Электронная библиотека » Денис Ахалашвили » » онлайн чтение - страница 10

Текст книги "Тепло любимых рук"


  • Текст добавлен: 28 мая 2022, 01:50


Автор книги: Денис Ахалашвили


Жанр: Современная русская литература, Современная проза


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 10 (всего у книги 18 страниц)

Шрифт:
- 100% +

На море с мамой я, конечно же, не поехал, остался дома один. Море? Да кто его не видал! Утопающий в зелени летний притихший город лежал у наших ног. Грабьте, Киса! И мы его «грабили»! Крез по сравнению с нами был жалким оборванцем. Пиво или сигареты нас не интересовали. Газировка, мороженое, парк аттракционов, кино и река – до сих пор не забуду гимн по радио, под который я просыпался, чтобы отправиться с утра пораньше на рыбалку. Гимн был мужественным и прекрасным, страна за окном была прекрасной, и впереди у нас было только хорошее! Так мы думали.

Начало 1990-х, время малиновых пиджаков, ваучеров и разграбления великой страны. Свобода обрушилась на Россию как цунами, моральные законы оказались на свалке вместе с советской идеологией. Новая мораль говорила: homo homini lupus est. Человек человеку – волк, а счастье в деньгах! Зарабатывай любыми средствами, бери сколько можешь, делай что хочешь, ибо сегодня живы, а завтра умрем!

Когда заокеанские дяди привезли к нам в страну новый образ жизни и наркотики, мужики оказались к ним не готовы, никто не был готов, и многие тогда умерли. Наркотики продавались на крыльце главного корпуса нашего университета, а людей расстреливали прямо на улицах. Мы с другом, будущим главным тренером взрослой сборной России по карате Георгием Хижняковым, охраняли нашего старосту Пашу, когда он ходил за стипендией для группы, чтобы его не ограбили по дороге. А через дорогу от Тюменского университета был Знаменский кафедральный собор, и никогда я не видел на службах столько народа, как в те лихие времена.

Открытые повсюду храмы появились в нашей жизни в 1990-е, и это было настоящим чудом. Для тех, кто видел, как их разрушали, взрывали, заколачивали, делали из них склады и музеи, это было так, словно Небо сошло на землю. До Знаменского, куда я сбегал с пар в университете, я был в церкви только раз – в далеком детстве, с родителями. Та церковь находилась в старом домике возле кладбища, а главный городской собор – храм Покрова – с тех пор как из него убрали склад, стоял заколоченный и оскверненный. Когда его отреставрировали и восстановили, вдруг оказалось, что многие горожане, и не только бабушки с внуками, любят сюда ходить по воскресеньям.

Прежде загнанная и бесправная, Церковь вышла из подполья, и наша жизнь изменилась. Выяснилось, что царившее вокруг зло вовсе не всесильно. Чем яростней и темней была буря, тем ярче горели кресты на куполах вновь открытых храмов. Оказалось, что есть Тот, Кто победил зло, воздвиг Церковь Свою и сделал ее непобедимой. Каждый мог прийти сюда и, исповедовав Распятого Бога, получить помощь и силу, выйти на дракона и победить. Вера и любовь стали знаменем этих новых первых христиан, которым они освещали серую жизнь вокруг. Они не были одинокими, слабыми и беззащитными, и мужики инстинктивно это чувствовали. Многие из нас пришли в храмы и остались там потому, что ничего благороднее и прекраснее не было на свете, чем служить Богу и стоять за правду. Многие стали священниками и монахами и посвятили свою жизнь Христу. И никакой бизнес, которым многие тогда занимались, помешать этому не мог.

Помню, как мой друг Женька после очередной удачной сделки, когда мы купили партию двухкассетных магнитофонов в универмаге в Тюмени, где я учился, и продали в Екатеринбурге, где учился мой друг, а на вырученные деньги купили двадцать золотых печаток, мой лучший друг Женька отдал мне все свое золото и сказал: «Знаешь, ты его забери! Мне это не нужно! Никаким бизнесом я больше заниматься не буду!» Он с красным дипломом окончил юридическую академию, его отец был начальником городской милиции, а карьера расписана до пенсии, но он уехал на Валаам и стал монахом. Сейчас живет где-то в скиту на Афоне.

Он всегда был прямым и смелым, мой друг Женька, а я шел к храму тернистым окружным путем, который неизвестно куда бы меня привел, если бы Господь однажды не решил положить этому конец и не вырвал меня из моей обычной жизни, как репку из грядки. Я увидел сон. Это был самый страшный сон в моей жизни. Я лежал в гробу, белый и некрасивый, а надо мной убивалась мать. Она рвала на себе волосы, царапала в кровь лицо и страшно рыдала. Я в ужасе проснулся; первой мыслью было пойти в храм и как можно скорее креститься. Когда я переступил порог Покровского собора, церковные бабушки, привыкшие давать советы молодым людям, взглянув мне в лицо, давать советы передумали и побежали за священником. Он спокойно посмотрел мне в глаза и сказал: «Вам чего?» – «Мне покреститься!» – «Приходите завтра!» Я не знал, что за крещение нужно платить, а еще нужен крестик и восприемники. Священник сказал принести крестик из лавки, а потом меня окрестил. Я не смог уйти из храма. Стал ходить на все службы, и чем больше ходил, тем больше становилось радости на душе. Хотя я мало что понимал в службе, сердце в храме ликовало и пело, и с этим ничего уже нельзя было поделать. Как нельзя ничего поделать с улыбающимся младенцем на руках, кроме как обнять, поцеловать и прижать покрепче к груди.

День, когда преклонились небеса


День Победы в девяностых. Екатеринбург. У меня был обычный рабочий день редактора газеты. Я опаздывал на какую-то встречу. Путь лежал через главную площадь города, площадь Пятого года. Там шел праздничный парад. Ветераны, школьники с цветами, колонны бронетехники. Но меня это не интересовало. Меня интересовала встреча, на которую я опаздывал. А еще то, что придется обходить. К счастью, удостоверение было в кармане, и меня пропустили за оцепление. Я шел кратчайшим путем за трибуной, где в это время губернатор, мэр и другие официальные лица поздравляли собравшихся с Днем Победы. И там я наткнулся на солдат из оцепления, которые пили водку из кружки по кругу. Одному стало плохо, и он упал прямо на грязную брусчатку. Его товарищи начали над ним хохотать, покачиваясь на нетрезвых ногах и не собираясь помогать ему встать. Рядом веселые упитанные мужички, громко обсуждавшие футбол, тоже стали смеяться над незадачливым солдатиком. Шофер какого-то начальника жаловался товарищу, что придется торчать на работе до вечера, потому что будет возить шефа по банкетам и придется сидеть в машине. И никаких тебе фронтовых ста граммов!

Протискиваясь через толпу, я вдруг наткнулся на какого-то ветерана в старом, выцветшем, когда-то зеленом плаще с орденами. Он стоял, не замечая ничего вокруг, смотрел на проходящую колонну танков и плакал. И тут меня как током ударило. Так стало стыдно, что в глазах потемнело. Что я куда-то бегу, и пьяный солдатик валяется на брусчатке, у мужичков футбол, и шоферу не выпить, а этот дед кровь за нас проливал…

И я ведь не в капусте родился. Оба моих деда тоже на той войне воевали. И вернулись героями и инвалидами. Я гордился моими дедами и любил их.

Чтобы свалить дерево, у него рубят корни. Чтобы уничтожить народ, у него отнимают память и его историю. Народ, забывший свою историю и своих предков, – мертвый народ, обреченный на вырождение.

И в России девяностых гордиться своим прошлым стало стыдно. Стараясь понравиться нашим новым заокеанским друзьям, мы стали за свое прошлое извиняться. Наше великое героическое прошлое, политое кровью наших предков, выкованное их несгибаемой волей и вскормленное самоотверженным и боголюбивым русским духом, вдруг стало позором и проклятием, от которого мы спешили поскорей освободиться. Какие еще Дмитрии Донские, Суворовы и Кутузовы? Все это бабушкины сказки! Простите нас! Какой еще народ-освободитель и народ-защитник? Разве Россия и Советский Союз кого-нибудь защищали и спасали? Конечно, вы правы, это все бабушкины сказки! Простите нас! Мы тупые пьяные русские Иваны с балалайкой и капустой в бороде, готовые на все, лишь бы нас пустили на порог этого сверкающего нового мира! Доверчивые, наивные, простодушные дети, оказавшиеся в притоне вместо новогоднего бала…

Стараясь поскорее освободиться от прошлого, мы выбросили День Победы вместе с другими советскими праздниками и коммунистической идеологией. Я хорошо помню, как ордена и медали героев войны продавались на рынках вперемешку с китайскими носками и поддельным спиртом. Как грабили и убивали стариков за квадратные метры их одиноких квартир. Как некогда богатая, процветающая страна, словно нищенка, стала выпрашивать гуманитарную помощь. Помню, однажды в наборе этой помощи с одноразовой американской посудой оказались немецкие бинты с фашистской свастикой времен Второй мировой. Это были хорошие, немного пожелтевшие от времени, аккуратно упакованные бинты, которыми аккуратные немецкие оккупанты бинтовались, когда их били наши неаккуратные деды. Тридцать миллионов наших дедов сошли в могилы, чтобы мы могли бинтоваться этими фашистскими бинтами. И если кто-то захотел бы унизить нас больше, он бы не смог. Дальше только ад.

Но на краю пропасти мы очнулись. Заглянув в самую бездну, мы встали с колен и начали восстанавливать свой разграбленный и оскверненный дом. Начали с главного: вернули иконы в красный угол и достали дедовы ордена. Начали восстанавливать храмы и вспоминать великое прошлое, которое чуть не потеряли.

За всю историю человечества никто, ни один народ так собой не жертвовал, как русские в той войне. Чтобы так – весь народ, как один человек, не жалея живота своего и до полной Победы. На великую жертву способно великое сердце, и это было сердце наших дедов. Русские в той войне были тверже железа и сильнее смерти. Когда в четырнадцать лет я читал Константина Симонова про битву под Москвой, про десятки снарядов на каждый метр, про раскаленный от взрывов воздух, про птиц, сгоравших на лету, про железо, которое плавилось, текло и горело, у меня руки тряслись, я уснуть не мог. Дед рассказывал, как воют немецкие мины, когда ты сидишь в окопе. Воют – значит, не страшно, значит, не в тебя. Как во время штыковой атаки убитый пулей солдат продолжал бежать, пока не повисал на колючей проволоке. Как его контузило и посекло осколками от снаряда, и он три дня лежал, ожидая санитаров. Потом деду сделали несколько операций, он почти год пролежал в госпиталях, стал инвалидом, но, как выписался, снова попросился на фронт. Я слушал и плакал навзрыд.

Помню, потом в клубе журналистики, когда я попросил ребят написать что-нибудь ко Дню Победы, очень боялся получить школьное сочинение на заданную тему. Зря боялся. Ребята сделали интервью со школьниками военных лет, ушедшими на войну, и своими сверстниками, которым были заданы те же вопросы, что и ветеранам. Ребята хотели знать, как они сумели победить. Потому что «это ведь наша история», и «мы были бы с ними почти ровесниками», «а мы бы смогли?» С горящими глазами мои ученики наперебой рассказывали, как ходили к ветеранам домой, как напросились в гости до вечера, сбегали за тортом и слушали, слушали, слушали…

И был в моей жизни другой День Победы. И снова в Екатеринбурге. Ярко светило солнце. Навстречу шли счастливые люди с детьми и цветами. Все кругом улыбались. И я тоже улыбался. Я спешил на площадь Пятого года, чтобы успеть к параду. Его открывал мой старший брат Руслан, он первым должен был пройти по площади на виду у всего города. И я гордился своим братом. Махал цветами и фотографией деда и кричал: «Ура!» Дед смотрел на нас с Неба и радовался. Все радовались.

А после парада мы с братом и его курсантами поехали в госпиталь ветеранов на Широкой речке. Там мы поздравляли героев Великой Отечественной войны и дарили подарки. А потом я пошел в больничный храм и поставил свечи за деда, за ветеранов, за тех, кто не вернулся, за своего старшего брата и всех российских курсантов. Потому что это Великий День. День, когда преклонились Небеса и мы победили.

Никому тебя не отдам!


Как-то раз девушки-певчие из хора храма Тадзари, храма святой великомученицы Варвары в Тбилиси, подарили мне икону особо почитаемого в Грузии преподобного Гавриила (Ургебадзе) и, конечно, аджику с тбилисского рынка. Аджику мы с друзьями-монахами быстро съели, а икону я привез домой. Красного угла с лампадой у меня дома нет, иконы просто стоят на полке в книжном шкафу. И она вся давно уже занята. Вот преподобный Пафнутий, Боровский чудотворец, – подарок братии, вот святой праведный Симеон – подарок из Верхотурья, а вот старинная икона, доставшаяся мне в наследство от моих прадедов. Икона преподобного Серафима из Дивеево, преподобного Сергия Радонежского из Троице-Сергиевой лавры и икона преподобного Далмата Исетского, к которому я езжу встречать свой день рождения в день его прославления. А еще образ святителя Игнатия (Брянчанинова) – благословение духовного отца на литературные труды, икона Пречистой со Святой Горы Афон и много других. С каждой иконой связана своя история, воспоминания о святых местах, в которых довелось побывать, и, конечно же, о людях – замечательных, искренних, верующих людях, которых я встретил возле этих святынь. И когда я молюсь, то поминаю их, как они где-то далеко поминают меня, и молюсь перед иконами, которые они мне оставили. Все родные и все любимые. Смотришь на Валаамскую и молишься за друга детства, афонского монаха Андрея, который когда-то был на Валааме послушником. Вздыхаешь перед Абалакской и поминаешь батюшку Зосиму, теперешнего духовника Тобольской семинарии, с которым ходил крестными ходами вокруг монастыря…

Когда места для иконы преподобного Гавриила не нашлось, я решил отнести ее в храм, как не раз поступал и раньше в подобных случаях. Вечером достал икону из шкафа, поставил у изголовья, лег спать. Утром стал читать правило, а потом хотел поехать на службу (было воскресенье). Читаю, молюсь, ну и прощаюсь с преподобным Гавриилом. А когда молитвы закончились и я собрался упаковать икону в сумку и повезти в храм, вдруг понял, что не смогу с ней расстаться. И не потому, что жадный, – икона простая, грошовая. Глянул на нее в последний раз – как ножом по сердцу, словно собрался сделать что-то нехорошее. А что может быть нехорошего в том, чтобы икону в храм отнести?

Но это была единственная у меня грузинская икона, благословение с земли, где жили мои предки, венчались мои родители и я родился. Икона святого, который ходил по тем улицам, где я ходил, и который как две капли воды похож на моего деда, моих братьев и моих соседей в Дигоми. И отдать ее – словно выставить за дверь монаха-грузина, который привез тебе бурдюк восьмилетнего вина от деда Миши.

Никому, говорю, преподобный Гавриил, я тебя не отдам! Ты в моем доме – самый дорогой после Христа гость; мой дом – твой дом! Ты пришел ко мне из нашего родного Тбилиси, и с тобой живая детская вера великих грузинских святых, древние, как сама земля, намоленные храмы и пронзительные сердечные грузинские песнопения, от которых слезы сами текут из глаз, а сердце летит прямиком на Небо. Дай мне умыть твои ноги, отче Гаврииле, и благослови этот дом своим присутствием! И место для иконы сразу нашлось – справа возле стола, за которым я работаю. А в храме икон от меня никто не ждет, там их хватает. В храме Господь ждет от меня только сердца. Доверчивого, горящего и живого. Такого, как у преподобного Гавриила…

На крыше главного храма


Какова вероятность, что простой парень из маленького уральского городка окажется на крыше главного храма в мире – храма Воскресения Господня в Иерусалиме, где ежегодно происходит чудо схождения Благодатного огня? Прямо скажем, немного. Хотя у верующих возможно всякое. И это именно такая история.

Всю жизнь Слава Ивашков кидал шкуры на кожевенном заводе в родном Камышлове, пока тот не закрыли. А когда закрыли, Слава освоил профессию кровельщика. Крыть крыши – профессия нужная, это вам не менеджеры или юристы какие-нибудь. Крыши текут у всех. Когда в городе стали восстанавливать Покровский собор, Слава покрыл железом главный купол и колокольню. Ну и храм взялся сторожить. А чего? Один день на крыше молотком стучит и красоту Божьего мира с колокольни обозревает, другой – внизу, среди икон и святых. Там красота, и тут красота, и все Божья. Когда говорят, что не место красит человека, а человек место – это смотря какое место и что за человек. Места разные бывают. А здесь дом Божий и молитва.

Сначала Слава на службы вечерние стал оставаться после работы. Потом на литургию пришел. И детей крестил. Но примером не стал – пил и курил, как все нормальные мужики вокруг, а чего такого? Он же на свои, честно заработанные. А чего ему, в шахматы, что ли, после работы с мужиками играть?

А потом его парализовало. Вся правая сторона тела вдруг разом у Славы перестала двигаться. Даже представить страшно, что это значило для человека, который всю жизнь работал руками. Лежит Слава, плачет. А слезы вытереть не может, руки не поднимаются. Стал Слава Богу молиться, просить о помощи. А затем выздоровел. А когда выздоровел, решил с вредными привычками завязать. Пускай здоровые себя губят, если не жалко. А ему жалко. Да и молодой он совсем, чтобы помирать.

Пришел Слава к священнику и исповедался во всех прошлых грехах. А потом первый раз в жизни причастился. Всякий верующий знает силу первого причастия; вроде бы ничего не изменилось, кроме главного – Бог был где-то там, а теперь Он здесь, в сердце. Раньше грешить было легко и радостно, а теперь тошно. А хорошего, наоборот, как воздуха хочется.

Когда Слава в Камышлове на Покровском все купола покрыл, его позвали восстанавливать монастырь Всемилостивого Спаса в Екатеринбурге. Дали Славе в монастыре золота, и он этим золотом три купола покрыл. И так хорошо покрыл, что все смотрели и радовались. В это время в Екатеринбург приехал владыка Тимофей из Греческой миссии на Святой Земле. А когда он гостил в монастыре, Славину работу ему показали. Владыке работа так понравилась, что он тут же предложил камышловскому умельцу поехать с ним в святой град Иерусалим. Конечно, тот согласился. Хотя и очень волновался. Русские мастера крышу английского парламента уральским железом покрыли? Покрыли! Не течет? Не течет! А теперь Господь доверил ему покрыть крышу храма Гроба Господня в Иерусалиме.

Еще вчера Слава был в уральской глубинке, а сейчас оказался в самом сердце мира, возле главных христианских святынь. Келья, где он жил, находилась всего в ста метрах от храма Воскресения. Он жил с греческими монахами, из которых по-русски говорили только владыка Тимофей и один иеромонах. Поэтому на службы он ходил в Русскую духовную миссию.

Работа предстояла Славе не просто ответственная, а такая, про которую говорят «раз в жизни». Сколько на свете хороших кровельщиков и золотых дел мастеров, но для главной святыни мира Господь выбрал его, простого уральского мастера. Страшно представить, что у него было в душе, когда он за дело взялся. Но глаза боятся, а руки делают. Тем более когда с молитвой. Молился он все время, пока работал, чего раньше с ним не случалось. «Только молоток в руки возьму – молитва сама в голову просится», – рассказывал он потом. И все у него получилось в лучшем виде.

Работа уральского умельца так монахам понравилась, что в благодарность они выделили ему машину с русским батюшкой, чтобы Слава объехал и поклонился всем святыням на Святой Земле. Они поехали сначала на север, потом на юг. Слава купался в Иордане, поднимался на гору Фавор, пил вино в Кане Галилейской и молился в тени Мамврийского дуба. Истории из Евангелия для него ожили и стали просто его историей.

А это для верующего человека – самое главное.

Как я в Оптину ездил


Какое православное сердце радостно не вздохнет и не затрепещет при упоминании Оптиной пустыни? Оптина – обитель известных на весь православный мир делателей Иисусовой умной молитвы, знаменитых оптинских старцев, своей святостью засвидетельствовавших ее благодатное воздействие на сердце человека, к которым за духовным советом и утешением приезжали многие передовые деятели своего времени, в том числе такие писатели, как Николай Гоголь и Федор Достоевский.

Оптина ворвалась в мою жизнь со знаменитой книгой братьев Киреевских «Оптина пустынь», открывшей мне мир оптинских старцев и благодатной молитвы. Сам вид этой книги звал к духовным приключениям! Она была отпечатана в Нью-Йорке в издательстве православного братства Иова Почаевского в 1961 году на простом черно-белом принтере с расплывающимися, нечеткими фотографиями старцев, которые словно прорывались к тебе из другого мира. Книга в переплете темно-кирпичного цвета без всякого названия, на что была веская причина: из Америки в атеистический Советский Союз, где за веру людей преследовали, притесняли и сажали в «психушку», ее тайно переправили через границу, читали без свидетелей и передавали из рук в руки, как великую святыню. Каким образом она попала к настоятелю моего родного Покровского собора в Камышлове, протоиерею Валерию Шилову, который подарил ее мне, остается только догадываться. Вручая книгу, отец Валерий советовал не просто читать, но и стараться духовные знания из нее применять на практике. Я прочитал ее от корки до корки несколько раз и выучил почти наизусть, а потом подарил своему доброму другу – первому помощнику руководителя Издательского совета Русской Православной Церкви иеромонаху Макарию (Комогорову) – как яркий и символичный пример издательской деятельности в православной Америке.

Первые две поездки в Оптину пустынь я совершил благодаря духовному отцу, батюшке Власию. Как-то в девяностых я приехал Пафнутьев Боровский монастырь, чтобы пообщаться с батюшкой, походить на службы и поработать во славу Божию. Время тогда для паломничества было благодатное: монастырь только восстанавливался, столько паломников, как сейчас, не было. Случайные люди сюда не ездили, в основном приезжали верующие, благочестивые люди, любившие святость древней обители и длинные монастырские службы. Они не спрашивали у духовника, куда лучше вложить деньги или какой дом купить, а искали воли Божией, чтобы получить благословение старца на выбор жизненного пути и решить другие, важные для верующего человека духовные вопросы. До сих пор помню светлую молитвенную обстановку монастыря в те годы, хотя вокруг была разруха, откровенная бедность и отсутствие комфорта. Сейчас в номерах монастырской гостиницы есть апартаменты класса «люкс», вай-фай и горячие обеды, а я многое бы отдал, чтобы оказаться в единственной тогда келье для паломников через стенку от кельи, где батюшка Власий принимал посетителей.

В той бедной паломнической келье царила братская, искренняя любовь друг к другу и была идеальная чистота, всегда заправленные свежим бельем кровати и вымытый пол, по которому мы ходили без обуви. Два будущих священника, один послушник, писатель из Санкт-Петербурга, уговоривший меня поменять купленную мною зачем-то «Историю мировых религий» на собрание сочинений святителя Игнатия (Брянчанинова), отец с маленьким сыном на каникулах. Мы ходили на братские молебны и службы, вместе с братией работали на стройке и заготовляли дрова, а вечером парились в монастырской бане, пили чай с братьями-монахами и беседовали о Боге.

Как-то раз я заговорил с духовником про оптинских старцев, а батюшка Власий улыбнулся и сказал: «Дионисий, хватит книжки про старцев читать! Садись на автобус, съезди в Оптину пустынь, посмотри, как они жили, походи на службы, помолись, где они молились, а потом вернешься и расскажешь!» Я благословился, оставил вещи в привратницкой и поехал.

Была поздняя осень, летел первый снег, деревья стояли серые и голые – погода была такая, что лучшего времени для духовного путешествия и не придумать. Со всеми пересадками в Калуге дорога от Пафнутьева монастыря до Оптиной пустыни заняла несколько часов, и уже к обеду я был в главном храме Оптиной пустыни – соборе Введения Пресвятой Богородицы. До сих пор не забуду мироточившую тогда икону Пресвятой Троицы в нижнем ряду главного иконостаса и маленький кувшинчик перед ней, куда собирали выступавшее и стекавшее по иконе драгоценное миро. Святость Оптиной била сразу и наповал!

Из храма я отправился в гостиницу Иоанно-Предтеченского скита. Там гостиничный-цыган объявил мне, что по благословению настоятеля всем паломникам полагалось с первого же дня идти на послушания. А как же службы, молитва и святыни, ради которых я сюда ехал? На это гостиничный заметил, что за послушание я получу и то, и другое, и третье. Я не был белоручкой, но от перспективы провести паломничество на коровнике решительно отказался. «Тогда, брат, мы не сможем принять тебя в гостинице!» – грустно вздохнул гостиничный, подняв глаза к небу. «Ничего, гостеприимный мой брат, – твердым голосом ответил я, – сейчас на улице еще не очень холодно, как-нибудь переночую» – и пошел смотреть монастырь.

Тогда в Оптиной повсюду шла стройка, везде были люди в строительных касках, сверкала сварка, визжали пилы и гремели КамАЗы, подвозившие кирпич. После маленького уютного Пафнутьева монастыря, со всех сторон окруженного крепостной стеной, в буквальном смысле защищавшей тебя от мирской суеты, Оптина оглушала и будоражила. Но на вечерней хор из трех монахов пел так, что я позабыл обо всем на свете и только слезы успевал вытирать. Монастырские службы – особые, время на них летит незаметно, особенно если поминать верующих, записанных в большие книги, которые раздавали всем желающим. Мне очень хотелось помолиться вместе с братией, и я выбрал самую толстую, которую едва успел прочитать до конца службы. Еще запомнились огромные, чуть не в руку толщиной, восковые свечи, которых, как мне сказали, хватало на пять–семь лет горения. Денег у меня на такую свечу, конечно же, не было, но сама перспектива такой молитвы рядом с оптинскими старцами захватывала.

После вечерней службы из алтаря вышел духовник обители батюшка Илий (Ноздрин), сел на маленькую скамеечку в притворе, и братия, затем сестры из Шамординской обители и все желающие подходили к нему под благословение и за духовным советом. Подошел и я. Батюшка Илий улыбнулся, а затем неожиданно взял меня за руку, усадил рядом с собой, продолжая благословлять подходивших людей. Задавал разные вопросы, слушал с улыбкой, а потом вдруг говорит: «А ты оставайся со мной в Оптиной, поживи хотя бы до Пасхи!» От удивления я чуть язык не проглотил. «Простите, – говорю, – хоть мне у вас и нравится, но я не останусь! Я вообще-то из Пафнутьева монастыря приехал, где живет мой духовник, батюшка Власий!» При упоминании отца Власия отец Илий заулыбался, пожелал мне напитаться духовными сокровищами Оптиной, благословил и отпустил с миром. Хотя, чего скрывать, этим своим «оставайся до Пасхи», до которой было еще несколько месяцев, сильно меня удивил.

А потом я удивился еще больше, когда на выходе из храма ко мне подбежал гостиничный-цыган и сказал: «Прости меня, брат, если я тебя обидел! Не могу, чтобы ты на улице остался! Пойдем в гостиницу, я тебе уже место приготовил, а потом поступай как знаешь!» Растрогал до глубины души. Вечером я лежал под одеялом в монастырской гостинице и думал, что успею еще помолиться, а с утра пойду послушаться.

Утром после братского молебна и завтрака меня послали не на коровник, а строить теплицы на монастырском подворье, где я работал с одним молодым монахом и взрослым дядькой-паломником. Мы с дядькой просили монаха рассказать о жизни в монастыре, он отмалчивался, а потом велел ни о чем его не спрашивать, потому что отвечать все равно не будет. Дядька аж молотком от обиды стучать перестал: «Ну, ты, брат-монах, даешь! Мы же к тебе как к родному, а ты?» Сейчас вспоминаю эту сцену с улыбкой, а тогда нам казалось, что монах должен был непременно выложить первым встречным всю свою жизнь, и желательно со всеми чудесными подробностями!

Монах был хоть и молодым, но умным. «Давайте лучше попоем!» – предложил он с улыбкой, глядя в наши посуровевшие лица. Как стали мы петь «Взбранной Воеводе победительная», обижаться мне быстро расхотелось, а захотелось, наоборот, думать о себе и об этом благодатном месте, куда меня привел Господь. Мы дружно стучали молотками, пели молитвы – раз, и день прошел! Нас пригласили в маленькую чистенькую трапезную на подворье и накормили таким сытным обедом, что мы потом еле из-за стола вылезли.

А вечером я гулял в лесу между монастырем и скитом, в том самом, который оптинские старцы запретили вырубать, и наслаждался тишиной и молитвой, которая сама лилась из сердца. Это совсем не то, что смотреть на закат на море или красивые горы на курорте. Это не наслаждение внешней красотой, а тихая радость сердца по Богу, от которой легко на душе и хочется плакать от умиления. Вот что такое Оптина пустынь.

Второй раз я приехал сюда снова из Пафнутьева Боровского монастыря, когда батюшка Власий шестой год был в затворе в Ватопедском монастыре на Афоне, где молился Пресвятой Богородице, чтобы Она вылечила его от рака и он дальше мог помогать людям. О том, что отец Власий на Афоне в затворе, знали только самые близкие, народ ехал и смотрел на деревянную табличку «Приема нет» на дверях его кельи.

Когда батюшки снова не оказалось, я собрался было уезжать, а потом в трапезной познакомился с батюшкиной духовной дочерью Ольгой из Владимира, руководителем группы паломников. «Хотите с нами в Оптину?» – предложила Ольга, и я с благодарностью согласился. Их группа, путешествующая на стареньком «пазике», – маленькая община недавно открытого храма, который они восстанавливали своими силами почти десять лет. Хотя работы было впереди очень много – храм стоял без куполов, крестов, иконостаса и многих икон, – глаза у людей в автобусе горели такой радостью и любовью, что сразу было понятно: все у них получится. И молитва у них была такая, какую не часто встретишь и в больших, многолюдных, красивых храмах. Уже через час нашего путешествия Ольга предложила читать Богородичное правило Серафима Саровского, и все с радостью согласились. Вот раз пропели «Богородице Дево, радуйся», другой, тридцатый. Осторожно наклоняюсь к уху соседа: много еще? Тот радостно отвечает: «Много! Триста раз!»

По дороге на большой скорости наш автобус обогнала черная иномарка. «И куда так торопятся?» – помню, подумал тогда. Километров через тридцать, возле какого-то дачного поселка, мы увидели несколько машин на обочине и обогнавшую нас перевернувшуюся покореженную машину в кювете. Ехавших в ней двоих мужчин успели вытащить на снег, но они уже не дышали, машина дымилась, а потом взорвалась. Мы смотрели на лежащих на снегу мужчин, которые еще десять минут назад куда-то опаздывали, горевшую груду искореженного железа, несколько минут назад бывшего новой спортивной машиной, и крестились. Дети тихонько спрашивали: «А что, они правда погибли?» – а взрослые отводили глаза и украдкой вытирали слезы.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.


Популярные книги за неделю


Рекомендации