Текст книги "Страх"

Правило «хорошо – плохо» заставляет нас забыть не только об оценке степени вероятности, но и о рациональном подходе к издержкам. Часто при запуске очередной программы, направленной на сокращение риска, можно услышать: «Это стоит того, если будет спасена хотя бы одна жизнь». Это может быть правдой, а может и не быть. Например, если программа стоимостью 100 миллионов долларов спасет одну жизнь, это определенно того не стоит, так как есть множество других способов потратить 100 миллионов, чтобы точно спасти больше одной жизни.

Подобный анализ экономической целесообразности сам по себе масштабная и невероятно сложная область. Один из важных выводов, который из него следует, что при прочих равных условиях наблюдается эффект «чем богаче, тем здоровее». Чем финансово благополучнее человек или государство, тем они здоровее и в более безопасных условиях. Спасатели видят этот принцип в действии каждый раз после серьезных землетрясений. Людей убивают не землетрясения. Люди гибнут под завалами зданий, так что чем менее прочными и устойчивыми бывают постройки, тем выше число жертв. Поэтому в результате землетрясений одинаковой магнитуды в Калифорнии могут погибнуть несколько десятков человек, а в Иране, Пакистане или Индии – сотни тысяч. Этот эффект можно наблюдать даже в масштабе одного города. Когда в 1995 году в японском городе Кобе и его окрестностях в результате мощного землетрясения погибли 6200 человек, жертвы не были равномерно распределены по всей территории – преимущественно это было население бедных районов.

Меры государственного регулирования способны снизить степень риска и спасти жизни. Здания в Калифорнии сейсмоустойчивы частично потому, что это регламентировано Строительным кодексом. Но подобное регулирование увеличивает экономические издержки, а если следовать принципу «чем богаче, тем здоровее», то чрезмерно высокие экономические издержки могут подвергнуть опасности больше жизней, чем уберечь. Многие исследователи пытались оценить, какой объем затрат на соблюдение нормативно-правовых требований сопоставим с одной человеческой жизнью, но результаты получились противоречивыми. При этом широко признается: регулирование увеличивает экономические издержки, что негативно влияет на здоровье и безопасность. Мы должны принимать это в расчет, если стремимся рационально оценивать риски.

Конечно, на деле мы редко так поступаем. Как писал политолог Говард Марголис в своей книге Dealing With Risk («Контакт с риском»), общество часто требует принять меры против опасности, совершенно не задумываясь об издержках, которыми это будет сопровождаться. Когда обстоятельства вынуждают нас столкнуться с подобными издержками, мы можем быстро изменить свою точку зрения. Марголис приводит в пример случай, когда в 1993 году в Нью-Йорке учебный год для многих общественных школ начался на несколько недель позже из-за расследования скандала со содержанием асбеста в материалах, из которых были построены эти здания. Этот фактор сочли опасным для здоровья, и разбирательство затянулось. Сначала родители всячески поддержали тех, кто раздувал тревогу. По мнению экспертов, риск от асбеста для детей был минимальным, особенно в сравнении со множеством действительно серьезных проблем, с которыми дети сталкиваются в Нью-Йорке. Но слова экспертов игнорировали. Асбест наградили репутацией «убийцы», как рак, который он может вызывать. В дело вступило Правило «хорошо – плохо», и все остальное было уже неважно. «Не говорите нам, что мы должны успокоиться! – кричали родители на одном из общественных слушаний. – На кону здоровье наших детей!»

Однако, когда в сентябре школы не открылись, родители столкнулись с кризисом другого рода. Куда девать детей? Для бедных семей, которые рассчитывали, что учебный год начнется как обычно, это стало серьезной нагрузкой. По словам Марголиса: «За три недели общественное мнение изменилось на противоположное».

Подобные случаи, подкрепленные результатами исследований о влиянии эмоций на формирование суждений, позволили Полу Словику и другим ученым сделать несколько выводов. Один из них: эксперты ошибаются, считая, что достаточно «привести факты», чтобы развеять страхи относительно какого-то риска. Если специалист говорит людям, что им не стоит беспокоиться, так как вероятность, что реактор может расплавиться и выбросить в атмосферу огромное радиоактивное облако, способное вызвать рак у их детей… Людям будет абсолютно неважно, какая там вероятность. Только рациональная наша часть – Разум – может заинтересоваться степенью вероятности. Как мы имели возможность убедиться, большинство людей не привыкли прикладывать усилия, чтобы Разум корректировал суждения Внутреннего голоса. Мы от природы склонны руководствоваться своими интуитивными суждениями.

Еще одно важное следствие Правила «хорошо – плохо» роднит его с Правилом типичных вещей: люди очень чувствительны к страшным сценариям. Возьмем для примера историю, с помощью которой администрация президента Буша обосновала вторжение американских войск в Ирак. Возможно, что Саддам Хусейн попытается получить сырье для создания ядерного оружия. Возможно, он запустит программу по созданию ядерного оружия. Возможно, эта программа достигнет поставленного результата. Возможно, Хусейн передаст это оружие в руки террористов. Возможно, террористы захотят воспользоваться им в одном из американских городов и, возможно, у них это получится. Каждое из звеньев этой цепи возможно само по себе, однако при рациональном анализе этого сценария следовало бы оценить вероятность каждого из этих событий, учитывая при этом, что если хотя бы одно из них не случится, то не будет и финальной катастрофы. К сожалению, у Внутреннего голоса свой анализ. Он начинает с конца: американский город стерт с лица земли ядерным оружием, сотни тысяч погибших, еще сотни тысяч ранены и облучены. Какой ужас! Это чувство полностью вытеснит вопрос о реальности подобного сценария, особенно если описать его ярко и образно, как это и сделал Белый дом, раз за разом повторяя фразу: «Мы не хотим, чтобы неопровержимой уликой стало облако ядерного гриба».

Как и террористы с ядерным оружием, астероид тоже способен стереть с лица земли целый город. Но астероид – это просто груда камней. Он не окутан шлейфом зла, как терроризм, не стигматизирован, как рак, асбест или ядерная энергия. Он не вызывает особых эмоций, а потому не «включает» Правило «хорошо – плохо» и не заставляет нас думать о том, насколько маловероятна угроза с его стороны. Правило примера тоже бесполезно. Единственным серьезным астероидом, упавшим на Землю в современную эпоху, был Тунгусский метеорит. Это случилось больше века назад, в месте столь отдаленном, что у этого события не было даже очевидцев. Конечно, СМИ периодически публикуют отчеты о том, как наша планета «едва избежала» столкновения с очередным небесным телом, и предупреждения астрономов вызывают живой интерес, но все же этот интерес далек от того конкретного опыта, на который привык интуитивно реагировать наш мозг. Многие слышали, что именно астероид стал причиной вымирания динозавров, но эта история вызывает эмоций не больше, чем Тунгусский метеорит, так что, руководствуясь Правилом примера, Внутренний голос заставляет нас сделать вывод, что риск меньше, чем на самом деле.

В истории про астероид нет ничего такого, что могло бы заставить Внутренний голос встрепенуться. Мы не чувствуем риска. Поэтому Пол Словик заявил астрономам на Тенерифе, что «будет сложно привлечь внимание к этому вопросу, если только угроза не станет конкретной, неизбежной и ужасной». Логично предположить, что, когда угроза действительно станет «конкретной, неизбежной и ужасной», будет уже поздно.

Насколько это вообще важно? Ведь практически наверняка Земле не грозит падение крупного астероида на протяжении жизни нашего поколения и поколения наших детей. Если мы пропустим предупреждения астрономов мимо ушей и не станем тратиться на «страховку» для планеты, то сэкономим деньги и точно об этом не пожалеем. Но все же – это может случиться. А 400 миллионов долларов на программу по обнаружению космической угрозы – это не так уж много, учитывая, сколько мы тратим на борьбу с другими рисками. Именно по этой причине Ричард Познер, судья Апелляционного суда США и один из самых влиятельных ученых в правовых и экономических движениях страны, известный своими жесткими экономическими прогнозами, считает, что астрономы должны получить финансирование, о котором просят. По его словам: «Тот факт, что вероятность катастрофы ничтожно мала, не может служить рациональным обоснованием для игнорирования риска, что это может случиться».

Вообще-то Ричард Познер сказал это по поводу другой катастрофы – цунами на побережье Индийского океана в 2004 году. Подобного в регионе не случалось за всю его историю, и буквально накануне катастрофы эксперты утверждали, что практически наверняка этого не случится на протяжении жизни нашего поколения и поколения наших детей. Но эксперты также говорили в нескольких отчетах, что в регионе нужно создать систему предупреждения о цунами, так как ее стоимость относительно невысока. Мнение экспертов проигнорировали, и 23 тысячи человек погибли.

Эта природная катастрофа случилась через три недели после конференции на Тенерифе. Через несколько часов после того, как жуткие волны обрушились на побережье от Индонезии до Таиланда и Сомали, Вячеслав Гусяков, российский ученый, занимающийся проблемами цунами, отправил коллегам эмоциональное сообщение: «Мы постоянно повторяли “событие с низкой вероятностью / серьезными последствиями”. Так вот, оно только что произошло».

Глава 5. История о цифрах

Первыми, кто начал использовать силикон для увеличения размера груди, были японские проститутки. Промышленное производство грудных имплантов началось в начале 1960-х. В 1976 году Управлению по контролю качества пищевых продуктов и лекарственных средств США (FDA) предоставили регулирующие полномочия. Это означало, что до выдачи разрешения на продажу FDA могло потребовать от производителей доказательства безопасности изделия. Грудные импланты попадали в категорию изделий медицинского назначения, но их уже столько лет продавали и использовали, что FDA одобрило дальнейшую их продажу без дополнительных исследований. Учитывая отсутствие жалоб на этот товар, это казалось рациональным.

Первыми ласточками будущих проблем стали статьи в японских медицинских журналах. У некоторых японок были диагностированы болезни соединительной ткани, в частности такие заболевания, как ревматоидный артрит, фибромиалгия, волчанка. Много лет назад этим женщинам делали инъекции силикона, и врачи предположили наличие связи между этими двумя фактами.

В 1982 году в Австралии был опубликован отчет, в котором описывались три случая болезней соединительной ткани у женщин с силиконовыми грудными имплантами. Было не вполне ясно, есть ли здесь связь. До сих пор было известно, что импланты могут порваться или протекать, но мог ли силикон всасываться в организм и вызывать эти заболевания? Некоторые были убеждены, что так оно и есть. В том же 1982 году женщина из Сан-Франциско подала судебный иск против компании – производителя грудных имплантов, потребовав компенсацию в несколько миллионов долларов за свою болезнь. Обе эти истории получили широкое освещение в прессе и привлекли внимание к этой теме как женщин, так и врачей. В медицинской литературе стали появляться описания других случаев. Число болезней, ассоциировавшихся с грудными имплантами, неуклонно росло. Вслед за этим росло и число громких историй в СМИ. Страх быстро распространялся.

В 1990 году на телеканале CBS вышел выпуск ток-шоу Face to Face With Connie Chung («Один на один с Конни Чанг»). Заплаканные гостьи студии делились историями о своей боли, страданиях и потерях. Они винили во всем свои силиконовые импланты. И ведущая соглашалась. Сначала были импланты, потом женщины заболели. Какие еще нужны доказательства? Тон этого выпуска, который смотрела большая зрительская аудитория, был гневным и обвиняющим, в частности, досталось и FDA.

После этого словно прорвалась плотина. Средства массовой информации наводнили статьи под заголовками «Токсичная грудь», «Бомбы замедленного действия» и им подобными, в которых множество болезней напрямую связывали с имплантами. Прошли слушания в Конгрессе. Общественные активисты, включая некоммерческую организацию Public Citizen под руководством Ральфа Надера, сделали импланты своей главной мишенью. Для феминисток, которые считали изменение размера груди «сексуальным увечьем» (этот термин предложила писательница Наоми Вульф), импланты стали символом всех пороков современного общества.

В начале 1992 года, находясь под огромным давлением, FDA объявило производителям имплантов, что у них есть 90 дней, чтобы предоставить доказательства безопасности своей продукции. Производители на скорую руку собрали все, что смогли, но в FDA их доказательства сочли неубедительными. Между тем суд в Сан-Франциско постановил выплатить компенсацию в объеме 7,34 миллиона долларов женщине, которая подала иск против компании Dow Corning, утверждая, что произведенные этой компании импланты привели к развитию у нее смешанной болезни соединительной ткани.

В апреле 1992 года FDA объявило о запрете на использование силиконовых грудных имплантов, хотя в ведомстве всячески подчеркивали: это делается потому, что производители еще не подтвердили безопасность своей продукции, как должны были сделать, а не потому, что эта продукция опасна для здоровья. Почти одному миллиону американок с имплантами не о чем волноваться, утверждал глава управления.

Но они волновались. В паре с выигранным судебным иском запрет FDA был воспринят как подтверждение опасности имплантов. СМИ вновь наполнились историями о несчастных, страдающих женщинах, а «ручеек судебных исков превратился в полноводный поток», писала Марсия Анджелл, редактор журнала New England Journal of Medicine и автор книги Science on Trial: The Clash Between Medical Science and the Law in the Breast Implant Case («Наука под следствием. Столкновение медицинской науки и закона в деле о грудных имплантах»).

В 1994 году компании – производители имплантов согласились на крупнейшее в истории коллективное удовлетворение исков во внесудебном порядке. Был сформирован фонд в объеме 4,25 миллиарда долларов, включая один миллиард на оплату услуг юристов, которые превратили подобные иски в отдельную отрасль. Женщины должны были подтвердить документально, что у них были грудные импланты, а также наличие одной из тех многочисленных болезней, которые, как говорили, они вызывают. При этом им не нужно было доказывать, что причиной имеющегося у них заболевания действительно были импланты. «Адвокаты истцов иногда направляли своих клиенток к врачам, которые занимались преимущественно такими пациентками и получали гонорар от адвокатов, – писала Марсия Анджелл. – Более половины общего числа женщин с грудными имплантами претендовали на выплату в рамках внесудебного соглашения, половина из них утверждали, что в данный момент они страдают от заболеваний, вызванных имплантами». Этого не мог покрыть даже огромный выделенный фонд. Компания Dow Corning объявила о банкротстве, и выплаты по искам прекратились.

Отношение к силиконовым имплантам в корне изменилось. Если раньше они считались не более опасными, чем силиконовые контактные линзы, то теперь в них видели смертельную угрозу. В опросах, которые проводил Пол Словик, большинство людей оценивали степень риска от имплантов как «высокую». Более опасным в опросах называли только курение.

При всем этом так и не было научных доказательств, что силиконовые грудные импланты вызывают болезни соединительной ткани или любые другие проблемы со здоровьем. Вплоть до 1994 года не было проведено даже ни одного эпидемиологического исследования. «То, что мы видели и слышали в судебных залах и в прессе, было всего лишь суждениями на основе досужих домыслов», – писала Марсия Анджелл.

Подобное развитие событий было обусловлено многими факторами, но наиболее важным из них был не химический состав силикона, не биологические особенности женских молочных желез, не упорство общественных активистов, не хищное поведение юристов, не бессердечность корпораций и не безответственная погоня за сенсацией со стороны СМИ. Нет, основополагающим фактором стал тот простой факт, что люди хорошо воспринимают истории и не так хорошо – цифры.

Любому журналисту известно, что люди по-разному реагируют на цифры и на истории. Статья, в которой сообщается, что в результате происшествия погибло много людей, возможно, и привлечет внимание читателя, но чтобы его удержать, нужно нечто большее. Вспомните новостные заголовки: «Крушение автобуса в Андах в Перу, 35 человек погибло» или «Наводнение в Бангладеш продолжается – по оценкам спасателей, погибло несколько тысяч человек». Просматривая их, вы даже не оторветесь от своей чашки кофе. Они пусты. Тот факт, что это о людях где-то далеко, также объясняет недостаток нашего внимания, но не менее важен и формат сообщения: это факты и цифры. Если добавить графику (автобус, свалившийся с горного склона) или фотографии (выжившие цепляются за обломки, трупы плывут по течению), шансы удержать внимание читателей повышаются.

Однако даже в этом случае внимание аудитории будет недолгим. Чтобы действительно его удержать, заставить людей думать и чувствовать, журналист должен сделать историю личной. Однажды я сидел в номере отеля в Мексике и рассеянно смотрел репортаж CNN о серьезном наводнении в столице Индонезии: множество жертв, сотни тысяч людей потеряли крышу над головой. Я переключил канал и внизу экрана увидел бегущую строку на испанском со срочными новостями: Anna Nicole Smith muere. Я знаю на испанском всего несколько слов, и muere – одно из них. Я был потрясен: «Умерла Анна Николь Смит»[33]33
  Анна Николь Смит (1967–2007) – американская супермодель, актриса, телеведущая, продюсер, режиссер и сценарист. Девушка журнала Playboy 1993 года и секс-символ 1990-х годов. Прим. перев.


[Закрыть]. Я позвал жену, которая в тот момент была в ванной. Стоит ли говорить, что я сообщил ей не о наводнении в Индонезии, хотя эта новость была гораздо более важной, чем безвременная кончина второстепенной знаменитости. Но Анна Николь Смит была конкретным человеком, а смерти людей в Индонезии – статистикой. Утрата конкретного человека способна тронуть нас гораздо больше, чем статистическая абстракция. В этом наша человеческая природа.

Почти три тысячи человек погибло тем солнечным утром в сентябре 2001 года, но какие чувства вызывает в нас эта статистика? Цифра большая, спору нет. Но холодная и пустая. Сама по себе она не вызывает у нас особых эмоций. Максимум, на что она способна, это напомнить о картинах того дня: взрыв, рушащиеся здания, выжившие бредут сквозь развалины и пепел, что, вполне вероятно, заставит нас испытать чувства, чего не могут сделать цифры. Еще сильнее на нас действуют изображения людей, например ужасная фотография человека, летящего вниз головой навстречу смерти, или бизнесмен, который идет прочь с портфелем в руке и пустым взглядом.

Или персональные истории, такие как история о Диане О’Коннор, 37 лет. Диана была пятнадцатым ребенком из шестнадцати детей в семье и жила в Бруклине. Она работала на трех работах, чтобы оплатить свое обучение в университете. Благодаря своему упорному стремлению к успеху она добилась кресла руководителя и кабинета на верхних этажах здания Всемирного торгового центра. Диана О’Коннор – всего лишь одна из тысяч погибших, но ее история, рассказанная так, что мы видим за ней реального человека, трогает нас до глубины души, как никогда не сможет тронуть фраза «почти три тысячи человек погибло»[34]34
  Информация о жизни Дианы О’Коннор была взята из некролога New York Times, который редакция подготовила для каждого погибшего в результате теракта. Они выходили в газете на протяжении месяца и собрали большую читательскую аудиторию.


[Закрыть]. Поэтому иногда статистику называют «людьми с высохшими слезами».

Сила личных историй объясняет стандартный формат, который преимущественно используют в газетных статьях и телевизионных передачах: представить главного героя с историей, способной вызвать интерес и участие аудитории, связать эту историю с более глобальной темой, обсудить эту тему со статистикой и анализом, завершить все возвратом к главному герою. Это пилюля в сладкой оболочке, и когда она сделана качественно, это наивысшее мастерство журналиста. Этот формат эмоционально увлекает читателя, но при этом предлагает интеллектуальное содержание, необходимое, чтобы поднять вопрос. К сожалению, гораздо проще бывает рассказать трогательную историю и на этом остановиться. Самое приятное – для ленивого журналиста, – что история без аналитики привлечет внимание аудитории точно так же, как и история с отличным анализом.

Людям нравятся истории о людях. Мы любим рассказывать истории и слушать их. Это универсальное человеческое качество, что заставляет эволюционных психологов предположить: оно заложено в нас от природы. Но чтобы это было правдой, рассказывание и прослушивание историй должно давать нам эволюционное преимущество. И такое преимущество есть. Во-первых, это отличный способ распространения информации, благодаря которому люди получают возможность использовать опыт друг друга. Во-вторых, это процесс социального характера. Роберт Данбар из Университета Ливерпуля отметил, что, хотя шимпанзе не рассказывают истории, ежедневно они проводят до 20 % времени за чисткой меха друг друга. Это говорит не о чистоплотности, а о социальности этих животных. Груминг – это способ шимпанзе и других видов приматов формировать и поддерживать персональные связи. Подобно шимпанзе, люди – социальные приматы. Но наши далекие предки жили в более крупных сообществах, чем шимпанзе, и если бы Homo sapiens формировали персональные связи так же, как это делают приматы, на это уходила бы половина дня. А вот разговаривать можно одновременно со многими. Можно даже заниматься чем-то еще во время разговора. Благодаря этому вербальное общение идеально заменяет чистку меха. Как отмечает Роберт Данбар, анализ повседневных разговоров современных людей показывает, что они редко носят образовательный или воспитательный характер. В большинстве случаев это просто дружеская болтовня: люди рассказывают истории о людях.

Помимо прочего, рассказывание историй может быть отличной формой репетиции. По мнению философа Дениса Даттона: «Когда для того, чтобы выжить, требуется взаимодействовать с враждебной внешней средой, а также с представителями своего вида, как дружелюбными, так и враждебными, воображение, которое готовит мозг к следующему вызову, играет огромную роль. В рамках этой модели рассказывание историй сродни проведению многочисленных экспериментов: оно позволяет представить, к каким последствиям могут привести те или иные действия. Несмотря на то что повествование может быть связано с проблемами внешнего мира, привычная его сфера, как говорил еще Аристотель, – это область человеческих взаимоотношений». Шекспир может рассказать нам о психологии не хуже любого психолога, именно поэтому его произведения вызывают в нас такой отклик. Когда любовь Отелло к Дездемоне превращается в ненависть из-за гнусных нашептываний Яго, а ненависть приводит к убийству, мы чувствуем: да, так могло случиться. Ослепленный ревностью и недоверием человек способен на такое. Это правда.

Тем не менее истории могут не быть правдой или быть полуправдой. Истории, которые привели к запрету силиконовых грудных имплантов, были глубоко личными и болезненными. Кроме того, их было много. Казалось очевидным, что импланты вызывают различные заболевания. Это выглядело правдой на уровне чувств. Так утверждал наш Внутренний голос. Как сказал Коки Робертс в программе Nightline на канале ABC News: «У нас перед глазами примеры бесчисленного множества женщин, у которых грудные импланты и которые при этом жалуются на нестерпимую боль. Возможно ли, что все они ошибаются?»

Ответ на его вопрос: возможно. «На момент запрета грудных имплантов в США проживали около 100 миллионов взрослых женщин. Из них примерно 1 % имели импланты и из них 1 % – заболевания соединительной ткани. Так что даже по чистой случайности два этих фактора могли совпасть у 10 тысяч женщин», – отмечает Марсия Анджелл. Печальные истории женщин с грудными имплантами, которые при этом страдают от заболеваний соединительной ткани, не являются – и не могут являться – подтверждением того, что импланты вызывают эти заболевания. Нужно было провести эпидемиологические исследования, чтобы выяснить, является ли число заболеваний среди женщин с имплантами более высоким, чем среди женщин без имплантов. Если бы выяснилось, что это так, это все равно не стало бы неопровержимым доказательством причинно-следственной связи между имплантами и заболеваниями, – они могли быть связаны через третий фактор. Но это стало бы основанием для дальнейшего изучения этого вопроса. К сожалению, эпидемиологические исследования не проводились. Ученые, возражавшие против запрета имплантов, неоднократно к ним призывали. Как и FDA, которое утверждало, что запрет имплантов наложен на тот период, пока ведомство ждет заключения эпидемиологов. Риск еще не подтвержден, подчеркивали в FDA. Доказательств нет. Это выводило из себя активистов, лозунгом которых стали слова: «Мы и есть доказательства!» В их искренности не было сомнений, но страсть и боль не могут заменить разум, а разум говорил, что доказательств нет.

Истории – это не данные, любят повторять ученые. Истории могут быть просвещающими, как у Шекспира. Они могут обращать наше внимание на темы, требующие научного изучения. Множество историй о грудных имплантах, якобы вызывающих болезни, несомненно, были основанием для тщательного исследования. При этом истории ничего не доказывают. Доказательствами служат только данные[35]35
  Как увидят читатели, в этой книге много историй. Я не стремлюсь их обесценивать, но хочу отметить, что при всей их ценности в определенных обстоятельствах у них есть свои серьезные ограничения.


[Закрыть] – корректно собранные и проанализированные.

Так было всегда, но прогресс в области науки и техники делает это утверждение еще более актуальным. Сегодня мы способны проводить измерения в микронах и световых годах, определять состав в частях на миллиард. Информации и цифр становится все больше. И чтобы действительно понимать, о чем эта информация, от нас требуется гораздо больше, чем просто рассказывать истории.

К сожалению, наш Внутренний голос не совершенствует навык обращения с цифрами. Поскольку наша интуиция формировалась в период бивачных костров и копий, мы обращаемся с историями эффективнее, чем с цифрами. Нейробиолог Станислас Деан из Коллеж де Франс отмечает, что разные животные – от дельфинов до крыс – имеют базовое понимание чисел. Они легко могут отличить два от четырех и «владеют элементарными навыками сложения и вычитания». Однако по мере увеличения значения чисел их способности резко снижаются. Им требуется гораздо больше времени и усилий, чтобы понять и использовать числа шесть и семь.

Как выяснилось, внутренний навык обращения с числами у человека не намного лучше, чем у крыс или дельфинов. По словам Деана: «Мы медленнее вычисляем результат, когда нужно сложить, например, 4 и 5, чем 2 и 3». Аналогично тому как животному требуется время на осознание разницы между близкими числительными, например 7 и 8, «нам требуется больше времени, чтобы определить, что 9 больше 8, чем на то, что 9 больше 2». Конечно, человек обладает интеллектом и он преодолевает этот этап, однако то, сколько усилий требуется любому школьнику на запоминание таблицы умножения, служит напоминанием об ограничениях нашей природной способности обращения с цифрами. «Печально, но факт: нормальное человеческое состояние – это неумение оперировать числами, и требуется приложить немало усилий, чтобы этому научиться», – пишет Станислас Деан.

Сколькие из нас прикладывают эти усилия, неизвестно. Канадская компания, проводящая опросы общественного мнения, задала респондентам вопрос: сколько миллионов в миллиарде? 45 % опрошенных этого не знали. Интересно, как они отреагируют, если им сказать, что содержание мышьяка в питьевой воде составляет три части на миллиард? Даже тому неспециалисту, который знает, что такое миллиард и сколько в нем миллионов, потребуется собрать больше данных и хорошо подумать, чтобы понять, что это означает. Те же, кто не знает, что такое миллиард, могут обратиться только к своей интуиции, которая тоже понятия не имеет, что это такое. При этом Внутренний голос точно знает: мышьяк – это что-то плохое. Итог: жмем на тревожную кнопку!

Влияние нашей древней среды обитания не ограничивается одним лишь неумением человека обращаться с цифрами. Физик Герберт Йорк однажды признался, что причина, почему ядерная боеголовка ракеты-носителя Atlas имеет заряд в одну мегатонну, в том, что это круглое число. «Таким образом, физический размер первой ядерной боеголовки и число людей, которых она может убить, определялись тем фактом, что у человека две руки и по пять пальцев на них, поэтому он может считать десятками».

Умение оперировать цифрами не наделяет цифры силой заставить нас чувствовать. Благотворительные организации уже давно поняли, что призыв помочь конкретному человеку гораздо эффективнее, чем просьба о помощи большому числу людей сразу. «Когда я вижу перед собой массу людей, я не могу действовать, – писала мать Тереза. – Когда я вижу перед собой одного человека, я начинаю что-то делать». Важность чисел помогает понять наша реакция на смерть. Если смерть одного человека – это трагедия, то смерть тысячи человек должна быть в тысячу раз более болезненной, но наши чувства так не работают. В начале 1980-х годов упоминания в СМИ о случаях заражения СПИДом были крайне редкими, несмотря на стабильно растущее число жертв этой болезни. Все изменилось в июле 1985 года, когда число газетных статьей о СПИДе, опубликованных в США, вдруг выросло на 500 %. Событием, послужившим причиной, стало заявление популярного американского актера Рока Хадсона, что он болен СПИДом. Его знакомое всем лицо сделало то, что не могла сделать никакая статистика. «Смерть одного человека – это трагедия, смерть миллионов – статистика» – эта фраза принадлежит эксперту по смертям Иосифу Сталину[36]36
  Психологи называют это явление «эффектом опознаваемой жертвы». Подробнее об этом см., например: Loewenstein G., Small D., Strand J. ‘Statistical, Identifiable and Iconic Victims’. Stanford Law and Economics Olin Working Paper, № 301, 2005.


[Закрыть].

Цифры способны притушить эмоции, пробудившиеся при виде страданий одного человека. Пол Словик, Дебора Смолл и Джордж Лоуэнстейн провели эксперимент, в ходе которого просили людей сделать пожертвование в помощь населению Африки. В первом случае просьбу сопровождал статистический обзор кризисного положения, во втором – история семилетней девочки, в третьем – присутствовал и рассказ о девочке, и статистические данные. Как и ожидалось, во втором случае объем пожертвований был больше, чем в первом. Но здесь интересно то, что жертвовали больше, чем и в третьем случае, словно цифры каким-то образом препятствовали душевному порыву помочь, возникшему после прочтения истории о маленькой девочке[37]37
  Даже в ситуациях, где отсутствуют эмоции и, следовательно, можно предположить, что будет доминировать аналитический расчет, цифры играют весьма скромную роль. Психологи Евгений Боргида и Ричард Нисбетт провели эксперимент, в ходе которого предложили нескольким группам студентов из Университета Мичигана взглянуть на список учебных курсов и отметить те из них, которые они хотели бы изучить в будущем. Первая группа выполняла это задание без дополнительной информации. Вторая – предварительно выслушала личные впечатления тех студентов, которые уже посетили эти курсы. Исследователи отметили, что полученная информация оказала «значительное влияние» на выбор. Третья группа студентов ознакомилась с оценками, которые поставили курсам те студенты, которые уже их посетили. В отличие от персональных впечатлений, эти данные не оказали на выбор студентов из третьей группы никакого влияния.


[Закрыть].