Текст книги "Освобождение шпиона"

Только, если без ложной скромности, Леший не остров открыл, а целый архипелаг или даже континент. Подвал какой-нибудь или бункер – это да, такие островки в подземном мире. А здесь – целых шесть веток, и шахта «Бухенвальд», которая где-то совсем рядом, и нижний тоннель с ответвлениями и «Адской щелью». И все это он имеет полное право назвать как ему заблагорассудится. Нижняя Москва типа. Под-Москва. Ха, тогда Подмосковье какое-то получается!.. А вот еще – Глинка. Ну, потому что глина. Как тогда будут говорить: пошли в Глинку закинемся? Стоп, такой композитор, кажется, был – Глинка звали… Ага. И речка Неглинка есть. Глинка – Неглинка… Не то. Как еще можно назвать? Вот: Америго Веспуччи якобы открыл Америку и дал ей свое имя – чем не пример?.. Лешья Страна. Страна Лешия. Лешевка. Синцовка. Не звучит. А если назвать – Амирика? В честь того, что он Амира здесь победил, а?..

Но эта идея ему сразу не понравилась. С какой стати он будет кровавого гада увековечивать, спрашивается? Лучше назвать именем какого-нибудь хорошего человека. Вот Пуля, например… Леший даже улыбнулся, когда представил, как на сегодняшнем свидании сообщит своей девушке, что назвал в ее честь добрый гектар подземной Москвы со всякими ржавыми лужами и загадочными летающими козявками. Тоннель имени Пули. Сдохнуть на месте…

– Чего это вы смеетесь, товарищ майор? – спросил Рудин.

– Это я так, о своем, – ответил Леший и погасил улыбку. – Смотри по сторонам внимательней. Скоро должна быть шахта.

Но шахты все не было. На некоторых стенах отчетливо видны следы проходческого бура – зигзаги и спирали. Бурили в сороковых-пятидесятых годах, Леший в этом не сомневался. Он судил по состоянию опорных свай, у которых отгнил только внешний слой, не больше 4 сантиметров. В более поздний период деревянные опоры уже не использовались, тем более в Москве, с ее возможностями и богатым метростроевским опытом. В тоннеле обнаружилось немало всякого бумажного и прочего мусора: полуистлевшие сигаретные пачки, упаковки из-под продуктов, осколки бутылок, обрывки газет, где почти ничего уже нельзя разобрать, рваные сапоги и даже две монеты – 2-копеечная чеканки 1937 года и гривенник 48-го.

Но были и другие находки, куда более странные. Например, украшенные резным орнаментом опорные сваи. Резьба по дереву, кроме шуток. Волнистые линии, полукружия какие-то, буквочки – то ли «Т», то ли «Г». И пентаграммы. Звезды в смысле, пятиконечные нормальные звезды. Все это было тщательно и с любовью вырезано у подножия свай, где-то на уровне полуметра. Ровными такими рядочками: звездочка, буквочка, полукружие. Волнистая линия и потом снова: звездочка, буквочка… Всего таких свай они с Рудиным насчитали пятнадцать штук. Наверняка их было больше, потому что осматривать каждую у них просто не было времени. Иногда резьба покрывала наружный, полусгнивший слой, а иногда располагалась под ним – там старое дерево было стесано и зачищено до твердого тела…

Или вот еще – следы босых ног. Целая тропка из таких следов: началась неожиданно, тянулась метров триста по самому краешку тоннеля, в сторонке, а потом внезапно исчезала, словно всем этим босякам вдруг надоело ходить по грешной земле и они решали дальше перемещаться по воздуху. Откуда эти следы? Такие необычные – маленькие, как у ребенка, но при этом широкие, разлапистые такие, толстопятые.

Рудин сказал, что похожие следы у бамбуковых медведей, у панд. Он по телевизору видел, в какой-то передаче. Леший спросил: а крылья у этих панд есть? Рудин предположил, что крыльев нет, зато они должны уметь лазать по деревьям – не зря ведь зовутся бамбуковыми медведями.

– Ну, а деревья ты здесь видишь? – допытывался Леший.

– Сваи вижу, – упрямился Рудин. – Сваи, они почти как деревья, по ним тоже лазать можно!

Леший махнул на него рукой. Пусть думает, что здесь бродили бамбуковые панды, если ему от этого легче.

– Откуда они, эти панды, кстати? В какой стране живут?

– В Китае вроде, – сказал Рудин не очень уверенно.

– Вот-вот, отлично. Китайские медведи в подземной Москве. Тебе бы, Рудин, передачу на НТВ вести, типа «Вам и не снилось»…

– А чего, поймали бы такого, я бы его Машеньке подарил, у нас ведь скоро свадьба, – вздохнул Рудин. – Правда, самим жить негде, куда медведя девать? У нас квартиру не получишь, а купить никак не выйдет. По крайней мере на зарплату.

– Тогда тебе надо на диггерский паек переходить, – усмехнулся Леший. – То серебро найдешь, то икону старинную… А если библиотеку Ивана Грозного отыщешь, то и особняк в Майами купишь.

– Зачем мне в Майами? Я английского не знаю…

В рации проснулся голос Пыльченко:

– Уперлись в северный торец тоннеля, товарищ майор. Здесь целый завал из кусков бетона и всякой дряни. Дальше ходу нет.

– Сколько прошли? – спросил Леший.

– Два шестьсот.

– Что-нибудь особенное?

– Ничего. Поддоны, гравий, мешки с камнями какими-то – цемент, наверное…

– На сегодня тогда все. Возвращайтесь на базу. Мы с Рудиным закончим проход.

– Вас понял, товарищ майор. До связи.

– О, опять стучит, – сказал Рудин. – Веселый барабанщик проснулся!

– Слышу, – сказал Леший.

Затахало сперва неуверенно, с перебоями. Потом звук стал четче, увереннее, будто и в самом деле барабанщик этот только проснулся и в палочках своих слегка запутался.

– Что там у ребят? Они сворачиваются уже? – судя по голосу, Рудин тоже был бы не прочь свернуться.

– Ты под ноги смотри лучше, – проворчал Леший. – Опять тропка, не видишь?

Рудин остановился, посветил фонарем – точно тропка.

– Падлы босоногие, – сказал он задумчиво.

– Панды, а не падлы, – уточнил Леший.

Глянув на свои часы, Рудин вздохнул.

– Все равно падлы…

Некоторое время они двигались молча. Вдруг идущий впереди Рудин вскрикнул, споткнулся, потерял равновесие, замахал руками… Леший прыгнул, схватил его за шиворот, дернул назад, потом посветил фонарем вниз. И ахнул.

В землю были вбиты два колышка – наискосок, в полутора метрах друг от друга. Между ними натянута веревка. А чуть правее темнел провал. Идущий должен был споткнуться и провалиться в черную дыру!

Леший направил яркий луч в провал. Белый свет рассеялся в непроглядной бездонной тьме. Если бы не тренированное тело Рудина и не мгновенная помощь.

– Ни фига себе! – только и вымолвил Рудин, увидев ловушку. – Какая же падла этот капкан настрополила?

– Говорю вам всегда – будьте внимательны! – сказал Леший. – Теперь я пойду вперед!

В этой части ветки довольно сыро – никакой пыли, и козявки, кстати, тоже куда-то пропали. На влажной глине отчетливо отпечаталась цепочка маленьких следов, уходящая немного в сторону от основной тропинки. Подсвечивая себе под ноги, Леший и Рудин вернулись назад, чтобы понять, где же все-таки эта тропка начинается. Ничего не нашли. Она просто взялась ниоткуда, чтобы потом точно так же исчезнуть – в никуда. Леший сфотографировал следы, положив рядом «зипповскую» зажигалку для сравнения. Пошли дальше.

– Может, они сквозь стены умели ходить? – строил догадки Рудин. Он посветил вверх, где над самыми головами висел низкий земляной свод. – Или сквозь потолки?

– Кто они?

– Ну, эти… – Рудин не стал уточнять, кто именно. Он посмотрел на нахмуренное лицо Лешего. – Неужели это они ловушку устроили? Сказать кому – не поверят.

– А ты говорил уже?

– Нет, что вы… Я же в своем уме, товарищ майор. Я про «Минус Двести» вообще никому ни слова, даже девушке своей.

– Даже девушке? – удивился Леший.

– Да я серьезно, товарищ майор…

Леший помолчал и спросил:

– А что ты называешь «Минус двести»?

– Как что? – сказал Рудин. – Вот это все. «Горячий тоннель», «Амирову пещеру»… И шахту эту, как вы ее зовете – «Бухенвальд». Так все ребята называют. А что?

– Ничего, – сказал Леший.

Может, в самом деле пусть зовется этот район просто – «Минус двести»? Все равно, сколько там красивых названий ни придумывай, они вряд ли приживутся. Приставать, что ли, ко всем, чтобы «Горячий Тоннель» обзывали «Тоннелем имени майора Синцова»? Нет уж, приставать Леший не любил. Жалко только, что вот память об Амире Железном, например, все же останется на диггерских картах – пусть его и прикончили в этой пещере, как собаку. А он, Леший, который освободил землю от этой сволочи, он нигде не останется… Впрочем, и Америго Веспуччи тоже был не сахар, и никакой Америки он на самом деле не открывал – открыл ее Колумб, как известно, а Веспуччи только занимался торговыми делами и писал свои дневники.

– Осторожно!!

Даже в луче фонаря было видно, что Рудин стал белее бумаги. Он оскалился по-хищному и слегка присел, согнулся, словно собираясь прыгнуть. Прыгать в общем-то было некуда – впереди, метрах в трех, проход заканчивался гладкой, словно вылизанной, полуовальной стеной из глины. Перед этой стеной, по центру, стояло нечто, принятое сперва Лешим за остатки опорной сваи, украшенной все тем же дурацким орнаментом. Потом он пригляделся и понял, что это идол. Натуральный деревянный идол с грубым и страшным бородатым лицом, оскаленными зубами, короткими ножками и какой-то штуковиной, похожей на отбойный молоток, в руках. На лбу у него, примерно там же, где индусы рисуют себе точку, вырезана пятиконечная звезда. Он был почти черный, словно закопченный, и жирно лоснился. Ниже ног, ближе к земле, опять извивался какой-то орнамент, только не разобрать какой, потому что почти весь он был закрыт человеческими черепами, сложенными у подножия идола в три ряда. Раз, два, три. А еще кости там кучкой насыпаны, шалашиком таким… И все бы ничего, если б не одно обстоятельство, очень неприятное.

– …Это ж детское все, – сглотнув, произнес Рудин.

Он сделал шаг и оглянулся на Лешего. Опустился на колени, протянул руку, осторожно взял одну кость. Она была желтоватая, тонкая, изогнутая – реберная кость. Рудин подержал ее и так же осторожно положил на место.

– Черепушки эти. Косточки… Я ж видел детские кости!.. Аул под Серноводской накрыло, я ж там…

– Я тоже видел, – произнес Леший хмуро. – Я думаю, это не дети.

– А кто тогда?

Рудин поднялся с колен, не отрывая взгляд от жуткой картины.

– Не знаю, – сказал Леший.

Он никогда не распространялся при подчиненных о своих походах с Хорем к нижним горизонтам и о своем знакомстве с карликами, которое до сих пор вспоминается как кошмарный, хоть и очень правдоподобный сон. В то же время он не сомневался, что о карликах и прочих чудесах «из жизни Лешего» в его батальоне наслышаны все, и Рудин в том числе. Слышали – да. Но не все верили в эти чудеса.

– Думаете, это те самые?.. – буркнул Рудин, словно прочитав его мысли.

По лицу было видно, что он как раз-таки не верил.

– Может, те самые, – не стал спорить Леший. – А может, какие-нибудь мишки панды, кто знает, кто здесь водится…

– А это что?! – Рудин, наклонившись, светил фонарем под ноги. Там в твердой, будто окаменевшей глине отчетливо отпечаталась подошва сапога. Только не с рифлением, как на нынешних армейских ботинках, а гладкая…

– Да, это явно не мишки и не панды, – недоуменно проговорил Леший.

Издалека, словно из-под тяжелого спуда, до них донесся унылый механический стук: тах-тах-тах…

* * *

г. Москва. Тир спецподразделения «Туннель»

– Расслабься, девочка, расслабься, ну. Прямо как мраморная статуя… Венера Милосская. Больше чувственности, больше страсти. Отдавайся процессу целиком…

Леший приобнял ее со спины, подхватил снизу вытянутые напряженные руки и немного потряс их на весу.

– Это что у тебя? Это грабли деревянные, а не руки. Столбняк на тебя напал, что ли?

– Я стараюсь… Я правда стараюсь…

Пуля говорила искренне, но все равно не расслабилась. Леший чувствовал ее окаменевшие от напряжения ягодицы.

– Ты ведь должна оправдывать прозвище, ну, давай, – сказал он ласково. – Не бойся…

– Я и не боюсь, – сдавленно произнесла она сквозь зубы.

– Давай! Давай! Ну…

Леший отошел на шаг и смотрел. Прошла секунда, вторая. Потом третья. И четвертая. Она гибко прогнулась в пояснице, старательно отклоняя корпус назад, как он учил, даже слишком старательно. Будто тянула быка за хвост.

– Давай! – не выдержал он и повысил голос.

Она ойкнула и выстрелила. Ствол пистолета сильно дернулся вверх. Леший посмотрел в 30-кратную увеличительную трубу. Так и есть, даже в белое поле мишени не попала.

Девушка отошла назад от огневой линии, сняла наушники и присела на корточки.

– Не, Леша. Хватит. Это слишком сложно для меня.

– Еще бы. Ты ж как схватилась, так чуть «щечки» не раздавила, хотя там пластмасса ого-го. Ну, смотри, что наделала… – Леший взял из ее рук ПМ, показал мокрые следы от пальцев на рукоятке. – И на предохранитель не поставила. Э-э, люба моя, да за это тебе сразу жирный «незачет» полагается, и шомполом по одному месту…

– Только не шомполом, пожалуйста, – попросила Пуля.

Он покачал головой, вытер рукоятку ветошью. Затем навскидку пальнул три раза подряд, с такой скоростью, что грохот выстрелов слился в короткую очередь.

Пуля зажала уши руками, но было поздно.

– Нет, ну ты совсем, что ли?! Я ж ничего теперь не слышу!!!

Леший, прищурившись, посмотрел на ярко освещенный рубеж мишеней.

– Грудь, голова, голова. Труп.

Она встала, потрясла головой, прошлась вдоль красной линии. Попрыгала немного на одной ноге, как если бы в ухо попала вода. Выглядело это довольно мило.

– В ушах звенит, – повторила. – Что ты сказал?

Леший поцеловал ее в губы, потом подвел к трубе, ткнул пальцем в окуляр. Пуля наклонилась, посмотрела:

– Ого. Ты ему прямо в голову попал. Это кто был? Ресничка?

– Не знаю, – сказал Леший. – Просто мишень.

– Так не бывает, – сказала она. – Ты сам меня учил: надо представить своего врага, если хочешь попасть.

– Ладно. Хорошо. – Леший подумал. – Тогда это была женщина. Дама, скажем так…

– Ты женоненавистник! – поразилась Пуля. – Какая дикость!

– Она тупая, – сказал Леший. – Занудливая. Толстая такая, безобразная идиотка. Шизофреничка. Я ее ненавижу.

– Это ты про кого? – Пуля удивилась уже всерьез.

– Инструкция, – ответил Леший тоже серьезно. – Ее зовут Мадам Инструкция.

Пуля подняла брови. Посмотрела на него внимательно.

– Ого. Интересная дама… Как-то у вас с ней не сложилось, чувствую.

– Нечему было складываться, – сказал Леший. – Терпеть не могу всякие инструкции, вот и все. Будешь еще пробовать?

Она подумала и кивнула. Леший молча извлек магазин, вставил полный, протянул ей оружие.

– Только я тоже хочу такую мишень. Не круглую, а человечка.

– Любой каприз, – галантно сказал он. – Вон, вторая слева – твоя.

– Это будет мужчина, – проговорила она торжественно. – Гадкий вертлявый мужичонка. Все время потный. На лбу у него такое мокрое колечко из волос, как раз посередине. А глазки бегают.

– Поп-знаменитость какая-нибудь, – предположил Леший.

– Это Мсье Предательство, – сказала Пуля. – Это то, что я больше всего ненавижу.

Пуля выставила ногу, старательно отклонилась назад, подняла вытянутые руки с пистолетом. Лицо у нее заострилось, губы сжались. Руки заметно подрагивали. Леший с улыбкой наблюдал за ней.

– Какой же он тебе Мсье? Предательство среднего рода, а не мужского…

– У него нет рода, – сказала Пуля и открыла огонь:

– Бах-бах-бах-бах…

Бетонные стены тира гудели, в воздухе остро пахло пороховой гарью. После каждого выстрела пистолет в ее руках подскакивал все выше и выше, так что последняя пуля отбила кусок бетонного карниза у дальней стены. Потом затвор застрял в заднем положении: кончились патроны. Девушка громко чихнула, поставила пистолет на предохранитель, положила на стол.

– Ну, что?

Леший глянул в трубу, усмехнулся.

– А-атлична, курсант! Смотри. Таз, таз. Потом грудь. И что-то там еще в области головы. Ухо, наверное. Да ты его калекой сделала.

– Серьезно? Дай-ка…

Пуля прищурилась в окуляр.

– Все-таки не убила, – сказала она. – А жаль.

– Раздробила правый тазобедренный сустав. Разорвала мышцы груди, пробила грудинную кость, повредила легкое, – перечислил Леший. – Оставила его без, как это… репродуктивного органа. И задела паховую артерию. А это уже серьезно. Думаю, не выживет.

– Так ему и надо, подлецу, – сказала Пуля надменно. – Я умею быть жестокой, если надо… Только я ведь шесть раз стреляла, кажется. Где остальные?

– На бороде, – сказал Леший. – Вон, на карнизе отметина, видишь? И моей мадаме плечико задела. У тебя тоже, наверное, с инструкциями проблема.

– Наверное, – сказала Пуля.

Она взяла со стула свитер, набросила на плечи.

– Холодно тут у вас.

Зябко поеживаясь, она прошла несколько шагов вдоль огневой, остановилась, вдруг резко развернулась к Лешему и выпалила:

– О чем думаешь? Только честно! Не придумывать!

– Просто любуюсь тобой, – Леший пожал плечами. – Ни о чем не думаю.

Она польщенно улыбнулась.

– Врешь.

– Мне нравится, когда ты вот так стоишь. Обнимаешь себя за плечи. Ты кажешься такой беззащитной… Хочется тебя обнять и целовать всю…

– Ой, ты меня смущаешь…

Пуля в шутку закрыла лицо руками. Леший подошел вплотную, обнял, мгновенно ощупал всю – грудь, ягодицы, низ живота.

– Расслабься… Венера, понимаешь… Милосская.

– Венера Милосская безрукая, – прошептала Пуля.

– Да ты что. Какая досада. – Леший прижал ее к себе сильнее. – А откуда ты… Впрочем, да. Вы же архитекторы, люди искусства… Нет, без рук не то. Я не согласен. А есть кто-нибудь с руками?

– Колхозница с серпом, – сказала Пуля.

– С серпом не надо. А кто еще?

– Дай подумать. Венера Капитолийская…

Леший поцеловал ее в шею.

– Капитолийская. Пусть будет Капитолийская. И руки и ноги есть? Точно?

– Точно, – сказала Пуля.

– И грудь? – он накрыл ладонями ее маленькие груди.

– Да.

– И все остальное?

– К чему ты клонишь?

Она мягко высвободилась из его объятий, отошла в сторону. Посмотрела на Лешего, Леший посмотрел на нее. Оба рассмеялись.

– Да ты что! У вас здесь слишком холодно! – сказала она, не переставая смеяться.

– Ладно. Поехали туда, где жарко, – не спорил Леший.

– Куда? Уже половина второго ночи!

Леший посмотрел на часы.

– Ночной клуб, – сказал он. – Дис-ко-тэ-ка. Я при деньгах.

Она вздохнула.

– Ты не похож на любителя ночных клубов. Могу спорить, ты и не был ни в одном!

– А вот и проспорила! – захохотал Леший. – Был. Два раза. Мы проводили облавы… А куда ты хочешь?

– Куда?

Она приставила палец ко лбу, воскликнула:

– Вот! Ты обещал показать мне тайный подземный город!

Леший помрачнел, покачал головой.

– Не сейчас…

– Почему? – спросила она.

– Это не прогулка. Я уже говорил. Ты плохо представляешь, что такое «минус». Всегда надо готовиться. Тем более туда…

Он замолчал. Пуля тихо выдохнула, наклонилась к увеличительной трубе, еще раз полюбовалась на свою мишень.

– А генералы ваши здесь тоже тренируются? – спросила она.

– Нет, – покачал головой Леший. – Только мое подразделение. Общий тир совсем в другом месте.

– А если сейчас войдет кто-то из начальства?

– В половине второго ночи? Это вряд ли. Да и постовой предупредит, он мой человек.

– Сюда ведь нельзя посторонних водить, верно? – Пуля подошла к нему, неловко ткнулась головой в грудь. Потерлась щекой о рубашку. – Тем более ночью. Тем более девушек. Это ведь нарушение инструкции?

– Сплошное. Я не имею права даже дать тебе подержать свой пистолет, – сказал Леший. – Просто подержать. Даже разряженный.

– А почему делаешь? Ты не похож на нарушителя инструкций…

– Хочу тебе понравиться! Вот и превращаюсь в мальчишку!

Он отстранился от Пули, легко перепрыгнул через барьер, пробежал к мишеням и стал заменять их новыми.

– По-моему, ты в меня влюбился, – сказала она.

– Чего? – не расслышал Леший.

Пуля посмотрела на ПМ, лежащий на столе. Тяжелый, ладный, компактный. «Приемистый», как с уважением сказал о нем Леший. Черная маслянистая сталь. Ей вдруг стало неприятно, что она брала его в руки, стреляла из него. Она хотела что-то сказать Лешему, даже рот открыла. Но не успела.

– Во, придумал! – крикнул он, бегом возвращаясь к ней с сорокаметрового рубежа. – Хотела жары – в баню пойдем! В турецкую, на двоих! И ужин туда закажем!..

Пуля вытаращила на него глаза.

– В баню?! Ужинать? Ты меня пугаешь! Неужели ты такой знаток злачных мест?

– Да нет, – хмыкнул Леший. – Просто мы там как-то работали.

* * *

г. Москва. Культурно-досуговый комплекс «Радуга»

Абдулла говорил, что он турок, но это, скорее всего, неправда. Армянин, скорей всего. Дагестанец. Турки маленькие и толстые, Абдулла – крепкий высокий старик. Может, даже не старик. Может, совсем не старик. Он лыс и безбород, так что не разберешь.

– Нэт, маладый чилавэк. Эта неправылна. Эта пива. Эта в хаммам нехорошо, – покачал он головой, увидев бутылку в руке у Лешего. Повторил со значением: – Пива, водка – нехорашо.

– Может, косяк предложишь, Абдулла? Косяк – хорошо?

– Нэт касях, маладый чилавэк, – огорчился Абдулла. – Касях башка сорвет. Эта совсем нехорошо.

– А что хорошо, Абдулла?

Он долго молчал, сосредоточенно растирая спину Пули мокрой варежкой. Со спины на мраморный стол стекали черные дорожки от молотого кофе. Потом Абдулла сказал:

– Здаровья – вот хорошо.

Леший рассмеялся, отсалютовал ему бутылкой.

– Твое здоровье, Абдулла!

Он удобно расположился на скамеечке у стены парной. Пиво холодное. Пар горячий. Стена теплая. На большом столе посреди парной Адбулла, опоясанный полотенцем, отхаживал Пулю своей варежкой, прерываясь только затем, чтобы зачерпнуть рукой кофе и морскую соль из стеклянной банки. Пуля морщилась, стонала и делала Лешему большие глаза. Сама настояла, чтобы ее отходил профессиональный банщик. Пусть не жалуется. Хотя Лешему это тоже не нравилось.

– А русских девушек за попы трогать – хорошо, Абдулла? – спросил Леший.

Абдулла оскалил в улыбке рот. Зубы у Абдуллы белые. И мраморный стол – белый. И Пуля на нем – белая. Нет, розовая скорее. Только узенькие стринги и лифчик черные, как Абдулла. Рядом с ней банщик казался черным, как негр. Хотя он не негр. Но и не турок, это точно. Будет тебе турок работать в бане массажистом, как же.

– Я ни трогать никого. Эта – массаш. Эта – работа. Эта мне все равно кто такой. Парень, девушка. Попа, не попа… Я – работатель… Работник. Вот так. Ты вот кто, маладой чилавэк? Какой у тебя работа?

Леший допил бутылку, поставил рядом со скамеечкой. Открыл новую.

– Помнишь, у вас облава была? Когда ФСБ террористов арестовала? Я тогда в маске был, старшим, – сказал Леший. – И тоже никого не трогаю, представляешь.

Абдулла сразу перестал улыбаться.

– Хороший работа.

– Он еще и диггер, – подала голос Пуля. – Он под землей ходит. Глубоко, рядом с адом… Там даже в дырку огонь виден…

– Ага, – буркнул Абдулла. – Тоже хороший, наверное.

…Вода в бассейне – холодная. Пуля, раскрасневшаяся после всех растираний и умащений, глаза горят, румянец во всю щеку – горячая. Очень горячая. И белья на ней уже нет. Они окунулись несколько раз, вышли и поцеловались. Абдулла ушел, они здесь одни.

– У вас в ФСБ как принято: девушек сперва кормят, или…

– Или, – сказал Леший. – А кормят потом. И то не всегда.

– Надо заработать, я так понимаю?

– Угу.

– Ну, что ж, – сказала Пуля. – Это мы запросто… И опрокинулась на массажный стол, раскинула ноги, обнажив гладкую выбритую промежность с узкой розовой щелкой посередине…

Потом они пошли в комнату отдыха, где был накрыт стол на двоих. Пуля втихаря налила себе водки в винный бокал и выпила, а Леший даже не знал, как на это реагировать. По правилам вроде бы следует отругать – восемнадцать едва исполнилось, рано ей водку пить. С другой стороны, вот так оголтело трахаться в бане со взрослым мужиком, с «папиком», тоже, получается, рано. Хотя нет, по закону с восемнадцати трахаться можно. Даже замуж выходить и детей рожать. А спиртное только с 21 года… Странно. После водки в ванной отмок, похмелился, и снова человек. А после иных «папиков» вовек не отмоешься, никакая ванна, никакой пенициллин не поможет. А если еще дети… Но – если взглянуть с третьей стороны, то закон есть закон, а он, Леший, то есть Синцов Алексей Иванович, есть кто? Правильно, полномочный представитель этого самого закона на означенной территории…

– Вообще-то пить только с двадцати одного года можно, – все-таки буркнул он.

– Ага! Но ты ведь сам сказал, что терпеть не можешь всякие правила! – уличила его в непоследовательности Пуля. – А тут про запреты какие-то вспомнил, полномочный представитель! Хитрый! Может, мне в двадцать один год и смотреть на нее не захочется, на водку эту!

– Можешь не смотреть уже сейчас. Вон, закусывай давай… О, вижу, вижу. Всё. Глаза поехали в разные стороны, пространственная ориентация нарушена. Готова девушка…

Леший наколол на вилку листик копченой свинины, протянул ей. Пуля наклонила голову и, сладострастно вздыхая, сняла угощение зубами. Рассмеялась. Откинулась назад, сбросила простыню на пол, разбросала руки по спинке дивана. Она была пьяна.

– У меня маленькая грудь?

– Да нормальная. Не переживай, – сказал Леший. – Красивая. Я ее люблю.

– А некоторым нравится именно маленькая, я слышала.

– А я слышал, некоторым девушкам нравятся маленькие пенисы.

– Нет, ну кроме шуток…

Леший подошел к ней и поцеловал в грудь. В левую, потом в правую. И еще раз в правую. И в левую.

– Кроме шуток, – сказал он, сел и налил себе водки.

Она как-то изменилась в лице. Леший подумал – обиделась. Глаза потемнели, черные протуберанцы летали, будто случилась там настоящая магнитная буря.

– Ты не бросай меня, Лёш… Хорошо? – сказала она тихо.

– Очень надо, – проворчал он. – Я и не собираюсь.

– Я серьезно.

– Ты лопай, лопай. А то развезет.

Она послушно взяла дольку ананаса, откусила. Сок брызнул на подбородок, она вытерла его запястьем. Запястье тонкое, хрупкое, почти детское. Леший украдкой посмотрел на свои руки со вздувшимися от жара венами. Они показались ему похожими на ковши экскаватора. Откуда-то – из живота, из печенок, а может, прямо из сердца, поднялась теплая волна, обожгла, уколола тысячью маленьких иголок, будто он с мороза бухнулся в горячую ванну. Леший даже замычал от боли. Обидеть ее? Бросить? Что за чушь. Он даже готов отдать вот эту руку – левую… нет, даже правую, вот эту свою правую ковшеобразную руку с толстыми грубыми пальцами, чтобы у них все было хорошо. Чтобы сидеть вот так, болтать в свое удовольствие, любоваться без всякого стеснения ее наготой, и чтобы заботиться и охранять, бить чьи-то морды, ломать кости, и чтобы ругать ее время от времени, отбирать всякие опасные игрушки… Только он почему-то ни на миг не мог поверить, что так и будет. Вечно, всегда. Хотя бы какое-то продолжительное время. Кто его знает почему. Не от него тут все зависит, и даже не от нее… От обстоятельств. И от закономерностей жизни. А они таковы, что разведут их с такой же неизбежностью, как и свели. И не просто разведут, а разбросают, словно центрифугой, далеко-далеко друг от друга… В разные концы мира…

– Ты извини. Я, наверное, глупо себя веду, – сказа Пуля, с аппетитом уписывая вторую дольку ананаса. – Пытаюсь выглядеть старше – опытной, повидавшей, что ли. А получается глупо. Но я не расстраиваюсь на самом деле, ты не думай. Это просто гормоны, это пройдет, я знаю. Я раньше была другая. Во время каникул могла целую неделю на улицу не выходить. Читала, рисовала. Мечтала себе о чем-то… Была влюблена в Олега Меньшикова, представляешь?

Леший хрюкнул утвердительно. Никакого Олега Меньшикова он не знал. Наверное, певец.

– Мальчишки в школе казались мне тупыми и жестокими, какими-то гоблинами. Многие, в общем-то, гоблинами и были, и остались… А ты был какой? Ну, в юности, в детстве?

– Обычный, – сказал Леший. – Гоблин. Сидел на последней парте. Курил на заднем крыльце школы. На большой перемене бегали с друзьями в «стекляшку» на Малый Власьевский.

– А что такое «стекляшка»?

– Пивнуха. Ну, не ресторан, а такая забегаловка, стеклянный павильон типа. В советские времена таких много было.

– Не видела ни разу, – сказала Пуля.

– Много потеряла.

– Ты серьезно?

– Нет, – сказал Леший.

Она помолчала.

– А ты тогда, в детстве, уже знал, что будешь диггером?

Леший выгреб себе в тарелку остатки «цезаря» и бросил сверху остывший антрекот. Чего-то он вдруг резко проголодался.

– Даже слова такого не слышал, – сказал он с полным ртом. – Да его и не придумали еще, наверное, в те времена. Мы с Пашкой Глушаковым хотели в Нижневартовск смотаться.

– Зачем?

– Не помню уже. Денег шальных хотелось. Приключений.

– Нижневартовск, – Пуля пожала плечами. – Даже звучит как-то… уныло. А вот я всегда знала, что буду архитектором. С пятого класса.

– Небось на «отлично» училась.

– В общем-то да.

– А как же тогда с этими диггер-готами связалась? Они ж там все сплошь извращенцы с калеченной психикой. Один Рыба этот ваш чего стоит…

Пуля рассмеялась.

– Не поверишь. Я была в него немного влюблена. В него, в Рыбу. Гормоны, говорю тебе.

Леший посмотрел на нее и налил себе еще водки.

– Налей и мне, а? – попросила она. – Ну, не жмоть-ся. Я буду вести себя паинькой, обещаю.

Леший капнул и ей чуть-чуть. Пуля выпила, некоторое время посидела с открытым ртом и вытаращенными глазами. Потом сказала:

– Я ему даже сказать не успела об этом. Бедный Рыба. Тут Крюгер подвернулся, тут такое началось…

– А потом подвернулся Леший, – сказал Леший. – Гормоны.

Она слабо улыбнулась.

– Глупо, я понимаю. Просто еще тогда, когда ты у нас в квартире… Ну, читал маме всякие нотации, говорил ей про меня… Еще тогда мне как-то удивительно хорошо стало, спокойно. Я тогда из-за Реснички напугана была, не знала, что мне делать, как быть со всем этим. А тут у меня даже чувство юмора проснулось. Понимаешь?

– Нет, не понимаю, – соврал Леший.

Ему и горько вдруг стало, и вместе с тем приятно. Девочка явно ошиблась в партнере, это ясно. Но он хотя бы смог ее уберечь от Реснички, что тоже не мало значит.

– Вредный какой!..

Она обежала низкий столик, бухнулась к нему на колени лицом к лицу, расставив по-кавалерийски ноги. Уложила его большие грубые руки на свои бедра, обняла за шею, поцеловала долго, обстоятельно. Потом вдруг уткнулась лбом ему в грудь, прошептала:

– Но ты ведь не наврал мне про тайный город? Правда есть такой? Где-то там, глубоко?

Он взял ее лицо руками, поднял, поцеловал.

– Истинная правда, малышка. Только на фига он тебе нужен? Ты ведь отличница, пай-девочка, во всяких Венерах Милосских разбираешься.

– Не знаю. Но я ведь архитектор как-никак…

– Будущий архитектор.

– Ладно, будущий. Мне все равно интересно. Там ведь, наверное, красивые дома? Красивые улицы. Это ведь так, Леший?

– Как тебе сказать. – Леший усмехнулся. – Вряд ли они красивые. Хотя я в этом плохо разбираюсь. Красиво – некрасиво. Я не архитектор.

– Но там день и ночь должны гореть огни. Яркие, разноцветные. Это красиво. И у домов нет крыш. Потому что каждый дом упирается прямо в небо, держит его на себе. – Она потерлась щекой о его щеку. – Дома там очень прочные. И еще там очень тихо. Все люди спокойные, уравновешенные. Очень основательные такие. Потому что на них все держится. В буквальном смысле. Они не подозревают, правда, об этом. Просто они так живут… Поддерживают нас как бы. Я все правильно говорю?