Текст книги "Собачий кайф"

Глава двенадцатая

Психиатрическая больница располагалась далеко за городом. Андрей сел на нужный автобус и ехал, ехал, ехал… Высокие и грузные многоэтажки, красочные проспекты и площади постепенно сменялись редкими, запорошенными снегом деревьями и частными домами, за ними показался сосновый лес, глухой тёмный и устрашающий. Спустя час езды, Андрей вышел на нужной остановке. Через дорогу грозно маячили ржавые высокие ворота, за ними широкая тропа поднималась к трёх-четырёхэтажным зданиям, рассыпанным по территории психиатрической больницы. Андрей пошёл по ней, разглядывая местность. За высокими соснами спряталось ужасающее большое недостроенное кирпичное здание, из сугробов неподалёку торчали подгнившие доски и угловатые булыжники.

Медленно он брёл между белыми стенами отделений. Окна были закрыты стальными решётками, а внутри – чернота. На вычищенном пути не было ни души – тишь да гладь. Только глубоко в лесу каркали угольные вороны. Вдруг Волынский наткнулся на странную развилку, посреди неё стояла косая сторожка, сделанная на скорую руку, и собачья будка, вокруг которой, виляя хвостом, суетился на цепи добродушный ушастый пёс. Неподалёку от сторожки Андрей заметил табличку с двумя стрелками, по краям которых были написаны номера отделений. «Так, мне нужно двадцать первое… ага, значит, направо». Он спустился по тропинке вниз, где за соснами располагалось нужное здание.

Около стальной двери была маленькая кнопка. Андрей нажал на неё – за стенами послышался звонок. Через пару минут дверь открыл врач. Он пристально оглядел посетителя и вдруг в черноте его бездонных глаз блеснул огонёк:

– Ах ты!.. Опять сбежал?! Живо в палату! – И он схватил Волынского за шиворот.

– Отпустите! Что вы делаете?.. Да отпустите же вы меня!.. – Завопил парень. – Я к пациенту пришёл… к брату… Белькову Дмитрию Сергеевичу!

– Правда?.. Ох… простите! Простите пожалуйста, молодой человек… – проговорил опешивший доктор. – Совсем уже глаза замылились. Похожи вы просто на пациента одного… Как вы сказали, Бельков?.. Ну, пройдёмте, пройдёмте же внутрь, холодно…

Подойдя к лестничной площадке, доктор открыл большой журнал и заводил пальцем по спискам. Андрей наблюдал за больными, которые стояли в плохо освещённом коридоре. Старики и мужчины, держащие в трясущихся руках стальные кружки, с подкошенными ногами, в растрёпанных рубашках и футболках, в домашних тапочках – они напоминали ему иссохшие ели в болотистой местности. Взгляды их были направлены в непостижимую умом пустоту. Гуськом они подходили к железной двери с форточкой, брали таблетки, выпивали их и показывали в окношко свои языки… Вдруг доктор воскликнул:

– Да! Есть такой господин. Посещать его можно. Вперёд, на второй этаж в седьмую палату.

Поднимаясь по лестнице, Андрей заметил обшарпанные стены, на которых молниями ветвились чёрные трещины. На втором этаже стояла чугунная дверь с решёткой, доктор открыл её большим ключом и, попросив подождать, вошёл в длинный коридор, вдоль стен которого находились палаты. Доктор учтиво обошёл безумного, что-то бубнящего парня в смирительной рубашке, и скрылся за дверью. «Да тут гораздо спокойнее, чем я себе представлял», – подумал было Андрей, как вдруг раздался дикий вопль. Сразу же, из ниоткуда возникли крепкие здоровые санитары в белом и ворвались в палату напротив той, в которую зашёл врач.

Они заломали какого-то несчастного и вкололи ему лекарство; дрыгаясь и истошно крича, он пытался вырваться из стальных объятий, но препарат подействовал, и лохматый юноша распластался в руках санитаров. Доктор вылетел из палаты, и с жаром принялся что-то высказывать трём остолопам. Ото всюду слышались вопли, и непонятный сбивчивый говор. Затем показался и сам Дима – худой, с обросшими волосами и потухшим взглядом.

– Общайтесь, у вас есть минут десять-двадцать, – и психиатр спустился на первый этаж.

– Н-ну, ты пр-принёс? – Спросил Бельков, после того, как санитары увели больного вниз.

– Да, держи, – и Андрей быстро протянул другу небольшой пакет с травой.

– Спа-спасибо! – Обрадовался тот и спрятал гриппер в трусы.

– А как же анализы? На ТГК проверяют?..

– Без понятия. – Отрезал Дима. – А те-теперь давай по-по-покажу тебе рисунки м-местных п-психов…

Ребята прошлись вдоль небольшого коридора на втором этаже. На блёклых стенах висели картины.

– Эт-то автопо-портреты. В-видишь этого чудика? – Бельков пальцем ткнул в рамку с изображением овального человека в шляпе и шортах. Ног и рук у него не было, отчего создавалось впечатление лёгкости, летучести. На фоне виднелись треугольные жёлтые деревья и чёрные горы. – Т-тут некоторые уверенны, что у н-них нет ча-частей тела… А в-вот ещё од-дна, – и Андрей увидел квадратное подобие человека, его тело было аккуратно выложено красным кирпичом. Ноги у него были бетонного цвета, глаза зажмурены, а чёрный широко раскрытый рот выражал нестерпимую боль.

– Да уж, жутковато…

Остальные работы душевно больных были совсем странными – подобия страусов с клыками и лебедиными крыльями, серые дубы и пёстрые грибы с ушами. Растёкшееся плачущее лицо с тремя глазами и исказившимся ртом. Чёрное пятно с белыми глазницами и красными клыками…

– Ужас… как ты с такими психами живёшь?

– Да-да н-никак… человек ко всему п-привыкает.

Из-за угла вывернул доктор.

– А, вот вы где! – Гаркнул он, потирая ладони. – Время свиданий подошло к концу, надо было тебе пораньше приходить… Ну, в палату, бегом, Дима, бегом-бегом.

– П-прощай. – произнёс Дима.

– До встречи.

Испытывая смешанные чувства, Андрей поехал домой. В прихожей хозяина ждала Муська, громко мурча, она радостно егозила перед его ногами.

– Ну что ты, что ты, крошка моя? – Ласково произнёс Волынский, поднял кошку на руки и потёрся носом о чистую мордочку. После чего он накормил питомца и поднялся на второй этаж, включил обогреватель и, укутавшись одеялом, улёгся на кровать. Наевшись кошачьего корма, Муська важно поднялась в комнату и села на подоконник. Виляя хвостом, она смотрела, как взметала ввысь белые комки снега сильная пурга. Смотрела, как от могучего ветра прохожим приходилось горбиться, и как бедных птиц метало в разные стороны.

«Хорошо, что я до дома успел добежать, – с облегчением подумал Андрей, слушая завывания ветра. Дремота укутывала сознание Волынского густым туманом, – так… завтра навещу Марью… Интересно, что сейчас делает Дима?..».

***

Попрощавшись с другом, Дмитрий отправился в палату, где его ожидал хмурый товарищ за партией в шахматы.

– Ты знал, что партийцы в Советском Союзе запрещали песни Цоя?.. а сами его приглашали на корпоративы очень-очень часто. Он пел им песни, ел за их счёт и пил, за что получал нормальные бабки. А потом Витя с ними поссорился, ну не хотел выступать у них, видеть их мерзкие морды… – полушёпотом говорил собеседник. А затем вдруг воскликнул, – оп, тебе шах!..

Дмитрий ретировался королём, и игра продолжилась.

– …А ведь он пел и слушал разговоры, планы о разделе страны. И он им стал неуместен… ну, после ссоры. Они решили его убить. У них был хорошо спланированный и разжёванный план. Когда Цой ехал после очередного подпольного концерта, они выследили и подрезали его на своей тачке, а затем убили…

Бельков потерял слишком много фигур, он отвлекался на болтовню. «У меня осталась одна ладья да слон, ещё четыре пешки… у него явное преимущество, вот дерьмо!.. – раздражённо думал Дима, – нужно вывести партию на пат».

– … В его машину за руль посадили уже мёртвого и похожего на Цоя корейца и разыграли аварию с автобусом. А труп эти суки забрали с собой. Знаешь зачем?

– Зачем?

Игра подходила к концу… и не в пользу Дмитрия.

– А за тем, что они обожали ветчину! Да-да! Тогда с ней у нас натяжки были, точно тебе говорю. Они пустили Цоя на ветчину, а потом съели её на очередном корпоративе под шутки-прибаутки. По телевизору разыграли аварию с подставным корейцем… Ха-ха, шах тебе и мат, рыжий!

Дима проглядел ход ферзём и не сумел привести свой план в действие. «…а он хорошо играет, подлец», – рассудил он.

– Эй, Еврей, поди сюда! – крикнул соперник Белькова низкому горбатому парню с большим шнобелем и кудрявой шевелюрой.

Еврей был очень податливым пациентом и делал всё, что ему скажут.

– Скучно мне… скажи «А».

– А…

– Х…й на!

– Да…

– А т-теперь поколупайся в носу. – Подключился Дима.

Еврей поковырялся в носу.

– Палец облизни, – добавил Ваня.

И тогда Еврей, улыбаясь, облизнул свой палец.

– Фу… ну и мерзость! – Брезгливо воскликнул Бельков. – К-какого чёрта, Вань?.. мы же до-договаривались – без грязи.

– Я не мог удержаться… – Ваня обернулся к Еврею и приказал ему уйти к своей койке.

– Хорошо, – сказал тот и скрылся в углу.

Спустя минуту молчания, Иван заговорил:

– Вообще, мне не нравятся эти коммунисты, несёт от них чем-то гнилым и старым. Ты не замечал? Ходят какие-то старпёры и орут хрен знает что… Что тогда, в семнадцатом году, бандиты к власти пришли, что в девяностых, нулевых, тьфу!.. Этих поехавших дедков, как жрачки у жирного америкоса – до ё… аной смерти! Когда-нибудь возьму да перестреляю их всех…

– Как будто т-тебе есть из чего стрелять… – вяло возразил Дмитрий.

Ваня встрепенулся.

– Ну, вообще-то… – и он шёпотом продолжил, – у меня есть знакомые, в деревушке живут. Промышляют «этим» прямо у себя в гараже… могут достать гранаты, пистолеты, автоматы «АК-47», продают магазины к оружию, цены не кусаются, всё сделано грамотно, всё схвачено, так-то…

– Охты… а не врёшь? – взбодрился Бельков.

– А зачем мне врать? По секрету, сам хочу у них кое-что докупить… могу и тебе что-нибудь достать, если хочешь.

– Ну хорошо, хорошо, это мы обсудим п-после того, как отсюда выйдем. Надо б-будет встретиться в городе как-нибудь.

– Дело говоришь…

На самом деле собеседника Дмитрия звали не Иваном, а Никитой. Это Бельков узнал от санитаров, которые изредка подтрунивали над ярым ненавистником коммунистов и даже избивали. Себя же Никита просил называть «Иваном, родства своего не помнящим». Так это прозвище и привязалось. Был Иван словоохотлив, настырен и никого не боялся. Худощавый юноша среднего роста, с греческим носом, карими глазами, впалыми щеками и большими губами, он часто сбегал из детского дома, крутился в плохих компаниях, ночевал в канализациях, сидел на лёгких наркотиках. Почти всю жизнь прожил в разбоях и грабежах, но ни разу не попался полиции; парень он был если и не мозговитый, то хитрый уж точно. Всё изменилось, когда он стал совершеннолетним, – государство выделило квартиру, у Ивана появилась девушка и, пусть их отношения были недолгими, но она заставила его порвать почти все криминальные связи. Потерю девушки юноша переживал остро. Он стал употреблять более сильные наркотики. Никита перепробовал всё – от псилоцибиновых грибов до героина. С последнего еле слез, но ему до сих пор порой хочется вновь испытать те неземные ощущения эйфории… Наркотики постепенно разъедали сознание: в своей голове он слышал «шумы», затем «шумы» сменились «голосами», и параллельно этому его пожирала сильнейшая паранойя. Он сильно исхудал и почти не выходил из квартиры. И как-то раз, будучи под лизергиновой кислотой, Ваня налетел на соседа по лестничной площадке и хотел было его избить. Но тот оказался не промах – увернулся от ударов наркомана и спрятался в квартире. Юноша орал и визжал на весь дом, бился головой о стальную соседскую дверь, после чего скрылся у себя дома, забыв закрыться. Испуганные жильцы вызвали скорую и Никиту увезли в наркологичку. Глупые, они думали, что Никита был под спайсом и анализы проверяли именно на их наличие… ничего не найдя, отправили его в психиатрическую больницу. Так Иван и оказался здесь.

– Ого, смотри, пурга за окном какая-я… сосны-то как гнутся-я, – нараспев произнёс Иван, родства своего не помнящий.

Дима коротко кивнул.

В палату зашла медсестра и приказала больным выпить таблетки и потребовала показать языки. Убедившись, что все выпили, отправилась дальше по своим делам.

– Эх, ма… вот бы на третий этаж меня перевели! Там народ адекватнее. Много ребят, косящих от армии… я б сними пообщался, – забормотал Иван, вдруг вспомнил о контрабанде и шёпотом спросил:

– Кстати, «посылка» дошла до получателя?

– Да, трава у меня.

– Может это… хапанём?

Последовал незамедлительный ответ.

– Конечно.

Ребята выгнали Еврея погулять в коридор, Ваня достал небольшую курительную трубку, замаскированную под металлический болт, и они подкурились. Смех Вани и Димы растворялся в сбивчивых громких спорах и криках из других палат…

Когда их отпустило, за окном уже стемнело. Уставшие, они впустили обратно Еврея и разлеглись на своих койках. Спустя несколько минут к ним пришёл ещё один товарищ по несчастью, который проводил время у своих друзей в соседней палате. Улегшись на кровать, он принялся «убаюкиваться». Поджав кулаки к подбородку, парень слегка приподнялся и резко завертелся влево-вправо. Он бубнил себе под нос колыбельную и ужасно сильно скрипел кроватью.

– Да ты задрал уже, полудурошный! – Не выдержал Ваня.

Но парень не унимался ещё долгие пять минут. После чего парень развалился на койке, сцепив пальцы за головой, и закрыл глаза. «Уснул, – с облегчением подумал Дмитрий, – пора и мне на боковую…».

Глава тринадцатая

Январь пролетел стремительно. Для друзей каждый новый день почти ничем не отличался от предыдущего. Андрей работал, а Дмитрий лечился. Бельков ближе к концу лечения престал пить таблетки, которые давали ему врачи. Вместо этого он их сплёвывал и прятал внутри подушки. А потом незаметно выкидывал на территории психиатрической больницы, когда все дружным строем шли в столовую. В этой столовой однажды произошёл один каверзный случай, который негативно повлиял как на Дмитрия, так и на других пациентов. Дело было так: уборщик, вымыл полы в столовой, но по неряшливости забыл убрать швабру после работы. И, когда больные пришли кушать, один неуравновешенный парень схватил деревяшку и пробил череп случайному встречному. Крови было много, больные всполошились и забегали из стороны в сторону, некоторые даже успели подраться… Переполох был знатный, санитары еле усмирили своих подопечных. Всех развели по палатам. А бедолага скончался на месте…

Так же, в отделении, в котором лежал Бельков, можно было помогать санитарам, за это активисты награждались сигаретами. Дмитрий прибирался в столовой и на кухне, за что ему и «платили». Была в больнице небольшая библиотека, там юноша брал книги и в свободное время зачитывался Гоголем и Кастанедой. Но это не спасало от хандры, которая плотной пеленой затуманила его рассудок. Казалось, Дмитрия сдавливало со всех сторон, он потерял интерес к жизни. «Лена-Лена, да зачем ты появилась в моей жизни!». И тогда Бельков решил – «пора действовать!». Он нашёл старую зажигалку и вытащил из неё пружину. Концом пружины он принялся срывать на левой руке кожу, чтобы порвать вену. Но это ему никак не удавалось, так как в последнее время в палату частенько заглядывали санитары. К счастью Дмитрия, никто из персонала больницы не заметил его продольных царапин. И он искал другие способы, чтобы покончить с собой.

Наконец, за несколько дней до выписки, он решил удавиться ремнём от штанов. Для этого он туго обвязал им шею. Но конец ремня было просто не к чему привязать. Дмитрий опечалился, присел на корточки… и… далее по старой схеме. Санитары услышали глухой шлепок о плинтус и прибежали в палату. Постояли, посмеялись, назвав Дмитрия «кайфожором», потом привязали его к вертикальной кровати и быстро вкололи капельницу со странным веществом, от которого сводило мышцы. Юноша пролежал там некоторое время и его отпустили. После капельницы сводило шею, приступы резкой боли в области поясницы участились, и, в агонии, Бельков проклинал всё и вся, желая поскорее уйти на покой. Оставшееся время он был под строгим надзором медбратьев и медсестёр. Даже в туалете ему не давали уединиться и оттого времяпрепровождение в больнице стало равноценно каторге. Перед выпиской Бельков дал обещание лечащим врачам, что больше попыток суицида не будет. Сказал им, что вдруг полюбил жизнь и появились у него новые мечты и планы на будущее… наговорил врачам всё, что они желали услышать. Он договорился встретиться с Иваном после выписки. Для Дмитрия это были важные связи, он гордо про себя называл их «выходом на чёрный рынок».

В доме, где жил Дмитрий, ничего не изменилось, не считая новой стальной двери со старым кодовым замком. Нажав пальцами на кнопки «3» и «8», как говорила мать, он зашёл в свою старую злачную общагу. Мама и Лиза встретили Дмитрия радушно и тепло. Покушали сладостей с чаем, а после, каждая принялась рассказывать о том, что с ней произошло в жизни за январь-месяц. Но юноша безучастно молчал и хмуро смотрел в пустоту. Несколько дней Бельков не выходил из дома и даже не появлялся в социальных сетях. Он был погружён в свои думы и размышлял о смерти, перечитывал томик Шопенгауэра и в его взглядах на мир Дима чувствовал родство. Шопенгауэр сквозь время общался с Бельковым и словно поддерживал парня в его выборе. Дмитрий читал его как мантру и страх перед смертью уходил на задний план. Юноша хотел уединиться, чтобы «преступить черту», но лечащий врач-психиатр наказал матери не оставлять его одного. И потому с ним, совершеннолетним парнем, нянчились то Лиза, то мама, то бабушка. Остаться в гордом одиночестве ему никто не давал.

А после той капельницы почки болели чаще и сильнее обычного… Но от матери, конечно, он это старался скрывать.

Спустя дня четыре после выписки, Дмитрий посетил врача-психиатра. И изложил ему свою проблему – ему не дают уединиться. Что это недоверие сильно беспокоит его и даже раздражает…

– … мне д-дурки уже хватило с эт-тим режимом… а теперь и д-дома как в дурдоме…

– Что ж, если это вас так беспокоит, молодой человек… А что насчёт мыслей о смерти? Вы собираетесь продолжать начатое?

– Нет конечно, – уверенно солгал Дмитрий, – есть дела и п-поважнее, чем смерть.

Врач тихо вздохнул, оторвал взгляд от своей тетради и спросил:

– Какие, например?

– Рисование.

– Хм… – врач постучал пальцами по столу, – хорошо, сегодня же созвонюсь с вашей матерью, молодой человек. Будьте спокойны.

Радостный Дмитрий отправился домой. Февральский морозец пощипывал его бледные щёки, но это было даже приятно. Он не понимал, откуда на него нашло такое веселье и отчего он чувствовал небывалую лёгкость, но это состояние ему нравилось. «Никогда бы не подумал, что так обрадуюсь суициду», – промелькнуло у него в голове. Придя домой, Бельков пригубил бутылку мартини, которая осталась с Нового Года и уселся играть в «Скурим». Сестра тем временем доделала уроки, почистила зубы и пошла спать. Мама была на сутках. И в хмельную голову Димы пришла замечательная мысль:

«Надо подготовить себя психологически и морально. Где шарф?..». Он нашёл его в прихожке… Юноша сдавил сонную артерию, после чего закряхтел и, с закатившимися глазами, рухнул на стол, снёс с него книги, тетради и рисунки, затем ударился головой об пол и содрогнулся в конвульсиях. Дмитрию привиделось нечто метафизическое и светлое, отчего ему стало спокойно на душе и даже тепло. Мысли протекали в его сознании степенно и в каждом слове, в каждом образе чувствовалась некая глубина и мудрость. В тот миг о смерти он даже не думал. А тело его дёргалось, горло – хрипело.

Он хотел остаться в этом состоянии, но возгласы сестры вынудили его вернуться.

– …д-да, Лиза, со мной всё в порядке… не… не волнуйся… кхе-кхе.

Впервые, миг, который он пережил, будучи в бессознании, ему запомнился. И он стал той опорой в его желании покончить с собой. «Раз уж я не смогу не родиться, то доживать я не собираюсь. Если „там“ и правда всё так, как прочувствовал я, то это просто чу́дно!», – радостно думал он, почёсывая шишку на затылке.

Но когда Дмитрий сел за компьютер – случилось непредвиденное. Он нечаянно нажал на вкладку с социальной сетью и оказался «онлайн». За то время, что парень отсутствовал, набралось неимоверное количество сообщений, на которые ему пришлось ответить… в том числе и на сообщения Волынского.

«Вот чёрт! Чёрт! Чёрт-бл… ть! – разразился парень, – теперь он точно прискачет сюда».

Но делать было нечего. С грустью в глазах он вышел в подъезд, чтобы покурить. Курил юноша обычно на лестничной площадке между третьим этажом и четвёртым. Он тушил бычки о белую стену, вырисовывая точками незамысловатые картинки. Возле щитка с сетевыми проводами от интернет-провайдера красовался выжженный жирный половой орган. А на соседней стенке была нарисована большая свастика размером примерно в один квадратный метр. Но кто-то из жильцов (скорее всего сверху) начал её поэтапно зачёркивать, тоже бычками, что забавляло Дмитрия.

Только он докурил, как с нижних этажей послышался громкий стук и крики вроде:

– Ну что, опять? Ну сука-а… ик!

Вновь примёрзла новая дверь. Бельков потушил бычок о свастику, спустился вниз и открыл замок.

– О-о… спасибо! – забормотал пьяница, – слу-у-шай… парень, а не поможешь мне подняться?.. а то сам я не дойду…

Дима с недоумением взглянул на непутёвого соседа, однако согласился помочь бедолаге. Когда они поднимались на второй этаж, пьяница вдруг спросил:

– А-а ну-ка стоять… ик… назови мне российских генералиссимусов, быстро…

– Ч-чего? – замешкался юноша.

– Гене… генралиссимусы… ик… генералиссимусы! живо… или что, молодёжь уже совсем отупела?..

– Д-да не знаю я никаких генералиссимусов. Давайте… п-пойдём… вам на какой этаж?

– Эх-х ты-ы! Б-балбес! – игнорируя вопрос, сказал он, затем выпятил четыре пальца руки и принялся считать, – Шеин… ты запоминай, запоминай… Меншиков, потом Браун… Браунинг… да чёрт… Бра-ун-швейг-ский и Суворов… то-то…

Дмитрий поднапряг свою память и вспомнил, что и Сталин вроде тоже был генералиссимусом, о чём и сказал своему горе-соседу.

– Ты што, Сталин – это уже СССР… но да, и он им был…

К этому времени они уже были на четвёртом этаже. Пьяница развернулся от двери и указал пальцем на почти зачёркнутую свастику:

– Видишь, свастика там… это я её зачёркиваю. Ну, молодёжь, ничего святого в вас нету! Чертята вы все… спасибо… дальше я сам… ик!…

Мужчина пару раз пнул фанерную дверь и из-за неё тут же показалась жена. Надавав тумаков своему супругу, она с криками «Опять пьян!?» затащила его внутрь. А Бельков быстрым шагом отправился к себе в комнату. Сонливость превращала его мысли в кашу и незаметно для себя, юноша впал в дрёму, а затем и вовсе уснул.