Текст книги "Письма с Прусской войны"

Д. А. Сдвижков
Письма с Прусской войны Люди Российско-императорской армии в 1758 году

© Д. А. Сдвижков, 2019

© ООО «Новое литературное обозрение», 2019

* * *

Благодарность

Архивные исследования в Берлине осуществлялись при организационной и финансовой поддержке фонда им. Александра фон Гумбольдта (Alexander-von-Humboldt-Stiftung), Германского исторического института в Москве (Deutsches Historisches Institut in Moskau) и фонда Прусского культурного наследия (Stiftung Preußischer Kulturbesitz).

Благодарю сотрудников архивов: Тайного государственного архива Прусского культурного наследия (Geheimes Staatsarchiv Preußischer Kulturbesitz), Австрийского государственного архива (Österreichisches Staatsarchiv), Российского государственного архива древних актов (РГАДА), Государственного музея-заповедника «Ростовский кремль» (ГМЗРК), библиотек Германии, Австрии и России, прежде всего Германского исторического института в Москве – за квалифицированную профессиональную помощь, деятельную поддержку и доброжелательность. Особая благодарность в адрес Российского государственного военно-исторического архива (РГВИА) – за вычетом пункта о доброжелательности.

Тайному государственному архиву в Берлине, музею-усадьбе Кусково, музею-заповеднику в Гатчине, Донецкому республиканскому художественному музею и г‐ну Валдису Мазулису из Академической библиотеки Латвийского университета в Риге я обязан любезным разрешением бескорыстно воспроизвести изображения из их коллекций в качестве иллюстраций в книге.

Неоценимую помощь в транскрипции немецких писем оказал Габриэль Майер (Gabriel Meyer) (Гейдельберг), в транскрипции и переводе грузинских писем – Йост Гипперт (Jost Gippert) и Манана Тандашвили (Manana Tandaschwili) (Франкфурт-на-Майне). За карты военных действий, помещенные в книге, я особо благодарю Якуба Вжосека (Jakub Wrzosek) (Институт национального наследия, Варшава), а также Герберта Кнайдля (Herbert Kneidl) (Нойтраублинг).

Огромное спасибо за комментарии, советы и поддержку Ингрид Ширле (Ingrid Schierle) (Университет Тюбинген), на коллоквиуме которой найденные письма были представлены впервые, Михаэлю Кайзеру (Michael Kaiser) (Кельн, Бонн), Андрею Костину (СПб., ИРЛИ РАН), Елене Марасиновой (Москва, ИРИ РАН), Владиславу Ржеуцкому (ГИИМ), Виктории Фреде-Мантемайор (Victoria Frede-Montemayor) (Университет Беркли), Ольге Хавановой (Москва, ИС РАН), Михаэлю Хохэдлингеру (Michael Hochedlinger) (Вена, Австрийский государственный архив), Клаусу Шарфу (Claus Scharf) (Майнц), Франциске Шедеви (Franziska Schedewie) (Университет Йены), многим другим российским и зарубежным коллегам, представляющим умную и критичную, под стать своему веку, публику «дизвитьемистов» – специалистов по XVIII столетию.

На заключительном этапе работы над книгой важную роль сыграли комментарии и замечания въедливого в хорошем смысле слова рецензента Максима Юрьевича Анисимова (Москва, ИРИ РАН). Благодарю Александра Михайловича Феофанова (Москва, ПСТГУ) за комментарии и особо – за предоставленную в мое распоряжение базу архивных данных по офицерству елизаветинского периода. Олегу Геннадьевичу Леонову (Москва, фонд «Русские витязи») принадлежит часть комментариев и ремарок, касающихся униформистики и истории оружия.

За оставшиеся в книге ошибки, неточности, ляпы и погрешности стиля ответственность несет исключительно автор.

I. Введение[1]1
  Выдержки из архивных материалов и часть комментариев публиковались ранее онлайн (Сдвижков 2010, последнее обращение 31.05.2015) и в журнальной статье (Sdvizkov 2012).


[Закрыть]

Записки, мемуары – все-таки не что иное, как обдуманное воссоздание жизни. Письма – это самая жизнь, которую захватываешь по горячим следам ее. Как семейный и домашний быт древнего мира, внезапно остывший в лаве, отыскивается целиком под развалинами Помпеи, так и здесь жизнь нетронутая и нетленная ‹…› еще теплится в остывших чернилах[2]2
  Вяземский П. А. Полн. собр. соч. Т. VII. СПб. 1882, 135.


[Закрыть].

История этой публикации началась, как нередко начинаются подобные истории, – со случайной архивной находки. Несколько лет назад в фондах учреждения с романтичным названием «Тайный государственный архив Прусского культурного наследия» в Берлине мне попались папки листков с конвертами, исписанных русской скорописью середины XVIII века. Жизнь с тех пор не стояла на месте. Прошел 250-летний юбилей главного события, о котором пойдет речь, – войны, называвшейся современниками Прусской, а потомками Семилетней (1756–1763), и 300-летие ее главного героя, прусского короля Фридриха II. Оба юбилея оставили после себя богатые плоды исследований. Но не у нас. В России эта война по-прежнему остается в числе «незнаменитых». Временные всплески интереса к ней в прошлом были, как правило, индикатором наших предстоящих или уже разразившихся конфликтов с потомками «Федора Федоровича» (как именовали Фридриха II участники Семилетней войны)[3]3
  Коробков 1940, Коробков 1948, Семека 1951, Румянцев 1953.


[Закрыть]. Угас даже наметившийся было государственный интерес к созданию нарратива о первом включении Восточной Пруссии alias Калининградской области в состав остальной России в 1758–1762 годах[4]4
  Кретинин 1996.


[Закрыть].

Лакуна закономерна, ибо затяжная война с непонятными целями не была популярной у современников и наносила, по их разумению, «великий государственный вред»[5]5
  Андреев 1870, 78. Ср. свидетельство иного круга десятилетие спустя: «Прусская война сколько тысячей братий наших пожерла! Сколько вдов и сирот плачущих оставила, общую казну истощила!» (Тихон (Задонский) – Т. В. Кишкину, 20.06./01.07.1769 // Творения иже во святых отца нашего Тихона Задонского. Т. I, кн. 3. СПб. б. г., 306). Здесь и далее даты по новому и старому стилю, в неоговоренных случаях датировка по новому стилю. Внутри текста в русских письмах и других источниках оставлена оригинальная датировка. Разница в XVIII веке составляла 11 дней.


[Закрыть]. В итоге, по общему мнению, выраженному в мемуарах А. Т. Болотова, «народа погублено великое множество ‹…› без малейшей пользы для любезного отечества нашего»[6]6
  Болотов II, 95. Потери всех воюющих сторон по самым приблизительным подсчетам составили 500–550 тысяч (Kunisch J. Friedrich der Große. Der König und seine Zeit. München 2004, 155, 465; Урланис Б. Ц. История военных потерь. СПб. 1994, 337 – из них Россия 120 000).


[Закрыть]. Лакуна понятна, но вряд ли извинительна.

Люди Российско-императорской армии эпохи Семилетней войны остаются неразличимой массой «московитов», о которых судят в основном по сторонним свидетельствам союзников или противников. На сцене барочного theatrum belli один из актеров, игравший далеко не последнюю роль, оказывается за сценой, а пушки и ружья противника палят в никуда. Втуне лежит огромный материал «культуры» войны, ибо всякий большой конфликт так или иначе задействует как непосредственных участников, так и наблюдателей, заставляя реагировать, высказываться и фиксировать свою реакцию на разных уровнях, будь то официальные документы, проповеди, оды, личные свидетельства разного рода, солдатские песни и т. п.

С другой стороны, есть и преимущества. Провисшая в коллективной памяти и погребенная в остывшей лаве архивных актов война не разошлась на строительный материал для позднейшего национализма. Не задействованная в государственном заказе, эта материя составляет предмет увлечений редких бескорыстных энтузиастов профессионального цеха и «сетевой общественности»[7]7
  Анисимов 2014, Доля; Оточкин 2016 и др.


[Закрыть]. C большими войнами такое случается совсем не часто. По контрасту это иллюстрирует для Семилетней войны пример Германии, когда при жизни Фридриха II право на существование имела лишь одна – его собственная – трактовка событий[8]8
  Heuser 2011; Raschke 1993. О Семилетней войне как отправной точке «классического» немецкого национализма см.: Blitz 2000, Burgdorf 2001.


[Закрыть]. Или наш отечественный отполированный до бронзового блеска 1812 год. Тем более можно надеяться, что письма с Прусской войны смогут, как сулит приведенный в начале эпиграф Петра Андреевича Вяземского, послужить к раскрытию застывшего быта и теплящейся жизни.

Происхождение источника

Для русского Семилетняя война по многому особенно любопытна[9]9
  Казадаев А. В. Предисловие // Рецов 1818, XVIII.


[Закрыть].

Почему именно 1758‐й? В сентябре этого года спустя месяц после баталии при Цорндорфе[10]10
  Соответствие исторических топонимов современным названиям здесь и далее см. в приложенном указателе.


[Закрыть] между Российско-императорской армией (РИА) и войсками Фридриха II пруссакам удалось перехватить в польском приграничном местечке Ландек лейб-гвардии Преображенского полка сержанта (фурьера) Людвига Фридрихса – одного из курьеров, курсировавших между Петербургом и действующей Заграничной армией. Корреспонденция из Заграничной армии пересылалась тремя путями – ординарной почтой, эстафетой («на штафете») и курьерами. Важнейшую информацию доверяли именно последним. Поэтому диверсии практиковались всеми сторонами и на фельдъегерей устраивали настоящую охоту[11]11
  Юсов 1999, 21; Доля I, 204–209. Подорожный лист курьера: Geheimes Staatsarchiv Preußischer Kulturbesitz, Berlin (далее: GStA PK), I. HA Geheimer Rat, Rep. 63 Neuere Kriegssachen, N 1451, Bl. 12–13). GStA PK: Тайный государственный архив Прусского культурного наследия (Берлин), раздел фондов Тайного совета, фонд (Rep. – Repositur), номер дела и лист (Bl. = Л.; RS = об.). Поскольку почти все цитируемое из этого архива происходит из фонда «Новые военные дела», далее в сносках оставлены только номер дела и листы. В деле 1452, где листы не пронумерованы, используется порядковый номер письма в папке.


[Закрыть]. В следующем 1759 году прусские партии перехватили русского курьера, который возвращался к армии из Вены, аж в Ченстохове[12]12
  РГАДА. Ф. 16. Оп. 1. Д. 114. Ч. 4 (5). Л. 274–274 об.; Messelière 1803, 258–259.


[Закрыть]. В нашем случае, судя по обстоятельствам дела[13]13
  Об обстоятельствах перехвата см. также: РГАДА. Ф. 16. Оп. 1. Д. 114. Ч. 3 (5). Л. 291–291 об.; В. В. Фермор – М. И. Воронцову, Транбург 22.10./02.11.1758 (АКВ, VI, 347).


[Закрыть], за захват курьера с двумя казаками свою лепту должен был получить какой-нибудь прусский «конфидент» в польском местечке, где с сопровождавшими его казаками заночевал неудачливый гонец.

Поскольку курьер из Петербурга проделал вместе с армией три марша, в его кожаной суме наряду с официальной корреспонденцией накопилось за это время около ста частных писем разного объема (№ 1)[14]14
  Здесь и далее номерные ссылки в круглых скобках внутри текста обозначают порядковый номер документа, публикуемого в основной части («Свидетельства»).


[Закрыть]. Перехваченные письма были направлены местным амтманом (главой администрации) срочной эстафетой (№ 2) в Kabinettsministerium, выполнявший в тогдашней Пруссии функции министерства иностранных дел. Здесь по поручению министра Эвальда Фридриха фон Херцберга их выборочно переводили три переводчика. Первые два справились с заданием посредственно, и за дело в конце концов взялся Леонард Эйлер[15]15
  N 1451. Bl. 9. Единственная известная мне онлайн-публикация перехваченной русской корреспонденции – в составе информации к юбилею Л. Эйлера на сайте Берлинско-Бранденбургской академии наук, которая включает два перевода Эйлером русских писем (http://euler.bbaw.de/euleriana/ansicht.php?dokument=136, последнее обращение 24.05.2015).


[Закрыть]. Знаменитый швейцарский математик, член Петербургской и Берлинской академий наук, знаток русского языка, Эйлер после долгого (с 1727 г.) пребывания в Санкт-Петербурге и перед новым возвращением в Россию перебрался в 1741 г. в Берлин. Благодаря великолепно усвоенному русскому языку услуги Эйлера очень пригодились во время войны в королевском кабинете. Судя по неполным и часто неправильным переводам первых двух переводчиков (с язвительными комментариями Эйлера к ним), только он один и смог разобрать каракули партикулярных русских писем.

О нравах тогдашней войны много говорит то, что Эйлер сохранял связи в Петербурге и ничтоже сумняшеся посылал в Академию неприятельской страны свои научные работы. О «коллаборационизме» Эйлера в России так и не узнали. Однако возмездие волею судеб последовало, когда его поместье в Шарлоттенбурге под Берлином было разграблено во время русско-австрийского рейда в 1760 г. («г-н профессор Эйлер» лишился ржи, ячменя, овса, сена, двух лошадей, тринадцати голов скота, семи свиней и двенадцати овец)[16]16
  Brandenburgisches Landeshauptarchiv. Rep. 2 Kurmärkische Kriegs– und Domänenkammer. Nr. S 3498. Нравы этой войны живописует и дальнейшее: спустя неделю Эйлер уже писал о своих потерях в Петербург историку Г.-Ф. Миллеру, предлагая между прочим подключить к делу М. В. Ломоносова – заодно преувеличив число потерянных лошадей вдвое. И действительно получил требуемую компенсацию (1200 рублей), правда, уже при Екатерине II (Пекарский П. П. История Императорской академии наук в Петербурге. СПб. 1870. I, 278–280; Knobloch E. Leonhard Euler 1707–1783, Zum 300. Geburtstag eines langjährigen Wahlberliners // Mitteilungen der Deutschen Mathematikervereinigung 15 (2007), 276–288).


[Закрыть].

Переведенные материалы использовались первым делом для тактических целей: осенью 1758 г. пруссакам важно было понять, намерена ли русская армия еще в том же году перейти за Одер, двигаться на запад или север на соединение с австрийцами или шведами, либо – как это в действительности и произошло – активная фаза кампании закончена, и «московиты» уйдут на винтер-квартиры за Вислу[17]17
  См. депешу из Штеттина от президента Померанской камер– и коммерц-коллегии Георга Вильгельма фон Ашерслебена (Georg Wilhelm von Aschersleben) (N 1451. Bl. 10), задержавшего королевскую эстафету с известием о находящихся среди захваченных писем депеши от австрийского военного представителя генерала Сент-Андре к посланнику Австрии при русском дворе Николаусу (Миклошу) Эстерхази. Сент-Андре сообщал, что русские не будут форcировать Одер, как и предполагали пруссаки.


[Закрыть]. Самого Фридриха II, которого известили о письмах, интересовали именно эти военные перспективы[18]18
  PC XVII, № 10396, 10417.


[Закрыть].

Но едва ли не более важным стало использование материалов перехвата в последовавшей за военной столь же ожесточенной информационной битве между Петербургом и Берлином. С началом активного участия России в Семилетней войне пропагандистская полемика касалась в основном «эксцессов», чинимых армиями над мирными жителями[19]19
  Фридрих II – министру кабинета гр. фон Финкенштейну, Доберло 07.09.1758 (эксцессы русской армии в Новой марке, N 1291); Лорд-маршал Шотландии [Джордж Кейт] – гр. Подевильсу, Невшатель 13.09.1758 (об организации антирусской кампании в Европе, N 1290). Русский ответ: Schreiben eines Russischen Reisenden.


[Закрыть]. Осенью же 1758 г. обеим сторонам важно было убедить европейскую общественность в своей победе при Цорндорфе[20]20
  Anklam 2007; Осповат 2010, 9–12.


[Закрыть]. Обнародование перехваченных писем или экстрактов из них в подобных целях было общераспространенной практикой[21]21
  После разгрома в следующем, 1759 г., франко-саксонской армии при Миндене была захвачена корреспонденция главнокомандующего маркиза де Контада, немедленно опубликованная в выгодном для англо-прусской коалиции свете. В одном из захваченных писем, в частности, сообщалось, что после баталии при Цорндорфе «г-н генерал Формер [Фермор] написал всем посланникам Императрицы Российской при европейских дворах письма» с изображением в выгодном для России свете произошедшего 14/25 августа (Lettres 1759, 38).


[Закрыть]. В России, к примеру, обнародовали в последнюю русско-шведскую войну 1741–1743 гг. захваченные неотправленные письма шведских солдат[22]22
  Егоров 2015, 7.


[Закрыть]. И в этот раз пруссаков решили бить их же оружием: для подтверждения своих позиций после Цорндорфа использовали письма свидетелей баталии из Восточной Пруссии, перехваченные и направленные в Придворную Конференцию российским губернатором Кенигсберга Николаем Корфом (№ 113, 114)[23]23
  ЖВД, 238–246. Спустя полвека катастрофа Великой армии в России 1812 г. точно так же подтверждалась публикацией перехваченных французских писем.


[Закрыть].

Пруссаки обнародовали переводы нескольких бумаг из перехваченной почты: реляцию генерала П. И. Панина И. И. Шувалову со сведениями о потерях четырех полков приданной ему бригады (№ 4) и депешу шведского волонтера при русской армии Фромхольта Армфельта командующему шведскими войсками в Померании генералу Густаву Давиду Гамильтону (№ 112). Армфельт, сражавшийся в недавней русско-шведской войне 1741–1743 гг. против этой самой армии, был в своих оценках довольно критичен. Еще более критичной оказалась реляция о состоянии русской армии в целом и о Цорндорфской баталии принца Карла Саксонского, также перехваченная с курьером[24]24
  Оригинал в берлинском фонде отсутствует, но текст известен по русскому переводу из бумаг М. И. Воронцова (Принц Карл 1872).


[Закрыть]. Взбешенный главнокомандующий Фермор был на той же русско-шведской войне с противоположной стороны и своим новым союзникам не доверял. По поводу реляции Армфельта он писал, «что бы и неприятель наш злее выдумать не мог», и просил «от всех господ волонтеров» «армию избавить»[25]25
  В. В. Фермор – М. И. Воронцову, Мариенвердер 18/29.11.1758 // АКВ VI, 349.


[Закрыть].

Обе стороны направили в важнейшие центры, формировавшие общественное мнение тогдашней Европы свои, равно далекие от реалий, циркуляры о Цорндорфской баталии. Акцент в обоих делался на обстоятельствах, наиболее дискредитировавших каждую из сторон. Фермор, как мы увидим, прямо исказил действительность, утверждая, что «l’Ennemi a abandonné le Champ de Bataille, en se retirant… Le lendemain nous avons enterré les morts»[26]26
  «Неприятель, отступя, оставил поле битвы. На следующий день мы похоронили погибших» (В. В. Фермор – кн. А. М. Голицыну [русскому посланнику в Лондоне], копия. Гроcс-Каммин, 31.08/11.09.1758 (N 1287. Bl. 150). Ср.: А. Головкин – В. В. Фермору, Гаага, 13/24.09.1758, копия (N 1449).


[Закрыть]. Однако, в свою очередь, и Фридрих, мягко говоря, покривил душой, уверяя, что «mes troupes ont combattu avec une valeur singulière & en gens qui défendroient la patrie»[27]27
  «Мои войска дрались необыкновенно хорошо, защищая [свое] отечество» (черновик циркуляра Э. Ф. фон Херцберга от 26.08.1758, отправленный в Лондон, Гаагу, Регенсбург, Варшаву, Гамбург, Данциг, Копенгаген, Невшатель, Венецию, Рим и Кельн (N 1287. Bl. 30). Ср. копию переписки А. М. Голицына и лорда Холдернесса (Лондон 25.09 и 26.09.1758, N 1287. Bl. 149–151) и комментарий к ней: Schaefer 1870, 102–103.


[Закрыть].

Для нас важно, что благодаря всем этим обстоятельствам материалы, о которых идет речь, отложились в фонде прусской королевской администрации, Тайного совета (Geheimer Rat), благодаря чему и уцелели. Поскольку Военный архив в Потсдаме, куда они должны были бы попасть по логике вещей, практически полностью погиб после бомбардировки англичан в 1945 г.

Русские письма, несмотря на все перипетии истории, остались практически в том же виде, в котором их вынули из сумы курьера, включая конверты и хорошо сохранившиеся красные сургучные печати: хороший материал сфрагистики для изучения еще не кодифицированных к тому времени дворянских гербов. Негативным фактором, повлиявшим на сохранность и читаемость писем, стало лишь то, что они писались в походных условиях, нередко на марше. Многие письма написаны разведенными, частично выцветшими за 250 лет, чернилами, иногда в буквальном смысле на клочках бумаги.

Уникальность материала в том, что особенности отложения архивных документов делают подобные находки нечастыми. Мало того что в архиве оказалось все без разбора разнородное содержимое из сумы курьера – от записочек до чертежей укреплений, – но к тому же пруссаки оставляли все нетронутым, не понимая содержания русских каракулей и опасаясь выбросить нечто важное. В государственные архивы личная корреспонденция в эти времена попадала только в экстраординарных случаях, обычно в качестве конфиската или приобщения к делу. В Пруссии перлюстрация и контроль за настроениями армии и подданных были поставлены на поток, и мы имеем регулярные экстракты из писем массы поданных короля в Семилетнюю войну как барометр общественного мнения[28]28
  Например, N 1466 и 1469 в том же фонде («Выписки из вскрытых на прусских почтамтах и содержащих сведения о военных действиях писем»).


[Закрыть]. В России середины XVIII в. обычной почте тоже не доверяли. Канцлер М. И. Воронцов писал, к примеру, своему племяннику в Европу: «Ne m’écrivez dans vos lettres que des choses générales et réservez pour votre retour ici tous ce que vous trouverez digne de remarque[29]29
  «Пишите мне в Ваших письмах лишь про обстоятельства общие, а все, что найдете достойным особого внимания, приберегите до Вашего возвращения сюда» (в Санкт-Петербург. – Д. С.) (М. И. Воронцов – А. Р. Воронцову, СПб. 10.10.1759 // АКВ XXXI, 97).


[Закрыть]». Перлюстрация заграничной переписки наряду с другими мерами предусматривалась как системная мера уже с начала елизаветинского царствования[30]30
  См.: Филюшкин 2002, 72 об указе 1742 г., вводившем механизмы и штаты контрразведывательной деятельности в России.


[Закрыть]. Ко времени Семилетней войны она практиковалась на наиболее важном стратегически почтовом тракте из Пруссии через остзейские губернии в Петербург – на Нарвском, Рижском почтовых дворах и в завоеванной с 1758 г. Восточной Пруссии. Однако системы, подобной прусской, по всей стране не существовало; не было и четко определено, кто имеет право перлюстрации[31]31
  Ср.: Измозик В. С. «Черные кабинеты»: история российской перлюстрации. XVIII – начало XX века. М. 2015, 75–84. Еще до выступления армии в поход в 1757 г. С. Ф. Апраксин по своей инициативе велел вскрыть отправлявшуюся в Пруссию почту, обнаружив таким образом измену лифляндца подполковника Блома (см. ниже). После этого Апраксину по личному разрешению императрицы дозволили вскрывать письма – но только «подозрительные» и только до выступления в поход. Просьба секретаря походной Секретной канцелярии Веселицкого продолжать перлюстрацию самостоятельно после отзыва Апраксина не была удовлетворена (П. П. Веселицкий – М. И. Воронцову, Либава 14/25.11.1757 // АКВ VII, 500–501). О конфликте зимой 1758 г. касательно перлюстрации между почтмейстером Шмидтом и генерал-аудитором-лейтенантом Исаковым в Нарве см.: АКВ IV, 100–103.


[Закрыть].

В частных фондах в России личной корреспонденции на этот период также сохранилось немного, как правило лишь у знатных родов вроде Воронцовых или Паниных. Однако и сохранившиеся семейные эпистолярии зачастую отличает сознательная выборочность в хранении и публикации материалов[32]32
  Бекасова 2006, 26.


[Закрыть]. Особенно редка «лейтенантская» или, точнее, «поручицкая» проза – свидетельства нижнего офицерского звена, которые присутствуют в нашем корпусе. Вообще же эпоха 1730–1750‐х гг. даже на общем небогатом фоне русского XVIII в. выделялась А. Г. Тартаковским как «едва ли не самая глухая, неплодотворная пора» для мемуарного жанра и автобиографики в целом[33]33
  Тартаковский 1991, 49–50.


[Закрыть].

В настоящем издании публикуются все входящие в найденный корпус частные письма, без изъятий и в аутентичном виде (см. правила публикации в начале основной части). Вне его остался лишь фонд, содержащий совершенно разрозненные письма и документы, найденные пруссаками в брошенном лагере дивизии Румянцева (N 1446). Особняком стоит также частная корреспонденция польского волонтера кн. Антония Сулковского, попавшего в плен при Цорндорфе (N 1444). Она публикуется здесь только в той части, которая освещает реалии походной жизни российской армии и кампании 1758 г.

Последняя часть публикуемых текстов подобрана с расчетом дать максимально аутентичный контекст обстоятельств создания писем. Это взгляд с разных перспектив, сконцентрированный на одном и том же пространстве и времени кампании 1758 г. К свидетельствам «актеров» Цорндорфского «марсова праздника» с обеих сторон добавлены зрители. Большая плотность свидетельств, сосредоточенных на небольшом отрезке времени в отношении ограниченного пространства, делает сходство с классицистическим театром единства действия, времени и места еще более полным. Приводятся свидетельства волонтеров при Российско-императорской армии, а также гражданских лиц из окрестностей Цорндорфа.

Проблемы и контекст

 
Войной ты началось, закончишься войною, –
Войною сабель и войною перьев,
Столетье![34]34
  Иоганн Вильгельм Людвиг Глейм, «Восемнадцатому веку» (1797). – Пер. автора.


[Закрыть]
 

Одна из ключевых проблем истории как науки – в соотношении уникального и общего, единичного и обобщения. В нашем случае присутствует случайность в квадрате: отдельные письма представляют собой не только индивидуальные казусы/кейсы; произвольно, на полуслове вырванное из темноты прошедшего на полуслове и обрывается. Случай стоит в начале замысла, случай определяет правила игры и заявляет о себе как о полноправном, а то и главном участнике на празднике исторического познания.

«Однажды в архиве мне случайно попалось…»: немало исторических исследований начинается так или похожим образом. Характер подобных находок, демонстрирующий и магию, и неопределенный статус исторического ремесла, равно как и неизбежная фрагментарность найденного, ставит историка перед вопросом: что с этим, собственно, делать? Публиковать в жанре археографов позапрошлого столетия «новыя материалы к…» порочно по отношению к читателю, который остается один на один с сырым материалом. Но и для монографии корпус источников все же ограничен. Здесь выбран компромиссный путь: тексты публикуются in extenso, в сопровождении других материалов и с развернутым комментарием, предлагающим, но не навязывающим интерпретацию. В таком случае сам материал в большой степени диктует вопросы и рамки, а не наоборот, когда выжимки из него служат иллюстрацией к более или менее априорным тезисам[35]35
  Каменский 2007, 20.


[Закрыть].

В нашем случае личный характер документов сразу поворачивает указатель на историческую антропологию – историю людей. Круг авторов писем подразумевает исследование определенной социально-профессиональной группы. Историю скорее микроуровня. И историю локальную, ибо центральный содержательный стержень этих писем, баталия и следующий за ней период, привязан к определенным пространственным и временным координатам[36]36
  Füssel, Sikora 2014, 21.


[Закрыть].

Скелет первоначальных справочных комментариев понемногу обрастал плотью деталей; обнаружившиеся ниточки заставляли, как котенка с клубком, не выпускать их, прослеживая дальше. Среди этих своеобразных гиперссылок были и синхронные, отсылавшие к персоналиям и реалиям той же эпохи, и асинхронные, которые вели в последующие времена вплоть до современности. Комментируя, к примеру, письмо И. П. Леонтьева (№ 73), я обнаружил, что выстроенную им и разрушенную во времена оны усадьбу выкупил и восстановил современный потомок. Отослав в усадебный музей копию письма прапрапрабабке, которую та 260 лет назад так и не получила, можно было почувствовать хоть отчасти, что такое власть над временем. Обнаружилась между тем и масса перекрестных ссылок между письмами и их авторами. Естественным путем вводные комментарии переросли в своего рода histoire totale или пусть ограниченную, но энциклопедию военно-офицерской русской жизни на данную эпоху. В этом контексте найденные тексты звучат по-иному и по-иному позволяют выстроить обобщения.

Вырисовывавшийся сценарий с крупными планами диктовал, в свою очередь, необходимость максимально сузить временные рамки. Взять в этом качестве год – прием вполне проверенный и популярный, будь то годы судьбоносные, вроде 1812, 1913, 1917, 1937, или, наоборот, заурядные, позволяющие лучше ощутить вкус повседневности, как, скажем, 1718[37]37
  Кошелева 2004, 15–16.


[Закрыть].

Письма, как сообщает и заголовок, с войны. Война и баталия предстает на разных уровнях от высшего командования до подпоручиков и штабных канцеляристов. Ощутимо меняется оптика видения событий, становится хотя бы отчасти доступен опыт переживания «простого» (условно – насколько «прост» может быть имеющий офицерское достоинство) человека[38]38
  Бильбасов 1887, 31.


[Закрыть]. Второе столь же очевидное: в антропологическом ракурсе, к которому располагают письма, война предстает повседневностью особого рода, сопровождаемой экстремальными переживаниями[39]39
  Близко к этому подходят реалии плена, см.: Козлов 2011; Лавров 2010.


[Закрыть]. Это придает письмам особый оттенок живости в жанре «пишу тебе на сапоге убитого товарища»[40]40
  Между прочим, и буквально: «Пишу сие между убитыми, на обагренном кровью поле баталии», – сообщает своей матери (!) офицер из франко-саксонской армии после битвы при Луттерберге в 1758 г. (Ганс Карл Генрих фон Траутцшен – матери, Луттерберг 11.10.1758 // Trautzschen 1769, 93).


[Закрыть].

Его видно в самом буквальном смысле: вот черкает несколько строк через силу насквозь промокший Яков Брюс, прежде чем завалиться на тюфяк (№ 26); вот расплываются буквы и валятся строчки у Федора Мухортова, который пьет с однополчанином чарку водки за здоровье тещи (№ 17); вот разводы от какой-то «птички», отправленной вместе с письмом своей любезной Алексеем Ильиным (№ 50); вот жуткий скачущий почерк раненого Василия Долгорукова, к тому же в юности учившегося письму тайком в походных условиях (№ 77): та самая жизнь, «теплящаяся в остывших чернилах» из эпиграфа Вяземского.

Баталия – кульминация, требующая эмоционального переживания и интеллектуального осмысления, заставляющая привязать эту повседневность к «большим нарративам». С личным происхождением источника и привязкой к «большим нарративам» связан третий ключевой элемент, вопрос о самосознании авторов писем.

В историографическом смысле исследование вписывается в обширное поле так называемой «новой военной истории»[41]41
  Pröve 2010, 105–124.


[Закрыть]. Ее новизна заключается в применении к реалиям войны культурно-антропологического подхода и проблематики «человека на войне» в противовес «старой» событийной и «идейной» истории войн. Полемическое противопоставление, впрочем, может быть снято: «большие нарративы» вовсе не противоречат включению антропологического фокуса[42]42
  Как показывает, например, исследование Доминика Ливена о войне 1812–1814 гг. (Ливен 2012).


[Закрыть]. В европейской историографии ключевое значение для этого направления приобрели публикации в рамках нескольких научных и издательских проектов. «Война в истории» (KRiG, Krieg in der Geschichte) в Германии связана с результатами работы Особой исследовательской группы в Университете Тюбингена «Военный опыт. Война и общество в Новое время»[43]43
  http://www.uni-tuebingen.de/SFB437; https://www.schoeningh.de/katalog/reihe/krieg_in_der_geschichte.html, посл. обращение 20.07.2015.


[Закрыть]. Два других проекта – английская серия «Война, культура и общество, 1750–1850» (War, Culture and Society)[44]44
  http://www.palgrave.com/series/war,-culture-and-society,-1750–1850/WCS, посл. обращение 20.07.2015.


[Закрыть], и немецкая «Война и общество раннего Нового времени», которую выпускает одноименный центр (Arbeitskreis Militär und Gesellschaft in der Frühen Neuzeit) в Потсдаме[45]45
  http://lit-verlag.de/reihe/huss, посл. обращение 01.09.2017.


[Закрыть] – особое внимание обращают на войны раннего Нового времени, в том числе, и особенно, на Семилетнюю.

Фундаментальная перемена взгляда на эту войну происходит с изъятием ее из национально-исторического контекста, характерного для континентальной, особенно немецкой, традиции, и перевода фокуса на региональный или глобальный. Семилетняя война оказывается этапом развития «атлантического мира»[46]46
  De Bruyn, Regan, 2014.


[Закрыть], но одновременно и важным моментом «подъема восточных держав» Европы, начинающегося с Великой Северной войны и заканчивающегося разделами Польши и триумфом над Наполеоном[47]47
  Scott 2001.


[Закрыть].

Для империи Габсбургов Семилетняя война, казалось бы, была не более успешной, чем для России. Тем не менее war effort австрийцев в противостоянии с Пруссией справедливо рассматривается как важная часть в общем удачной модернизации империи, обеспечившей ее существование в последующие полтора столетия. Австрийский материал представляется едва ли не наиболее близким к нам структурно случаем для сравнения с Россией[48]48
  См.: Hochedlinger 2003; Duffy 2000 и 2008; Stollberg-Rilinger 2017.


[Закрыть].

В британской традиции Семилетняя война всегда рассматривалась как ключевой момент в борьбе за мировую империю. Неудивительно, что именно здесь стали говорить и о глобальном характере «первой мировой войны» с строчной буквы, – как понимал ее уже Уинстон Черчилль[49]49
  Füssel 2010; Danley, Speelman 2012; Externbrink 2011; Baugh 2011; Black 2013, 94–96; Churchill Winston S. A History of the English-Speaking Peoples. Vol. 3. New York – London 1957 (название главы о Семилетней войне).


[Закрыть]. В этом качестве Семилетняя война может оспорить у Первой мировой со прописной и статус «родоначальницы эпохи модерна»[50]50
  Patrick J. Speelman. Conclusion: Father of the modern age // Danley, Speelman 2012, 519–536.


[Закрыть].

Война как экспонента эмоций и пограничных психологических состояний привлекала и привлекает внимание историков соответствующего профиля[51]51
  Geyer 1995.


[Закрыть]. В России «военно-историческая антропология» развивается в основном с акцентом на мировых войнах XX в.[52]52
  Синявская Е. С. (ред.). Военно-историческая антропология. Ежегодник. М. 2002, 2003/2004, 2005/2006; Маленький человек и большая война в истории России. Середина XIX – середина XX вв. СПб. 2014.


[Закрыть], но многое в этом отношении сделано и для эпохи Наполеоновских войн. Скромный интерес, который проявлялся к участию России в войне Семилетней, преимущественно связан со «старой» военной[53]53
  Масловский 1886–1891; Масловский 1883; Коробков 1940; Keep 1989.


[Закрыть] и внешнеполитической историей[54]54
  Щепкин 1902; Анисимов 1986; Яковлев 1997; Нелипович 2010; Лиштенан 2012; Черкасов 2010; Анисимов 2014. Из немногих исключений – отдельные статьи ежегодника «Война и оружие», издающегося Военно-историческим музеем артиллерии в СПб.


[Закрыть].

Особый оттенок публикующемуся материалу придает обстоятельство, что письма писались по свежим следам генеральной баталии. Для раннего Нового времени подобные свидетельства в таком количестве даже в европейском сравнении редки[55]55
  Единственный известный мне пример – сборник писем прусских солдат после баталий при Лобозице (1756) и Праге (1757) (Briefe preußischer Soldaten, 1901). Здесь мы, правда, имеем дело с копиями и выписками. Зато в большинстве своем это – пространные! – письма именно солдат и унтер-офицеров, что для России за редкими исключениями (Козлов 2008) в наш период малопредставимо.


[Закрыть]. Схожие по типу «Письма Ватерлоо», к примеру, все же представляют собой воспоминания о баталии, написанные четверть века спустя[56]56
  Siborne H. T. (ed.). Waterloo Letters: a selection from original and hitherto unpublished letters bearing on the operations of the 16th, 17th, and 18 June 1815, by officers who served in the campaign. London 1891.


[Закрыть].

Баталия – а тем более баталия генеральная – представляет событие, которого могут, как в кампанию 1758 г., ожидать среди бесконечных маршей и контрмаршей месяцами. В нем сходятся не только страхи, но ожидания и надежды; оно делит жизнь на до и после. Баталия представляет собой кульминацию столкновения человека, уже вовлеченного в войну, с «большой» историей. Она требует осмысления в духовном и рациональном смысле, остается в памяти и автобиографике. Памятные даты баталий встают в новых календарях вровень с религиозными праздниками, обозначая новое линейное время наравне с циклическим церковного года. Даже в примитивных дневниковых погодных записях, которые часто встречаются на таких календарях, наряду с личными событиями – рождениями, смертями, браками – прежде всего фигурируют случившиеся сражения. Наряду с текстами баталия производит целый фонтан артефактов – гравюры, табакерки, платки, лубки, медали. Наш корпус текстов представляет первый этап фиксации переживания баталии, прежде чем этот опыт попадет в мемуары, а далее в трактаты об исторических событиях, написанные их участниками[57]57
  Как Тильке (Tielke 1776) c российской стороны или Архенгольц (Archenholz 1788) с прусской.


[Закрыть].

Феномену баталии посвящена полноценная отдельная отрасль внутри новой военной истории[58]58
  См. об этом: Martus, Münkle, Röcke 2003; Gumb, Hedinger 2008; Groß; Förster 2008; Weigley 1993.


[Закрыть]. Культурная история баталии[59]59
  Füssel, Sikora 2014.


[Закрыть] понимает ее как «кульминацию наличных в данную эпоху способностей и энергий»[60]60
  Siemann W. Das „lange“ 19. Jahrhundert. Alte Fragen und neue Perspektiven // Nils Freytag, Dominik Petzold (Hg.). Das „lange“ 19. Jahrhundert. Alte Fragen und neue Perspektiven. München 2007, 12.


[Закрыть], в которой находят выражение скрытые, латентные смыслы. С точки зрения функции баталий в регулировании международной и внутренней политики[61]61
  Ср. дискуссию о принципиальной способности баталий служить таким регулятором: Russel F. Weigley, The Age of Battles. The Quest for Decisive Warfare from Breitenfeld to Waterloo. L. 1993. Обоснование «права победителей» как элемента рождения модерна: James Whitman. Verdict of Battle: the Law of Victory and the Making of Modern World. Harvard, Mass. 2012.


[Закрыть] адепты «баталистики» смело возвращаются на новом этапе к тезису о том, что «поля сражений – это место политического рождения»[62]62
  Savoy B. Einleitung // Kunst– und Ausstellungshalle der Bundesrepublik Deutschland (Hg.). Napoleon und Europa: Traum und Trauma. München 2010, 16.


[Закрыть]. Для России «баталистика» такого рода представлена для Полтавы[63]63
  Энгелунд П. Полтава: Рассказ о гибели одной армии. М. 1995; Кротов П. Полтавская битва. Переломное сражение русской истории. М. 2018.


[Закрыть], но прежде всего, конечно, Бородино[64]64
  Ивченко Л. Л. Бородинское сражение: История русской версии событий. М. 2015; Земцов В. Н., Попов А. И. Бородино. Северный фланг (М. 2008); Бородино. Южный фланг (М. 2009); Бородино. Центр (М. 2010) и др.


[Закрыть]. Цорндорф как отдельный объект исследования также привлекал особый интерес: ему посвящена обстоятельная немецкая диссертация XIX в.[65]65
  Immich 1893.


[Закрыть] И, снова по странности случая, параллельно с настоящей работой и независимо от нее отдельная монография, целиком посвященная Цорндорфу, но в перспективе прусской армии, готовится к публикации в Кембридже[66]66
  Adam Storring. Zorndorf, 1758 (Birmingham, forthcoming).


[Закрыть].

Найденные письма представляют собой массив источников личного происхождения. В случае других воюющих сторон – прежде всего прусской – публикация современных эпохе эго-документов началась еще в XVIII в. и продолжается до сих пор. Причем эти источники включают в себя не только офицерские эго-документы, но и свидетельства нижних чинов[67]67
  Начиная с Naumann, 1783, на протяжении XIX–XX вв. появились десятки изданий, в том числе упомянутые работы военно-исторического отделения Большого Генерального штаба Германии (Briefe preußischer Soldaten, 1901). Ср. также Dominicus 1891, Prittwitz 1989, Grotehenn 2012.


[Закрыть]. Современные исследования рассматривают их в контексте автобиографических практик раннего Нового времени, влияния на формирование культуры и способов выражения личности крупных войн эпохи – Тридцатилетней и Семилетней, в которых человек учился осознавать себя как исторический субъект[68]68
  См., например: Roeck, Bernd. Diskurse über den Dreißigjährigen Krieg. Zum Stand der Forschung und einigen offenen Problemen // Duchhardt, Veit 2000, 184 et passim.


[Закрыть].

Для России на середину XVIII в. объем известных источников подобного рода невелик в целом, и тем более это касалось истории Семилетней войны. В то же время очевидно, что проблема не только в состоянии архивов, но и в фокусе исследований. Так, в последние десятилетия, наряду с известными с позапрошлого века публикациями[69]69
  Нащокин 1842; Данилов 1842; Лукин 1865; Болотов 1870.


[Закрыть], в этом ряду появился ряд новых и очень ценных источников[70]70
  Муравьев 1994; Прозоровский 2004; Климов 2011. См. также Яковлев 1998; Мордвинов. Потенциал, несомненно, все еще остается: пока не обнаружены, например, дневники этого периода М. Н. Волконского (Волконский 2004, 10). См. также найденный И. И. Федюкиным (ВШЭ), но на момент выхода этой книги не опубликованный дневник секунд-майора Ширванского полка Алексея Ржевского за 1757–1758 гг.


[Закрыть].

Для социально-культурной истории России XVIII в. документы личного происхождения важны как основной источник, раскрывающий самоидентификацию социальных групп, механизм выработки «идиом самовыражения». Что, в свою очередь, помогает уточнить взгляд на структуру русского общества этого переходного периода[71]71
  Каменский 2013, 82–83; Schönle, Zorin 2016, 319.


[Закрыть]. Для эпохи с начала XVIII до первой четверти XIX в., когда империя воевала почти беспрерывно, такая проблематика тесно привязана к автобиографике военного сословия. И если для истории войн источники личного происхождения были и остаются важны скорее как «каменоломня фактов», не отраженных в официальных архивных документах[72]72
  Ср.: Keep 1980, 314 («inner life» of the army). Война 1812 г. особенно часто реконструировалась как мозаика личных свидетельств, например: Замойский, Адам. 1812. Фатальный марш на Москву. М. 2013; Рэй, Мари-Пьер. Страшная трагедия. Новый взгляд на 1812. М. 2015.


[Закрыть], то у «штатских» исследователей внимание переместилось к самосознанию представителей военного сословия как части дворянской культуры.

Наши авторы писем представляют довольно широкую группу генералитета, штаб– и обер-офицерства в диапазоне от генералов до поручиков и подпоручиков, то есть представителей нескольких поколений. Это ставит вопрос о влиянии и проявлениях в рамках военного опыта идентичности офицерства, в большой степени совпадавшего с дворянством. В конце концов, одно из первых «модерных» определений дворянства дано в заметке Петра об офицерах[73]73
  Калашников 1999, 70–71; Петрухинцев, Эррен 2013, 257.


[Закрыть]. Вопрос о складывании дворянства в послепетровскую эпоху, его идентичности как маркере нового социального и культурного устройства – один из ключевых для исследовательской литературы последних десятилетий. И если после работ Ю. М. Лотмана и А. Г. Тартаковского фокус был направлен на вторую половину XVIII в., «эпоху 1812 года» и декабризм, то последнее время внимание в значительной степени переместилось как раз к занимающему нас до-екатерининскому периоду[74]74
  Фаизова 1999; Калашников 1999; Каменский 2007 II; Федюкин 2014; Петрухинцев, Эррен 2013; Глаголева, Ширле 2012. Для петровского времени см.: Болтунова 2011; для второй половины XVIII в.: Марасинова 1999 и 2008.


[Закрыть].

Связь «опыта войны» с «эпохой разума»[75]75
  Duffy 1987. В этой работе подразумевается, впрочем, только хронологическое, но не смысловое сопоставление Просвещения и войны.


[Закрыть], «человека с ружьем», каким почти исключительно был русский дворянин до Манифеста о вольности дворянства 1762 г., с «философом» второй половины XVIII в. все еще требует уточнения. Что в нем от «просвещенного воина»[76]76
  Казадаев А. В. Предисловие // Рецов 1818, XIV.


[Закрыть] и что от известного образа И. И. Бецкого, сравнившего доекатерининских дворян с телами, слепленными демиургом (Петром I), но лишенными души? При всем пиетете к екатерининскому веку я подозреваю некоторую искусственность подобных границ. Связанную, не в последнюю очередь, со сложностью услышать голос самих этих «бездушных тел». В чем, надеюсь, настоящая публикация отчасти поможет.