Текст книги "Лечебный факультет, или Спасти лягушку"

– Даш, а это мысль! Хотя…

– В конце концов, ты же не такая. Ты же девочка, что называется, из хорошей семьи. Откуда у тебя эта патологическая тяга к говну?

– Ярик – мое любимое говно. Родное.

– Рита, он двух слов связать не может. Вы с ним о чем вообще говорите? Что обсуждаете? Автомобильные покрышки?

– Да, скажем, покрышки. Или бамперы. Да какая разница? Люблю гниду. Люблю, хоть убей…

– Знаешь что, я этого больше не выдержу. Все, больше ничего не говори. И не звони. Правда, сил уже нет.

…До этого был сентябрь. Месяц переменчивого белого листа. Чистое начало. Я пришла на первый в жизни университетский семинар. Идя по коридорам, я чувствовала себя как в школе. Достаточно взрослые юноши и девушки, двадцати – двадцати трех лет носятся по проходу с дурацкими криками. Впереди дерутся два темноволосых парня. В углу что-то чернело; там на полу сидела такая девчонка, или даже девчушка, и громко делилась с кем-то впечатлениями по телефону.

– Да. Х…ня, а не учеба. Никакой медициной тут не пахнет. Неужели так было и у папаши? Как после этого он умудрился стать хирургом? На ком тренировался?

Подошла малознакомая мне тогда Юрченко. Я приняла ее за гардеробщицу.

– Так, кто тут разорался? А ну иди быстро во двор!

Девушка встает.

– Там холодно.

– Как вам не стыдно!

– Слушайте, мадам, тут и так шумно. От моих воплей общая картина не изменится.

– Ой, – говорит Юрченко, – а вы случайно не Асурова?

– Да, собственной персоной. Рита Авархановна.

– Ох, ваш отец! Этот человек… Боже, так вот вы его дочь, да? Вы не представляете, какой у вас великий папа.

– Да, дочь. Кстати, представляю. И называйте меня просто Ритой. Асуровой мне уже надоело быть…

Потом она быстро срывается, армейским шагом идет вперед. Цепляет меня рукой.

– А я тебя уже видела!

Мы выходим на крыльцо, и я достаю из сумки бутылку кока-колы.

– Ну что, давай знакомиться. Я – Рита. А ты?

– Я Даша.

– Ну как тебе?

– Пока не знаю. Не очень.

– Мне тоже не очень. Но выбора у меня нет.

– Выбор есть всегда.

– Возможно. Что делаешь после занятий?

– Пойду где-нибудь пообедаю, потом сяду за уроки.

– Пообедаем вместе?

– Давай.

– Давай.

– А знаешь, я чувствую, что мы чем-то похожи.

– Неужели?

– Да. Мне кажется, ты человек такой, творческий.

– Не знаю…

– Я училась на литфаке.

– Так почему же?..

– Меня отчислили за неуспеваемость.

– Какая там может быть неуспеваемость?

– Я выпивала.

– Ну так на литфаке небось у всех такая неуспеваемость.

– Да, но у меня все по-особенному.

– Ясно. А сейчас – выпиваешь?

– Нет! Бросила. Я сейчас стала другим человеком.

– Это хорошо.

Так мы подружились. Стали вместе ходить на спектакли, в клубы, на выставки. Обменивались музыкой и книгами. Сплетничали. Создали свою классическую женскую баррикаду. Асурова была умна от природы. Она почти никогда не готовилась, но очень хорошо понимала материал. Постоянно приходила мне на помощь. Экономила мои деньги – всегда подкидывала шпаргалки, шептала ответ.

Хочу, кстати, сказать. Я не такая тупая, как может показаться. То есть таланта к естественным наукам у меня действительно нет. Учебных способностей – тем более. Знания – минимальные. Но все-таки на первых курсах была вот такая проблема – к нам приценивались. Это выглядело так: выбирали определенных студентов и специально их «заваливали». Например, на биологии меня спросили:

– Что такое половой хроматин?

Я ответила:

– Это такие закрученные хроматиновые тельца, которые встречаются только у женщин. Обычно их соскабливают с внутренней поверхности щеки для анализа.

– Неверно, два. Уварова, половой хроматин?

– Это образование из хроматина. Из женской Х-хромосомы.

– Правильно. Точно. Пять.

Так вот, таких как я обычно «заваливали». Чтобы получить взятку. Я взятки не давала, потому что не было денег. Таким образом я стала двоечницей. А Рита мне постоянно помогала. Объясняла мне, как ответить, чтобы придраться было не к чему. Она вообще, можно сказать, компенсировала мое хилое школьное образование.

Однажды со мной случилась нелепая история. Шла лекция про половые гормоны, обсуждался тестостерон. Читал заведующий кафедрой патологической физиологии Иван Владимирович Сапожников. С виду он был очень даже симпатичным – как пожилой охранник на заводе. Как такой анонимный дедушка с автобусной остановки – с плетеной сумкой в руках и с томиком Булгакова под мышкой. Носил кругленькие очки, простенький костюм цвета некоторых физиологических выделений при патологии, из-под брюк трепетно выглядывали белые носочки. Он был совершенно лысым, с седыми бровями. По оттенку кожи можно было догадаться о былой рыжине. Его внешний вид был жалким и трогательным, речь – мягкой и тихой. Многие за одно только амплуа называли Сапожникова «душкой». Сразу после тестостерона должна была прийти «тетенька с телевизора» – журналистка с федерального канала, врач, ведущая передачу о здоровье. В нашем деревенском микроклимате поднялся хай, про мужской гормон пришло послушать пол-института.

– И вот, как я уже говорил, дорогие доктора, гормоны влияют на все. На наши мысли, идеи, скорость биения сердца, дыхание… Ах, как же влияют гормоны на наши сердца. Вспомните, в каком сумасшедшем ритме забилось сердце, когда барышня впервые положила вашу ладонь на свою!

С задних рядов послышалось:

– А если это окажется молодой человек – сердце вообще на хрен выпрыгнет!

– Но не всегда, – продолжил Сапожников, – половые гормоны делают нас такими легкими, счастливыми и беззаботными. Тестостерон, например, считается гормоном агрессии. Так, когда у человека повышено содержание тестостерона в крови, он может вести себя несколько грубо. – Сапожников слегка понизил тон, перешел на более откровенные и менее торжественные ноты. – Вот возьмем хотя бы вас, уважаемые доктора. Ведь все вы – москвичи. Из интеллигентных семей. Ваши отцы работают в больницах, в университетах, а не на заводе или за баранкой такси. И вдруг, по весне, вы начинаете вести себя, как будто вы приезжие. Орете, ругаетесь матом, раскидываете повсюду мусор, хамите преподавателям. Деретесь, как больные дети. Да, я неоднократно видел, как хорошие москвичи становятся, как это слово? Ну, жаргонное, вы знаете – лимитчиками…

Я испытала хоть и ожидаемый, но все же достаточно сильный шок. Приехали. Жаль, мне казалось, что Юрченко одна такая. Быстро оборачиваюсь назад. На сцену с кафедрой спокойно смотрят восточные глаза Саран, Нанзата Хутаева, Саяны, Мункоева и прочих студентов с «повышенным тестостероном». Если уточнять (ради общей картины), коренных москвичей, кроме моей персоны, в нашем потоке вообще не было. Ни единого человека. Более того – у половины родители как раз трудились на заводах, крутили рули и готовили общепитовскую еду. Лично я не вижу никакой связи между этими двумя фактами и «гормоном агрессии». Зато вижу отвратительный пример нищеты человеческого духа. Ведь главное заключается вот в чем: педагог отлично знает о том, что в зале – сплошь не москвичи, кроме одной девушки. Не представляю, вырабатывают ли в таком возрасте железы тестостерон, но преподаватель явно ведет себя неоправданно агрессивно.

Это чувство похоже на пчелиный укус. Сначала – мелкий щипок, потом – ничего не чувствуешь, и вдруг – тебя начинает терзать резкая точечная боль. Меня распирало.

– Иван Владимирович, как вы можете такое говорить?!

– Да, уважаемый доктор, у вас вопрос?

– Какой вопрос? Вы зачем людей оскорбляете?

– Тсс! – послышалось с обеих сторон. Саран дернула меня за рукав и прошептала:

– Он же завкафедры! Он же… Он же…

– Вы вообще кем будете? Я вас лично оскорбил? Разве не понятно, о чем идет речь?

– Мне – понятно. Я требую, чтобы вы извинились перед присутствующими.

– За что? Доктор, с вами все в порядке? Как ваша фамилия?

Вдруг я услышала:

– Асурова. Моя фамилия – Асурова. Я – лимитчица. Делайте с этим что хотите. – Рита смотрела по сторонам. Думала – сейчас каждый встанет по очереди, как в красивой древней саге. Скажет: «Я – Магомедов!» или «Я – Акылаев!», а затем: «Я – лимитчик!», «У меня – тестостерон!» или «Взгляните в мои азиатские глаза и повторите последнюю фразу!» Но ничего подобного не произошло.

– Так, доктора, взяли свои вещи и вышли вон из аудитории. Вы срываете лекцию. Через полчаса жду в своем кабинете.

Когда прозвенел звонок, за пару минут до прихода «тетеньки с телевизора» к нам подошел Коротков. Он остановился и затоптался на месте.

– Вы только поймите – ведь я на красный диплом иду…

– Понимаю, – сказала Асурова.

Мне захотелось отвернуться и посмотреть на дверь. Коротков опустил голову и вышел в коридор. Мы с Ритой остались перед желтой табличкой: «Академик И. В. Сапожников. Зав. кафедрой патологической физиологии».

– Скажи, – спросила меня Рита, – а мы похожи на людей, которым нечего терять?

– Нет, конечно, нет, мы же не такие. Мы же действительно хотели поставить его на место.

Она вопросительно взглянула на меня. Я добавила:

– В общем – да, похожи…

Потом мы вошли в кабинет. В кресле Ивана Владимировича восседал Висницкий. Помните его? Мрачный бывший военный хирург, который не допустил меня до сдачи анатомии и разозлился на «три доли печени». Чуть позже зашел Сапожников. Картинно поздоровался с Висницким, пожал ему руку.

– Сегодня, – сказал Сапожников, – эти две барышни сорвали лекцию про половые гормоны. Видать, тема их слишком переволновала.

– Да, – ответил Висницкий, – я слышал.

– Как интересно! – воскликнул Иван Владимирович. – Вам студенты рассказали?

– Разумеется.

– Так, конечно, сразу видно, что девушки не слишком серьезно относятся к своему будущему. Особенно – к ближайшему экзамену.

Рита сказала:

– А чего с нас, с лимитчиков, взять?

И тут Сапожников поразил меня наповал:

– Лимитчиков? Откуда вы берете такие отвратительные слова?

– А вы, – говорю, – откуда?

Иван Владимирович остановил меня величественным жестом.

– Допустим, в качестве примера я привел… Вот посмотрите, Андрей Григорьевич. Хамство не имеет границ.

Висницкий сочувствующе кивнул.

– Скажем, барышни не опасаются насчет экзамена. Скажем, им кто-то поможет. Ну а потом что? Ведь с таким подходом и на работу будет сложно устроиться. Ведь когда молодой доктор, – последняя фраза больше подходила матерому мафиози, – спорит с ака-аде-емиком, тут уже возникают более серьезные проблемы.

Висницкий поднял подбородок и трагично опустил бесцветные ресницы.

– Ладно, – сказал Сапожников, – насчет экзамена мы еще подумаем. А вы, – он развернулся к Андрею Григорьевичу, – поговорите с девушками. Буквально в двух словах. Знаете, на всякий случай.

С этой репликой Иван Владимирович широко улыбнулся и прикрыл за собой дверь. Повисла тишина. Некоторое время Висницкий сосредоточенно смотрел на какую-то дальнюю точку в перспективе – между мной и Ритой, потом встал и закурил, стукнув спичечным коробком о край стола.

– Ну вы и влипли. Иван Владимирович – человек серьезный. Ладно. Перед экзаменом подойдете ко мне.

– Спасибо, – сказала я, – мы как-нибудь сами.

– Хорошо. Идите. – И прокричал нам вслед: – А вы не такие гнилые, как я думал.

– Забудем, товарищ офицер, – бросила Асурова.

* * *

Я еще кое-что не успела сказать про Риту. Хотя, наверное, это уже и так ясно. Но, возможно, на всякий случай следует поднять этот вопрос. В общем, у Риты было две стороны личности. Одна – маргинальная и запутанная, другая – светлая, адекватная, благородная. Обе грани часто сливались в один ручей, а иногда – расходились в разные стороны. Я дружила со второй стороной. Но ее не существовало без первой. Я очень хотела, чтобы одна сторона Риты Асуровой стала моей родной. Я таскала ее с собой на вечеринки, чтобы познакомить с друзьями из немедицинского мира. Там ее побаивались. Почему-то в таких ситуациях Рита включала маргинала. Рассказывала о своих психоделически-наркотических путешествиях, хвалилась арестами, кокетливо делилась подробностями интимных отношений с этим дебилом Яриком. Мои товарищи намекали – больше Риту с собой не брать. Маша называла ее «твоя ненормальная подруга». Я же считала, что Рите нужно помочь. Мне казалось, что в ней непременно активизируются биологические механизмы, которые генетически заложил ее отец. Но этого не происходило. Рита отказывалась от моей медвежьей услуги.

А что оставалось делать? Вот общаешься ты с человеком. У вас много общих тем. Вы посещаете разные места. Стремительно сближаетесь. Потом – делитесь личным, отдыхаете вместе, строите планы на жизнь. Конечно, Рита мне не бойфренд, да и я ей не сестра. Но все-таки, все-таки. Посторонний человек постепенно становится близким. Близким – до определенной границы. И вот, дойдя до этой границы, он раскрывается, как бутон. А ты смотришь – внутри все пестики гнилые. Болезнь уже затронула стебель, корешок. Ты хочешь помочь и делаешь все не так. И помогать – как-то глупо, и не помогать – грех. С другой стороны, вот я смотрю, что в медицинском творится, и постоянно вмешиваюсь. Как тут не вмешаться? И все без толку. Только порчу все.

В результате Риту отчислили за непосещение института. Она перестала мне звонить. Однажды я встретила ее возле кинотеатра, она была в каком-то диком оранжевом костюме.

– Ну ты что?

– Стыдно. У тебя ведь жизнь продолжается, а я чувствую себя по-дурацки. Все у меня не так, не то. Мы с тобой разных полей ягоды. Так что пойми и не сердись. У нас с тобой странные отношения для двух гетеросексуальных девушек. Ты вот меня все спасала, спасала…

– Да как тебя спасешь-то? Деньги у тебя есть, жилплощадь – целых две, и обе твои. А разговоры – это, знаешь, сотрясание воздуха. Ни к чему не приводящее. В конце концов, мы могли бы общаться на посторонние темы.

– У меня все темы – личные. Посторонних – нет. Даш, я очень к тебе привязалась.

– Я тоже.

– Ну ладно, звони, не пропадай.

– Позвоню…

Разумеется, она мне так и не перезвонила. Я стала изредка получать от нее СМС. Поздравления на праздник или просто так – «как дела». Отвечала нехотя. Мосты уже были сожжены, их не восстановить. Со временем я узнала, что Рита вернулась в литинститут и стала, кстати говоря, делать успехи. Она выпустила небольшой альманах в малоизвестном некоммерческом издательстве, рассталась с Ярославом, прекратила, говорят, потреблять яды. Я часто о ней думала. Часто вспоминала, какими мы были гордыми тогда – в кабинете у Сапожникова. Вспоминала ее юмор, ее речь.

Потом жизнь потекла как обычно. Уйдя из университета, я старалась не пересекаться ни с кем из тамошних знакомых. Круг моих друзей составляли молодые художники, журналисты, дизайнеры, работники маленьких творческих компаний. Свободная взрослеющая молодежь. Сейчас мне кажется, что в жизни не встречаются короли Артуры. Только Дон Кихоты. Любая потуга исправить общество или хотя бы микрообщество глупа и смехотворна. Обычно такие реформаторы – достаточно проблемные люди. Они постоянно колеблются, совершают глупости, срываются под влиянием психологических импульсов – в общем, не производят впечатления полностью адекватных личностей. Бунтарство – это для неуравновешенных, каким бы справедливым оно ни было. Случаев, когда мы с Асуровой перечили педагогам, было достаточно много. Мы ужасались из-за реплик, нововведений, поступков, выходящих за грань морали. История с «лимитой», пожалуй, самая безобидная. В результате в ауте оказывались исключительно мы. В таком положении ты не чувствуешь себя бесстрашным и благородным, нет, там совсем другие ощущения. Кажется, что над тобой смеются, а ты смеешься вместе со всеми. Я бы выделила это в формулу. Сначала ты видишь, как вершится черт-те что. Затем в тебе закипает протест. Эта стадия – самая сложная, ты борешься с этим протестом, пытаешься остыть, объясняешь себе, что не все так страшно. Но если ты – из породы социальных имбецилов вроде меня, никакие уговоры не помогут. Ты вдруг срываешься, высказываешь свое мнение, пытаешься повлиять на происходящее, говоришь: вы что, не видите? Не видите, что это безумие? Вспоминается, как я хрипло выкрикивала эти высокопарные слова, когда трое студентов фотографировались с вынутой из свежего человеческого трупа кишкой, которую они держали двумя пинцетами, как китайскими палочками для еды. Или когда наши издевались в больнице над старушкой, которая утверждала, что у нее – простатит. На самом деле это был рак. А они смеялись над ней и ничего ей не объясняли.

– Откуда боли? Это же как по телевизору говорили…

– Да простатит у вас, простатит!

В общем, кричишь, хватаешь за руку, трясешь, пытаешься остановить эту машину человеческого равнодушия и получаешь результат. Уравнение заканчивается иксом. Тобой. По ту сторону стоящим. Полным идиотом, нервным психом. Причем нормальные или относительно нормальные люди никогда на себя такой ответственности не возлагают. Коротков ни разу не вмешивался в подобное. Он просто отворачивался и не смотрел. Саран – тем более. Наоборот – она безучастно так улыбалась и уходила по своим делам. Умные – никогда не попробуют все исправить. Ужасаются только дебилы. «Лимитчики», как Асурова и я.

После нашей последней беседы с Ритой прошло три с половиной года, и вдруг ее номер высветился на экране мобильного. Накануне я чувствовала, будто что-то громадное прокатилось по земле. Может, прошлись по городу грозы. Может, началась какая-то стройка в соседнем дворе. Спалось мне плохо. Всю ночь я ощущала странные вибрации. Дрожь, вихрь. Приглушенный шум. И вот с утра позвонили.

– Алло.

В трубке раздался глубокий женский голос. Не Ритин. Я почему-то вспомнила, как врала ее родителям, что Рита ночует у меня.

– А она как раз… – чуть не сболтнула я.

– Даш, подожди. – Голос в трубке задрожал, словно вибрировали стены. – Рита умерла. В тридцать второй городской больнице…

Сначала я не хотела ворошить причины Ритиной смерти. Я боялась, что придется писать о том, как эта маленькая девочка сама истоптала свою жизнь. Боялась выговорить вслух, что Асурова сама себя загубила. Но правда оказалась другой.

Авархан Магомедович сам потом мне позвонил. Мы договорились встретиться в одной кофейне в центре.

Это был низкорослый смуглый мужчина с тремя крупными родинками на скуле. Его лицо было точеным, рельефным, с шероховатой кожей. Такие лица встречаются в Европе у арабских эмигрантов первой волны. Правильность черт располагала к себе, от лица веяло умиротворением и доброжелательностью. Однако две еле заметные черточки на переносице выдавали сдержанную, спокойную, до ужаса смиренную боль. На нем был дорогой костюм редкого итальянского ярко-черного цвета, кремовая сорочка, платиновые запонки. Пиджак выглядел слишком широким в плечах. Авархан Магомедович производил впечатление постаревшего подростка. Но его голос был совсем другим. Спокойным, низким, без малейшего акцента. Таким голосом можно сказать: «Дайте взглянуть на ваш анамнез», – и больной сразу почувствует, что он – в хороших руках. Авархан Магомедович вежливо придвинул ко мне чашку кофе, положил руки на стол, соединил их скрещением пальцев.

– Вы сейчас учитесь?

– Да.

– На каком курсе?

– На третьем.

– Скоро будет сложно. – Он закурил, отвернулся, пустил струйку дыма в противоположную от моего лица сторону. – Циклы начнутся, каждые две недели – экзамен. Вам легко дается материал?

– Не совсем, но я стараюсь.

– Старайтесь. Медицина того стоит.

– Авархан Магомедович… я даже не знаю…

– Дарья, я все понимаю. Не волнуйтесь. Вы, наверное, хотите узнать, как это произошло, – складки немного задрожали, сомкнулись и разошлись, – я вам скажу только то, что знаю сам…

* * *

Зимой она закашляла. Померила температуру. На градуснике высветились странные цифры – тридцать пять и два. На тот момент Асурова снимала жилье в центре, родители находились в недалеком зарубежье. Рита пыталась вылечиться народными способами. Ей подумалось, что это очередной грипп. Она делала себе примочки, пила порошки из трав, принимала анальгетики. Но температура стремительно падала, а в мокроте появилась кровь. Затем возникло жжение в груди, потливость, ночные кошмары.

Симптомы туберкулеза знает каждый первокурсник, их проходят в обязательном порядке. Рита поняла, что придется вернуться в систему. С каждым днем ей становилось все хуже и хуже. Она таяла. Остался единственный выход – отправиться в городскую больницу. Вернуться в общество и доверить другим свою трепещущую жизнь. Так она и поступила. С трудом спустилась по лестнице, вышла в ледяной двор, поймала машину. Беспрерывно кашляя на заднем сиденье, Рита старалась, чтобы капли слюны не падали в салон авто. Туберкулез страшно заразен. И вот она попала в регистратуру и минут сорок, задыхаясь, сидела в очереди. Потом к ней вышел врач.

После осмотра ей объявили:

– А вам еще анализ мочи надо сдать. Ничего не ясно. Отправляйтесь в поликлинику номер восемнадцать и приходите с бланком.

Асурова в тот момент была близка к агонии. В таком состоянии тяжело не то что ходить, а даже двигать пальцами. В ее характере было заложено стальное чувство справедливости. Или душевная сила, позволяющая человеку постоять за себя. Однако Асурова тяжело болела. Сил протестовать не было. Она с трудом встала и отправилась по морозу в поликлинику номер восемнадцать. Дрожа изнутри, умирая, она вышла на двадцатиградусный мороз.

В поликлинике ее осмотрела терапевт. При осмотре женщина умело отворачивалась, чтобы не заразиться. Когда Рита попросила, чтобы ей помогли заполнить баночку мочой, полная медсестра с красной прической крикнула:

– Еще чего! Может, вас еще и подтереть?

В восемнадцатой заполнили карточку – «грипп». Асурова, может, медиком окончательно не стала, но все-таки отлично понимала, что происходит в организме.

– Но у меня туберкулез, – шептала она сквозь пьяные от болезни слезы, – типичный туберкулез…

Не знаю, как Рита вернулась в больницу. И тут началось. «Принесите из дома ту справку. Заполните тот бланк. Сдайте те анализы. Езжайте в инфекционный центр и получайте там направление…»

Короче, Риту стали гонять по всему городу. Прямо как в университете. Она хотела возразить. Потребовать: «Положите меня в больницу, я же умру!» – но она вспомнила, что бывает с теми, кто идет против системы. Кто перечит. Кто возражает тем смертным, что держат в грубых руках твою судьбу. Очень редко тебе подворачивается какой-нибудь Висницкий, который сочтет, что ты поступаешь правильно. Очень редко случайный человек обращает внимание на то, что происходит. Обычно борьба выбрасывает тебя за борт. Не имея физических сил, Рита решила послушаться медиков. Она возложила на них ответственность за собственную жизнь. Она доверилась, потому что выбор – отсутствовал.

Есть такие люди, которые никогда не станут винтиками. Они рождены либо для того, чтобы изменить жизнь, либо чтобы умереть, попасть в тюрьму или на улицу, короче – нейтрализоваться. Я думаю, что так устроен наш мир. Того, кто выпадет из круга, ждут два возможных сценария: либо этот человек будет существовать отдельно, что-то меняя и верша, либо испарится. Асурова решила в последний раз войти в этот круг. Довериться ему. И ошиблась.

Диагноз «туберкулез» поставили за два дня до Ритиной смерти. Так успокоилась мятежная душа. Прощай, моя лимитчица. Прощай.