Текст книги "Драгоценности"

– Я вообще не понимаю, почему вышла за него, папа. – Она снова подняла голову. – Тогда мне казалось, что я его люблю, но я его даже не знала.

– Ты совершила ужасную ошибку. Он ввел тебя в заблуждение, Сара. Такое может случиться с каждым. Теперь нужно решить твою проблему раз и навсегда. Позволь мне этим заняться. – Решимость не покидала Эдварда ни на мгновение, остальные кивали в знак согласия. – Ну, так что?

Сара почувствовала себя потерянной, словно маленькая девочка, и не переставала думать обо всех гостях, в присутствии которых Фредди выставил ее круглой дурой. Просто уму непостижимо! Мрак какой-то… Привести проституток в дом ее родителей! Она проплакала всю ночь: ее пугали сплетни и унижение для родителей.

– Предоставь все мне. – Затем он вспомнил еще о чем-то. – Хочешь, чтобы тебе осталась квартира в Нью-Йорке?

Сара посмотрела на отца и покачала головой.

– Я ничего не хочу. Просто вернуться домой к тебе и маме.

Глаза наполнились при этих словах слезами, и мать нежно похлопала ее по плечу.

– Хорошо, – сказал отец взволнованным тоном, в то время как Виктория украдкой вытирала глаза, а Питер и Джейн сидели, крепко взявшись за руки. Случившееся всех огорчило, но родные испытывали невероятное облегчение.

– А как же вы с мамой? – Сара скорбно глянула на родителей.

– В смысле?

– Вам не будет стыдно, если я разведусь? Чувствую себя, как эта ужасная Симпсон, все будут судачить обо мне и о вас заодно.

Сара заплакала и закрыла лицо руками. В душе она была еще совсем юной девушкой, и потрясения последних месяцев сломили ее. Мать быстро заключила свою настрадавшуюся девочку в объятия и попыталась успокоить:

– А что скажут люди, Сара? Что он был ужасным мужем и тебе очень не повезло. Что ты сделала не так? Ничего. Ты должна принять это. Ты ни в чем не виновата. Это Фредерику должно быть стыдно, а не тебе.

И снова вся семья закивала в знак согласия.

– Но все будут в ужасе. Никто из нашего рода никогда не разводился.

– И что? Мне дороже твои безопасность и счастье, чем жизнь в аду с Фредди ван Дирингом.

Виктория почувствовала вину и очень переживала из-за того, что не поняла, насколько все плохо у дочери. Только Джейн подозревала, как сильно страдает Сара, но ее никто не услышал. Родственники списали состояние Сары на выкидыш.

Сара все еще была подавлена и расстроена, когда Питер и Джейн вернулись тем же днем в Нью-Йорк. И на следующее утро, когда отец отправился встретиться с адвокатами, ей было не легче. Мать решила остаться с ней на несколько дней в Саутгемптоне, но Сара сама категорически не желала возвращаться в Нью-Йорк: ей хотелось спрятаться здесь навеки, а больше всего страшила перспектива увидеться с Фредди. Сара согласилась на развод, как предложил отец, но боялась всех тех неприятных моментов, которые, как она считала, будут сопряжены с бракоразводным процессом. Сара читала о разводах в газетах, и это было чем-то запутанным, ужасно неловким и неприятным. Она решила, что Фредди придет в ярость, и была ошеломлена, когда в понедельник после обеда, переговорив с поверенным ее отца, Фредди сам позвонил ей.

– Все в порядке, Сара. Я думаю, все к лучшему. Для нас обоих. Мы просто не были готовы.

Мы? Сара не верила, что он так сказал. Фредди никогда не винил себя, он просто был счастлив освободиться от нее и той ответственности, которую он не собирался на себя взваливать, типа рождения ребенка.

– Ты не сердишься? – Сара была удивлена и обижена.

– Нисколько, детка.

Повисло долгое молчание.

– Ты рад?

Снова пауза.

– Нравится тебе задавать такие вопросы, да, Сара? Какая разница, что я чувствую? Мы допустили ошибку, твой отец помогает все уладить. Он молодец, и думаю, мы поступаем правильно. Прости, если я доставил тебе какие-то неприятности.

Ага, вроде испорченных выходных или пропавшего вечера. Да он понятия не имел, как она прожила этот год. Никто не знал. Фредди просто радовался, что выпутался из брачных уз, и это стало очевидно в ходе беседы.

– Что будешь делать?

Сама она пока не знала ответа на этот вопрос. Слишком все в новинку, слишком сбивало с толку. Сара понимала лишь, что не хочет возвращаться в Нью-Йорк. Не хочет никого видеть, объяснять, почему разрушился ее брак с Фредди ван Дирингом.

– Думаю съездить в Палм-Спригс на пару месяцев. Или в Европу на лето. – Он смаковал планы.

– Звучит неплохо.

Они говорили, словно чужие, и от этого Саре стало еще грустнее. Они никогда не знали друг друга, их отношения – игра, в которой она проиграла. Нет, они оба проиграли. Только вот Фредди, похоже, все равно.

– Береги себя, – сказал он, словно прощался со старым приятелем или однокашником, причем ненадолго, а не навсегда.

– Спасибо. – Сара сидела, уставившись на телефон, пока держала трубку и слушала Фредди.

– Все, мне пора, Сара.

Она молча кивнула.

– Сара?

– Да… прости… спасибо, что позвонил.

Спасибо за ужасный год, мистер ван Диринг. Спасибо, что ты разбил мое сердце… Ей хотелось спросить, любил ли он ее когда-нибудь, но она не осмелилась, тем более ответ, кажется, и так знала. Очевидно, что нет. Фредди никого не любил, даже себя, и уж точно – не Сару.

Ее мать наблюдала, как дочь страдала весь июль, потом август и сентябрь. Единственное, что как-то отвлекло Сару в июле, – исчезновение Амелии Эрхарт[7]7
  Амелия Мэри Эрхарт (1897–1937) – известная американская писательница и пионер авиации, в 1937 году при попытке совершить кругосветный полет пропала без вести в центральной части Тихого океана.


[Закрыть], а через несколько дней – вторжение японцев в Китай. Однако большую часть времени Сара предавалась мыслям о разводе, испытывая при этом стыд и вину. Ей стало еще тяжелее на какое-то время, когда Джейн родила дочку, но она все же съездила с матерью в Нью-Йорк проведать сестру в больнице и настояла на своем возвращении в Саутгемптон тем же вечером. Малышка была очаровательной, ее назвали Марджори, но Саре не терпелось снова остаться одной. Она в основном копалась в своем прошлом, пытаясь осознать, что же случилось. Все оказалось проще, чем она думала. Она просто вышла замуж за человека, которого толком не знала, и он оказался ужасным мужем. Конец истории. Но Сара не переставала винить себя и уверовала, что если пропасть из поля зрения и жить затворницей, то все забудут о ее существовании и не станут наказывать родителей за ее грехи. Поэтому она в прямом смысле слова скрылась, ради родителей и ради себя самой.

– Нельзя же прятаться всю оставшуюся жизнь, – сурово сказал отец после Дня труда, когда они с Викторией перебирались в Нью-Йорк на зиму.

Бракоразводный процесс шел как по маслу. Фредди, как и собирался, уехал в Европу, но его адвокат все утрясал за него и сотрудничал с Томпсонами. Слушания назначили на ноябрь, то есть развод она окончательно получит еще только через год. Отец уговаривал ее поехать с ними. Родителям не хотелось оставлять Сару здесь, словно неблагополучную родственницу, которую все стыдились. Но как ни странно, именно такой Сара себя и считала и не поддалась даже на увещевания Джейн, когда та приехала вместе с малышкой в октябре навестить ее.

– Не хочу возвращаться в Нью-Йорк, Джейн. Мне здесь очень хорошо.

– С Чарльзом и еще тремя слугами мерзнуть до полусмерти всю зиму на Лонг-Айленде. Сара, не глупи. Поехали домой. Тебе двадцать один год. Нельзя же поставить крест на своей жизни. Нужно начать все заново.

– Я не хочу, – тихо выговорила Сара, не обращая внимания на дочурку сестры.

– Не сходи с ума. – Похоже, Джейн устала от упрямства младшей сестры.

– Что ты, черт возьми, знаешь о жизни? У тебя любящий муж и двое детей. Ты никогда ни для кого не была обузой, позором или стыдом. Просто идеальная жена, дочь, сестра, мать. Но что ты знаешь о моей жизни? Ровным счетом ничего! – Сара, казалось, пришла в бешенство, она и правда разозлилась, но не на Джейн, что и сама понимала. Она злилась на себя, на судьбу… и на Фредди. Но тут же раскаялась, с грустью взглянув на сестру: – Прости меня, Джейн, я просто хочу побыть здесь одна.

Сара даже не могла как следует выразить свои чувства.

– Но почему?

Джейн не понимала. Сестра красива и молода, она не единственная женщина, кто пережил развод, но ведет себя так, будто ее признали виновной в убийстве.

– Не хочу никого видеть. Разве не понятно?

– Как долго?

– Может, вечность. Ну, как? Достаточно долго? Тебе понятно? – Саре было неприятно отвечать на все вопросы сестры.

– Сара Томпсон, ты точно сумасшедшая.

Отец устроил так, чтобы Сара взяла девичью фамилию, когда он подал заявление на развод.

– Я имею право сделать со своей жизнью то, что захочу. Могу хоть в монашки уйти, – упрямо заявила Сара сестре.

– Для начала придется стать католичкой, – улыбнулась Джейн, но Сара не сочла ее замечание смешным.

Они с рождения были прихожанками епископальной церкви. У Джейн закрались сомнения, не тронулась ли Сара умом. Может быть, через некоторое время она выкарабкается из этого состояния. Родные надеялись на благополучный исход, но пока было не очень-то похоже, что Сара сама выйдет из кризиса.

Однако Сара категорически отказывалась перебраться обратно в Нью-Йорк. Мать давно уже забрала ее вещи из нью-йоркской квартиры и хранила в коробках, поскольку Сара сказала, что даже видеть их пока не хочет. На бракоразводный процесс в ноябре она отправилась в черном платье и с похоронным видом. Она была красива и напугана, но стоически высидела от начала процесса и до конца, а потом снова поехала на Лонг-Айленд.

Она ежедневно подолгу гуляла по пляжу, даже в холодную погоду, и ветер хлестал по лицу, пока не появлялось ощущение, что оно кровоточит. Сара без конца читала, писала письма матери, Джейн и некоторым старым друзьям, но на самом деле пока что не жаждала их видеть.

Семья отметила Рождество в Саутгемптоне, но Сара почти ни с кем не общалась. Единственный раз она упомянула развод в беседе с матерью, когда они слушали по радио новости о герцоге и герцогине Виндзорских. Она чувствовала свое сходство с разведенной Уоллис Симпсон, и ей было это неприятно. Но Виктория заверила, что у дочери нет с этой Симпсон абсолютно ничего общего.

Когда пришла весна, Саре удалось обрести душевное равновесие, по крайней мере выглядела вполне здоровой и отдохнувшей. Она даже немного поправилась, а глаза заблестели. Но теперь она говорила о желании найти сельский дом где-нибудь на Лонг-Айленде, желательно в глуши, чтобы арендовать его или даже купить.

– Это смешно, – прорычал отец, когда Сара заикнулась ему об этом. – Я понимаю, что ты несчастлива из-за случившегося, тебе было нужно время оправиться, но я не дам тебе похоронить себя заживо на Лонг-Айленде до конца дней своих, словно отшельница. Можешь пожить тут до лета, а в июле мы с мамой везем тебя в Европу.

Он решил это всего неделю назад, жена пришла в восторг, и даже Джейн сочла идею замечательной: именно то, что нужно Саре.

– Я не поеду. – Сара строптиво взглянула на отца.

Она казалась сейчас совершенно здоровой и сильной, еще красивее, чем раньше. Настала пора снова выходить в свет, понимала она это или нет. И если Сара не согласится сделать это по своей инициативе, родители ее заставят.

– Ты поедешь, если мы тебе так велим.

– Не хочу натолкнуться на Фредди, – слабым голосом сказала она.

– Он всю зиму провел в Палм-Бич.

– Откуда ты знаешь? – Ей стало интересно, уж не общался ли отец с Фредди.

– Говорил с его поверенным.

– В любом случае не хочу снова ехать в Европу.

– Какая незадача, ведь тебе придется ехать в любом случае.

Сара выскочила пулей из-за стола и долго гуляла по пляжу, но когда вернулась, отец ждал возле дома. Его сердце было почти разбито, поскольку он видел, как весь прошедший год младшая дочь страдала из-за неудачного замужества, из-за выкидыша, из-за совершенных ошибок и горького разочарования. Сара удивилась, увидев отца, когда возвращалась с пляжа, пробираясь сквозь высокую траву.

– Я люблю тебя, Сара.

Впервые отец сказал ей эти слова, причем таким тоном, что они пронзили ей сердце словно стрела, покрытая бальзамом, необходимым, чтобы зарубцевать раны.

– Мы с мамой очень тебя любим. Может, мы не знаем, как тебе помочь забыть о случившемся, но хотим попытаться… Дочка, прошу, позволь нам сделать это.

Глаза Сары наполнились слезами, отец обнял ее и долго не отпускал, пока она плакала, уткнувшись в его плечо.

– Я тоже люблю тебя, папа. Люблю. Прости меня.

– Не извиняйся, Сара. Просто будь счастлива. Стань той девочкой, какой ты была до всех этих событий.

– Я попытаюсь.

Она отстранилась от отца на мгновение и увидела, что по его щекам тоже текут слезы.

– Прости, что я доставила тебе столько горя и проблем.

– Все хорошо! – Он улыбнулся сквозь слезы. – Так было нужно!

Они оба рассмеялись, а потом медленно пошли в сторону дома рука об руку, а отец про себя молился, чтобы им удалось увезти дочь в Европу.

Глава четвертая

«Королева Мария» гордо стояла в сухом доке, на своем месте возле девяностого причала на реке Гудзон. Все было очень празднично. Огромные красивые дорожные сундуки все еще грузили на борт, туда же поднимали охапки цветов, а шампанское в прямом смысле слова лилось рекой в каютах первого класса. Томпсоны прибыли в разгар всеобщего веселья с одной только ручной кладью, поскольку багаж отправили заблаговременно. Виктория Томпсон надела прелестный белый костюм от Клэр МакКарделл[8]8
  Клэр МакКарделл (1905–1958) – дизайнер, считается пионером американской моды 1930—1950-х годов.


[Закрыть], к которому идеально подходила большая соломенная шляпа. Она чувствовала себя молодой и счастливой, когда легко поднялась по сходням впереди мужа. Томпсонам предстояло захватывающее путешествие. Они не были в Европе вот уже несколько лет и мечтали встретиться со старыми друзьями, и особенно с теми, кто жил на юге Франции и в Англии.

Сара ни в какую не хотела ехать с родителями, держала их в напряжении почти до последнего часа. В итоге исход дела решился благодаря Джейн. Она принялась скандалить с младшей сестрой, обзывала ее, обвиняла в трусости, говорила, что жизнь родителей разрушает не развод, а отказ Сары собрать обломки собственной жизни воедино, и все уже чертовски устали от такого поведения, так что Саре лучше бы исправиться, да побыстрее. Причины, по которым старшая сестра так набросилась на нее, до Сары так и не дошли, но ее переполнила волна ярости от услышанного, и этот самый гнев, казалось, вернул ее к жизни.

– Отлично! – закричала она Джейн, борясь с желанием запустить в сестру вазой. – Я поеду в чертову поездку, раз тебе кажется, что это для них так важно. Но впредь ты не будешь указывать, как мне жить! А по возвращении я перебираюсь на Лонг-Айленд на постоянное место жительства и не хочу ни от кого слышать чепухи о том, что я делаю с их жизнями. Это моя жизнь, и я могу провести ее так, как мне хочется! – Ее волосы развевались, словно крылья ворона, когда она запрокинула голову, а зеленые глаза сверкали недобрым светом. – Какое право у кого-то из вас есть решать, что хорошо для меня? – Ее переполнила новая волна ярости. – Что вы знаете о моей жизни?

– То, что ты тратишь ее впустую! – Джейн не отступала. – Последний год ты пряталась тут, словно столетняя старуха, и расстраивала маму с папой своим мрачным видом! Никто не хочет наблюдать сложа руки, что ты творишь с собой. Тебе еще и двадцати двух нет, а не двести лет!

– Спасибо, что напомнила. А если вам так больно смотреть на меня, я после возвращения перееду как можно быстрее. В любом случае я хочу найти свой дом, о чем сказала отцу несколько месяцев назад.

– Да, конечно! Полуразрушенный сарай в Вермонте или ветхий сельский дом в глуши на Лонг-Айленде… А можешь придумать себе какое-нибудь другое наказание? Ходить в рубище и посыпать голову пеплом, как тебе? Ты обдумывала подобный вариант или для тебя это слишком изысканно? Лучше обречь себя на вечные муки, например, поселиться в доме с прохудившейся крышей и без отопления, чтобы мама беспокоилась о том, что у тебя воспаление легких каждый год. Должна признаться, это и впрямь серьезное испытание! Сара, меня уже от тебя тошнит. – Джейн напустилась на сестру, в ответ Сара выскочила из комнаты и так хлопнула дверью, что на петлях облупилась краска.

– Избалованная девчонка! – заявила Джейн родителям, все еще кипя от негодования. – Не понимаю, почему вы с ней церемонитесь. Почему просто не заставите вернуться в Нью-Йорк и жить как все люди?

К весне терпение Джейн иссякло, она уже достаточно натерпелась и считала, что Сара обязана ради родных хотя бы попытаться прийти в норму. Ее бывший муж определенно смог это сделать. В мае в «Нью-Йорк таймс» появилось объявление о помолвке Фредди и Эмили Астор.

– Как мило, – саркастически сказала Джейн, услышав новость, а Сара промолчала, хотя родные и понимали, что известие наверняка ранило ее до глубины души. Эмили была одной из самых давних подруг Сары и приходилась дальней родственницей.

– А как ты предлагаешь мне заставить ее жить как нормальные люди? – поинтересовался отец. – Продать дом? Привезти в Нью-Йорк в смирительной рубашке? Связать и сунуть в багажник автомобиля? Она взрослая женщина, Джейн, и мы не можем контролировать ее.

– Ей чертовски повезло, что вы с ней так носитесь. Думаю, сейчас самое время взять себя в руки!

– Капельку терпения, – тихо промолвила мать.

В тот же вечер Джейн уехала обратно в Нью-Йорк, так и не повидав больше Сару. Та ушла на пляж и долго-долго бродила, а потом и вовсе уехала в старом «Форде», который отец держал здесь для дворецкого.

Но несмотря на все упрямство Сары и ее твердое убеждение держаться подальше от общества, слова старшей сестры явно достигли цели. В июне она спокойно согласилась присоединиться к родителям и поехать в Европу, о чем сообщила как-то вечером за ужином, причем совершенно будничным тоном. Мать уставилась на нее в изумлении. Отец захлопал в ладоши, услышав новость. Он как раз собирался отказаться от забронированных билетов, раз уж Сара категорически против поездки. Эдвард решил: если тащить дочь в Европу, словно узницу, против воли, то всем придется несладко – и им, и уж точно Саре.

Он не осмелился спросить, что же в итоге ее убедило. Все считали, что переменой настроения Сара обязана Джейн, однако, разумеется, самой Саре никто об этом даже не заикнулся. Когда Сара вышла из машины возле пристани, она казалась высокой, худой и очень серьезной в простом черном платье и чопорной черной шляпке, некогда принадлежавшей матери. Она была красивой, но очень аскетичной: огромные глаза на бледном лице, темные волосы убраны в тугой узел, и ни грамма косметики. Окружающие отмечали ее красоту и грусть, она выглядела словно прелестная, но слишком юная вдова.

– Ты не могла надеть что-то повеселее, милая? – спросила мать перед выходом из дома, но Сара лишь пожала плечами. Она согласилась поехать, чтобы сделать приятное родителям, но это не значит, что она будет отлично проводить время или хотя бы притворяться, что ей все нравится.

Перед отъездом она подыскала идеальный дом на Лонг-Айленде, старую заброшенную ферму с крошечным коттеджем, отчаянно нуждавшимся в ремонте, прямо на берегу океана, с десятью акрами неухоженной земли в придачу. Она продала обручальное кольцо, чтобы заплатить задаток, и собиралась после возвращения поговорить с отцом о покупке этого участка для нее. Сара точно знала, что никогда больше не выйдет замуж, и хотела обустроить собственный дом – ферма в Глас-Холлоу идеально подходила для этих целей.

Утром Томпсоны ехали на пристань в молчании. Сара размышляла о грядущей поездке и о том, зачем вообще согласилась. Она рассудила так: если она изменится, они почувствуют, что дочь хотя бы пыталась отблагодарить их, стать такой, как прежде. Может быть, отец согласится помочь ей приобрести ту крошечную ферму, когда они вернутся. Если так – игра стоит свеч. Саре нравилась идея отреставрировать старый дом и уже не терпелось приступить к ремонту.

– Ты такая тихая, дорогая, – сказала мать, нежно похлопав ее по плечу в машине. Родители были счастливы, что Сара едет с ними. Это давало всем надежду, в основном потому, что никто просто понятия не имел, насколько Сара полна решимости жить в одиночестве после возвращения. Если бы они знали, то очень бы волновались.

– Просто думаю о поездке.

Отец улыбнулся и принялся тихонько рассказывать матери про телеграммы, которые направил друзьям. Они распланировали путешествие на два месяца: Канны, Монако, Париж, Рим и, разумеется, Лондон.

Мать продолжала говорить о старых друзьях, с которыми Сара даже не была знакома, когда они поднимались по трапу и несколько человек оглянулись им вслед. Сара выделялась на фоне родных, она шла впереди них, черная шляпка скрывала один глаз, придавая облику загадочности, а второй виднелся под вуалью, отчего лицо казалось таким серьезным и молодым. Сара напоминала испанскую принцессу. Окружающих интересовало, кто же она такая. Какая-то дама заявила, что это наверняка кинозвезда, которую она определенно видела на экране. Если бы Сара слышала эту реплику, то от души посмеялась бы. Сара не обращала внимания на пассажиров, мимо которых они проходили, на элегантные наряды, аккуратные прически, выставку драгоценностей, на хорошеньких женщин и представительных мужчин. Ей хотелось одного – побыстрее найти свою каюту, а там уже ждали Питер и Джейн с Марджори и маленьким Джеймсом, который бегал по палубе неподалеку. В свои два с половиной он стал настоящим озорником. Марджори только-только сделала первые шажки и, покачиваясь, исследовала каюту. Сара была счастлива снова увидеть их, особенно Джейн. Гнев испарился несколько недель назад, и сестры опять стали лучшими подругами, особенно когда Сара объявила, что едет.

Они принесли две бутылки шампанского, а стюард щедро разлил еще одну по бокалам, пока вся компания стояла у каюты Сары и болтала. Ее каюту отделяла от каюты родителей гостиная, достаточно большая, чтобы там поместился детский рояль, который Джеймс почти сразу открыл и начал радостно колотить по клавишам, пока Джейн умоляла прекратить.

– Думаешь, стоит повесить табличку на дверь с сообщением для остальных пассажиров, что Джеймс с вами не едет? – спросил Питер с усмешкой.

– Такое мелкое хулиганство полезно для развития музыкальных навыков, – снисходительно улыбнулась бабушка. – Кроме того, какофония звуков будет напоминать нам о нем следующие два месяца. Мальчик устроил нам громкие проводы!

Джейн заметила, как строго оделась сестра, но вынуждена была признать, что Сара все равно красавица. Она всегда была более яркой из них двоих, вобрав лучшие черты родителей. Джейн унаследовала более спокойную, чуть размытую и нежную внешность матери. Саре же достались от отца яркие ирландские черты, которые облагородились и стали более утонченными.

– Надеюсь, ты хорошо проведешь время, – сказала Джейн с улыбкой, испытывая облегчение от того, что сестра не передумала.

Родным хотелось, чтобы Сара завела новых друзей, приобрела новый опыт, а по возвращении снова стала общаться со старыми знакомыми. Последний год ее жизнь была такой одинокой, такой тусклой и невероятно пустой. По крайней мере так казалось Джейн. Она не могла себе представить, что прожила бы год так, как Сара. Да и вообще не могла даже вообразить жизни без Питера.

Джейн и Питер сошли на берег, когда раздался свисток и взревели пароходные трубы, а стюарды кружили по залам, звоня в колокольчики и торопя провожающих покинуть корабль. В суматохе все обнимались и целовались на прощание, все что-то кричали друг другу, допивали шампанское, у кого-то брызгали слезы из глаз, а потом наконец последние провожающие сошли с трапа. Томпсоны на палубе махали Питеру и Джейн, маленький Джеймс крутился на руках отца, а Джейн держала Марджори, которая тоже старательно вертела маленькими ручками. Глаза Виктории Томпсон увлажнились. Им предстояло провести в разлуке долгих два месяца, но она готова была пойти на эту жертву, если путешествие пойдет на пользу младшей дочери.

– Что ж, – сказал Эдвард с довольной улыбкой. Пока что все шло хорошо. Корабль только что отплыл. Они и правда везут Сару в Европу. – Что будем делать? Прогуляемся по палубе? Или пройдемся по магазинам?

Он с нетерпением ждал встречи со старыми друзьями и радовался, что им удалось уговорить его любимую отшельницу. Сейчас как раз подходящее время. Политическая ситуация накалилась. Кто знает, что случится дальше. Если через год или два вспыхнет новая война, возможно, это будет их последний шанс посетить Европу.

– Я распакую вещи, – тихо ответила Сара.

– Стюарды сделают это за тебя, – возразила мать, но Сара не слушала.

– Я хочу сама, – упрямо твердила она с унылым видом, несмотря на праздничную атмосферу, царящую вокруг: шарики, бумажные гирлянды и конфетти повсюду.

– Встретимся в столовой за обедом?

– Лучше я посплю. – Сара пыталась улыбаться, но про себя мрачно представила, насколько тяжелыми будут следующие два месяца, когда придется постоянно находиться рядом с родителями. Она привыкла зализывать раны одна, и, хотя большинство из них уже зарубцевались, шрамы пока не прошли, и она предпочитала скрывать их от всех. Сара не могла представить, как выдержит родителей сутки напролет с их постоянными попытками развеселить ее. Ей не хотелось, чтобы кто-то ее развлекал. Она полюбила свое затворничество, мрачные мысли и одиночество. Разве раньше Сара была такой?

– Может, лучше подышишь свежим воздухом? – не отставала мать. – Тебя будет мучить качка, если ты слишком долгое время проведешь в каюте.

– Вот тогда и пройдусь. Не волнуйся, мама, я в порядке, – отмахнулась Сара, но родителей не убедила.

– Что нам с ней делать, Эдвард? – мрачно поинтересовалась Виктория, пока они гуляли по палубе, глядя на других пассажиров и на море и размышляя о дочери.

– С ней нелегко, это я тебе гарантирую. Интересно, она и впрямь так несчастна, как кажется, или воображает себя романтической героиней. – Он не был уверен, что понимает Сару. Временами обе дочери казались ему загадкой.

– Мне кажется порой, что страдать вошло у нее в привычку, – ответила Виктория. – Думаю, сначала она действительно обезумела от горя, была обижена, расстроена и сгорала от стыда от учиненного Фредди скандала. Но, знаешь, у меня за последние полгода появилось чувство, что Саре просто нравится так жить. Ей нравится одиночество, нравится ее затворничество. Не понимаю, почему, но это так. В юности она всегда была общительной, более озорной, чем Джейн, но словно бы забыла обо всем этом и стала другим человеком.

– Лучше бы ей снова стать собой, и побыстрее, черт возьми. Это идиотское затворничество не на пользу. – Эдвард целиком и полностью разделял мнение жены. Ему тоже стало казаться, что дочь наслаждается страданием. Да, Сара остепенилась, стала более зрелой, но определенно – более несчастной.

Затем они отправились обедать, а Сара тем временем в своей каюте писала письмо Джейн. Теперь она не обедала. Обычно вместо обеда она подолгу гуляла по берегу, поэтому оставалась такой худой. Но ей не приходилось ничем жертвовать, поскольку Сара редко испытывала чувство голода.

После обеда родители заглянули к ней и обнаружили, что Сара лежит на кровати все так же в черном платье, но без шляпки и туфель. Она прикрыла глаза и не двигалась, но Виктория заподозрила, что дочь притворяется. Родители оставили Сару одну, а через час вернулись и увидели, что она переоделась в серый свитер и свободные брюки и читала книгу, устроившись в удобном кресле, отрешенная от окружающей действительности.

– Сара? Пройдемся по прогулочной палубе? Там чудесные магазины! – Виктория Томпсон решила не сдаваться.

– Может, позже. – Сара так и не оторвала глаз от книги, а когда услышала, что дверь закрылась, то решила, что мать ушла. Она подняла голову и вздрогнула, увидев мать прямо перед собой. – Ой… я думала, ты ушла.

– Я так и знала. Сара, я хочу, чтобы ты вышла и прогулялась со мной. И знай, что я не намерена провести всю дорогу, умоляя тебя выйти из каюты. Ты решила поехать, теперь попытайся провести время приятно, иначе ты испортишь путешествие всем нам, особенно отцу. – Они с отцом всегда очень беспокоились друг о друге, и это порой восхищало Сару, но сейчас она ощутила раздражение.

– Почему? Какая разница, буду ли я ежеминутно рядом с вами? Мне нравится быть одной. Почему всех это так огорчает?

– Потому что это ненормально. Девушке твоего возраста вредно все время быть одной. Тебе необходимы люди, жизнь и эмоции.

– Почему? Кто решил это за меня? Кто сказал, что в двадцать два необходимы эмоции? А я не хочу никаких переживаний. Я уже испытывала взлеты и падения, больше не хочу. Почему вы никак не можете понять?

– Я понимаю, милая. Но то, что ты пережила, – это не счастье, а разочарование. Удар по всему доброму и светлому, по всему, во что ты верила. Ужасный опыт, и мы не хотим, чтобы ты прошла через подобное снова. Никто не желает тебе такого. Но ты должна снова выходить в свет. Обязана, иначе ты зачахнешь и умрешь, не физически, а духовно, если на то пошло.

– Откуда ты знаешь? – Саре неприятно было выслушивать слова матери.

– Потому что я вижу это по твоим глазам, – ответила мудрая Виктория. – Я вижу, как внутри тебя кто-то умирает, кто-то, кому больно, одиноко и грустно. Кто-то, кто молит о помощи, но ты не позволяешь этой части себя выйти наружу, чтобы получить помощь. – Глаза Сары наполнились слезами, мать подошла к креслу и нежно обняла ее. – Я так люблю тебя, Сара. Попытайся, пожалуйста… снова стать собой. Доверься нам… мы не позволим больше никому тебя обидеть.

– Но ты же не знаешь, каково мне было. – Сара заплакала, как дитя, стыдясь собственных чувств, вырвавшихся из-под контроля. – Так ужасно… и неправильно… его никогда не было дома, а если был, то… – Она не могла продолжать, просто рыдала и качала головой, не в силах подобрать слова, чтобы описать свое состояние, а мать гладила ее по шелковистым волосам, прижимая к себе.

– Знаю, милая… Я знаю… Могу лишь представить, каково это. Должно быть, ужасно. Но все кончилось. А твоя жизнь – нет. Она только начинается. Не сдавайся, не дав себе шанса. Оглянись, почувствуй морской ветер, аромат цветов, позволь себе снова жить. Прошу…

Сара прильнула к матери, слушая ее, а потом наконец сказала, что она чувствовала:

– Не могу больше… Я слишком боюсь…

– Я здесь, я рядом.

Раньше они не могли помочь ей, разве что в самом конце, когда физически и финансово помогли покончить с браком. Но они не могли заставить Фредди вести себя нормально, приходить домой по вечерам, отказаться от подружек и проституток, не могли сохранить ребенка. Сара получила жестокий урок: порой тебе никто не в состоянии помочь, даже родители.

– Но нужно попытаться снова, девочка моя. Просто маленькими шажочками. Мы с папой будем рядом.

Она отстранилась от дочери и заглянула ей в глаза.

– Мы тебя очень-очень любим и не хотим, чтобы ты страдала.