Текст книги "Тепло любимых рук"

Когда добрались до Оптиной пустыни, вместо гостиницы, которая оказалось переполненной, для ночлега нам открыли домик справа от врат в скиту, с несколькими комнатами, где, как нам сказали, когда-то жил сам преподобный Макарий Оптинский! Даже непоседливым малышам, готовым до того баловаться и озорничать, рядом с батюшкиными покоями захотелось вместе с взрослыми почитать акафист оптинским старцам. Когда за окном стали сгущаться сумерки, мальчик Леша, с которым в дороге мы успели сдружиться, позвал меня на прогулку по темному лесу: «Хочу попросить оптинских старцев, чтобы избавили меня от страха ходить в темноте!» И мы целый час гуляли по самым темным дорожкам и молились. Шел мягкий снег и в свете, редких фонарей все выглядело как в сказке. Когда вернулись в скит, мой маленький собеседник чуть не прыгал от радости. Сначала, говорит, было немножко страшно, а как стали молиться, все внутри успокоилось и стало хорошо!

Утром, радостные и отдохнувшие, мы отправились на службу. Те, кто готовился к Причастию, пошли на раннюю литургию, остальные с малышами пришли позже. После службы к нам из алтаря вышел отец Илий и обстоятельно с каждым пообщался. Я рассказал ему, что несколько лет не вижу своего духовника, и спросил, что делать. Он внимательно меня выслушал, а потом говорит: «А заповеди Божьи нам зачем? Хочешь волю своего духовника выполнять, живи с чистой совестью, работай над собой, не ленись, и, когда он вернется, увидишь, как этим его порадуешь!» Мы сказали ему, что после службы собираемся на святой источник, а потом сразу домой, так как дорога дальняя. Батюшка Илий покачал головой и говорит: «Поезжайте с Богом! Только благословляю сначала заехать в Шамордино, а уж потом домой!» И просфор нам дал на прощание.

Раз батюшка благословил – хочешь не хочешь, а надо ехать. Только сначала на святой источник. В те времена оборудованной купели еще не было, а была прорубь, обдуваемая со всех сторон холодными ветрами без намеков на удобства. С нами была одна старушка, бабушка Анна, тоже духовное чадо отца Власия, которая продала квартиру в городе и купила домик рядом с Боровским монастырем, чтобы на службы ходить и с батюшкой общаться, божий одуванчик восьмидесяти лет. На улице было холодно, дул зябкий ветер, снежок пролетал. Все окунулись – и бегом в автобус греться. А она знай себе ныряет и ныряет в ледяном источнике, как окунек. Радостная такая! Еле уговорили вылезти. Всю дорогу потом пела песни о Пресвятой Богородице…

Когда приехали в Шамордино, нас встретила сама мать настоятельница и, не успели мы рта раскрыть, говорит: «Пока не пообедаете, никуда вас не отпустим!» Сестры провели для нас замечательную экскурсию, а потом пригласили в трапезную с высокими потолками и картинами на стенах и таким вкусным обедом накормили, что уезжать не хотелось! И еще несколько мешков пирогов положили в дорогу. А это для группы паломников, где всего четверо мужчин вместе со мной, а остальные женщины с маленькими детьми и бабушки, было явной милостью Божией. Вот что значит молитва оптинских старцев и батюшкино благословение!

Бог и наркоторговец

Мы все слышали о благоразумном разбойнике, но большинство уверены, что Бог любит только людей хороших, а остальных терпит. Но, как метко заметил одному человеку, жалующемуся, что Бог с ним несправедлив, преподобный Серафим Вырицкий: «Конечно, Бог несправедлив! Был бы справедлив – гореть нам с тобой в аду!» Любовь не бывает справедливой. Спросите детей – для них все цветы красивые, а солнце светит, даже если крепко зажмуриться.

Однажды после службы подходит ко мне знакомый парень. Когда-то мы учились в одной школе и занимались в одном спортивном клубе. Нужно поговорить.

– Ты вроде как в церковь ходишь, верующий. У меня тут история получилась… В общем, попал я в милицию. Взяли меня на одной нехорошей квартире с нехорошими людьми и всяким таким нехорошим, за что у нас в стране дают хороший срок. Наркотики, одним словом. Привезли в отделение и закрыли в камере. И светит мне… Много светит. А у меня только жизнь налаживаться стала – и с девушкой, и с работой. А теперь все. Сушите сухари. Я стою посреди камеры, гляжу вокруг, и волосы на голове от ужаса шевелятся. Господи, куда же меня занесло! И неожиданно для себя начинаю Богу молиться. Спаси, Господи, ради всего святого спаси! Все молитвы, которые когда-то учил, вспомнил. Храм, где крестился, вспомнил. И то, что мы с девушкой повенчаться хотели, чтобы все серьезно, по-настоящему, вспомнил. Вспоминаю и молюсь. Плачу кровавыми слезами. Только не дай мне в тюрьму попасть, спаси, Господи! Буду жить хорошо, только вытащи меня отсюда! Ночь у меня была длинная, и всю ночь я стоял и молился. А наутро дверь открывается, и меня вдруг отпускают. Прямо вот так – безо всяких разговоров. Я сначала не поверил, знаю умом, что так не бывает, а когда дошло, прямо в глазах потемнело. Неужели все это правда и Он меня слышит? И что мне теперь делать? Я, конечно, православный, но без фанатизма. По праздникам в храме бываю, свечки ставлю. Но понимаю, что этого мало. Может, мне нужно деньги в церковь пожертвовать или еще чего?

– Зачем Богу твои деньги? Богу нужно, чтобы ты человеком был. Ты лучше все, что в камере обещал, иди выполняй. Хотя бы из благодарности.

Месяца через три я снова его встретил. Он, как меня увидел, сразу загрустил.

– Как дела?

– Да, понимаешь, я хотел в церковь сходить, но не дошел. А потом закрутилось… А недавно машину разбил. Новую, только из салона. Машина вдребезги, на мне ни царапины. Гаишники потом долго удивлялись, как я вообще жив остался. Странно как-то это все. Может, это Бог?

– Может быть! Машина – это железо, а ты – человек. На железо – тьфу, а за нас с тобой Христос Свою жизнь отдал. И теперь снова тебя спас. Не хочет Он, чтобы нам в аду оказаться. Тянет от пропасти, а мы упираемся.

Мы встретились через год, когда он мне позвонил. До храма он снова не дошел, зато потерял глаз. Молодой симпатичный парень, спортсмен, с красивым блестящим протезом вместо правого глаза. Обычная драка в ресторане. Травма головы. Одна операция, вторая. Затем осложнение и ампутация. Смотрит на меня здоровым глазом: «Давай прокатимся».

Едем на природу, подальше от чужих глаз. Смотрим на воду и молчим. Собравшись с духом, он говорит:

– Неспроста все это, надо что-то в жизни менять! Глаз потерял, с лучшим другом поссорился.

– А кому понравится, что его друг наркотики продает?

– Я что, детям их продаю? Мои клиенты – люди взрослые, обеспеченные. Я ведь их не заставляю наркотики покупать. Ну не хотят люди водку пить, хотят так расслабиться, и что?

– Как что? Если бы ты наркотики сам употреблял – твое дело, губи себя сколько хочешь. Хочешь сдохнуть, как собака, – твое право. Бог твою свободу не ограничивает. Но ведь ты людей губишь! Может, они и взрослые, но больные. Им надо лечиться, а ты их соблазняешь. И это нормально? Разве не слышал, что Господь говорил о соблазнителях, которым лучше бы повесить мельничный жернов на шею и утопиться, чем навредить чьей-то душе. А малые – это ведь не только дети, это малые умом, неразумные. За них отвечать придется. В народе так говорят: «На чужой беде счастья не построишь». Ты же институт окончил – иди, работай, как все.

– Я пробовал, как все, – не получилось. Мастером на заводе работал. Не поверишь – так носился, за два месяца от беготни по этажам ботинки в хлам стирались. А нам на заводе тогда по полгода зарплату не платили. Я терпел, терпел. А потом надоело. Есть надо, одеваться надо, за квартиру платить надо! А еще девушка дома, с которой мы хотим ребенка завести…

– Девушка – это прекрасно! А семья и ребенок – так просто замечательно! Только будет ли он счастлив, когда узнает, что его папа не летчик и не пожарник, а обычный наркоторговец? Кому сейчас легко? Здесь не платят – иди на другую работу! Люди же как-то справляются. Ради любимых можно хоть улицы мести, лишь бы им хорошо было. А ты сам говоришь, что тебе Бог помогает. Вот и проси у Него помощи с нормальной работой! Закрывай свою лавочку и исправляйся. Прямо сейчас закрывай! И Бог не оставит! Все у тебя будет хорошо!

Посмотрел он на меня и только головой покачал. Больше мы не встречались. Спустя полгода после нашего разговора его посадили на одиннадцать лет за распространение наркотиков в особо крупных размерах.

Говорят, на суде он взял последнее слово и выступил с обвинительной речью в адрес лицемерного прогнившего общества, которое его теперь судит, а сами у него покупали. И те покупали, и эти. Покупали и радовались. А теперь судят.

Красиво говорил, только его не поняли. И он поехал валить лес. Когда выйдет на свободу, будет ему под шестьдесят. Его друг рассказывал, что он в зоне курить бросил, каждый день ходит в спортзал, штангой занимается. Главное, чтобы штанга на него не упала, а то опять помощь понадобится. И что потом делать?

Как в СССР храмы строили

Часть первая. Отец Владимир

Храм сорока Севастийских мучеников в Камышлове своим появлением обязан антирелигиозной борьбе советской власти с Церковью. Если бы советская власть с Церковью не воевала, то храма Севастийских мучеников в городе никогда бы не было. Власти просто вернули бы верующим храм Покрова, памятник архитектуры XIX века, который стоял оскверненный и заколоченный, и вопрос был бы решен. Но в расцвет брежневской эпохи такое было просто невозможно. Чтобы отвязаться от православных бабушек-просительниц, им разрешили купить маленький домик на окраине возле кладбища. В этом домике была оборудована первая при советской власти настоящая действующая церковь, названная в честь сорока Севастийских мучеников, куда несознательные советские граждане могли прийти и помолиться. Это был первый храм в моей жизни; сюда мои родители привели своего сына-третьеклассника в далеком 1984 году. Разве тогда кто-нибудь мог представить, что из этой темной избушки на тихой улице по бабушкиным молитвам выйдет новый большой храм Севастийских мучеников, храм Покрова, храм Симеона Верхотурского в Обуховском и часовня Александра Невского в центре города?

Некоторые до сих пор сомневаются в силе молитвы. Эта история для них. У тех бабушек из маленькой домовой церкви не было ни власти, ни денег, ни сил, чтобы победить всесильную атеистическую государственную систему. Была только молитва и вера, что милосердный Господь не оставит. И эти тихие, немощные, слабые старушки победили…

О том, как это было, мне рассказал первый настоятель храма Сорока Севастийских мучеников в Камышлове, настоятель храма Рождества Пресвятой Богородицы в Екатеринбурге митрофорный протоиерей Владимир Зязев:

«Эта история начиналась в Талице, куда я был поставлен настоятелем в 1978 году. Месяца через три я стал замечать на воскресных службах каких-то незнакомых людей, не из местных. Они рассказали мне, что приезжают сюда из Камышлова. Было их человек тридцать. Я у них спрашиваю: “А случись кому заболеть, что делать будете?” – “Хорошо бы, отец, чтобы к нам батюшка приезжал”. Но времена тогда были такие, что священникам ездить из одного района в другой никто бы не позволил. Даже у себя в городе, чтобы прийти к больной бабушке пособоровать, нужно было получить разрешение у секретаря районного исполкома. Он подписывал разрешение, но с условием, что ты придешь к бабушке один. Иначе нельзя. Иначе это уже незаконное религиозное собрание с уголовной ответственностью.

Я камышловцев собрал и говорю: “Чтобы у вас был священник, нужен свой храм”. А Покровский собор в то время использовался под склад. И речи быть не могло, чтобы его отдали верующим. Еще чего – храм в центре города! В те времена в центре города мог стоять только бронзовый Ильич. Я, признаться, и сам тогда не представлял, как нам все это сделать. Скажу откровенно: если бы знал, какие трудности придется нам понести, может, и не осмелился никогда за это взяться. С этого и начали.

В возрождении православной общины в Камышлове мне особенно помогали две сестры – Татьяна и Екатерина Григорьевны. Вот послал Господь помощниц, так послал! Эти две простые мужественные женщины понесли на себе все тяготы и труды по созданию прихода. Я ведь не мог в город открыто приезжать. Мне нельзя. В городе они всем занимались. Ездили ко мне в Талицу, обсуждали каждый шаг. А шагов нам ой сколько пришлось пройти! Только в Москву ездили восемнадцать раз. Тогда без Москвы ничего не решалось. Что им перенести пришлось и как они только все это выдержали – о том только Бог знает. Этих пожилых уже женщин милиция хватала прямо на улице. Усаживали в “воронок” и везли в отдел мозги промывать. “Что, бабки, храм вам захотелось?” Издевались над ними, смеялись, унижали. “Мы вам такую Москву устроим!” А те – глаза в пол и молятся за них, неразумных. Как мы только деньги на поездку не собирали! Вспомнить страшно. Татьяна Григорьевна даже бутылки сдавала…

Милиция за нами постоянно следила. И это, конечно, было неприятно. Однажды приходит ко мне прихожанка, которая мыла полы в отделении, и рассказывает: “Знаете, отец Владимир, когда я убиралась у начальника милиции, он звонил в Камышлов, разговаривал о вас. Говорили о том, что вы народ будоражите – церковь им открыть хотите. По-моему, они вас арестовать собираются”. Неприятно, конечно, слышать, что кто-то хочет тебя арестовать. Я ей говорю: “Ты, матушка, за меня не переживай, все под Богом ходим. Ты за меня молись”.

С Божьей помощью в 1983 году православная община города Камышлова была зарегистрирована. Покровский храм нам, конечно, не отдали. Разрешили купить маленький домик на окраине возле кладбища. Но и за это – слава Богу!

Никогда не забуду первую службу. Места мало: от порога до амвона два метра, а люди все идут и идут. Я тогда единственный раз в жизни видел, как свечи гасли от недостатка воздуха. Я весь мокрый. А людям еще хуже – за службу человек по пять-шесть падали в обморок. Их на улицу выносили. И – дальше молиться. И никто не умер. И в больнице не оказался. Такая у людей жажда была по вере! Их ничего остановить не могло – ни теснота, ни трудности, ни преследования властей. Верующие люди – они мудрые. Они прекрасно понимали, что все эти трудности внешние. А Бог – вот Он! Управляющая по делам культуры приходила и смеялась: “У нас туалет лучше, чем у вас храм!” Бедная…

А людей все больше. На службе двери не закрываем – половина во дворе. А народ все равно не вмещается. Мы тогда решили сделать временный пристрой из досок. И мне жить надо где-то было. До Крещения (19 января) я жил в деревянном сарайчике. Спал не раздеваясь, под тремя одеялами. Залезал с головой и спал. Все ничего, но однажды голову во сне высунул и отморозил нос и уши. Рядом со мной зимовала мышиная семья. Им тоже холодно было. Я их не обижал – мы дружно жили.

А власти разрешения на строительство не давали. Они думали: раз попу жить негде, он сбежит. А там, глядишь, и церковь прикроем. Они ведь представить себе не могли, что поп в сугробе спать будет. Тянулась эта история с разрешением до мая. Мы видим – они нас слушать не собираются. И решили строить без всякого разрешения. Помолились и принялись. Помню, выхожу после службы во двор. Солнышко светит, птички поют. И я ногами отмеряю место под строительство. Строили всем миром. Одна женщина подарила нам шпалы. Кто-то принес гвозди, кто-то доски. Все приходилось делать самим – никто с Церковью никаких дел не желал иметь. Только узнают, что из Церкви, и сразу отказ. Но мы не лыком шиты, все сами делали. Помню, засыпали потолок, стали крышу железом крыть. А вечером гроза собирается. Если дождь пойдет, все зальет. Потолок не выдержит – обрушится. Мы бегом в храм, на крышу. Над нами гром гремит, молнии сверкают, а мы знай молотками стучим и молимся! Положили последний лист – и начался ливень. Слава Тебе, Господи! Я тогда так переволновался, что стало плохо с сердцем, и меня увезли в больницу. После выписки врачи прописали мне для сердца землянику. Наши как узнали, стали меня ей в обязательном порядке кормить. Я утром на службу, они в лес. После службы стучат в алтарь: выходи, ешь землянику! Я им: да не хочу я больше! Видеть ее не могу. Так наелся. А мы тебя тогда из алтаря не выпустим, раз ты врачей не слушаешься! И грозились не помогать на службе. Приходилось есть. Эта земляника и их молитва меня буквально на ноги подняли.

А тучи над нашим приходом сгущались. Эти тучи были пострашней грозовых. Приезжают к нам представители властей. Ах так, самочинное строительство устроили! Властей не боитесь? Мы вам покажем! Понагнали техники: трактора, бульдозер. А мы им говорим: “Мы не позволим вам ничего сносить, под бульдозер ляжем!” Они бегают, матерятся. Мы стоим, держимся за руки, молимся. Подходит начальник: “Как вам, отец, не стыдно, старух под колеса ставить!” Я ему говорю: “Хотите, одного меня давите, но храм мы вам трогать не дадим!” Так они и уехали ни с чем. Но оставлять нас в покое не собирались. Мы установили в храме круглосуточное дежурство. И просили Бога помочь нам, указать путь. Так родилась идея вернуть Покровский собор…»

Часть вторая. Валентина

О том, как верующие в Москву, в Совет по делам религий ездили, мне рассказала руководитель тех поездок матушка Валентина, после того как взяла с меня слово фамилии и отчества ее не упоминать. Иначе, говорит, никакого разговора не будет. «Бог меня знает как Валентину, и будет с того! А с корреспондентами я общаться и славы земной искать не собираюсь!» Сказала как отрезала. Даром что маленькая и хрупкая, да еще одной руки нет, но в глаза посмотрит – и хочется по струнке встать. Потом смеется и одной рукой чаю мне подливает и земляничным вареньем кормит:

«Обычно в Москву мы ездили с нашим алтарником Игорем Балабановым, который тогда только пришел из армии, а сейчас известный протоиерей. В этот раз на руках были подписи, которые для нас на вес золота, и решили, что надо ехать большим числом. Отец Владимир благословил восьмерых добровольцев. Меня поставил старшей. Благословились – и на поезд. Тетради с подлинниками в одном месте, машинописные копии в другом. К местной уполномоченной по делам религий Галине Зайковой отец Владимир пришел, когда получил от нас телеграмму, что мы благополучно добрались до Москвы. Пришел, руками разводит: “Пока я был в Талице, мои камышловские прихожане куда-то в Москву уехали. Может быть, в Троице-Сергиеву лавру, к преподобному Сергию помолиться”.

А в столице в это время проходил Всемирный фестиваль молодежи и студентов. Всех неблагонадежных и просто несимпатичных людей из Москвы, как во время Олимпиады, в срочном порядке вывезли. А у нас из молодых и симпатичных только Игорь. Мне уже за сорок, остальные просто бабушки в платочках. Доехать нам дали только до Владимира, дальше поезд не шел. Мы выходим на перрон, впереди неизвестность. Голодные, усталые, одни в чужом городе, никого не знаем, идти некуда, того и гляди арестуют. На электрички билеты не продают, в вагон пускают только с паспортом. Как бабушка из Камышлова объяснит, что ей до зарезу нужно в Москву? Мы в одну кассу, в другую – везде отказ. Что делать? Стали молиться. “Да воскреснет Бог”, “Богородице Дево”, Символ веры и 90-й псалом. Господи, помоги! И вдруг мне мысль на сердце пришла: брать билеты нужно в Новогиреево, где у меня сестра живет. Это не Москва, да и звучит вполне по-деревенски, что от бабушки в платочке подозрения не вызовет. Только в одной-единственной кассе на всем вокзале молодая неопытная кассирша продала мне туда билет. Через несколько человек подходит Игорь, она и ему продала. Наших бабушек мы боялись за билетами в очередь ставить – одно слово не то ляпнешь, сразу вызовут милицию, кругом повышенные меры безопасности.

Протоиерей Владимир с прихожанками

Нам с Игорем пришлось разыграть целый спектакль с переодеванием. Один раз я подойду за билетом с распущенными волосами, другой раз – с заколотыми. То кофту надену, потом иду в блузке с брошкой. Игорь один раз купит билет с видом студента в футболке, другой – как рабочий в пиджаке. Когда билеты купили, нужно в вагон садиться, а у нас прописка даже не из Московской области! И в разные вагоны нам нельзя. Если наших бабушек где-нибудь на полустанке вдруг высадят – как их искать? До сих пор не знаю, как нас в электричку пустили. Расселись по разным местам, раздельно. Нам нельзя было, чтобы нас досматривала милиция: драгоценные подписи на храм везем! Одно остается – молитва. И хотя по вагонам постоянно милиционеры и разные проверяющие ходили, к нам за все время никто ни разу не подошел! Я сидела с “Роман-газетой” в руках, внутри лежал молитвослов. Пресвятая Богородица нас хранила, и до Москвы мы доехали без приключений.

Совет по делам религий находился на Смоленской площади в двухэтажном особняке с огромными лестницами, тихими кабинетами и сотрудником КГБ на входе. Здесь работали так, чтобы ты навсегда забыл сюда дорогу. И надо заметить, свое дело они знали хорошо. Вежливый сотрудник на входе часто выдворял людей раньше, чем они попадали в тихие кабинеты наверху. Если выпроводить посетителей сразу не получалось, он незаметно нажимал кнопку, и сверху прибегал инспектор по фамилии Подшебякин – более профессионально подготовленный сотрудник, чьей задачей было ласково, без ругани и эксцессов, поговорить с просителями, но так, чтобы они оказались за дверями. В советском государстве никаких религиозных проблем у граждан не должно было быть в принципе, а если проблемы все же появлялись, значит, кто-то плохо работает и кому-то грозил партийный выговор, а то и похуже.

Когда первый сотрудник остановил нас на входе, я стала спокойно объяснять и ждать Подшебякина. Тот прибежал и потащил нас в какой-то темный коридор, где завел свою обычную пластинку про “вам не сюда”, “вам к патриарху”. Я его на полуслове оборвала, показала пачку подписей. Он коршуном в них вцепился, а я говорю: “Пожалуйста, это копии, оригиналы у нас!” У товарища Подшебякина на лице появляется растерянное выражение, он смотрит на часы. Пятница, вечер, конец рабочего дня. А может, их того, взашей? Нам говорят, что сегодня приема уже не будет, и выставляют за дверь.

Мы снова на улице, стоим, молимся. И тут мне пришла мысль, что нужно пойти в ЦК партии. Спускаемся в метро. На Старой площади я бабушек на скамеечку усадила, а сама осталась наверху высматривать какого-нибудь чиновника, чтобы с ним в ЦК пройти. Смотрю, какой-то важный, хорошо одетый товарищ с портфелем из телячьей кожи. Я к нему. Он оглядел меня с ног до головы, но сжалился: «Я в министерство опаздываю, но провожу!» Приходим мы с нашими бабушками в ЦК партии. Милиционер на входе, который, скучая, брючки чистил, даже в лице при нашем появлении переменился. Но выставить нас я ему уже не дала. Быстренько бабушек по креслам в фойе рассадила, а они у нас старенькие, не вытолкают же нас – иностранцы кругом! Я дожидаюсь какого-то секретаря и хорошо поставленным голосом начинаю рассказывать ему о вопиющих нарушениях партийной политики в вопросах отношения к Церкви и религии. Надо было видеть его лицо! Через пару минут откуда ни возьмись появляется вежливый сотрудник в штатском. Я ему все объясняю, показываю подписи. Он все сразу понимает и быстро уходит куда-то наверх. И возвращается с выписанным пропуском на восемь человек! Нас провели в кабинет с ореховой мебелью и огромным портретом Ленина на стене к некоему товарищу Михайлову. Товарищ Михайлов широким жестом предлагает кресла: «Присаживайтесь, сестры! Кто вы, что, откуда?» Наша бравая Анфиса ему говорит: «Пока мой муж с фашистами на войне воевал, я работала на военном производстве в литейном цехе, ковала оружие Победы, ездила на тракторе и имею правительственные награды за доблестный труд». Другая наша бабушка, та всю жизнь в колхозе, Герой Труда. Игорь – отличник пограничной службы. А я вообще советский ученый со степенью по научному атеизму… Товарищ Михайлов нас внимательно выслушал, куда надо позвонил, а потом говорит: “В понедельник вас ждут в Совете по делам религий и все ваши вопросы решат!”

В выходные мы переночевали у моей сестры, а в воскресенье съездили в Богоявленский, помолились у Казанской, и отправили нашим в Камышлов телеграмму: “Погода нелетная. В понедельник идем к начальнику аэропорта”. Чтобы, значит, молились усердней – завтра все решится.

А в понедельник поехали на прием к самому председателю Совета по делам религий товарищу Харчеву. Такое злое выражение лица, как у него тогда было, я за всю жизнь видела всего три раза. Видимо, партийные товарищи из ЦК уже сказали ему, что думают о его работе, и теперь он просто рвал и метал. Но мы на его ругань не отвечали, слушали и молились. Он покричит, потом куда-то в книжечку посмотрит – и цитату из Библии какую-нибудь про всякую власть от Бога и другие фразочки, которыми комсомольские агитаторы любили пользоваться.

Я начинаю говорить ему о праве советского человека на исполнение своих религиозных потребностей, записанном в Конституции. Как же, говорю, это право реализовывать, если вы у верующих все храмы забрали? Если мы молимся в маленькой избушке на окраине, где от тесноты в обмороки падаем? А среди наших прихожан не какие-нибудь темные, несознательные личности, а ветераны войны, фронтовики, передовики производства, известные, уважаемые труженики! И подписи ему протягиваю. Он подписи посмотрел и сказал, что вопрос с передачей храма одними подписями не решается. А вот храм Сорока Севастийских мучеников расширить они нам разрешат. Сколько вам нужно пристроить? Сто, двести, триста квадратных метров? Пожалуйста!

Вернулись мы домой, конечно, радостные. Власти, которые к храму бульдозеры гоняли и отца Владимира с нашими бабушками давить собирались за самовольное строительство, от нашего батюшки отвязались. Но храм-то Покровский не отдали. И отдавать не собираются. А мы каждую неделю туда ходим, акафист Покрову читаем, молимся Пресвятой Богородице, чтобы вразумила и помогла. Власти все входы и выходы досками заколотят – мы оторвем, залезем и молимся. Внутри на святом месте – грязь, мрак, фрески с выколотыми глазами – мерзость запустения. Мы молимся и плачем, молимся и плачем…

Милиция нас ловила. Увозили на “воронке” в отделение в наручниках, составляли протокол, ругали, увещевали. И тогда нам с отцом Владимиром пришла в голову идея обратиться к кому-нибудь из известных в стране правозащитников или иностранных священников, которые могли бы помочь вернуть нам Покровский собор. Среди московских православных друзей я знала нескольких человек, которые такими вопросами занимались. И я отцу Владимиру об этом сказала. Он мне в глаза смотрит и говорит: “Если тебя власти арестуют, ты понимаешь, чем тебе это грозит? Это будет уже антигосударственная деятельность, и сядем мы с тобой надолго! Это все, мать, не шутки! Может, даже пострадать придется!” А я говорю: “Как благословите!”

Чтобы вернуть Покровский собор, я встречалась в одном из храмов Подмосковья с известным в советское время правозащитником Александром Огородниковым и священником Русской Православной Церкви Заграницей протоиереем Виктором Потаповым из знаменитого сегодня на весь мир православного Свято-Троицкого монастыря в Джорданвилле, где он служил вместе с отцом Серафимом (Роузом). После службы в храме мы поехали с отцом Виктором на частную квартиру, где нас ждали французские дипломаты, с которыми у него еще по Америке были хорошие отношения. Отец Виктор сказал, что им можно доверять, и я могу рассказать о нашей беде. И я все им рассказала. Про храм в избушке, где люди от недостатка воздуха в обморок падают, про четыре тысячи подписей. Про то, как нас забирали, травили. Про прихожан, которых в тюрьмы по надуманным обвинениям сажают, с работы увольняют, в “психушку” закрывают. А в конце разговора отдала французам собранные нами подлинники подписей.

Уже через два месяца на переговорах между Советским правительством и правительством Французской Республики был поднят вопрос о преследовании верующих в СССР на примере храма Покрова из маленького уральского городка Камышлова. Между двумя странами должны были быть подписаны какие-то важные экономические соглашения, и французы использовали эту историю в качестве давления на Советское правительство. Французам сказали, что это какое-то недоразумение, и вопрос о передаче Покровского собора верующим решили в течение одного дня.

Первый после возвращения собора крестный ход. 1989 г.

Последствия свалились на нас незамедлительно. Разгневанный начальник Свердловского КГБ позвонил владыке Платону и сказал, что если он не спрячет попа Зязева, который за этим наверняка стоит, через три дня может больше его не искать. Владыка позвонил отцу Владимиру и сказал: “Я опасаюсь за вашу жизнь, немедленно приезжайте ко мне!” Отца Владимира убрали с глаз подальше на глухой приход, а мне пришлось из Камышлова на несколько лет уехать. О чем нисколько не жалею, потому что милостью Божией я объехала тридцать четыре епархии, побывала в разных монастырях и святых местах по всей стране, где встретила множество замечательных батюшек и верующих людей. Слава Богу за все!»