Текст книги "Зовите меня Джин Миллер"

11

Скоротечное и очень яркое происшествие с красными конверсами благополучно заглохло практически для всех, а вскоре почти всеми и забылось. Дни побежали своим чередом – началась рутина. Так прошла неделя, ничем примечательным не окрасившаяся. Неслабаки, как и предсказывал Артур, залегли на дно, опасаясь гонений, Денис ходил всё с таким же мрачным видом, Раевский-старший привычно молчал, не удостаивая и взглядом.

Сама же Женька осталась прежней и всячески старалась выкинуть произошедшее из головы. Пыталась не думать лишний раз, что поступила правильно, не копаться в этом. Ей хватило и того, что жизнь снова вошла в прежнее русло – по крайней мере, внешне. И только одно по– настоящему беспокоило ее – родители. Родители и их непроизносимый секрет, заставивший ее делать то, чего она в жизни не делала никогда, – шпионить.

Сначала ей не повезло – она услышала то, что внутренне и так знала, но уж точно не хотела слышать. Родители рассуждали о ней, вернее о ее способностях.

Негромко играл телевизор – как всегда фоном, музыка лилась из колонок – что-то мелодичное, непривычно грустное. И отец сказал – это явно был прерванный и вновь возобновленный разговор:

– А вообще ты же знаешь, сколько раз мы ее испытывали с самого детства. Она не имеет тяги к рисованию, и ты сама говорила, что явных художественных способностей у нее нет. В детстве она пела, но… помнишь, как резко и внезапно она сказала, что больше не будет этим заниматься? Да там и не было таких данных, чтобы, несмотря ни на что, ее заставить. За музыкальный инструмент ее не могли посадить и под пыткой, со всех танцев она вылетала только так. А театральное искусство – что ж, ты помнишь тот спектакль, в котором она играла в третьем классе? Она же боялась сцены! Сбежала и плакала в каком-то углу, отказываясь выходить. Еле умолили. Я в жизни такого позора не испытывал – отец режиссер, а дочь сцены как огня боится!

– При чём тут ты вообще? Да, она как будто не в нас пошла, но это же не делает ее плохой, верно? – разумно проговорила мама, будто рассуждая о талантах абитуриента после подачи документов в приемную комиссию. – Она остается нашей дочерью и может выбрать что угодно в качестве своего будущего. Даже если это не искусство и не творчество. Это немного разочаровывает, но она не должна считать свою жизнь загубленной из-за этого. Это не трагедия. Не всем осваивать творческие профессии. Да, – продолжила она, словно соглашаясь с отцом, – я знаю, что ты хотел ее видеть такой же яркой и увлеченной, но…

Дальше Женька не стала слушать.

Итак, что же изменилось? Да, некоторые недомолвки и недоговорки в отношении к ней стали ясны и понятны, но… разве она сама себе не говорила то же самое? Каждый день, с самого детства, видя, а точнее чувствуя разочарование родителей по поводу того, что не соответствует их ожиданиям… Мама права, она может выбрать что угодно в качестве будущей профессии, и это не делает ее плохой…

Женька упала на кровать и долго смотрела в потолок, освещенный только в одной точке – как раз над ней – лампой, стоящей на тумбочке. Почему-то не хотелось ни смотреть очередной сериал – а ведь вчера как раз нашла очень увлекательный, судя по описанию и отзывам, – «Чужестранка», ни читать новую книгу из разряда подростковой литературы. Она даже названия сейчас вспомнить не смогла, если честно. А книжка-то была долгожданной и лежала сейчас в ее сумке, надеясь, что ее начнут читать как раз сегодня.

Чего же ей хотелось?

– Ничего, – ответила она себе честно. – Так и буду плыть себе по течению, плыть. Можно и на этой кровати. Прекрасно.

Женька не любила пессимистичное настроение, но сегодня оно само лезло в голову, делая день, а точнее вечер, хмурым таким, сизым-сизым.

Во второй раз ей повезло больше – она узнала именно тот секрет, который действительно рассчитывала узнать. И опять шпионажем – хотя было противно и немного страшно: вдруг она услышит что-то жутко непоправимое? Но услышала другое.

Оказывается, ее родители потеряли работу в театре! Работу! Ладно еще мама – она за свою работу декоратором никогда особо не держалась, у нее хватало проектов и без того. Но отец! Он же был главным режиссером драматического, лучшим в своей сфере в их городе… Понятно теперь, почему он такой – весь в себе. Погруженный.

Пораженная, она шагнула в кухню, где родители обсуждали подробности, и кого-то ругали, и мама предлагала разные варианты действий, а отец только еще больше распалялся, злился и негодовал. Возвращения дочери домой они не слышали. Мама увидела ее первой и тут же неестественно выпрямилась, пытаясь справиться со своим изумлением. Отец обернулся и махнул рукой – мол, чего уж тут скрывать.

– Серьезно? – спросила Женька. – И долго вы хотели молчать? И что… что теперь делать?

Мама бросила косой взгляд на отца.

– Придумаем что-нибудь.

– Ничего тут уже не придумаешь, – бросил отец.

– Но… почему вы не сказали ничего?

– И чем бы ты помогла? И вообще – не сказали, не сказали… Что я без профессии буду делать – это ты спросить не хочешь?

– Я что же – не член семьи? – прошептала Женька. – Или меня не касается это? Даже если я не могу ничем помочь – разве меня это не касается?

– Женечка, – мама сделала к ней шаг, одновременно пытаясь что-то взглядом показать отцу. – Мы не хотели тебя загружать лишними проблемами.

– Да вы ничем не хотите меня загружать! Уже который раз просто ничего не говорите, как будто я не пойму или как будто недостойна!

– Не преувеличивай!

– Может, вы на мне крест поставили, а? Ну как же… я же не в вас пошла. И творческого во мне ничего нет, и на сцене стоять не могу, и танцевать, и петь, и играть роли – одно сплошное семейное разочарование, а не человек. Что вы молчите? Разве вы не это говорили па– ру дней назад? Я понимаю, могли и запамятовать, – продолжала она, уже едва сдерживаясь, накручивая себя до какого-то невидимого пока предела. – Всё-таки потеря работы – самое важное, уже ничего не вернуть, а я тут со своими глупостями!

Родители, казалось, остолбенели.

– Откуда ты это взяла, Женя?

– Ты просто неправильно всё поняла…

– Не думаю. С пониманием у меня всё нормально, это с творчеством не очень. И про работу я понимаю, даже если вы так не думаете. И я бы просто вам сказала, что всё наладится. Что работа снова найдется, обязательно подвернется что-то стоящее – другой театр или проект… – голос ее задрожал. – Я бы сказала так, даже если бы это ничем конкретным вам не помогло.

– Дело не просто в поисках работы, – сказал отец. – А в возможности заниматься любимым делом…

– Оно у тебя есть, папа, – неожиданно для себя прервала отца Женька. – У тебя есть оно – то, что ты любишь. И ты можешь заниматься этим, пока любишь…

– Только ребенок может рассуждать так, Джен. Ты же практически выросла в театре, должна понимать, что всё намного сложнее в среде людей искусства. Что наша жизнь – это не одно сплошное творчество.

– Ненавижу я ваше творчество, – устало выдохнула Женька. – Только и слышу про него, с самого детства. И слова нельзя сказать, чтобы вы не обвинили в том, что я ничего не понимаю. Конечно, куда уж мне – ведь в клан избранных может попасть не каждый… – Она не закончила – развернулась на каблуках (так и не успела снять обувь, услышав разговор на кухне) и под бурные окрики родителей ломанулась в дверь. Сбежала по ступенькам вниз, думая, что для девочки из пузыря ведет себя в последнее время слишком шумно.

12

Артур Раевский бежал. Любимые кроссовки загребали уличную пыль, за спиной раздавался топот ног преследователя, фотоаппарат больно бил по груди, и на поворотах приходилось придерживать объектив рукой. Вслед ему неслось мощное и пугающее «Стоять!» – не такое уж пугающее, как кажется, но и не самое приятное.

Ладно, не впервой же! И всего-то сфотографировал какого-то мужика, высунувшегося по пояс из окна. Так нет же – тот помчался за ним и мчится с завидным упорством, удачно выбирая те же направления, что и Артур, то есть преследуя его вполне целенаправленно. Артур уже и сам начал подумывать, чтобы сдаться, – всё равно ведь догонит, судя по всему, но тут ноги вынесли его к торговому центру – одному из многих в городе, и он, отчаянно нарушая все правила дорожного движения, помчался туда, всё еще слыша окрики за спиной.

Да, работа фотографа – штука сложная. Можно на такой люд психический нарваться… ну вот как сейчас, например. Психический, агрессивный и совершенно неуправляемый. И всё это в очередной раз доказывало его теорию и опровергало все аргументы Ксан Ксаныча. Фотографировать людей – одна морока, даже если это всего лишь свадьба. Там капризные клиенты, недовольные светом, цветом, сюжетом, композицией, пусть даже с чисто субъективными претензиями, тут – недовольные самим фактом сделанной фотографии. Куда лучше фотографировать краски, вкус, звук жизни – ловить мельчайшие оттенки меняющегося настроения природы, ее истинность, искренность. В одном освещенном солнцем уголке старого дома Арт видел больше, чем в явном запечатлении человеческого порока. Что толку ловить определенный момент человеческого поведения, раз люди всё равно не хотят меняться? Если покопаться в его архивах, там такие экземпляры можно откопать… но редко какие из них показывают людей с лучших сторон. Поэтому он хоть и делал ежеутренние фотографии возле школы, но в стоящий результат этого не верил.

Артур юркнул в холл огромного торгового центра и заметался в толпе, не зная, в какой магазин заскочить – этот неугомонный может все магазины на первом этаже прочесать. А до второго этажа Раевский может и не успеть добраться – как-никак, эскалатор прямо у входа, любого здесь видно как на ладони. В итоге он рыбкой нырнул в первый попавшийся коридор, рассчитывая добежать до конца и вскочить на другой эскалатор. И успокоился только тогда, когда действительно оказался на втором этаже. Доковылял до первого ближайшего мягкого диванчика и рухнул на него, держась за свой фотоаппарат, как за надежду.

Нет, ну надо же! Всего одна фотка, а столько проблем… Чертовы психи.

* * *

Она долго шла вперед, не разбирая дороги, не глядя по сторонам. Слова, впервые за долгое время высказанные родителям, жгли горло, и ей казалось, что она сказала всё не то и не так, что надо было сказать иначе, а может, и просто молчать, как молчала всегда, принимая свои недостатки как должное. В конце концов она завернула в торговый центр, где было людно и шумно и где можно было растворить свое никчемное красноречие в болтовне других людей.

Она походила по этажам, заглядывая в витрины магазинов, потолкалась в книжном, посидела на скамейке, плохо представляя, что делать дальше. Прямо перед ней улыбались веселые рожицы персонажей из мультика «Холодное сердце», нарисованные на стекле витрины и полупрозрачных дверях.

Женька подняла голову.

Кафе-магазин так и назывался – «Холодное сердце» – и сообщал, что внутри всех посетителей ждет вкуснейшее авторское мороженое на любой вкус и цвет. Вот дверь открылась, выпуская наружу бурные звуки смеха и музыки, и Женька поднялась с места, подошла поближе. Сквозь стекло кафе она наблюдала за множеством посетителей – в основном дети, с родителями и без. Кажется, там было что-то вроде дня рождения – все посетители кучковались у одного круглого стола. Взгляд ее внезапно сфокусировался на переднем плане – прямо на двери под указанием времени работы кафе было приклеено объявление о поисках помощника в торговый зал на вторую половину дня – школьники старших классов или студенты, можно без опыта работы. Разносить мороженое, помогать продавцу, убирать со столов, раздавать листовки с указанием акций – нетрудные обязанности, которые даже ей были бы под силу.

Но… зачем ей это? Еще ни один ее знакомый ровесник не работал и даже в мыслях не собирался этим заниматься. Тогда зачем? Наверно, чтобы чувствовать, что не совсем безнадежна. А еще… чтобы проводить за компьютером чуть меньше времени и чуть меньше смотреть – всё равно потом не с кем обсуждать увиденное в таких количествах.

Порой ей было неловко за свою насмотренность, особенно когда выяснялось, что человек знает намного, намного меньше и совсем не стыдится того, что почти ничего не смотрит. В общем… почему-то вдруг эта идея показалась Женьке странно привлекательной. Осталось только не дать задний ход, не позволить себе перекрыть эту идею миллионом привычных сомнений.

Она отвернулась и прижалась спиной к стеклянным дверям, закрыла глаза, загадала: если сработает, всё в жизни наладится, и она перестанет быть девочкой из пузыря, она будет просто девчонкой, с мечтами и планами.

«Глупости это», – говорил противнючий внутренний голос, но Женьке было всё равно.

Она не услышала характерного щелчка затвора фотоаппарата. Да и не до того ей было, если честно. Она вздохнула и, повернувшись, потянула на себя входную дверь кафе.

13

Когда родители говорили ей о творческом подъеме, о распирающем чувстве в груди, которое приносит с собой вдохновение, Женька не всегда верила. Она редко испытывала такое чувство, а когда испытывала, привычно сомневалась – оно или нет.

Но сейчас она не сомневалась – это оно, ее вдохновение.

Удивительное, окрыляющее чувство тянуло ее во все стороны, вызывало желание воспарить: ощущение странной защищенности, возможности добиться всего, чего хочешь. Это чувство было трудно описать словами, и всё же оно было с ней и в ней, вытянуло ее из магазинчика в окружающий мир – суетный, но такой привлекательный, словно расписанный красками великого художника.

Ей дали работу. Подумать только! Ей, Женьке, дали работу в таком радостном месте. Смена по четыре часа в день, новые впечатления и знакомства… Она никогда не работала, но и это было не так уж важно.

Сияющая, она выскочила из магазинчика и прислонилась к двери, закрыв глаза. Сердце стучало как бешеное, но губы сами растягивались в широкую улыбку, а твердая дверь за спиной успокаивала. И тут рядом с девочкой раздался какой-то шорох, и она распахнула глаза. Артур Раевский опускал фотоаппарат и вглядывался в получившееся изображение.

– А ты что тут делаешь? – растерянно спросила она. – И вообще…

– А вообще, – радостно откликнулся одноклассник, – это отличное пополнение компромата. Можно назвать эту серию фотографий – «До и после». Вряд ли дело в мороженом… Видимо, кому-то дали работу?

– Эй! – Женька сделала шаг вперед. – Если ты покажешь это хоть одной живой душе и скажешь хоть слово…

Он не дослушал ее – посмеиваясь, зашагал прочь по этажу, бодренько насвистывая какую-то мелодию.

– Я унесу твою тайну с собой в могилу, – пропел он.

– Вот гад, – бросила Высоцкая, но, впрочем, вскоре забыла обо всём. Впечатления сегодняшнего дня были слишком сильны и растворили негативный осадок от встречи.

* * *

Окрыляющее чувство вело Женьку за собой и никак не проходило – даже заставило забыть все грустные мысли и ссору с родителями, которые стали после ее побега из дома удивительно смирными. Она сама больше не хотела никаких животрепещущих разговоров о чём бы то ни было, не хотела тяжеловесных тем и душещипательных бесед. Она просто оставила этот эпизод в стороне, как случай с походом к директору (не углубляться, чтобы не утонуть). С этим чувством непогружения в глубину она и шагнула в новый день – в день ее второго в жизни радиоэфира, и сама не заметила, как примирилась с этой мыслью. Но означало ли это, что теперь ей не было страшно? Еще как было.

Утешало (действительно приносило облегчение) только одно: никто всё равно не знал, что в эфир будет выходить именно она. Почему-то Элле больше всего понравился заход с подменой имени. Имя, которое Саша написала наугад, когда составляла текст для кастинга, оказалось очень подходящим и случаю, и самой Женьке.

У их школьного радио была своя группа ВКонтакте, куда в течение недели до эфира все желающие могли скидывать свои приветы и пожелания. Приветы можно было отправлять и непосредственно перед началом самого эфира, так что Женька провела некоторое время, отбирая самые необычные, чтобы потом зачитать их. В этот раз за стеклом в студии не было половины зрителей. Выпускала ее в эфир Саша, к которой затем присоединился Вадик. Мирка, всё еще увлеченная своим расследованием, бегала в этот момент по школе.

– И снова здравствуйте, случайные слушатели! Зовите меня Джин Миллер, сегодня я здесь, чтобы передать самые необычные и интересные поздравления, приветы и пожелания вашим друзьям, одноклассникам, учителям и, может быть, врагам. Это программа «Радиоприветы». И мы начинаем!..

Скрипнула, открываясь, дверь радиостудии и хлопнула, закрывшись за Вадиком.

Саша обернулась на шум.

– Потише нельзя?

– Прости, – в голосе Вадика проскользнули виноватые нотки, но Емельянова хорошо знала, что виноватым он себя не ощущал уж точно. Бодро проскользнул в кресло и, прокатившись по студии, врезался в Сашу.

Емельянова посмотрела на него сбоку.

– В школе отлично звучит, кстати, Женька молодец.

– Молодец, – пробормотала она, сняв наушники. – И знаешь, пусть она ноет, что у нее ничего не получится, она делает это в первый… уже во второй раз в жизни, и у нее правда отлично выходит. И как это мы не предложили ей попробоваться раньше?

– Ты же ее знаешь – потому что она всегда ноет, что хуже всех. Заставляет нас самих в это верить.

– Ну мы же не верим.

– Конечно.

– Вы знаете, может быть, я сейчас скажу глупость, но мне кажется, признания по радио – это всё равно немного не то. Особенно анонимные. Хотя сам факт, что какой-то человек решился наконец и признался, – это очень здорово. Сама-то я ничего в этом не понимаю, мне и по радио трудно было бы признаться, – раздавшийся за этими словами смех ведущей удачно поставил точку в переданном признании в любви.

Артур, стоящий у подоконника перед кабинетом химии, где у них должен был начаться урок, вдруг поймал себя на том, что внимательно вслушивается в этот голос. Низковатый и мелодичный, он почему-то цеплял его. Интересно, а в жизни зацепил бы так же?

– Раевский, – раздалось позади, и первым делом Артур было подумал, что это опять Высоцкой что-то от него надо, но затем вспомнил, что в последние дни Высоцкая держится от него подальше. И правильно делает, ухмыльнулся он.

И всё же… Он развернулся и едва не задел подошедшую Мирославу.

– Арт.

– Мирослава, – подражая ее деловитости, откликнулся Раевский.

– У меня к тебе важное дело.

– О, я даже не сомневался, – насмешливо откликнулся он.

* * *

– Знаешь, в последнее время мне всё чаще кажется, что я уже давно не испытывала такого вдохновения, как Женька. Особенно когда мы делаем «Телеболталку». Это реально стало повинностью. И мне это не нравится, – заметила Саша, когда они послушали еще немного Женькиных комментариев.

Вадик посмотрел на нее внимательно. От былой шутливости не осталось и следа.

– К чему ты ведешь?

Саша вздохнула.

– Я хочу уйти, Вадик. Хочу сказать всё честно Элле. Пусть ищут другого.

– Ты предлагаешь мне работать с кем-то неизвестным? С тем, кого я вообще не знаю?

– Ты же сам хотел, чтобы телестудию закрыли. Помнишь? Ты всё время этого хотел!

– Да, но… одно дело, когда ее закроют, и совсем другое, если ты уйдешь, а я останусь.

– Хочешь уйти со мной? – едко заметила Саша. – Не смеши меня.

– Я… не знаю.

– Тебе же всё это нравится, Вадик, даже сейчас. Ну признай. Да, ты всё время порывался, но это тоже было как часть какой-то игры. Только мне больше не хочется играть в эти игры.

– Но…

Саша надела наушники, погрузившись в завершение программы.

– Ты что, серьезно? – не поверила Мирослава. – Ты говоришь правду?

– Зачем мне врать?

– Но ведь твой брат в этом замешан.

– И именно поэтому с него сняли все обвинения? Просто кроссовки никто не крал, Арсеньева. Нечего расследовать.

Мирослава пронзила его задумчивым взглядом.

– Кстати, а кто сейчас ведет эфир? Вы нашли человека?

– Это один маленький секрет, Раевский, – лукаво усмехнулась Мирка. – Один небольшой секрет, который мы поклялись не разглашать.

– Надеюсь, клятва-то хоть была на крови? – ничуть не поверил ей Артур.

– А ты думал.

* * *

– Ну… как? – Женька вышла из эфирной, робко посмотрела на приятелей.

– Отлично, – улыбнулась Саша.

– Интересно, все уже догадались, что это мой голос?

– По-моему, нет. Твой голос не очень-то и угадывается, а мы ведь знакомы с тобой много лет, – подбодрил ее Вадик. Он был как-то непривычно задумчив. Вроде и обычно себя вел, а всё-таки немного не так. – Кстати, раз у тебя всё так отлично началось, может быть, нам пора это отметить? Завалимся сегодня после уроков в какую– нибудь кафешку…

– Я не могу, – призналась Женька. – Простите, ребята, но… у меня дела.

– Так-так, и какие это новые дела у тебя появились?

В глазах Саши и Вадика читалось искреннее любопытство, и Женька рискнула.

– У меня появилась работа. И сегодня первый день стажировки.

– Да ладно, – не поверил Вадик. – Работа? У тебя?

– Да. – Женька поспешно делилась подробностями, чувствуя молчаливые уколы совести – она ведь не собиралась им об этом рассказывать. Никому не собиралась. Сухов верно понял ее метания.

– Ну ясно… как обычно, хотела скрыть.

– Да что я обычно скрываю?

Вадик покачал головой, и тут в студию ворвалась Мирослава.

– Ребята! Вы не представляете! Раевский утверждает, что никто действительно не крал никаких кедов и его брат тут реально ни при чём, просто этот мелкий, Игорь, чьи кеды пропали, на самом деле их где-то забыл сам. Но я говорила с Игорем – он уверяет, что они завалились за скамейку с какими-то вещами и он поздно их нашел. Что-то здесь нечисто, и я…

– Да хватит уже! – не выдержал Вадик. Обычно спокойный и миролюбивый, сейчас он словно метал молнии. – Надоели твои расследования, честное слово. Какая, к чёрту, разница, что произошло на самом деле? Что ты сделаешь, когда выяснишь, что кто-то тебе соврал? Исказил факты?

– Эй, – растерянно позвала его Мирослава. – Ты чего?

– Да ничего, блин… – Вадик направился к выходу, и тут дверь радиостудии открылась и на пороге показалась секретарь директора.

– Женя Высоцкая, – сказала она, заметив Женьку. – Давай, живо к директору. Он тебя ждет.

– Но сейчас же урок… – растерянно отозвалась Высоцкая.

– Ничего, ты ненадолго, а ребята предупредят. Давай, давай, быстренько.

– Ты чего натворила, Высоцкая? – переключилась на нее Мирка.

– Не знаю.

Делать нечего – надо было идти. Женька растерянно улыбнулась друзьям и направилась вслед за секретарем. Над школой, словно напоминание о том, где они все находятся, прозвенел длинный звонок, означающий конец большой перемены.