Текст книги "Тепло любимых рук"

«Не кури!»

Все подростки Советского Союза начинали курить с «Космоса», «Астры» или «Полета». Всякие там болгарские «Родопи» или «Фениксы» стоили дорого и особым уважением у пацанов не пользовались. Пользовался уважением «Космос». Если ты нормальный пацан, то ходил в аляске или ватнике размера на два больше (чтобы было легче перемещаться в пространстве), в финской спортивной шапочке с узорами, таиландском свитере и джинсах. Это была удобная и практичная одежда на все случаи жизни. А курить нужно было «Космос». Потому что ничего круче не было на белом свете. Первый раз я купил пачку «Космоса» вместе с двумя замечательными друзьями перед походом в видеосалон на какой-то хороший фильм с Дольфом Лундгреном. Дольф Лундгрен был крут, «Космос» был крут, и мы тоже были невероятно крутыми.

Знаменитый «Сороковой» магазин был известен тем, что сюда чаще, чем в другие магазины, привозили пиво, водку или вино и здесь их можно было купить без проблем. Хотя у нас проблемы были: нам, маленьким, ничего не продавали. Те, советские, продавщицы были кремень – не то что сейчас. «Пошел отсюда» – и весь разговор. Но у нас здесь работал грузчиком друг Димка, который после восьмого не пошел в «Фазану» (СПТУ № 16) учиться на машиниста поезда, а сразу пошел грузчиком, куда его устроила тетка-заведующая. Грузчик была хорошая профессия – уважаемая и денежная. Грузчик – почти как заведующий. В отличие от продавцов он был один на весь магазин и всегда находился рядом с продуктами. И без всяких там покупателей. Однажды мы зашли к Димке в подсобку, и он вынес нам шесть бутылок «Жигулевского». С ними мы отправились на стадион. Пиво было невероятно горьким и невкусным, и, чтобы его выпить, требовалось приложить немало усилий. Я пил на вдох, чтобы не чувствовать вкус. От сигарет тоже мутило. Я курил и думал, что если придется курить каждый день, то мне конец – не выдержу. А Женька с Серегой ничего, курили. Им сигареты нравились. Женька вообще мог выкурить целую пачку. Вредный, так его звали, был сильный и развитый не по годам.

Женька-Вредный хорошим был товарищем, Царство ему Небесное. Потом он женился на моей однокласснице Эле, и у них родился замечательный сын. Женька погиб нелепой смертью. В армии он три года служил во флоте, и потом у них была традиция в День ВМФ ходить на реку купаться. Как-то раз они, как обычно, уже после парада на площади, туда отправились. И пошли по мосту на другой берег. Женька решил прыгнуть с перил в реку. А Пышма к этому времени уже стала мелкой. Плотину сломали, и русло замыло. Но пьяным морякам этого не объяснить. Женька прыгнул с моста и мгновенно погиб. Глубина была около метра, и он сломал себе позвоночник. Но это было потом, а сейчас мы сидели на стадионе, пили пиво и курили лучшие сигареты на свете. Светило солнышко, и впереди было только хорошее.

Конечно, в жизни встречались «Мальборо», «Кэмел», «Салем» с ментолом и настоящие кубинские сигары в железных футлярах, но постоянно такие вещи мог позволить себе только мой дядя Женя, известный дирижер, который жил в Бразилии, в городе Рио-де-Жанейро, и руководил там симфоническим оркестром. Когда он приезжал, то привозил деду коробку кубинских сигар, а отцу – несколько блоков «Мальборо». Мне же он привозил замечательный вкусный шоколад, джинсы и футболки с модными картинками.

Когда мы учились в университете, появились «Бонд» и «Магна». По сравнению с «Космосом» это были невероятно вкусные сигареты. Мы курили их утром и вечером, на переменах и вместо завтрака. Потом у бабушек возле переходов появились «Мальборо», «Кэмел», «Данхилл» и «Кент». И «Лаки Страйк».

Мой хороший товарищ, бармен Стас, который работал в одном уютном кафе с кабинетами и живой музыкой, держал руку на пульсе и всегда успевал порадовать друзей чем-то новым и лучшим. Помню, сидим с ним за стойкой, пьем кофе. Стас угощает меня необычными сигаретами. Называются «Парламент». Я говорю:

– Что это такое? Нормальных, что ли, нет?

– Эти нормальные. Только вчера из Питера партию привезли. Очень хорошие сигареты. Скоро их будет курить вся страна.

Стасу я доверял – у него со вкусом все было нормально. Взял блок. И правда, хорошие сигареты. Такой фильтр необычный. У Стаса все было нормальное – и виски «Блек Лейбл», которое любила моя тогдашняя подружка Аня, и разливное немецкое пиво «Кромбахер», и чешское «Пражечка», и «Будвайзер», которое с удовольствием пил я. Но больше всего с барменом Стасом мы любили пить настоящее грузинское вино. Стас сам ходил на рынок. Он прекрасно разбирался в подделках и брал только настоящее «Ахашени», «Мукузани» или «Киндзмараули». Такое, с портретом Сталина и маленькими кусочками листьев на дне. Брал бутылок восемь вина, свиную вырезку, овощи, зелень, свежий сулугуни, лаваш и настоящий грузинский соус. Потом все это сам готовил на кухне. А вечером мы сидели за столом и в хорошей компании пили это настоящее вино, ели настоящие вкусные блюда и говорили о чем-то по-настоящему хорошем. Например, о Боге. Народ вокруг пил, гулял, плясал до упаду. А мы сидели, пили вино двенадцатилетней выдержки из настоящих бурдюков – и говорили о Боге. Тогда, в далеких девяностых, людей расстреливали прямо на улице средь бела дня, и без Бога было как-то совсем грустно. С ума можно было сойти без Бога. Многие стали употреблять героин и потом умерли. А мы его даже не пробовали. Мы пили настоящее грузинское вино и говорили о Боге. Иногда могли до утра сидеть.

А ведь был еще «Беломор». Суровый табак, от которого порой слезились глаза и невыносимо першило в горле, картонный мундштук и большая пачка с картой Беломорканала – было в этом что-то невыносимо для нас героическое, вроде трубки Хемингуэя. Смешно вспоминать об этом, но, сидя у подъезда, чувствовали мы себя героями-полярниками.

Автор с игуменом Флавианом в Московской духовной академии

А потом я пришел в Церковь, и многие привычки, казавшиеся невинными, оказались очень даже вредными для духовной жизни. Помню, прочитал у преподобного Амвросия Оптинского, что при упоминании некоего человека, о котором ему говорили как о человеке высокой духовной жизни, он изумился и сказал: «Да какой же он духовный – ведь он же курит?!» И мой духовник часто повторял: «Табак ведет в кабак, кабак ведет в бардак – и дело кавардак!»

В общем, духовная жизнь и табак – вещи несовместимые. И нужно выбирать. А тут необходима решительность, которой у меня не было. Но помогли православные друзья, которые к тому времени у меня появились. Особенно отец Флавиан, наместник Крестовоздвиженского монастыря в Екатеринбурге. «Не кури, – говорит, – Денис, не надо». Как увидит меня с сигаретой, вместо здравствуй – «не кури!» – и все тут. И чудесным образом в этом преуспел. В один прекрасный день отец Флавиан встретился мне несколько раз подряд. Если учесть, что мы живем в большом городе Екатеринбурге в разных районах, это было по меньшей мере странно. Если не сказать больше. Сколько раз в день можно встретить занятого своими делами наместника монастыря, с которым у вас не запланировано ни одной встречи? А теперь – чтобы было веселее думать о теории вероятности, – встретить именно тогда, когда ты куришь? Правильно. Ноль целых, ноль десятых, ноль один раз.

Иду утром на работу, слышу: кто-то догоняет. Смотрю, отец Флавиан. А я после утреннего кофе иду себе, солнышку радуюсь. «Не кури, Денис!» Он куда-то в администрацию спешил. Потом выхожу из редакции за ограду. Только закурил, слышу из-за спины знакомый голос: «Не кури!» Он от владыки идет этой дорогой. Днем на Плотинке столкнулись нос к носу. «Не кури!» И зачем, спрашивается, я на эту сторону перешел? Вечером выхожу от студентов из университета, солнышко садится, птички поют – как не закурить? Вдруг из-за угла вылетает машина, окошко открывается, оттуда отец Флавиан: «Не кури, Денис, не надо!» У меня чуть сигарета из рук не выпала.

Спросите теперь: курю я или нет? Нет, не курю. Когда тебя так Господь любит, глупо сопротивляться. Лучше отвечать взаимностью.

Боровск и православная Сицилия

Что большинство из нас знает о провинции? Если включить телевизор – разруха, безысходность, беспробудное пьянство и произвол чиновников. Если прийти на Киевский вокзал, сесть в автобус или скоростную электричку, то через полтора часа окажешься в совершенно другом мире, про который в телевизоре не показывают. Всего через полтора часа ты попадешь в уютный патриархальный Боровск со множеством старинных храмов и деревянных домов, где обаяние русской провинции осталось почти не тронуто. В больших городах этого практически не осталось. Там на месте старинных домов с резными деревянными наличниками коробки больших торговых центров. А здесь у каждого дома своя история. Стоит немного постоять, отряхнуться от пустой суеты, и взгляду откроется их истинная неяркая красота, о которой плакал Есенин. В этих маленьких окнах и невысоких крышах отражается доброта русского характера, бесконечное терпение и довольство малым. Это сейчас людям тесно: десять комнат, двадцать, и все счастья нет. А раньше жили не так. Раньше жили скромно. Одна, две комнаты с кухней, рябина во дворе – и хорошо!

Все мое детство прошло на таких улицах. Помню, придешь из школы, дома никого, бежишь к соседям. Там накормят, напоят и спать уложат. А праздники как встречали? Все вместе встречали! Несколько дворов соберутся за одним столом – и ну гулять! До сих пор не забуду, как нас, мальчишек, мужики качали на половиках. Растянут половик, усадят в центр, как начнут подкидывать, душа в пятки! А наши игры на улице? Чиж, лапта, банки, в разведчиков и много чего еще. Зимой мы всегда всей улицей заливали горку и делали каток. Чтобы потом всем вместе там кататься. Для нас не было страшнее наказания, чем дома сидеть. На этих улочках мы были одной семьей, и это самое замечательное, что только можно пожелать. У многих с тех пор стойкий иммунитет к эгоизму и равнодушию. Тогда мы твердо усвоили, что, когда всем миром, когда заодно, никакие враги тебе нипочем и любую беду можно пережить. А радость, которую ты делил с другими, оставалась с тобой навсегда. А когда все по углам – плохо стало. Приходи, бери нас голыми руками и делай что хочешь. А эти улочки говорят о другом – о добрых, искренних отношениях, верных друзьях, заботливых соседях и счастье, одном на всех.

Когда я узнал, что к нам в Пафнутьев Боровский монастырь приезжает отец Алексей Уминский с отцом Паоло (Патриколло) из Сицилии, то нисколько не удивился. Истинный ценитель древнерусского искусства, отец Алексей решил открыть отцу Паоло сокровища, перед которыми преклоняется просвещенная Европа и благоговеет остальной цивилизованный мир. В монастыре преподобного Пафнутия это не музейные экспонаты, а окружающая тебя реальность.

Мы идем в главную монастырскую сокровищницу – храм Рождества Пресвятой Богородицы с главной монастырской святыней – ракой преподобного Пафнутия и фресками божественного Дионисия, увидев которые государь Иоанн III немедленно забрал его расписывать Московский Кремль. После молитвы к преподобному отец Паоло подходит к Иверской чудотворной иконе Пресвятой Богородицы. Вокруг нее всегда живые цветы, а сам образ увешан драгоценными крестами, кольцами и образками от людей, получивших здесь исцеление и помощь. Отец Паоло прикладывается и ставит свечи. Потом мы идем в придел святой великомученицы Ирины.

Идем в больничный храм во имя пророка Божьего Илии – уникальный храм XVII века, ставший первой общественной больницей в истории России. В этом храме больные жили и лечились. Каждый день здесь шла служба, за которой всех страждущих причащали. В те времена люди помыслить не могли, что можно исцелить тело, не заботясь прежде о душе. Тут больные лежали, а там, в алтаре, братия возносили Богу молитвы об их здравии, через окно их причащали. Отец Алексей переводит, отец Паоло внимательно слушает, задает вопросы и очень эмоционально жестикулирует. У кельи, где по приказу патриарха Никона был заточен опальный протопоп Аввакум, гости останавливаются. Гид предлагает войти. Глухой потолок кельи без окон настолько низкий, что выпрямиться нельзя. Можно только, склонив голову, стоять на коленях или сидеть, глядя на огонек свечи.

После монастырского музея идем в царскую трапезную Ивана Грозного, поднимаемся на колокольню, откуда открывается прекрасный вид на многие километры вокруг. До самого горизонта – поля, леса, реки. Золотые маковки церквей, сверкающие на солнце, и маленькие уютные дома. В счастливых глазах отца Паоло эта красота отражается немым восторгом, и мы, русские, глядя на него, радостно переглядываемся и улыбаемся.

С колокольни идем на монастырские стены с дозорными башнями и узкими бойницами. Гид рассказывает о героической защите монастыря от польско-литовских захватчиков во главе с Лжедмитрием II, о князе Михаиле Волконском с дружиной и монастырской братии. Тогда Пафнутьев Боровский монастырь штурмовало двенадцатитысячное войско Яна Сапеги. Здесь каждая пядь земли полита русской кровью. Как записано в хрониках, князь Михаил Волконский был изрублен поляками прямо у раки с мощами преподобного Пафнутия, все защитники обители погибли – от мальчиков-алтарников до находившегося на покое в Боровском монастыре бывшего настоятеля Троице-Сергиевой лавры архимандрита Иоасафа, – но не сдались и не отступили. Отец Паоло говорит, что у них на Сицилии православные тоже насмерть сражались с сарацинами.

После экскурсии я везу гостей на подворье монастыря на Высоком. Здесь, на окраине Боровска, находится жемчужина деревянного зодчества – храм Покрова Пресвятой Богородицы, один из двух старейших деревянных храмов России. Второй храм стоит далеко на Севере, а этот – в Подмосковье. Покровский храм старше знаменитых Кижей почти на сто лет. Его неповторимая архитектура произвела впечатление даже на богоборческую власть, которая в начале двадцатых годов XX века поставила его на учет в Отделе по делам музеев Главнауки как памятник первой категории.

Пресвятая Богородица хранит Свой храм на Высоком пуще глаза. Во время оккупации Боровска наполеоновской армией в 1812 году церковь чудом уцелела, хотя, по преданию, сам Наполеон приказал ее сжечь, как сожгли стоявшую неподалеку деревянную Сретенскую церковь. Уцелел не только Покровский храм, но и деревянная часовня, поставленная на месте упокоения благочестивых родителей преподобного Пафнутия Иоанна и Фотинии. В войну с немецко-фашистскими захватчиками в алтарь храма попал снаряд, но не разорвался, а оставил после себя аккуратную дыру.

Нас встречает настоятель подворья отец Иосиф (Королев). Храм Покрова небольшой, намоленный, с галереями. Когда на праздники съезжаются гости, двери и окна храма открывают, люди стоят на галереях, им все слышно и видно, а детям раздолье. Детей здесь всегда очень много. Сюда принято приезжать семьями. Говорят, что просьбы о рождении детей к родителям преподобного и к матери Пресвятой Богородицы святой праведной Анне, частица мощей которой находится в храме, часто бывают исполнены. Многие из детей, что приезжают на подворье, родились после молитвы здесь, и счастливые родители стараются возить этих вымоленных у Бога детей сюда каждое воскресенье, чтобы они росли под присмотром святых Иоанна и Фотинии и Покровом Матери Божьей.

Мы идем на святой источник преподобного Пафнутия. Когда отец Паоло понимает, зачем мы пришли к купели, недоверчиво качает головой. Мы объясняем, что купаться в святом источнике – это обязательная традиция у русских, и он много потеряет, если не искупается. Отец Паоло послушно раздевается, но, коснувшись воды, меняется в лице и жестами объясняет, что ни при каких обстоятельствах в купель не полезет. Смотрит на наше радостное купание, качает головой и произносит: «Вы, русские, сумасшедшие. Настоящие сумасшедшие!»

Мы смеемся и ведем сицилийского гостя в трапезную. Нас потчуют рыбной солянкой, афонским пловом с мидиями и осетинскими пирогами. За таким обедом очень легко забыть золотое правило преподобного Серафима выходить из-за стола, когда можешь съесть еще столько же.

Архимандрит Паоло (Патриколло), настоятель православного прихода Константинопольского Патриархата в городе Кальтаниссетте, рассказывает: «На Сицилии говорить о православии очень легко. Целое тысячелетие после Христа Сицилия была православной страной. Сегодня об этом почти никто не знает, но это так. Сицилия была независимой от власти Рима, здесь была Византийская епархия. Стояли православные храмы, в которых совершались службы по православному обряду. На Сицилии православное мировоззрение у людей в крови. Это передается из поколения в поколение и сохраняется в домашнем укладе и традициях. Хотя современные сицилийцы многие свои привычки объяснить не могут, например привычку к посту, они их просто забыли, но они их соблюдают. И мы, православные священники, просто напоминаем людям, откуда все это пришло, где истоки их почтения к святым, невероятная любовь к Матери Божьей, к иконам и колокольному звону. Люди считают это своим, родным, они без этого не мыслят своей жизни. Это благодатная добрая почва для веры.

Все в мире знают о сицилийской мафии, но не знают о православной Сицилии. Сейчас там девять древних православных церквей, которые находятся во всех главных сицилийских городах. В Палермо и Катании – храмы Московского Патриархата. Три храма Константинопольского Патриархата: в Палермо, Кальтаниссетте и Мессине. И четыре храма Румынской Православной Церкви. Каждое воскресенье и праздники во всех храмах совершается Божественная литургия.

У нас на Сицилии очень много православных святых, они здесь жили, проповедовали и исповедовали Христа. Святая мученица Агафья, чьи мощи находятся в кафедральном соборе города Катании. Святитель Лев Катанский, один из древних, повсеместно почитаемых святых. Неподалеку от Кальтаниссетта есть местечко Сутерра, где покоятся мощи полностью сохранившегося тела преподобного Онуфрия Великого. Поклониться одному из основателей православного монашества приезжают паломники со всего света. Там же находятся мощи епископа Павлина Ноланского, известного всему православному миру как Павлин Милостивый».

При этих словах отец Иосиф оживляется. Оказывается, частичка мощей этого святого есть и в храме на Высоком!

Отец Паоло улыбается и продолжает: «Самый почитаемый на Сицилии святой – святой Калоджеро, который пришел сюда из Африки во времена иконоборчества. Католики изображают его черным, православные белым, но и те, и другие чтут его с особой любовью и благоговением, крестя его именем детей и освящая его иконами свои дома. Святая мученица Параскева Римлянка, ее мощи покоятся в маленьком городке Ачиреали. Святая мученица Лучия, чьи мощи сейчас в Риме, но она исповедовала Христа в Сиракузах и там повсеместно почитается. В Сиракузах до сих пор сохранились древние катакомбные церкви, место подвигов первых христиан. В окрестностях города Рагуза сохранились останки древнейших византийских православных церквей. Есть они в Урмино. Это храмы VIII–IX веков – подлинные шедевры древнего христианского зодчества. Недалеко от города Калашибетта, в самом центре Сицилии находится древняя византийская деревня V века с пещерными храмами. Потрясающая византийская мозаика в Монреале, Чефалу. Это высочайшие образцы христианского искусства, подлинные шедевры!»

Отец Паоло приглашает нас приехать и говорит, что этой поездки мы никогда не забудем.

«Только представьте, – говорит он, – вы идете мимо оливковых рощ по изумрудной траве среди ослепительных белых древних камней к маленькому старинному городку на холме. Проходите мощенными булыжником улочками дальше, и там, у подножия гор, под пронзительным голубым небом, вам открывается древний, словно выросший из скал монастырь. Вы поднимаетесь выше и на самой вершине горы видите древнюю часовню с огромным колоколом. Тысячу лет назад этот колокол созывал с гор пастухов и охотников к службе. Вы берете в руки веревку и звоните, этот звон слушают на Небесах и радуются. Вот что такое православная Сицилия!»

Батюшка Нил

С иеромонахом Нилом (Мишариным) я познакомился в келье своего будущего духовного отца, схиархимандрита Власия (Перегонцева). Это была моя первая встреча с настоящими монахами, и она запомнилась мне на всю жизнь. До этого про монахов я знал только из литературы: это были оптинские старцы из книги братьев Киреевских «Оптина пустынь», схиигумен Савва из книги «Схиигумен Савва: жизнь и труды», преподобный Амфилохий Почаевский из одноименной книги, преподобный Серафим Вырицкий в одном из первых его жизнеописаний, а также святители Игнатий (Брянчанинов) и Феофан Затворник, с книгами которых я почти не расставался.

И вот ты едешь по совету священника, крестившего тебя, через всю страну к опытному духовнику, который поможет тебе разобраться в твоей жизни, и что ты видишь? Вместо изможденных постом и молитвой, суровых немногословных аскетов ты видишь двух улыбающихся, источающих радость, довольных батюшек, которые словно только тебя и ждали. Отец Власий сидел на маленькой низкой табуреточке в углу под образами и разбирал гору писем, лежавших на столе, а отец Нил – на маленьком диванчике у стены. Отец Власий задавал мне какие-то обычные вопросы о родителях, о доме, об отце настоятеле и нашем Покровском храме, где, как оказалось, отец Нил бывал, когда служил неподалеку от моего родного Камышлова в Талице. От их благодушия и улыбок робость куда-то пропала, и я стал рассказывать обо всем, что лежало на сердце, а там было много чего.

Начал с чудес. Однажды зимой от холода у нас со стены штукатурка отвалилась, а под ней обнаружились изображения. Их по весне отмыли, а там – огромная фреска. И не какая-нибудь, а самого Архангела Михаила с огненным мечом!

Батюшки слушали, улыбались, отец Нил, глядя на меня, смеялся и ножками на диване от радости болтал, отец Власий улыбался и смотрел на меня поверх очков. Только было начал я о своих духовных подвигах им рассказывать, как осекся на полуслове. Что-то вдруг коснулось моего сердца, и оно вмиг растаяло как воск. Я упал на колени перед иконами, и слезы ручьем хлынули у меня из глаз. Ощущение непередаваемой бесконечной радости о Боге, Который коснулся моего сердца, до краев затопило все мое существо, сердце купалось в нем, млело и кричало: «Господи, слава Тебе!» Батюшки в келье прекрасно знали, что со мной произошло. Пока я говорил без умолку, они молились обо мне Богу, и по их молитвам Господь не замедлил. Разговоры окончились, и слова стали не нужны. Какие могут быть разговоры, когда Бог с тобой? В это время остается только трепетать, благоговеть и плакать.

Батюшка Власий положил мою голову себе на колени и с улыбкой гладил по волосам. Отец Нил молчал на диване и тихо улыбался. Святые на иконах тоже улыбались, и огонек в лампаде млел маленькой радостной звездочкой. И одна только мысль осталась с той встречи: «Богу служить – это радость, больше которой нет ничего на этом свете!»

На следующий день батюшка Нил повел меня к себе в келью, которая находилась тут же, на этаже, где жил отец Власий, только в самом углу. Заводит меня к себе, смотрит на стену, завешанную иконами, выбирает большую, красивую, с оптинскими старцами и говорит: «Вот тебе подарок от меня, Дионисий! Ты им молись, они тебя всему в жизни научат!»

Иеромонах Нил (в миру Петр Павлович Мишарин) родился 7 февраля 1935 года в селе Юшково Челябинской области. Незадолго до его рождения отца по какому-то надуманному обвинению арестовали, и, хотя через несколько месяцев все обвинения сняли и выпустили, сына он не увидел – умер от сердечного приступа возле ворот тюрьмы. Мать будущего духовника Боровского монастыря Сусанна одна воспитывала троих детей. Как вспоминал потом батюшка Нил, она была богобоязненной, верующей женщиной, много молилась и во всем полагалась на волю Божию. Маленький Петр с детства полюбил молитву. Особенно мальчику нравилось молиться перед образом Пресвятой Богородицы «Утоли моя печали» и иконой преподобного Серафима Саровского, которого он полюбил больше всех святых.

Впоследствии он рассказывал своим духовным чадам, что за его детскую молитву преподобный Серафим не оставлял его всю жизнь, указывал путь и помогал в трудную минуту. Отец Нил так об этом рассказывал: «Первый раз батюшка Серафим посетил нас с мамой, когда мне было четыре года». Второй раз преподобный указал юноше, что тот должен служить Богу. После этого Петр твердо решил стать священником. Когда он уже был священником, то снова увидел преподобного Серафима в тонком сне: батюшка Серафим вошел через дверь в неизвестный храм, а сам отец Петр полз за ним на коленях к алтарю. Спустя несколько лет он узнал ту дверь в храме Покрова Пресвятой Богородицы в Тобольске, где покоились мощи святителя Иоанна (Максимовича), чудотворца, возле которых батюшка прослужил несколько лет. Там отец Петр встретил своего будущего духовного отца, батюшку Власия (Перегонцева), с которым провел всю свою последующую жизнь.

Это случилось потом, а детство будущего иеромонаха было трудным. Мать поднимала троих детей одна, своего дома они не имели, жили «в людях». А потом началась Великая Отечественная война, о которой отец Нил говорил как о великом народном горе.

Когда он окончил седьмой класс, поступил в ремесленное училище. Потом трудился на заводе и служил в армии. Вернулся домой, устроился на работу, помогал матери, а по вечером учился: окончил вечернее отделение техникума. Учиться он любил и потом всегда говорил своим духовным чадам, что «ученье свет, а неученье – тьма».

Когда я рассказал про отца Нила нашим пожилым прихожанкам, которые пели у нас в Покровском на клиросе, они очень обрадовались и заметили, что хорошо его помнят, когда он еще служил в Тобольске и Кушве. Храмов тогда было мало, большинство было разграблено и закрыто, а в тех, что остались, народ друг друга хорошо знал. Для верующих бабушек в советское время было обычным делом съездить помолиться за четыреста километров к святителю Иоанну в Тобольск или за триста пятьдесят к святому праведному Симеону в Меркушино. Еще матушки поведали мне, что, как и отца Власия, отца Петра всюду гнали, не давали служить и строили против него всяческие козни. Что это были за козни в советском атеистическом государстве, приходилось только догадываться. Но Господь никогда не оставляет Своих служителей – в 1993 году отец Петр приехал в Пафнутьев Боровский монастырь за своим духовным отцом, архимандритом Власием, который с 1991 года и до сегодняшнего дня является духовником Боровской обители. Отец Петр недолго ходил в послушниках – 17 декабря 1993 года он принял монашеский постриг с именем Нил, в честь преподобного Нила Столобенского.

В конце девяностых из-за резко ухудшившегося здоровья отец Власий собрался на Афон, где больше шести лет молился в затворе в Ватопедском монастыре, и оставил отца Нила духовником вместо себя. За его кроткий добрый нрав и духовную рассудительность братия батюшку Нила любили, а многочисленные паломники, приезжающие в Боровский монастырь за духовными советами и наставлениями, нашли в нем мудрого руководителя.

Духовные чада вспоминали, что по его молитвам жизнь многих из них наладилась. После бесед с батюшкой Нилом они возвращались домой обновленными, с легким сердцем. Иногда, приезжая к нему в трудных жизненных обстоятельствах, с неразрешимыми, казалось бы, вопросами, многие получали ответы и утешение уже на пороге его кельи, даже не успев рассказать о своих проблемах.

Простой и любвеобильный батюшка часто любил повторять, что «человек может полностью излечиться покаянием», и больше всего на свете не терпел осуждения и нелюбви к ближним. Особенно он предостерегал от осуждения лиц духовного звания: «Священника осуждать – сыпать угли на свою голову». Как можно не любить человека, который носит в себе бессмертный образ Божий? Для него это было как светопреставление.

Видя человеческое горе и страшные последствия греха, он плакал над закосневшими грешниками и умолял Бога об их исправлении. Он места себе не находил, пока Господь явно не касался сердца человека, пришедшего к нему. Его простые, безыскусные слова действовали лучше тысяч умных книг и порой буквально вытаскивали озлобившегося, отчаявшегося человека с того света. На вопрос о том, как относиться к ближним, батюшка Нил отвечал: «Тяготы друг друга носите – и тем спасетесь».

«Будьте как дети», – часто повторял он. Мне посчастливилось на себе познать силу этих сердцем пережитых им слов. Я ни у кого больше так не исповедовался, как у него. Исповедь у батюшки Нила была чем-то особенным. Сначала, как обычно, ты бодро по бумажке грехи перечислял и уже было собирался голову на Евангелие положить, чтобы он тебе грехи отпустил, как он начинал задавать какие-то вроде бы незначительные вопросы, потом еще и еще. Ты отвечал на один, потом на второй, слово за слово, и вдруг ниточка из этих вопросов приводила к каким-то давним и очень неприятным делам, про которые ты давно уже позабыл, а сейчас вдруг вспомнил, и сердце от них заныло, заболело, как больной зуб. Смотрел в его большие доверчивые глаза и открывал ему все, о чем никому на свете бы не рассказал, потому что по-другому под этим детским простодушным взглядом не мог.

Отец Нил в своей келье

Помню, однажды коротко стриженные скучающие ребята с золотыми цепями, больше чем у священников, ходили по храму, глядели на всех свысока и рассматривали фрески на потолке. В это время батюшка Нил вышел из алтаря, увидал их: «А ну, ребята, идите сюда!» Те плечами пожали, переглядываются, но подошли. Когда я через час снова в храм зашел, один сидел в углу на лавке, наклонив голову, и от стыда покрасневшие глаза от всех прятал, а другой стоял у аналоя на коленях и рыдал в три ручья. Отец Нил вздыхал над ним, гладил по плечу и приговаривал: «Ничего, ничего! Все еще можно исправить!»

Когда я из монастыря уезжал, батюшка бросил все свои дела и немедленно пошел меня провожать. Повел в трапезную, взял там свежевыпеченный огромный каравай, какие тогда в монастыре пекли, завернул в полотенце и мне протягивает:

– Это тебе на дорогу!

– Да что вы, батюшка… Куда мне столько?

– Так ведь ты на поезде поедешь – а там люди, вот и будешь всю дорогу людей монастырским хлебом угощать! Он у нас знаешь какой вкусный – с молитвой!

И смеется. Дошел со мной до мостика через Истерьму, остановился, обнял, благословил:

– Ты нас не забывай, Дионисий, приезжай!

Я поднимался в гору, а он стоял и махал мне на прощание снизу рукой.