Текст книги "Солдат трех армий"

– Этот Хагеман во власти иллюзий.

– Предатель! Подлец!

– Круглый дурак, разве можно разговаривать с этими людьми!

– Эти профессора совершенные невежды. Они рассуждают о вещах, в которых ничего не понимают.

– Ульбрихт не партнер для переговоров. Кому он вообще известен?

Когда волнение несколько стихло, я достал еще одну газету и прочел вслух следующее:

– "Репортер спросил офицера: «Знают ли ваши солдаты, призываемые в армию, фамилию немца, занимающего пост президента ФРГ?»

Офицер ответил: «Вероятно, не найдется ни одного. Они гадают: Аденауэр, Олленхауэр или Штраус. Хейса никто не называет».

Командир роты спросил солдат: «Какие партии представлены в бундестаге?»

Один из новобранцев ответил: «Например, Социалистическая единая партия».

Далее командир роты спросил: «А кто президент ФРГ?»

Другой новобранец ответил: «Ульбрихт».

Все это происходило в 42-м гренадерском батальоне в 1958 году".

Мои гости глядели на меня с недоумением, а один из них сказал:

– Нет, это совершенно невозможно. Что это за бульварная газетенка у вас? Такую нелепицу могли напечатать только в Восточной зоне!

Я дал им газету, и они могли сами убедиться, что то был репортаж в «Мюнхнер иллюстрирте» от 20 декабря 1958 года. Офицер по связи с прессой в той дивизии, где это произошло, мой коллега капитан Боулангер, по этому поводу совершенно справедливо заметил:

– Слова о «гражданине в военной форме» останутся фикцией до тех пор, пока в армию не придет «гражданин в штатском». Но такого рекрута мы просто-напросто никогда не увидим.

Газетные заголовки

Мои основные собеседники, господа из редакций распространенных газет, вели далеко не безмятежный образ жизни. Конкурентная борьба была очень жестокой. Для газет важнейшим источником доходов являлись объявления, а промышленники, добиваясь наибольшей эффективности рекламы, давали объявления в первую очередь тем изданиям, у которых был самый высокий тираж. Но большой тираж надо суметь распространить. В этом деле значительную роль играла розничная продажа на улицах. Тот газетчик, который привлекал внимание особенно сенсационными сообщениями, продавал наибольшее количество экземпляров.

У Шпрингера работало несколько десятков журналистов, которые были заняты только тем, что придумывали для различных изданий броские заголовки. Так, например, «Бильд цайтунг» добилась миллионного тиража главным образом благодаря крайне безвкусным заголовкам, содержавшим совершенно неправдоподобные утверждения, достоверность которых к тому же ослаблялась поставленным в конце вопросительным знаком.

Эти листы бумаги, которая все терпит, покупал не задумываясь рядовой обыватель, потому что завлекательные рекламные лозунги внушали иллюзию, будто благодаря такой информации и он причастен к большой жизни. Если его спрашивали, что он там прочел, то выяснялось, что запомнились только «изюминки» и хлесткие словечки, которые на следующий день вытеснялись из памяти новым экземпляром газеты и другими впечатлениями. А то, что действительно затрагивало интересы простого человека, либо вовсе не освещалось в газете, либо при чтении ускользало от читателя, потому что его внимание было приковано к броским заголовкам: «Сексуальное убийство у самой автострады», «Родители избили ребенка до смерти», «Мнимая беременность актрисы», «Налет на сберкассу», «Растрачены миллионы» и тому подобное.

День за днем, вечер за вечером журналисты были начеку, дабы не упустить сенсацию, гоняли по городу в машине и с фотоаппаратом в поисках «изюминки». Репортаж с фотографией лучше оплачивался. Фото должно быть «близким к действительности», не считаться с чувствами. Если фотоаппарат приближался вплотную к истерзанному ребенку, к трупу в кустах, к декольте легкомысленной женщины, к спальне знаменитости, то значительно повышались шансы репортера на получение большого гонорара. В течение месяцев пресса изучала выражение лица некой королевской четы и высказывала отвратительные предположения по поводу отсутствия престолонаследника.

Миллионы читали изложение истории Нитрибитт из Франкфурта-на-Майне. Смакуя каждое слово, газеты описывали роскошный образ жизни этой «дамы», все подробности ее авантюр и насильственной кончины. Много дней страницы газет были посвящены репортажу об убийстве этой проститутки.

Рядовой обыватель при этом присутствовал.

Миллионы людей прочли потрясающую историю о том, как Некий повеса наполнил искрящимся шампанским ванну своей девицы.

Но вот однажды рядовой обыватель был поражен, обнаружив в портфеле своей дочери сумму денег, превышающую его месячный заработок, а от полиции он узнал, что его дочь состоит в «кружке девиц по вызову». Однажды он с удивлением узнает, что его сын – участник ограбления, при котором совершенно точно воспроизведены обстоятельства ограбления, несколько недель назад во всех подробностях описанного в газетах. На этот раз рядовой обыватель действительно «при этом присутствовал».

В качестве офицера по связи с прессой я должен был заботиться о том, чтобы бундесвер как можно реже служил поводом для сенсационных заголовков в газетах. Однако несчастные случаи и случаи жестокого обращения с солдатами давали для этого достаточно материала; репортеры старались получить точную информацию и выразительные фотоснимки, ставили уйму вопросов. При таких обстоятельствах нам нужно было употребить немало усилий, чтобы скрыть истинное существо дела. И все же снова и снова бундесвер фигурировал наряду с проститутками, гангстерами, бездельниками и бандитами, грабителями банка. Служебные обязанности, которые я выполнял, не вызывали зависти у других офицеров.

Как-то мы беседовали о роли прессы, листали некоторые наши газеты и иллюстрированные еженедельники и пришли к общему мнению, что фотографии на обложках журналов дам, почти не обремененных одеждой, хотя и бывают привлекательными, но при постоянном повторении производят отталкивающее впечатление. В заключение один из собеседников, капитан, заметил:

– Однако в общем и целом можно сказать, что нас хорошо и широко информируют. Мы этого при нацистах не имели.

Мне захотелось, услышав такой отзыв о газетах, проделать опыт.

– Я читаю те же газеты, что и вы. Разрешите произвести небольшой эксперимент? 19 ноября 1958 года «Зюддойче цайтунг» сообщала, что начальник отдела но идеологической работе граф Баудисин и один из его офицеров, капитан Кислинг, отвечали в Геттингене на вопросы преподавателей и директоров школ, причем Кислинг заявил, и ему не возражали, что, например, наш американский союзник ближе сердцу солдата бундесвера, нежели немец, находящийся на той стороне. Вы что-нибудь читали об этом?

– Нет, – ответили все единодушно.

– Итак, продолжим. 2 декабря «Тагесшпигель» информировал о заявлении генерала Реттигера, который сказал, что солдат бундесвера не вправе отказываться от службы в атомных частях. Вы это читали?

– Нет.

Я продолжал задавать вопросы:

– 6 января 1959 года примерно семистам офицерам запаса было приказано явиться на учения. Читал об этом кто-нибудь из вас?

– Нет.

Так я собирал ответы, один за другим. Каждый раз мне давали отрицательный ответ. Я еще спросил:

– 15 января Франц Йозеф Штраус выступал с докладом в Рейнско-Рурском клубе. Кто-нибудь знает об этом?

Никто ничего об этом не знал, хотя в связи с приведенным сообщением как раз можно было бы вспомнить, что однажды одно известное лицо излагало свою программу представителям тяжелой промышленности. Я не отставал:

– "Франкфуртер альгемайне цайтунг" сообщила 21 января, что генеральный инспектор Хойзингер в Гейдельберге снова высказался за то, чтобы бундесвер получил атомное оружие. Это вам по крайней мере известно?

– Нет, и это не известно. Но в чем дело? Зачем вы задаете эти вопросы?

– Одну минуту, я еще не закончил. 27 января, то есть вчера, «Франкфуртер альгемайне цайтунг» информировала о британском отравляющем веществе «Ботолинустоксин». Если влить одну чайную ложку этого вещества в городскую систему снабжения питьевой водой, то этим можно убить миллион человек. Обратил ли кто-либо из вас внимание на эту статью?

– Нет, но скажите нам наконец, куда вы клоните? В таком духе можно продолжать до завтрашнего утра.

– Благодарю, теперь достаточно. В заключение еще такой вопрос: 14 января было «черным днем» бундесвера. При аварии самолетов погибло девять человек и тяжело ранено четверо. Об этом вы, конечно, читали?

– Разумеется, – отозвались все присутствовавшие.

– Прекрасно. В тот же день владелец мебельной фабрики Мугенталер был осужден на шесть месяцев тюрьмы за то, что давал взятки многим служащим нашего управления закупок в Кобленце. Это ведь стало вам известно?

– Ясно. Об этом газеты публиковали информацию на видном месте.

– Замечательно. И теперь последний вопрос: сегодня я прочел в газете, что прокуратура в Бонне возбудила против полковника барона фон Леффельхольца дело по обвинению в крупном взяточничестве. Я знаю Леффельхольца и не верю ни одному слову в этом обвинении. Но это так, мимоходом. А вы слыхали об этом?

– Это было сенсацией дня.

Именно это я и хотел услышать. Теперь я мог закончить свой эксперимент:

– Да, это было сенсацией и было дано под крупными заголовками. Вот вам свидетельство того, как хорошо и как плохо работает печать. Все те сообщения, которые вам не были известны, но которые являются необычайно важными, были напечатаны без броских заголовков на второстепенном месте. Поэтому вы прошли мимо них. Другие же материалы заслуживали, по мнению редакций, того, чтобы снабдить их крупной шапкой. Решающую роль всегда играет форма подачи материала.

Теперь они глядели на меня с изумлением. Они еще никогда не оценивали работу печати с такой точки зрения.

Расставаясь – мне надо было выехать вечерним поездом в Бонн на совещание офицеров по связи с гражданскими организациями, – я сказал несколько слов тому офицеру, который полагал, что пресса снабжает его добротной и исчерпывающей информацией:

– На прошлой неделе я устроил здесь пресс-конференцию. На этой конференции наш генерал Гут сетовал по поводу того, что в Баден-Вюртемберге не хватает аэродромов и что приток добровольцев в военно-воздушные силы относительно невелик. Вам это известно?

– Безусловно.

– На этом вечере генерал сказал также, что, по его личному мнению, русские не начнут атомной войны, да и вообще не намерены начинать войну. Это вам известно?

– Нет. Неужели Гут это сказал? Не верится.

– К сожалению, это так. Я сидел рядом с ним. Был бы большой скандал, если бы журналисты опубликовали его заявление. Но они ничего об этом не писали, потому что мы с майором Кроллем – он офицер по связи с прессой при военном округе в Штутгарте – просили их ни в коем случае это не публиковать. У нас хорошие отношения с этими париями. Все они сдержали свое слово.

– Но как мог генерал Гут быть столь неосторожен?

Я пожал плечами. В конце концов, зачем капитану знать, что на пресс-конференции было выпито немало крепкого красного вина!

Совещание в Бонне

Железная дорога, ведущая из Базеля через Карлсруэ в Бонн, Кельн и дальше в Амстердам, пролегает по одной из самых живописных местностей Федеративной республики. Днем пассажиры любуются сменой разнообразных пейзажей Рейнской долины, причудливыми террасами виноградников и крутыми скалами, на которых высятся ветхие руины, словно окаменевшая стража.

Я поехал ночным экспрессом. Я был в одиночестве в купе первого класса, так что мог подготовиться к совещанию в Бонне. За окном было темно, и только иногда взгляд привлекали мелькавшие огни в поселках виноградарей или игра лунных бликов на волнах Рейна. Но мои мысли возвращались каждый раз к делу полковника фон Леффельхольца. Как я уже говорил, он обвинялся в крупном взяточничестве.

Несомненно, уголовная полиция уже не раз интересовалась деятельностью управления закупок военного имущества в Кобленце и раскрывала творимые там темные дела. За время строительства бундесвера миллионы и миллиарды сменили своих владельцев. Налогоплательщик предоставлял деньги, казначейство их принимало, а промышленники клали их в свои сейфы. По пути немало ассигнаций было припрятано.

Итак, Леффельхольцу было предъявлено тяжкое обвинение. Его обвиняли в том, что он получил от промышленных компаний роскошный автомобиль для себя и своей семьи и сверх того значительные денежные субсидии. Он руководил всеми работами по моторизации бундесвера.

Я считал, что кого угодно можно заподозрить во взяточничестве, но только не Леффельхольца. Я знал его с совсем другой стороны, и мне не хотелось думать, что я в нем ошибся. Может быть, это чувство и сыграло свою роль, когда я выступил в его защиту.

Во всяком случае, я не ошибся. Если я здесь несколько опережаю события, то лишь потому, что хочу завершить рассказ об одном из тех немногих моих начальников, которых я действительно уважал. Процесс против Леффельхольца тянулся несколько лет. И только в августе 1963 года определились окончательные результаты. Я прочел в западноберлинском «Тагесшпигеле» небольшую заметку, из которой вытекало, что после пересмотра дела в федеральном верховном суде из выдвинутых первоначально тринадцати пунктов обвинения во взяточничестве остался только один, причем речь шла о пятидесяти и пятидесяти семи марках, уплаченных представителями фирм за обед, который они съели вместе с Леффельхольцем.

Огромный заголовок, оповещавший о начале этого дела в 1959 году, теперь сменился маленькой заметкой; но тот заголовок достиг желанного эффекта: неугодного офицера сняли с поста и одновременно создали впечатление, будто в бундесвере заботятся о порядке и чистоте нравов, не останавливаясь в этом случае даже перед увольнением полковника. А то, что позднее сам министр вынужден был подать в отставку, так как раскрылись его весьма сомнительные махинации, – это уж совсем другое дело. Но тогда до этого еще было далеко.

Итак, я ехал в ночном экспрессе, и он меня доставил в Бонн на встречу офицеров по связи с гражданскими организациями, назначенную на 29-30 января 1959 года.

Совещанием руководил полковник барон фон Лорингхофен. Уже в самом начале он заявил, что кампания протеста под лозунгом «Борьба против атомной смерти», к сожалению, еще не ликвидирована. Теперь необходимо всеми средствами ей противодействовать.

Я уже давно относился с известным предубеждением ко всему тому, что нам внушали. У меня возникли свои собственные соображения, и я стал сопоставлять различные мнения. Я не мог осуждать людей, которые не желали, чтобы их, как жителей Хиросимы и Нагасаки, сожгли или «облучили»; однако мне тогда представлялось, что они часто допускают ошибку, когда одновременно и на нас распространяют свои выступления против атомного вооружения.

А полковник барон фон Лорингхофен позволил себе на совещании отзываться с циничным пренебрежением о тех людях, которые присоединились к движению «Борьба против атомной смерти». С нескрываемым удовольствием он информировал нас о том, что министр начал судебное преследование против известного пастора Нимеллера, обвиняя его в оскорблении бундесвера. И в этом случае речь шла об атомной бомбе: глава евангелической церкви в Гессене Мартин Нимеллер заклеймил массовые убийства и организаторов массовых убийств, и против этого протестующего протестанта[59]59
  В данном случав протестант – приверженец протестантской евангелической церкви.


[Закрыть] выступил Штраус.

Развязный тон полковника и его презрительные замечания произвели на меня такое отталкивающее впечатление, что я принял решение вообще не обращать внимание на деятельность движения «против атомной смерти» и не поднимать против него голос. Так было положено начало моему внутреннему сопротивлению позиции моих начальников.

Но на этом совещании я понял еще и многое другое. От всего того, что я услышал, теперь уже никак нельзя было отмахнуться, как от частного мнения неисправимого «одиночки». Несомненно, мне пришлось присутствовать при том, как представитель министерства излагал официальную точку зрения правительства.

Я понял, что все мои надежды оказались иллюзиями и что этим господам совершенно чужды мои представления о настоящей демократии. Тем самым обнаружилось, что мои скромные усилия улучшить условия по крайней мере в сфере моей деятельности можно было уподобить борьбе с ветряными мельницами. Тем не менее я не сдался. Однако я теперь по-другому относился к своей работе, но, отдавая ей все свое время, старался отвлечься, отключиться, лишь бы не думать. Мое отношение к службе и к выполнению возложенных на меня задач не изменилось. Но постепенно, шаг за шагом, критическая позиция перерастала в отрицание, а в конечном счете – в протест и возмущение.

Вместе с тем я усомнился в себе самом, в моей профессии и старался подыскать такие цели, к которым стоит стремиться, чтобы вернуть потерянное душевное равновесие. Не все же скверно вокруг; должны же существовать иные взгляды, кроме цинизма и презрения к людям, желающим жить без страха перед атомной бомбой.

На совещании обсуждались и вопросы, касающиеся предстоящего десятилетнего юбилея НАТО, который предполагалось торжественно отпраздновать 4 апреля. Я был настолько невнимателен, что мне пришлось в перерыве расспросить соседа, какие перед нами поставлены задачи в связи с юбилеем НАТО. Но и прочие решения лишь в малой степени закрепились бы у меня в памяти, если бы нам, как обычно, не дали после окончания совещания протокол, который я прочел в хорошо натопленном купе спокойно катившегося вдаль поезда; тогда только я усвоил все подробности. Предполагалось до конца года обучить пять тысяч офицеров запаса. Нам было поручено завербовать новых резервистов и привлечь к этому делу учителей, чтобы установить лучший контакт с молодежью.

Кроме того, в протоколе было сказано: «Надо развивать сотрудничество с партиями, однако при всем стремлении к контактам не склоняться к поддержке курса социал-демократической партии. Господин Эрлер совсем недавно в Ветцларе недвусмысленно высказался против атомной войны, против воинской повинности и НАТО».

Я заметил, что поезд движется по дуге, мимо высокой скалы Лорелеи. Как это уже случалось, будучи один в купе, я тихонько напевал известную песню о сказке былых времен.

Еще один взгляд в окно, и я снова углубился в чтение протокола. Майор Хюш из министерства сообщал следующее: «Мы намерены в еще большей мере использовать для достижения наших целей общество по военным исследованиям. Решено, что начиная с 31 марта 1959 года все офицеры запаса и стажеры будут получать журнал „Военное дело“. Покрытие расходов – в соответствии с графой 309. Из кредитов на связь с гражданскими организациями следует также финансировать встречи с офицерами запаса. Но в финансовом отчете не надо указывать: угощение лейтенанта запаса, а следует писать: обеспечение групп студентов».

Так я познакомился с предложением тратить государственные средства не по назначению, с зафиксированным в документе разъяснением, как надо плутовать; я настроился несколько более оптимистично относительно характера обвинений, предъявленных Леффельхольцу.

Я продолжал листать протокол.

Подполковник Мительштедт сделал доклад о своей поездке в Соединенные Штаты. В нашей дальнейшей деятельности мы должны были руководствоваться теми материалами, которые он получил на курсах «по психологическим методам ведения войны». Надлежало делать различия между методами «убеждения» и «целенаправленной психологической акцией». Для стимулирования этой работы было предусмотрено создание частей, специализирующихся на использовании листовок и громкоговорителей. Некий господин Гюнтер Хейзинг, известный в прошлом по пропагандистским кампаниям, в пользу вермахта, предложил свои услуги в качестве эксперта-консультанта. Нам было поручено подыскать в своем кругу других специалистов по пропаганде, привлечь их и обещать им получение хорошо оплачиваемой должности.

Поезд медленно приближался к Майнцу. Я откинулся на спинку дивана и попытался привести в порядок свои мысли. Однако нелегко было согласовать накопившиеся противоречия, взгляды и эмоции. Только одно было ясно: что-то неладно во всем этом деле.

К концу совещания я побеседовал с подполковником Зевингом из главного штаба. Он когда-то был пастором, и я спросил, какого он мнения о Нимеллере и атомном вооружении бундесвера.

Зевинг задумался, потом тихо сказал:

– Я и сам не приемлю это страшное оружие. Но только образование мирового правительства может освободить нас от этой дилеммы.

Я был поражен и прервал его:

– Мировое правительство? Но ведь это цель коммунистов?

– Нет, дорогой господин Винцер, я не это имею в виду. Скорей нечто в духе ООН, понимаете?

– А Нимеллер?

– Господин Нимеллер был когда-то офицером, теперь он пастор. Я полагаю, что эта деятельность ему больше по душе.

– Вы ведь тоже были пастором, господин подполковник? Это верно?

– Да, это верно. Но я не уверен, что смена профессии имела для меня такие же благотворные последствия, как для господина Нимеллера.

Голос подполковника все еще звучал у меня в ушах, когда поезд остановился и нас оповестили, что мы прибыли в Карлсруэ. Я быстро спрятал записи в портфель, вышел из вагона, сел в такси и отправился домой. Протокол совещания в Бонне и сейчас хранится у меня.