Текст книги "Тепло любимых рук"

Благословенное Савино

История храма великомученицы Параскевы Пятницы в Савино началась с того, что по реке к деревне приплыла икона святой и остановилась в небольшой заводи. Как говорит предание, это произошло во второй половине XIX века, когда здесь ни храма, ни часовни, ни поклонного креста не было. В книге «Приходы и церкви Екатеринбургской епархии» 1902 года написано, что село было основано выходцами из центральных губерний, раскольниками братьями Ощепковыми, один из которых основал деревню Савино, а другой – Тупицинскую:

«Первые поселенцы были раскольники-беглопоповцы, посему и потомству своему оставили в наследство те же воззрения; но с открытием единоверческаго прихода в селе Казаковском, Шадринскаго уезда, многие приняли единоверие, другие перешли в православие, приписавшись к Савинскому приходу. Единоверцы же, за отдаленностью единоверческаго прихода, не стали посещать храм и исполнять христианских обязанностей, а начали придерживаться раскола то беглопоповщины, то стариковщины. Численность ни тех, ни других неизвестна. Численность же всего прихода простирается до 815 душ муж. п. и 961 душ женск. п. Жители прихода все русские, крестьяне, занимающиеся земледелием, скотоводством и смолокурением».

Местные жители, когда икону нашли, долго думать не стали, а отнесли ее в Богоявленский храм деревни Пышма. Мол, нам чужого не надо – у вас храм, вот вам икона! Но Господь хотел просветить этих самых людей, живших не по-божески, и чудесным образом икона вновь оказалась в Савино на берегу реки, на том же самом месте, где ее нашли. Ее снова отнесли в Пышму, и она опять чудесным образом вернулась. Так повторялось несколько раз. Через неделю одному жителю во сне явилась Пресвятая Богородица и повелела ставить церковь на месте явления иконы Параскевы Пятницы. На народные пожертвования для нее построили небольшую деревянную часовню, а затем каменный храм, освященный в 1867 году. В эту историю можно верить или не верить, но факты таковы, что с того самого времени молитва здесь не прекращалась ни на один день, и даже в самые суровые годы богоборчества храм не закрывался. Православные уверены, что церковь хранит небесная покровительница края – великомученица Параскева, поклониться которой верующие едут со всех уголков Урала и Сибири.

Мы выехали с группой паломников из храма сорока Севастийских мучеников в Камышлове. Нас набралось полный автобус, некоторые были с детьми. Моя соседка Ирина с грудной Елизаветой, несмотря на раннее утро, улыбаются. Гляжу на светлое, радостное личико лопочущей малышки, и внутри появляется чувство, как в детстве по дороге на новогоднюю елку. Хочется говорить только хорошее и улыбаться без причины.

После молитвы на дорогу одна из прихожанок вдруг вспомнила, что оставила дома включенной плиту. Она готовилась к этой поездке, собиралась сегодня причащаться, а сейчас чуть не плачет. Матушки переглядываются:

– Беги!

Спустя пять минут одна тетушка громко произносит, глядя куда-то в сторону:

– Не надо никого ждать! Мы и так опаздываем!

Куда опаздываем, почему опаздываем, непонятно. Отец Олег спокойно покачал головой:

– Нужно подождать!

Тетушка не сдается:

– Батюшка, звоните, может, она не поедет?

Забывчивая домохозяйка задержала автобус ровно на одиннадцать минут. Опоздай еще на пару секунд – ей устроили бы инквизицию. Я тихо спрашиваю: что с плитой? Она отводит глаза и хлопает себя по лбу. Конечно, плита была выключена и все было в порядке. Духовное путешествие к святыне началось.

Автобус бодро тарахтел, за окном забрезжил рассвет, а под колесами весело бежали километры. Но радость путешествия была недолгой. Километров через десять у старенького «пазика» вскипел двигатель, и мы съехали на обочину. У нас перетерся шланг, и весь тосол вылился на дорогу. У нашего водителя из инструментов только пара разводных ключей и улыбка. Отец Олег с шофером идут смотреть двигатель. А чего его смотреть? Его ремонтировать надо. Опаздывающая тетушка сразу нашлась и предложила всем отправиться пешком. Идти всего ничего – километров двадцать по замерзшему шоссе на промозглом ветру с грудными детьми, колясками и бабушками с палочками. Все мои разумные доводы разбиваются о ее презрительно-снисходительный взгляд. Вам надо – вы и сидите! Сидите, молитесь, а мы на праздник пойдем! Бравый вид непреклонной паломницы, случайно узнавшей от соседки о поездке, соблазняет пару старушек побойчей, и они с песнями и бутылками для воды из святого источника исчезают в придорожных сумерках.

Но духовное путешествие для того и духовное, чтобы все разрешилось простым изящным способом. В водительской аптечке нашелся моток лейкопластыря, шланг замотали и как ни в чем не бывало поехали дальше. Метров через триста подбираем бравых паломниц, которые наперебой сожалеют, что никто не решился с ними пойти встречать рассвет. Наш настоятель и отец шестерых детей знает, как вернуть полезную энергию в мирное русло, и спокойно говорит: «А теперь давайте почитаем акафист святой великомученице Параскеве!»

В Савино возле белоснежного храма улица заставлена машинами и автобусами со всего региона. Народу много, но теснота не давит. Все улыбаются и стараются быть друг с другом вежливыми, особенно с теми, кто пришел на праздник с детьми. А таких здесь очень много. Большинство в храме готовились к причастию, у многих в руках служебники и свечи, и все внимательно слушают возгласы священников. Служба идет торжественно и величаво, а когда из алтаря выносят Чашу, народ падает на колени не только в храме, но и на улице.

После литургии все отправились крестным ходом к святому источнику великомученицы Параскевы, возле того самого места, где когда-то была обретена икона. Он славится многими чудесами и исцелениями, о которых долгие годы ведутся записи в специальных тетрадках. Сколько же эти старые пухлые тетради хранят простого настоящего человеческого счастья жизни с Богом, когда все невозможное становится возможным, все сломанное исправляется, а нехорошее заканчивается хорошо:

«Сегодня годовщина моей свадьбы. В декабре 2009 года мы приехали с паломнической поездкой от храма Всех Святых г. Тюмени. Я читала акафист святой Параскеве сорок дней, когда мне и повстречался мой суженый. Приехали поблагодарить и окрестить дочку. Спаси Господи! Светлана и Павел».

«Мы прихожане г. Талицы: Вячеслав, Фотиния, Фотиния и Мария. По молитвам святой Параскевы после четырнадцати лет бездетства у нас родился малыш, которого мы окрестили в честь святителя Николая Мирликийского, а у наших друзей родилась девочка Екатерина! Просите, и дано будет вам! Слава Богу за всё!»

«В июле 2010 мы с мужем просили у святой Параскевы дать нам малыша, через шесть месяцев наша просьба была исполнена (до этого десять лет не было детей). Вот сегодня приезжали крестить нашу Дарьюшку! Слава Богу! 17 августа 2012 (г. Екатеринбург)».

Я разговорился с приветливой Людмилой из свечного киоска, которая специально на праздник приезжает сюда помогать. Людмила из Екатеринбурга и приехала со своей дочерью-студенткой Дарьей. Даша крестилась в этом храме и была здесь с раннего детства. У нее трое братьев и две сестры: младшей – девять, старшей – за тридцать. Мама из этой деревни, а потом они с папой уехали в Нягань, где отец работал шофером. Когда маленького брата Женю сбила машина, у него началось осложнение, а врачи разводили руками и говорили, что из-за травмы головы мальчик вырастет неполноценным и не сможет окончить школу. Они все бросили и вернулись. Все молились за Женю святой великомученице Параскеве, он выздоровел, с успехом окончил не только школу, но и институт, работает по специальности и скоро собирается венчаться в этом храме. Конечно, у них в семье все крещеные и все ходят в храм молиться своей святой. Великая она в семейных делах помощница!

А потом познакомился с чудесными матушками Зинаидой Васильевной и Любовью Васильевной. Они родные сестры. Младшая – в инвалидном кресле. Старшая почти ослепла. Застенчивые и улыбчивые. Чтобы так улыбаться, много им пришлось пережить за свою долгую жизнь. Когда молодая еще Зинаида с мужем взяли четырехмесячную девочку из приюта, у нее, Зинаиды, врачи обнаружили страшную онкологию, а потом еще и печень стала отказывать. И стала Зинаида вся желтая. Так бывает, когда печень перестает работать. Ей сделали две операции и назначили третью, но становилось только хуже. А она каждый день в храме молилась об исцелении Спасителю Иисусу Христу, Пресвятой Богородице, Илии пророку и святой мученице Параскеве. Не то чтобы врачам не доверяла, а просто верующая. Их с сестрой родители так воспитали, чтобы всегда Богу молились и на Него одного надеялись.

Она молилась больше не за себя, а за маленькую дочку Анюту. Потому что муж, конечно, хороший, но с грудными младенцами не очень. Поэтому ей, Зинаиде, ну никак умирать было нельзя. Иначе Анюта окажется в детском доме. И Господь ее услышал. Однажды ночью ее начало вдруг трясти, и вся грязь и камни из нее вышли. И стала Зинаида с того времени здорова. Я спрашиваю: прямо так и здорова? Она смеется: «Когда у меня рак нашли, мне двадцать семь было. А сейчас шестьдесят пять!» А вот с глазами плохо. Слепнет. Но еще Господь терпит за младшую сестру, которую в храм надо возить на каталке.

Здесь, в Савино, Зинаида была в храме старостой больше тридцати лет. Каких только милостей от Христа не насмотрелась!

Например, ей очень захотелось благословиться у владыки. Такая у нее была странная мечта. Кому-то хочется денег мешок, кому-то жить безбедно, а она, поди ж ты, у владыки благословиться возжелала! А не получалось. Владыка как приедет в деревню, к нему сразу народ, не подступишься. А она никогда вперед людей не лезет – не так воспитана. Да и дел столько, что всегда опаздывала: за всем досмотри, порядок обеспечь, а еще и накормить всех гостей надо. Однажды на престольный праздник все пошли на крестный ход, а она, как обычно, осталась храм караулить. Прибралась, лампадки маслом заправила и пошла на улицу на лавочке передохнуть.

С неба мелкий дождь сыплет. Радуга на полнеба. А она сидит грустная, усталая, глаза в землю. Слышит, кто-то подошел. Голову поднимает – напротив стоит владыка Викентий и с улыбкой на нее смотрит. Давай, говорит, матушка, тебя благословлю!

А потом две женщины из местных прибежали и стали хвалиться владыке, как все хорошо да славно у них здесь, в Савино. А она возьми да и возмутись. Как же, говорит, хорошо, когда монах Василий, который этот храм от разорения спас, на мирском кладбище лежит всеми забытый? Владыка взял ее за локоток: «А ну, давай рассказывай, что знаешь!» Как владыке отказать? Она и рассказала про монаха Василия из Далматовского монастыря, который в двадцатые годы сюда пришел и стал служить вместо заболевшего старенького настоятеля. А когда большевики решили храм закрыть, он просто заперся внутри и никого не пускал. Они снаружи колотятся, бегают, матерятся, а он знай себе молится да поклоны земные кладет. Те с ним и по-хорошему разговаривали, и грозились, а он уперся – и ни в какую. Не отдам храм, и все тут! Несознательный элемент, одним словом.

Начальник местной пожарной части Косых как узнал, что ни милиция, ни комсомольцы с одним темным монахом справиться не могут, распсиховался так, что в кабинете со стола все бумаги раскидал. Затем схватил топор и побежал монаха Василия убивать. А в храме как раз служба шла. Отец Василий увидел начальника с топором и все сразу понял, перекрестился, икону Спасителя поцеловал и вышел со скрещенными руками на середину храма. Делай, говорит, что задумал! Начальник топором-то замахнулся, а опустить руку не может. Не дает что-то. Он затрясся, побледнел как мел, ругаться не может, шипит, глаза вытаращил. Так с поднятой рукой с топором и бросился наутек. А ночью ни с того ни с сего помер. Все собаки потом в округе выли, спать никому не давали. И после этого власти храм так и не закрыли. Хотя много раз собирались. За всю свою двухвековую историю храм в Савино вообще никогда не закрывался. Такая благодать!

За разговором подошла еще одна матушка – Раиса Дмитриевна. Она тоже из Тарасково, подружка сестер. Вместе с сестрами с детства в храм ходит. Раньше, когда маленькой была, их бабушка на Параскеву Пятницу водила за тридцать верст. Ей тогда шесть лет было, а она помнит. Бабушка еды в лукошко наложит, внучат соберет – и айда на службу! Идут, песни Пресвятой Богородице поют. Устанут, под березкой отдохнут, и снова в путь. После службы здесь в храме, на полу, и спали. А в Тарасково храм пророка Илии взорвали. Как ГЭС строить начали, так и взорвали. На дне он сейчас. Только одну храмовую икону Илии Пророка успели тогда спасти. Она сейчас здесь, в Савино. Возле этой иконы я молитвенниц и сфотографировал. Они очень хотят у себя в деревне новый храм построить вместо взорванного. Денег у них нет. Спонсоров и благотворителей тоже. Одна молитва есть. А в деревне им комнату молельную выделили. Зинаида Васильевна староста. По понедельникам туда священник приезжает, молебен служит. Так и живут.

После крестного хода столы вокруг храма накрыли – и начался пир. А у нас арендованный автобус и водитель, нетерпеливо поглядывающий на часы. Радостно, конечно, и празднично на душе, только кушать все равно хочется! Я глянул в погрустневшие лица паломниц и пошел в трапезную. А что, дорогие матушки, делают у вас с непутевыми паломниками, которые не могут на праздничный обед остаться? Матушки смеются: «Дают пирогов на дорогу!» И наложили мне целый пакет с горкой выпечки. А алтарник завел меня в храм и дал мешок праздничных просфор.

И вот мы едем домой, поем песни и вкуснющие пироги жуем. Все вокруг улыбаются, а тетушка, что собиралась пешком идти, просто светится от радости, как именинница!

Искушение

Прямо на рыбалке у меня заболел зуб. Я ходил по воде, забрасывая удочку туда-сюда, радовался окружающей красоте и одиночеству, а он заболел. Сначала я виду не подавал, терпел. Минут через двадцать боль усилилась и терпение кончилось. Другой бы свернул удочку и поехал к доктору, но я-то – человек православный и знаю, что надо делать в подобных случаях. Начал молиться Пресвятой Богородице, святому великомученику и целителю Пантелеимону и священномученику Антипе, епископу Пергама, обращаться к которому рекомендуют при зубной боли. Молюсь, терплю и все еще надеюсь поймать большую щуку. Но то ли молитва моя была неискренней, то ли в холодной воде с больным зубом стоять нельзя, только боль не прошла, а усилилась. Рыбачить стало неинтересно, красота вокруг надоела. Холодно, сыро, единственный выходной коту под хвост, и вообще жизнь не удалась.

Смотал удочку, пошел домой. Идти несколько километров, мысли в голове так и скачут, и все какие-то недобрые. По дороге вспомнил тех, кто должен мне денег. Надо же было быть таким простаком – денег в долг дал, а о сроках не договорился. А зачем? Я ведь православный, и если кто пришел к тебе с нуждой – смотри на него как на Христа. Стал бы я у Христа долги спрашивать? А у этих бы стал! Тоже мне братья! Правильно говорила моя бывшая – умру всеми забытый и никому не нужный под забором! Потом вдруг вспомнил тех, кому я должен. Давно о них не вспоминал, а тут на тебе! И что с того, что возвращать не собираюсь? Они же богатые, с них не убудет! Надо было больше занять и сразу у всех! А потом поменять номер телефона и уехать жить в другой город. Вот бы они забегали!

За этими мыслями не заметил, как ступил в коровью лепешку. Твари рогатые – всех на мясокомбинат! А может, удочку выбросить? Тьфу на тебя, удочка! В последний момент не стал выбрасывать – удочка хорошая, карбоновая, подарок друга.

Дома никого нет, нормальных таблеток не найти. Как сквозь землю провалились нормальные таблетки. Сколько вокруг всего, кроме того, что нужно. И от сердца, и от желудка, и от чего только нет! Где нормальное обезболивающее? Где оно?! Я же два дня назад покупал – куда дели? С остервенением жую цитрамон и переворачиваю аптечку вверх дном. Звонят в домофон, пришла соседка, принесла ведро яблок. Ей, наверное, выбрасывать было жалко, вот и притащила. Выпроводил соседку, включил телевизор. Лихорадочно переключаю кнопки. Выходной день, на всех ста двадцати каналах одна ерунда! Вот раньше было кино так кино! А теперь что? Где Жеглов, где Шарапов? Какие-то мальчики накрашенные скачут на экране – в глазах рябит! Довели страну – смотреть противно! Выключаю телевизор, беру свежий «Эсквайр». Эти вообще в каком мире живут? Сами-то не устали, нет? Выкидываю «Эсквайр». Мечусь по дому, как тигр в клетке, которому наступили на хвост. Вот бы с кем-нибудь поругаться и высказать ему все, что думаю! Прямо руки затряслись от нетерпения. Только с кем ругаться? Ведь нет никого!

Снова роюсь в аптечке. Нашел кетанов в ампулах. Для верности сделал в ногу сразу три укола. Лег на диван. Уставился в стену. На стене висит африканская маска. Старший брат из Африки привез. Он служит в полиции ООН. Подполковник. Главное, себе – скульптуру африканки в натуральную величину из каменного дерева, а мне – эту дурацкую маску. Тоже мне, миротворец! Чтобы ничего не видеть, выключил свет. Лежу в темноте с открытыми глазами, психую. Интересно, думаю, а когда конец света наступит?

Неизвестно до чего бы додумался, но в это время с работы вернулся младший брат. Он все сразу понял и без лишних слов повез меня к нашим друзьям в стоматологическую клинику. Через час после рук чудесной Натальи снова сижу в машине. Запломбированный зуб не болит, светит солнышко, и люди вокруг снова все хорошие.

Брат улыбается: «Как дела?» Махнул рукой и говорю: «Искушение!»

Мужики

Мужиками не рождаются – ими становятся. Становятся от улыбки доброго маминого друга, на встречи с которым мама наденет на тебя рубашку в цвет своего платья. Мамин друг будет смеяться и шутить, отводя глаза от ваших одинаковых нарядов, и дарить тебе машинки.

Мальчики становятся взрослыми, когда идут с отцом первый раз в поход с ночевкой. Мужики – по дороге в прачечную, куда ты с мамой ходишь по вечерам, после маминой работы, чтобы мыть там полы, пока твои одноклассники смотрят «Спокойной ночи, малыши» и укладываются в кроватки. А ты будешь потом идти по ночной улице, держа маму за руку, и рассказывать истории про рыцарей, пиратов и разведчиков из новой книжки, чтобы она не сильно боялась. Но больше всего на свете мама будет бояться не разбойников, а того, что вы станете жить хуже, чем другие. Но тогда ты этого не понимал, слишком хотелось спать, а еще нужно было делать уроки, которые ты, как всегда, оставил на потом…

Все вопросы об отце будут отдаваться болью в ее глазах, и ты в конце концов перестанешь их задавать. Отец так и останется для тебя космонавтом, героическим и смелым, не вернувшимся с далекой одинокой планеты, и даже когда вы встретитесь, это ничего не изменит. На свое совершеннолетие ты прилетишь к отцу, чтобы посоветоваться о своем будущем, и в глубине души будешь надеяться, что он позовет. Но он не позовет – у него другая семья и трое сыновей, о которых надо заботиться. Вы будете разговаривать в саду старого большого дома под желтой черепицей на горном склоне, куда тебя принесли из роддома и в котором ты помнишь каждую трещинку. Отец будет ходить между яблонь с мотыгой, в джинсах и большой соломенной шляпе, и в конце разговора неожиданно скажет, что никого не любил, кроме твоей мамы. А ты просто пожмешь плечами, потому что это уже неважно, и не задашь простой, мучающий тебя с детства вопрос: почему, если ты ее любил, мы жили одни в другом городе? У него будет два инфаркта и грустные глаза, вы молча обниметесь и поцелуетесь, как это делают мужчины, когда расстаются навсегда.

У тебя появится отчим, и, хотя он выстругает тебе меч для новогодней елки и возьмет на футбол, ты упорно будешь называть его дядей, потому что в твоем словаре «папа» – это святое. И когда он уйдет, твой хрупкий мир разлетится на куски, и склеить его не получится. Мужикам, как и саперам, ошибиться можно только один раз. Вы станете с дядей хорошими приятелями, но обо всем важном и серьезном, что должны узнавать мальчики в свое время, ты будешь узнавать от старших во дворе.

Они научат тебя плавать, и это произойдет решительно и быстро. В лодке на середине реки ребята скажут: «Плыви!» И хотя тебе страшно до смерти, страшнее прослыть трусом. Ты наберешь полные легкие воздуха, бросишься в воду и сначала по всем законам физики пойдешь ко дну, а потом станешь барахтаться, стараясь держать голову высоко, и в конце концов выплывешь, потому что не выплыть просто не можешь. Ты нахлебаешься воды, но потом будешь стоять возле берега, покачиваясь от усталости и напряжения, и улыбаться. Уже к середине лета ты будешь переплывать реку и нырять с перил моста «щучкой», там, где взрослые дяди решаются только «солдатиком». А потом на пляже устраивать гонки ракушек, которые ползают по дну очень шустро, и просто лежать на песке, млея от солнца и огромного, как голубое небо над головой, счастья. Главное было вернуться домой раньше взрослых, чтобы успеть высушить плавки, прижимаясь к горячему от летнего солнца гаражу. Плавки быстро высыхали, но красные от речной воды и спутанные непослушные волосы все равно будут красноречивее любых объяснений.

В пионерский лагерь с интернациональной сменой с чешскими пионерами, приезжающими на каждое лето к нам, в Камышлов, из города-побратима Карловы Вары, я попадал за плохое поведение в школе. У них были ярко-малиновые пионерские галстуки, мечта любого советского школьника – жвачка «Лелек и Болек» и конфеты «Бон Пари», но это не спасало от необходимости купаться по свистку, маршировать под барабан, выкладывать из шишек клумбы и петь слащавые песни у костра – это никакими чешскими пионерами было не исправить. Разве может человек, выросший на берегу реки, у которого дома все записи Высоцкого, Галича и Окуджавы, купаться по свистку, а потом распевать песни из кинофильма «Приключения Электроника», глядя на то, как жарятся шашлыки из картошки на ивовых прутиках?

Мясо для шашлыков я умел мариновать с третьего класса, а потом готовил его в походах, когда мы ходили на один тайный залив в зарослях ивы на месте заброшенной узкоколейки. Мы сделали там настоящий лагерь с навесом, очагом и скамейками. И два плота из старых бревен, на которых мы путешествовали среди зарослей камыша и белых кувшинок.

В пионерском лагере всегда найдутся такие, которые не любят сон в тихий час, а любят купаться, и запретная вода особенно приятна в этот жаркий солнечный день. Когда вы под вечер вернетесь, будет скандал и вызовут родителей. Они будут краснеть за вас, качать головой и сердиться, а в конце скажут: «Иди собирай чемодан, через два дня полетите с бабушкой в Сочи, горе ты луковое!»

А еще у нас были книги. Самые настоящие книги, которые мы читали, брали в библиотеках, выменивали и дарили. Это сейчас ребятки общаются с помощью лайков, сидят в «Одноклассниках» и Фейсбуке, выпендриваясь чужими мыслями по поводу бесконечных сериалов и низкопробного «мыла». А у нас в телевизоре были Шерлок Холмс, Штирлиц и балет. Поэтому все остальное мы находили в книгах Джека Лондона, Жюля Верна и Вальтера Скотта, которые читали запоем. Иногда я брал в библиотеке по десять–пятнадцать книг, и все равно было мало. Моими первыми книгами были «Приключения Тома Сойера и Гекльберри Финна» и «Робинзон Крузо». Я читал их перед растопленной печкой в нашей маленькой неблагоустроенной квартире и размышлял, что взять с собой на необитаемый остров. И словно Робинзон в огромном чужом мире, инстинктивно находил друзей, которым было бы лучше в джунглях, чем здесь.

Первыми моими друзьями были Андрюха и Игорь. Андрюха жил со своей вечно пьяной матерью – билетершей в мужской бане – и четырьмя вечно голодными братьями и сестрами в темном сыром подвале старого дома. Другим мальчикам с ним не разрешали водиться, потому что он был задирой и от него плохо пахло, а мы с ним облазили все пустыри и старые чердаки и собрали первый в моей жизни велосипед.

Игорь, старше меня на три года, был инвалидом по зрению и учился в спецшколе, которую в народе называли «Балетка». Он был прирожденным путешественником. В наших играх все было по-настоящему. Настоящая хижина в лесу (куча веток в глубине парка), настоящее оружие (духовые ружья из велосипедных насосов, стреляющие пластилином), настоящие путешествия по джунглям (ивовые заросли на берегу реки подходили для этого лучше всего).

Через заросли ивы, крапивы и лопухов, увитые диким плющом с мохнатыми шишками, за которым почти не видно солнца, тропинка вела к реке. Даже в самый светлый день здесь было сумрачно, сыро и таинственно, пахло плесенью и приключениями. Она часто убегала, встречаясь с другими тропинками, которые тоже куда-то убегали, и потеряться было проще простого. От этого сердце наполнялось сладкой тревогой и решимостью, а ноги шагали увереннее и быстрее. Там, где маленькая речка Камышловка впадала в большую Пышму, мы разбивали лагерь, а потом весь день купались, рыбачили и жарили на костре рыбу. Еще Игорь умел лучше всех наших друзей играть в шахматы. У него был настоящий микроскоп в красивом деревянном чемоданчике, выложенном бархатом, с множеством сменных линз и разных стекляшек. Наши школы стояли по соседству, и каждое утро мы ходили на уроки вместе.

Инвалидов советские хулиганы презирали и ненавидели и часто устраивали на них нападения. Это были не какие-то детские игры в казаков-разбойников, а самый настоящий мордобой с палками и кровью. Собирались десять хулиганов, ждали перемены, когда школьники-инвалиды выйдут во двор поиграть, и неожиданно нападали. Ребята из «Балетки» не то что драться, убежать не могли, и их можно было легко избить. Ребята-инвалиды защищались как могли, но силы были неравны. Попробуй подерись, когда ты на костылях, а к тебе неожиданно врываются и бьют по голове! Помню, Игорь пришел с разбитыми очками, порванной курткой и огромным синяком под глазом. Он не плакал, а только сопел и хмурился. Всю дорогу до дома мы молчали. Вечером он не вышел гулять. И на следующий день тоже. Потом «Балетку» закрыли, а всех ребят с ограниченными возможностями поселили в интернат за высоким забором, где все входы и выходы строго контролировались. Там было как в тюрьме – все находились под круглосуточным наблюдением и жили по звонку. Родители Игоря не хотели, чтобы их сын-отличник сидел в тюрьме только потому, что у него слабое зрение, и уехали из нашего города навсегда. Больше я Игоря никогда не видел. С тех пор прошло много лет, а интернат стоит на том же месте, что и в нашем далеком детстве, – прямо напротив городского СИЗО.

В классе я сидел за партой с Сережкой, болезненным и слабым от рождения мальчиком, переехавшим в наш городок откуда-то с Севера. Когда в классе появлялся новенький, его обязательно били. Так полагалось. В нормальных классах били пару раз для науки, у нас – постоянно. Это страшно, когда бьют каждый день. Бьют сильно, зло, беспощадно, а главное – ни за что. Убежать невозможно. Жертву караулили возле раздевалки или за углом школы. Или прямо возле подъезда. Жаловаться родителям или учителям было бесполезно. Покричат, поругают, к доске поставят. А дальше-то что?

Одним зимним вечером Сережку поймали хулиганы и принялись сбрасывать в полный снега овраг на реке рядом с его домом. Он горько плакал, умолял, но каждый раз, когда выкарабкивался, его пинками сбрасывали обратно. Когда он обессилел и уже не мог подняться, он сжался в комочек внизу и вдруг дико начал кричать: «Мама, мама!» На крик прибежала какая-то женщина, случайно проходившая рядом. Хулиганы убежали. Эта женщина отвела его домой. Он еле мог идти.

Другой мальчик из-за постоянных побоев убежал из дома. Он боялся идти в школу, потому что не мог больше выносить побои, и боялся остаться дома, потому что родители все равно отправляли его утром в школу. Его нашли через месяц, грязного и голодного, на каком-то чердаке. Нашли случайно. Какая-то бабка развешивала белье и, услышав шорохи, решила: воры. Вызвала милицию. Когда этот мальчик вырос, то попал в тюрьму за то, что вдвоем с друзьями насмерть забил какого-то таксиста. Как потом говорили, убили потому, что нечем было расплатиться…

Моя грузинская фамилия и физическая ненависть к несправедливости, доставшаяся от родителей, пользовались у хулиганов повышенной популярностью. Но в отличие от Сережки я относился к дракам по-философски, да и занятия в секциях дзюдо, футбола и бокса тоже помогали.

Любой мужик должен был уметь за себя постоять. И тогда тебя уважали. «Ты должен быть сильным! Ты должен уметь сказать: “Руки прочь! Прочь от меня!” Ты должен быть сильным, иначе зачем тебе быть?» – подпевали мы любимому Виктору Цою и шли в подвалы, где проводили все свободное время. Пока Горбачев вырубал виноградники, братался с американцами и раздавал страну направо и налево, ребята строили в подвалах старых хрущевок свой маленький свободный и честный мир, где все настоящее и общее.

В нашем подвале были качалка и боксерский зал, комната с диванами, телевизором и кабельным ТВ, по которому мы смотрели по вечерам боевики с Брюсом Ли и Ван Даммом. Здесь мы встречали дни рождения и Новый год, целовались с девчонками, а потом дрались с другими подвалами, отстаивая мужскую честь и право открыто смотреть в глаза. В те времена мужики дрались по-честному – один на один или стенка на стенку, но никогда исподтишка или подло.

Девушки приходили в подвал по двое или трое, громко смеялись, строили глазки, пахли мамиными духами. Поддавшиеся их обаянию начинали ходить с девушками под ручку после школы и на дискотеку, дарили избранницам кольца и цепочки из цыганского золота, а затем уходили из школы в СПТУ, где учились на шоферов и машинистов электровозов. А мы тренировались в подвалах и готовились поступать в вузы, которые большинство потом с успехом и окончили.

А еще мужики работали. Топ-менеджеры и селебрити еще не родились, и в стране, которую мы успели застать, труд был в почете, и тех, кто работал, уважали. Когда я окончил седьмой класс, все сверстники стали обзаводиться двухскоростными мопедами и мотоциклами. Я пришел просить себе такой, и мама сказала: «Ты уже взрослый. У тебя сейчас каникулы. Пойди и заработай!» В строительную организацию под названием «Камекс» нас с другом взяли подсобными рабочими без всяких разговоров. Мы таскали раствор, подавали каменщикам кирпичи и делали, что скажут. Свою первую зарплату я тоже помню, и она была большой. Когда билет от Екатеринбурга до Сочи стоил 48 рублей, а мотоцикл с рук – около 60, я получил целых 124 рубля!