкий мальчик – сын такой женщины.
– Папа хотел узнать результаты экзамена по английскому языку для обучения за границей.
Фатима пристально смотрит на Мансебо, и он не отводит взгляда. Эта молчаливая дуэль длится несколько секунд. Но в чем причина этого соперничества? Фатима выходит, закрывает дверь, и они слышат, как она, шаркая, идет в спальню. Даже при всем ее неуемном любопытстве Фатима, видимо, слишком устала, чтобы разузнавать, о чем разговаривают ее муж и сын.
– Спасибо.
– Спасибо за что? – уныло спрашивает Амир.
– За экзамен по английскому.
Амир пожимает плечами.
– Ну и кстати, как ты его сдал?
Амир снова пожимает плечами.
– Результаты будут известны завтра.
Мансебо понимает, что Амир устал и хочет спать. Последнее, чего он сейчас хочет, – это выслушивать вопросы отца о малоизвестном писателе и его рассказы о курении Фатимы. Но у Мансебо нет выбора. Надо начать неприятный разговор.
– Знаешь, я хочу попросить тебя об одной услуге. Мне нужны сведения из компьютера Тарика.
Амир широко распахивает глаза.
– Я уверен, хотя и совсем не рад этому, что ты – единственный, кто может мне в этом помочь.
– Зачем тебе это нужно?
Мансебо думает, ответить ли на вопрос прямо или просто продолжить рассказ.
– Я думаю, точнее сказать, я знаю, что Тарик замешан в каких-то темных делах. Собственно говоря, это не мои проблемы, но все же он мой кузен, мы рядом работаем, мы живем почти вместе, и я боюсь, что у него могут возникнуть проблемы… с полицией, законом, и таким образом все это может сказаться и на нас. Я просто хочу быть готовым к тому, что может произойти, и при необходимости помочь ему.
– И ты думаешь, что сможешь найти ответ в его компьютере? О чем мы говорим? О том, что он уклоняется от налогов? Я ничего такого не вижу.
Теперь плечами пожимает Мансебо.
– Не знаю. Возможно, что я ошибаюсь.
Амир смотрит на отца.
– Вспомни о том, что мама курит, – говорит Мансебо.
•
Фатима крепко спит, когда Мансебо выходит из комнаты Амира. До этого Мансебо казалось, что она стояла за дверью и подслушивала. Но он видит ее, лежащую в кровати, как морж на мели, и понимает, что спит она уже давно. В спальню она ушла, наверное, сразу после того, как отдала Амиру чистые выглаженные рубашки. В том, что она спит, у Мансебо нет никаких сомнений. Притворяющийся спящим человек не может лежать в такой комичной позе.
Мансебо кладет голову на подушку и чешет заросший подбородок. Через несколько часов начнется операция, которая продлится самое меньшее целые сутки.
* * *
Всем телом, каждой его клеточкой, я чувствовала, что наступил последний день. Странно, как может настроение менять восприятие дня, превращать его в нечто, не похожее ни на что привычное. Никогда вода утреннего душа не казалась мне такой освежающей. Никогда еще цвета кремов не казались такими яркими, никогда не пахли так приятно, никогда я не варила кофе с такой тщательностью. С не меньшей тщательностью подобрала я и одежду. Я оделась так же, как в первый день. Я была готова точно вовремя. Я хорошо подготовилась к тому, к чему в принципе было невозможно подготовиться.
«Когда я приду за тобой в детский сад, все будет позади, – подумала я и погладила сына по мягкой нежной щеке. – Когда я сегодня вставлю ключ в замочную скважину, может быть, я наконец узнаю, кто такой месье Белливье, и, может быть, пойму, чем и ради чего занималась последние три недели. Может быть, я удивлюсь, устану, обрадуюсь, опечалюсь, разочаруюсь, испугаюсь… Что-то я в любом случае почувствую». Сколько дней, недель, месяцев я не чувствовала вообще ничего, когда отпирала входную дверь.
Соседская собака пролаяла мне вслед свое «до свидания», когда я нажала кнопку лифта.
Поезд метро, громыхая, подъехал к станции. Я села на свободное место и посмотрела на свое отражение в окне. Выглядела я утомленной. Конечная станция. Сотни людей одновременно выходят из вагонов. Многие бегут, видимо опаздывая на встречи, многие нервничают из-за важных или не очень важных дел. Я совершенно спокойна и, проходя мимо цветочного магазина, приветливо здороваюсь с продавцом, потом, сделав несколько шагов, останавливаюсь и поворачиваю назад. Мне хочется задать продавцу несколько вопросов.
– Сегодня вы составили последний букет, да?
Он задумчиво смотрит на меня, словно решает, стоит ему разглашать эту тайну или нет.
– Да, это так, – произносит он наконец.
Я улыбнулась. Как прекрасно это знать. Значит, это и в самом деле конец. Я пошла к «Ареве».
– Мадам!
Я обернулась.
– На вашем месте я был бы… осторожен.
– Осторожен?
– Хотя слово «незаметный» подошло бы лучше.
– Незаметный?
Продавец выглядит немного сконфуженным.
– Я хочу сказать, что, если у человека есть преданный поклонник, то, возможно, найдутся те, кто этого не оценят.
Подошел покупатель, желавший подобрать несколько цветов для букета, и продавец с явным облегчением повернулся к визитеру, который избавил его от лекции, которую парень собрался мне прочитать. Я несколько секунд потопталась на месте. Зачем он мне это сказал? Может быть, думал, что вся эта ситуация с самого начала была ненормальной – кто-то каждый день оставлял на проходной для меня цветы, выставляя месье Белливье сумасшедшим. Но ждать я больше не могла, и, чтобы не опоздать, ускорила шаг.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.