Текст книги "Письма с Прусской войны"

Постоянные жалобы на погоду в письмах были не пустыми словами. После 27 августа «жары» резко сменились осенней слякотью. «От непристанные дожди (так в оригинале. – Д. С.) и сильных ветров в полатках возможности не было пространно и обстоятельно писать», – оправдывал сам Фермор свою лапидарность в отчетах Конференции[486]486
  Яковлев 1998, 92–93.


[Закрыть]. Накануне отправки наших писем отягощенные обозом и с худыми лошадьми, по «дорогам неравным и пещаным»[487]487
  РГВИА. Ф. 846. Оп. 16. Д. 1663. Ч. 3 (5). Л. 398.


[Закрыть], войска смогли лишь в течение четырех дней «сряду маршируючи и дождем превеликим вымочены» (№ 50) преодолеть всего 50 км от Пиритца до Старгарда.

Из-за продолжительности кампании и потерь вещей при Цорндорфе все поизносились. «Поистине на многих, а особливо вновь формированного [Обсервационного] корпуса солдат жалко смотреть, а пособить, за отдалением от границ, не возможно[488]488
  В. В. Фермор – М. И. Воронцову, Штаргард 23.09/04.10.1758 // АКВ VI, 346.


[Закрыть]». Среди нестроевых чинов положение еще хуже: одетые и обутые кто во что горазд, «составляются из них разные наиподлейшие виды и от того немалое есть от иностранных людей зазрение»[489]489
  Бранденбург 1898, 309.


[Закрыть]. Недостаток провианта и непривычный климат также тяжело сказывались на состоянии армии. «Не на баталиях люди пропадают, но болезнями, недостатками…поздним стоянием в лагерях, ибо ‹…› под холстиною стоять никак не возможно», – писал годом позже о промозглой померанской осени Петр Салтыков[490]490
  П. С. Салтыков – И. И. Шувалову, 10/21.11.1759 // Шувалов 1872, 498.


[Закрыть].

Жалобы многочисленных раненых на условия марша (№ 76–77) имели под собой веские основания. Помимо дорожной тряски и плохой погоды многие страдали продолжительное время даже от легких ранений. Общий недостаток врачей и фельдшеров в российской армии[491]491
  Truetzschler 1838, 149–150. Об общей организации помощи раненым и мерах после Цорндорфской баталии: Семека 1951. По данным на октябрь 1758 г. австрийского представителя в РИА насчитывалось в общей сложности около 10 000 раненых (Де Фине – В. А. Кауницу, Старгард 10.10.1758 // OeStA. HHStA Kriegsakten 373–2. Karton 3, Bl. 3).


[Закрыть] заставлял офицеров прибегать к помощи местных городских врачей, что на марше было затруднительно. В противном случае при нерегулярной перевязке быстро начиналась «суппурация» (нагноение) ран[492]492
  Прозоровский 2004, 53–54.


[Закрыть], грозившая перейти в гангрену с обычно печальным исходом. «Преследуя русских, – пишет Калькройт, – в течение трех дней после [Цорндорфской] баталии мы находили в деревнях, через которые они прошли, небольшие деревянные кресты, cооружаемые ими на могилах своих умерших[493]493
  Kalkreuth 1839, 37 четвертой пагинации.


[Закрыть]».

Впрочем, высокой была смертность тяжелораненых в первые дни и при транспортировке до постоянных госпиталей (в Мариенвердер). С учреждением же на зимних квартирах новых госпиталей и направлением дополнительно медицинских чинов из Петербурга почти 9/10 раненых на следующую кампанию вернулись в строй[494]494
  Семека 1951, 96–105.


[Закрыть].

Заготовленные летом промежуточные магазины не в состоянии были обеспечить войска надолго; то же касалось фуража. Армия не могла оставаться долго на одном месте, иначе с массовым падежом лошадей из‐за бескормицы она оказывалась парализованной. И без того потеря лошадей на баталии и из-за бескормицы привела к тому, что большое число вьючных фур и лафетов пришлось два дня подряд сжигать[495]495
  Nachrichten 1759, 308–309, записи от 30–31 августа 1758 г.


[Закрыть], часть амуниции – порох, гранаты, патроны – закапывать[496]496
  Ibid., 311 (о лагере в Гросс-Каммине).


[Закрыть]. «Команда выглядит более или менее сносно, – замечал свежим взглядом вновь прибывший австрийский представитель. – Тем хуже представляется состояние лошадей[497]497
  Де Фине – В. А. Кауницу, Старгард 10.10.1758 (OeStA. HHStA Kriegsakten 373–2. Karton 3, Bl. 3RS).


[Закрыть]».

При невозможности организации транспорта с Балтики по Одеру и Висле и отсутствии водных путей по линии восток – запад подвоз провианта из Внутренней России осуществлялся до Восточной Пруссии. Оттуда подводы шли по разбитым осенним польским дорогам слишком долго, чтобы можно было надеяться на регулярное снабжение, к тому же сухопутный подвоз был намного дороже морского пути[498]498
  См. ведомость прибытия к армии транспортов с провиантом осени 1758 г. (Масловский II, 299–300 второй пагинации); Шаховской 1821, II, 21.


[Закрыть]. Закупки в польских землях нужд армии не покрывали. Польские помещики в этих местах к тому же были преимущественно ориентированы на прусский рынок, опасаясь для себя в противном случае проблем – и не без оснований[499]499
  Рейд пруссаков по западным польским землям в феврале 1759 г. был призван продемонстрировать «силу прусского короля». Кн. Александр Юзеф Сулковский, поставлявший в 1758 г. зерно армии Фермора и оказывавший РИА прочую поддержку вопреки требованиям прусского короля (№ 109–111), был захвачен в плен и посажен в крепость Глогау, а многие магазины разорены (Konopczynski II, 28; Коробков 1940, 203–204).


[Закрыть].

Фермор хорошо знал по опыту катастрофического отступления прошлого года в Восточной Пруссии, как выглядит не обеспеченная довольствием деморализованная армия, и опасался худшего. В кампанию 1758 г. масштабы военных действий, массы войск и их удаление от границ далеко превзошли все бывшие до сих пор заграничные походы[500]500
  «Мы так отдалены от наших границ, что в два месяца назад придти не можем, а чтоб там зимовать, помыслить не можно» (Р. И. Воронцов – А. Р. Воронцову [1759 г.] // АКВ XXXI, 46).


[Закрыть]. Требовалось немало времени и горького опыта, чтобы отладить систему снабжения в таких условиях. В целом заграничные кампании наглядно показали структурные недостатки организации русской провиантской службы, решающим образом влиявшие на ведение войны на этом театре: проблема, решенная более-менее удовлетворительно лишь на конечном этапе Наполеоновских войн[501]501
  Масловский I, 83, 110; Ливен 2012. См. обзор системы снабжения русской армии в Семилетнюю войну: Keep 1987.


[Закрыть].

Вняв наконец жалобам Фермора, петербургская Конференция разрешила вслед за ранеными и больными и всей армии уйти за Вислу, где были сосредоточены основные магазины – известие, вызвавшее неподдельное ликование в армии[502]502
  В. В. Фермор – М. И. Воронцову, Швец 07/18.11.1758 // АКВ VI, 348.


[Закрыть]. В конце ноября 1758 г. полки вступили на винтер-квартиры[503]503
  Яковлев 1998, 94.


[Закрыть]. На этом долгая и кровопролитная кампания 1758 г., которую назвали по ее главной битве «Цорендорфской»[504]504
  Панины 1880, 72.


[Закрыть], завершилась.

«Вы что-нибудь поняли из этого чертова дня?

– Сир, я видел начало дела, но остальное ускользнуло от меня. В производимых движениях я ничего не разобрал. – Не Вы один, мой друг, не Вы один, утешьтесь…»[505]505
  Catt 1884, 162.


[Закрыть] Диалог с Фридрихом, описанный его верным де Каттом, задает формат на будущее. «Случилось столько вещей неслыханных, что затрудниться с сопоставлением таких различных фактов естественно[506]506
  Фридрих II о Цорндорфе в письме принцу Генриху Прусскому, Блюмберг 01.09.1758 // PC XVII, № 10264.


[Закрыть]». Даже Дер Гроссе Генеральштаб после детального и педантичнейшего разбора Цорндорфской баталии разводит руками и не находит ничего лучшего, как процитировать в итоге мнение Клаузевица о «самом странном сражении» не только войны Семилетней, но и «во всей новейшей истории войн» вообще[507]507
  Clausewitz 1837, 83; Generalstab 1910, 170.


[Закрыть].

Тактическую победу пруссаков при Цорндорфе не признать сложно. Фридрих заставил российскую армию отказаться от взятия Кюстрина, отступить от столицы Пруссии, предотвратил объединение сил союзников и не дал сделать Одер операционной базой для следующей кампании. Иначе говоря, все цели, поставленные перед Российско-императорской армией петербургской Конференцией в июне этого года[508]508
  Протокол Е. И. В. Конференции № 143 от 26.03/06.04.1758 (Коробков 1948, 245–252).


[Закрыть], оказались не выполнены. Первыми действительные результаты баталии почувствовали австрийцы, которые уже через две недели после битвы увидели перед собой старого противника с вернувшимися, хоть и поредевшими, батальонами[509]509
  имп. Мария Терезия – В. А. Кауницу, Вена 07.09.1758 // Arneth 1875, 532


[Закрыть].

В то же время намерение Фридриха «наголову разбить русских» или хотя бы использовать Цорндорфское кровопускание для переговоров о сепаратном мире с Россией не оправдалось[510]510
  См. письмо Фридриха II брату, принцу Генриху перед выступлением против русских (10.08.1758, Грюссау // PC XVII, N 10198. «Если вы найдете русское правительство расположенным к сепаратному миру, – пишет Э. Митчелл в Петербург посланнику Роберту Мюррею Кейту сразу после битвы, – я знаю, что это устроило бы прусского короля». Он советует упирать на то, что и австрийцы, и шведы оставили русскую армию на произвол судьбы (Э. Митчелл – [Р. М.] Кейту, Тамзель 29.08.1758 // Mitchell I, 438–439).


[Закрыть]. Для самой Российско-императорской армии, как мы видим по письмам, важно, прежде всего, что они устояли в первом столкновении с «самим» королем. В этом смысле оценка непосредственных участников баталии укладывается в формулу, которую уже цитированный Эндрю Митчелл высказал спустя полгода – баталию «обе стороны и выиграли, и проиграли»[511]511
  Э. Митчелл – лорду Холдернессу, Бреслау 24.01.1759 // Mitchell II, 59–60.


[Закрыть].

Настроения в самой России неоднозначные. Сообщение английского посланника из Петербурга еще весной 1758 г. о том, что «they (русский двор. – Д. С.) are weary of the war, and I know that they have not a shilling to rub upon another»[512]512
  «Они устали от войны, и я знаю, что у них гроша ломаного нет» (Роберт Мюррей Кейт – [лорду Холдернессу], СПб. 30.05.1758 // Memoires and Correspondence of Sir Robert Murrey Keith K. B. […] Ed. by Gillespie Smyth. Vol. 1. London 1849, 32).


[Закрыть], не так уж далеко от истины. К осени впервые с начала войны ощущается необходимость затянуть пояса: в конце августа объявлен новый рекрутский набор[513]513
  ПСЗ-I, XV, № 10874.


[Закрыть], не хватает денег на выдачу жалованья; местами заморожено строительство – Смольного монастыря, к примеру (но не Зимнего дворца!). Казна задерживает финансирование и стратегически важных институтов – артиллерийского, медицинского ведомства, главного комиссариата. Сенаторы даже предлагают Синоду организовать пожертвования средств[514]514
  Драматург Сумароков жалуется И. И. Шувалову, а потом и императрице на невыплату жалованья в 1758 г., съязвив «L’Europe n’est pas renversêe, mais je n’ai rien à manger» («Европа не повержена, а мне есть нечего» – имея в виду, очевидно, сомнительный исход военной кампании этого года) (А. П. Сумароков – И. И. Шувалову, СПб. 27.07/07.08.1758 // Письма русских писателей XVIII века. Л. 1980, 80–82). О тяжелом положении с финансами с зимы 1759 г. см.: Курукин 2013. Общая оценка военных расходов России составляет по нему около 43 млн рублей. Одна кампания 1758 г. обошлась в более 10 млн, притом что все доходы империи на тот же год составляли ок. 15 млн рублей (Idem, 36, 39).


[Закрыть].

Не исключено, что австрийцы и саксонцы опасаются заключения сепаратного мира: это могло бы объяснить темную историю с сообщением императрице Елизавете о якобы задуманном Фридрихом II отравлении при посредничестве молодого двора[515]515
  См. обмен депешами осенью – зимой 1758 г. между саксонским кабинет-министром Генрихом фон Брюлем и Петербургом в: АКВ III, 684–697, включая даже присылку противоядия от какого-то испанского знахаря в Варшаве.


[Закрыть]. Во всяком случае, Елизавета склонна верить – и тем более готова к тому, что в 1943 г. в Берлине назовут «тотальной войной»:

Obschon die Rusische Kayserin über der großen Verlust Ihrer Truppen nicht wenig empfindlich gewesen, so hat Höchst Dieselbe sich jedennoch alschon dahin geäußert, daß Sie nicht ehemehr ruhen wolte, biß der König in Preußen gedemütigt und in die behörige Schrancken gesetzet seyn würde; wan Sie, die hiesige Monarchin, auch ehe lezten Mann und Rubel hergeben sollte[516]516
  «Хотя Императрицу Всероссийскую немало огорчили потери ее войск [при Цорндорфе], она тем не менее высказалась за то, что не успокоится, пока король прусский не будет посрамлен и ограничен должным образом, даже если ей, здешней монархине, потребуется пожертвовать последним человеком и последним рублем» (М. Эстерхази – Марии Терезии, СПб. 13.09.1758 // OeStA. HHStA StAbt Russland II 40. Bl. 143).


[Закрыть].

Елизавета обещает сорокатысячное подкрепление; в сентябре из Петербурга к западной границе выступают сводный гвардейский батальон и Астраханский пехотный полк[517]517
  М. Эстерхази – В. А. Кауницу, СПб. 26.09.1758 (Там же. Bl. 193).


[Закрыть]. В то же время Петербург дает понять, что не следует понимать его слишком буквально, и ждет от австрийских союзников, что «столь благие намерения не останутся без оговоренной поддержки», то есть «зимнего транша в 500 000 рублей».

Оценка Цорндорфской баталии императрицей совпадает, как мы увидим, с настроениями в самой армии. На орденском обеде в праздник Св. Александра Невского Елизавета заявляет: «поскольку ее войска поняли теперь, что король в Пруссии не является непобедимым, они будут сражаться отныне с тем большим мужеством и уверенностью»[518]518
  «Da Ihre Truppen nunmehro erfahren, daß der König in Preußen doch nicht unüberwindlich seyn, solche für das Zukünftige mit desto mehreren Muth, und Zuversicht […] fechten werden» (М. Эстерхази – Марии Терезии, СПб. 19.09.1758 // Здесь и выше: OeStA. HHStA StAbt Russland II 40. Bl. 160–160RS).


[Закрыть]. Новогодний фейерверк на наступающий 1759 г. в российской столице изображает между прочим «геройское Намерение на пьедестале с надписью militemus, то есть готовы воевать» и «Храбрость с надписью nulli cedamus, то есть никому не уступим»[519]519
  Ровинский Д. А. Обозрение иконописания в России до конца XVII в. Описание фейерверков и иллюминаций. СПб. 1903, 262.


[Закрыть]. В тогдашнем Берлине настроение, наоборот, далеко не столь решительное.

Прусский король действует великолепно, с почти невероятной быстротой; но со всем тем, если бы на совести его врагов не было самых абсурдных нелепостей, мы оказались бы в очень скверном положении. Пока все хорошо, но я не могу не опасаться следующей кампании; и полагаю, что я вижу в нем (короле Фридрихе. – Д. С.), не знающем, что такое страх, страстное желание мира, которого я никогда не замечал за ним в такой мере прежде[520]520
  Э. Митчелл – лорду Холдернессу, Дрезден 12.12.1758 // Mitchell I, 476.


[Закрыть].

С кровавой ничьей под Цорндорфом и поражения от австрийцев при Хохкирхе в октябре 1758 г. для Фридриха началась фатальная полоса, едва не закончившаяся в следующем году под Кунерсдорфом для Пруссии катастрофой. Как в дурном продолжении удачного фильма, все повторяется – август, обходной маневр с переправой через Одер, расчет на полное уничтожение неприятеля, жара, тучи пыли, смятение Обсервационного корпуса, атака кавалерии Зейдлица. Однако финал выходит совсем иным. И если по итогам 1758 г. Фриц все еще продолжал утверждать, что «русские насколько грубы, настолько же и безыскусны, не заслуживая о себе упоминания», то итоги следующей кампании подвигают его к размышлениям о судьбе Карла XII[521]521
  Friedrich II Réflexions, 171; Idem. «Réflexions sur les talents militaires et sur le caractère de Charles XII, roi de Suède» (1759).


[Закрыть].

Когда, что и как пишут?

 
Вы подайте лист бумаги,
Чернильницу со пером…[522]522
  Киреевский 1872, 99.


[Закрыть]
 

Перехваченный пруссаками курьер был третьим после баталии. С первыми двумя Фермор уже отослал официальные реляции о ней – от 15/26.08.1758 с поля сражения и вторую более обстоятельную от 18/29.08.1758 из Гросс-Каммина[523]523
  Коробков 1948, 330–331, 335–338.


[Закрыть]. С этими курьерами, возможно, ушли и частные письма по горячим следам сражения. Для наших текстов типичны фразы «О батали нашей что была 14 августа я неоднократно уже писал» (№ 30), «я уже после батали 3 писмо пишу» (№ 79), «Я двумя писмами моими служил вам, Государь мой. Посли батали первое писал к вам, на третей день другое из Ланцберха» (№ 19).

Эгоистическому историку жаль, что пруссаки не перехватили русского курьера сразу после битвы, когда письма должны были быть подробнее, а детали ярче. Но с другой стороны: в практике эпохи письма писались по многу раз со схожим или даже полностью одинаковым содержанием в надежде, что хотя бы одно из них дойдет со случившейся оказией (например, № 5–6 или № 54–55). Между тем за прошедшие три-четыре недели прошла аффектация, то, что именовалось «жаром» битвы (Hitze der Schlacht)[524]524
  Möbius 2002.


[Закрыть]. Пережившие баталию делились друг с другом своими впечатлениями – необходимое условие для появления непосредственной, «коммуникативной памяти»[525]525
  Ассманн Я. Культурная память. Письмо, память о прошлом и политическая идентичность в высоких культурах древности. М. 2004, 50 et passim.


[Закрыть]. К моменту нашей с ними встречи писавшие смогли более или менее внятно сформулировать пережитое для себя и других. Так же, к примеру (продолжим параллель с 1812 г.) исследователь Наполеоновской эпохи пишет о постепенной «конденсации» осознания «битвы при Москве-реке» с приходом Великой армии в Москву, когда у французов появилась возможность взять в руки перо[526]526
  Земцов В. Н. Битва на Москве-реке. М. 1999, 257.


[Закрыть].

Не стóит и насиловать источники. Описания баталии и военной жизни не обязательно должны быть в центре. Да и вообще не обязательно должны быть. Особенно если автор письма знал, что за войной пристально следят дома (о баталии «уже я уповаю вы известны»)[527]527
  О публичном интересе в России к известиям с войны см.: Юсов 1999, 152.


[Закрыть]. Иногда совершенно очевидно, что пишущему дается с трудом каждая лишняя фраза, тем более выходившая за рамки стандартных эпистолярных формул. Наконец, как это ни кажется нам странным, люди эпохи вообще могли считать ненужным фиксировать в личных свидетельствах даже такой экстраординарный опыт.

Дневник поручика 4‐го Гренадерского полка Якова Яковлевича Мордвинова, к примеру, на который я возлагал большие надежды, по счастливом нахождении оного оказался невозможно сухим диарием. Судите сами, вот про Цорндорф: «Недалеко от города кистрина при урочище фирштен фелде учинена с неприятелем полевая баталия к[отора]я продолжалась после полуночи з девятаго часа после полудне до 9го часа а потом отступя назад ½ версты остановилась[528]528
  Мордвинов, Л. 13 об.


[Закрыть]». И все. Все о сражении, где этот самый полк, между прочим, понес чудовищные потери, где его командир – бывший елизаветинский фаворит, поэт-любитель и звезда кадетского театра Никита Афанасьевич Бекетов – попал на два года в плен, где сам автор дневника «во время смятения, патронным ящиком помят» и произведен в поручики – ни-че-го[529]529
  Мордвинов 1888, II.


[Закрыть].

Отсутствие информации, по известному феномену «нелаявшей собаки» Шерлока Холмса[530]530
  «…Странное поведение собаки в ночь преступления. – Собаки? Но она никак себя не вела. – Это-то и странно, заметил Шерлок Холмс» (Артур Конан Дойль, «Серебряный»).


[Закрыть], и есть, полагаю, главная информация в данном случае. Если свои паломнические поездки во время походов Мордвинов, так же как до и после войны, комментировал от себя, то события служебные, неличные, к которым он относил баталии, в дневнике отражены лишь в приложении официальных реляций. Мордвинов фиксирует не свою жизнь, а жизнь полковую. Лишь как «Маршрут четвертого гранадерского пехотного полку», полагает автор, его жизнь представляет публичный интерес[531]531
  В том числе коммерческий: в переписанной набело рукописи для заинтересованных читателей выставлено «цена в переплете 2 р. 20 коп.» (Мордвинов).


[Закрыть]. Для человека эпохи здесь две реальности: в одной он ощущает и фиксирует себя как личность, это сфера семейная/домашняя и духовная. В другой – как государственный человек, где «партикулярность» неуместна и сведена до минимума.

Возвращаясь к переписке: ее функцией остается прежде всего информативная и главная понятная новость в корреспонденции этой эпохи вообще и особенно с войны, после баталии – «я еще жив»[532]532
  Бекасова 2006, 41.


[Закрыть]. В то же время уже очевидна потребность «излить душу», выстроить эмоциональные связи с собеседником. Так доверительно делится своей скукой вымоченный осенним померанским дождем капитан Никифор Шишкин: «Не приходит, поверь, душа моя, на разум никакия те утехи, которыя прежде нас веселили. Они толко тенью глазам нашим и в самыя бывают те часы, в кои мы веселитца случаи находили» (№ 65).

Вопрос о непосредственности выражения в частной переписке индивидуальности и эмоций сам по себе, впрочем, остается дискуссионным, поскольку вписан в конвенции и правила эпистолярной коммуникации[533]533
  Eadem, 25; см.: Карп 1998.


[Закрыть]. Вполне возможна и инструментализация такого стиля: то, что кажется эмоциональными излияниями, может быть вполне утилитарным развернутым предварением ключевой фразы письма в его конце. А именно просьбы прислать денег или заплатить за них родственникам по расписке (№ 63).

Вообще война, и тем более баталия, – действительность особого рода, в которой многое может быть понято в двойном ключе, а для нас после двух с половиной веков скрыто под слоями культурной памяти и стереотипов. К примеру, надевание чистых рубах перед битвой подчеркивает не только серьезность момента и готовность умереть, но и элементарное противодействие заражению крови при ранении. Или солдатское пение: перед битвой пруссаки пели псалмы, что неизменно трактовалось как величие боевого духа – однако это скорее средство справиться со страхом, что удрученно замечал накануне Цорндорфа сам Фридрих: «Mes b[âtards] ont peur, car ils chantent des psaumes de Clément Marot, ce sera bientôt une autre musique[534]534
  «Боятся мои выродки, вот и поют псалмы Клемана Маро… Ничего, скоро будет другая музыка» (Catt 1884, 158). О психологической функции пения как средства преодоления страха: Möbius 2008, 279–280.


[Закрыть]».

На оценки происшедшего, очевидно, не влияло опасение перед перлюстрацией. Отправление через курьера, а не обычной почтой, служило определенной гарантией неприкосновенности[535]535
  Косвенным подтверждением может служить письмо № 31: автор доверяет пересылке с курьером щекотливые вопросы о деле Апраксина-Бестужева, но просит жену «изодрать» записку по прочтении.


[Закрыть]. «Многие в здешней заграничной армии в минувшую кампанию ‹…› в партикулярных письмах между собственными домашними надобностями о воинских делах ‹…› подавали неприличные известия», – негодует весной следующего, 1759 г., Фермор. И сославшись на пункт 128 петровского Устава, по которому разглашение военных сведений в частной переписке каралось «потерянием чина, чести или по состоянию дела и живота самого», он вообще запретил присылать корреспонденцию из армии с курьером. «Буде же кому востребуется надобность о своих партикулярных нуждах писать, – говорилось далее, – оные могут те свои письма, с заплатою почтовых денег, в главную квартиру присылать». Подразумевая, что частные письма, равно как и реляции военных наблюдателей, будут просматриваться[536]536
  Ордер В. В. Фермора П. А. Румянцеву от 10/20.04.1759 (Масловский II, 419–420 первой пагинации, 105–106 второй пагинации). Фермор предлагал также, «дабы волунтиры ко дворам своим писали толко о том, что им от меня ис происходящаго журнала сообщаемо будет» (Докладные пункты Фермора имп. Елизавете от 10/21.02.1759 // РГАДА. Ф. 16. Оп. 1. Д. 114. Ч. 4 (4). Л. 248).


[Закрыть]. Можно ожидать, что в дальнейшем наши респонденты были куда сдержаннее в выражениях.

Если для полевых писем Новейшего времени характерна не только осторожность перед внешней, но и внутренняя самоцензура в отношении эксцессов насилия[537]537
  Fussell, Paul. Wartime. Understanding and Behavior in the Second World War. New York – Oxford 1989, 270.


[Закрыть], то в середине XVIII в. порог восприятия иной. Чувствительный Pakalache ничтоже сумняшеся скачет по трупам, не отзываясь на мольбы о помощи узнающих его тяжелораненых (№ 28); не менее чувствительный Анри де Катт, ужасаясь, все же храпит под своим плащом на другом конце того же поля рядом с еще живыми ранеными[538]538
  Catt 1884, 358.


[Закрыть].

Характерна и обыденность, которую мы редко находим в описаниях позднейших больших войн, осмысляемых в рамках определенных культурных конвенций и кодов. Рисуется именно «своя» битва, как, к примеру, у Михаила Леонтьева: «Посем уже мне мочи нестало. Папалса нашева палку гранодер с ящикам патронным, я ему отдал шпагу, знак и шарф, что[б] лехче иттить… Палежали мы ‹…› в лесу, испили вады, нада еще дале в лес иттить» (№ 81).

Проявляются и существенные культурно-конфессиональные различия внутри офицерства Российско-императорской армии. Остзейцы пишут о баталии сдержаннее, чем русские, в большей степени через выработанные формулы, и в меньшей – с разговорно-эмоциональной интонацией. Для них характерно прежде всего перечисление имен тех, кто «auf der Stelle (am Walplatz) geblieben» (остался на поле битвы) или «blesiert» (ранен).

Во многих письмах несомненны следы эмоционального шока. Прусская армия с начала Силезских войн пережила уже не одно кровавое сражение. Тогда как пятнадцать мирных лет со времен Русско-шведской войны стали самым долгим временем в XVIII в., когда «Марс российский не гремел». Для многих Цорндорф стал первой в жизни генеральной баталией (в единственном до того крупном сражении при Гросс-Егерсдорфе участвовали далеко не все) – и сразу в такой ад! Невозможность выразить свои чувства оговаривается прямо: «14 число августа можно сказать что немые тогда почти были и не чувствовали себя. Естлиб глаза ваши могли видеть в самое то время я толко бди в каких предприятиях быть случилось то б истинно не стало столко вас зреть, на то однако радуюсь что все то вам закрыто» (№ 56).

Характерно и то, что офицеры не хотят писать родным о потере близких: об убитом «брате Петре Григорьевиче, я уже батюшка братец и неумею описать» (№ 38). Или: «Особо писать еи еи от жалости не могу, что каково ему (отцу. – Д. С.) горко быть может получать мои писма ибо тот час Николай Иванович (убитый сын. – Д. С.) у него на уме будет и затем не пишу» (№ 34).

14 августа выпало из нормативных представлений о битве: «Я был на такой баталии что не толко прежде бывалыя чаю мало слыхавали» (№ 22). Расхождение с подобными представлениями выражается фразой «C’etoit plutôt une Boucherie qu’une Bataille» (№ 28), «un carnage de plus affreux»[539]539
  «Это была скорее бойня, чем битва»; «ужаснейшая бойня» (Лашиналь – неизв. лицу, Дризен 27.08.1758 // OeStA. HHStA Kriegsakten 370. A. Bl. 33).


[Закрыть]. Именно «бойни», словно предчувствуя грядущие события, опасается великая княгиня Екатерина Алексеевна для своего «любезного» Захара Чернышева, когда пишет весной 1758 г. о «vilaines perspectives de boucherie»[540]540
  «Скверные перспективы бойни». «О, как ненавижу я эту мясорубку рода человеческого!» – пишет далее женщина, в правление которой Россия будет воевать почти беспрерывно. [В. к. Екатерина Алексеевна] – З. Г. Чернышеву, [весна – лето 1758 г.] // Любовные записочки 1881, 400.


[Закрыть]. Формула общеевропейская для описания такого типа сражений: резни, выходящей за рамки принятых конвенций, и в целом для бессмысленных кабинетных войн[541]541
  Ср., к примеру, дневник знаменитого впоследствии принца Шарля-Жозефа де Линя: De Ligne 2008, 76. В написанном на следующий год после Цорндорфа «Кандиде» Вольтер иронически пишет о баталии как «boucherie héroïque» («героической бойне»). В общем о проблеме «неописуемости» баталий в этот период: Schwarzer 2006, 192–199.


[Закрыть]. Та же характеристика – boucherie, carnage, Metzelei (бойня, мясорубка) – будет применяться к аналогичным битвам, как Торгау (1760), а позднее Прейсиш-Эйлау (1807), Бородино[542]542
  «On the 26th early began the battle or rather the butchery of Borodino» (Кн. Воронцов М. С., Memoirs. 1801–1813 // 1812–1814. Из собрания Государственного исторического музея. Сост. А. К. Афанасьев. М. 1992, 274).


[Закрыть], Ватерлоо.

Но дело не только в жестокости: Цорндорф метит на особый статус по неординарности происходившего. Не только для рядовых участников, но, как мы видели, даже самого «Федора Федоровича», вроде бы претендовавшего на статус главного режиссера действа. Швед Армфельт также пишет о «горячем и памятном дне» Цорндорфа (une journée si chaude et mémorable): «Если какой-либо день останется в памяти, то, несомненно, этот ‹…› – не из‐за самого события, но из‐за странностей дела»[543]543
  «Si jamais journée a été memorable assurement ce cera cette ici, pas par l’evenement, mais par les singularites de l’action» (Ф. Армфельт – Карлу <?>, Ландсберг 17.09.1758 (N 1287, Bl. 144).


[Закрыть].

Есть, впрочем, и тут другая сторона: любую баталию было выгодно представить как небывалую и кровавую. Во-первых, это повышало самооценку, внешнее уважение, да и карьерные перспективы (за «претерпение») ее участникам. Во-вторых, сгущение эпитетов неизменно привлекало интерес слушателей, читателей, покупателей лубков, платков и табакерок[544]544
  Schwarzer 2006, 182.


[Закрыть]. Когда Апраксин, к примеру, пишет в реляции императрице Елизавете после сражения при Гросс-Егерсдорфе о «жестокой акции ‹…› како[й] еще в Европе не бывало», Степан Федорович, мягко говоря, сильно сгущает краски[545]545
  Коробков 1948, 189.


[Закрыть].

«Бойня» для «реалистов», у «романтиков» баталия предстает как «Марсов праздник». Заметную роль тут играет поколенческая разница. Прежде всего молодым офицерам свойственен стиль chevaleresque. Молодой князь Сергей Мещерский, раненный в ногу и потерявший экипаж, представляет свое положение в тоне бурлеска: «Под предлогом болезни я еду в экипаже… и следственно, вне каприз погоды… На мне красный шлафрок с синим плащом сверху, и черный парик на голове. Предоставляю судить Вам, сударыня, что за ироническую фигуру я собой являю» (№ 26).

Характерно прямое прочтение происходившего как театрального действа. Алексей Денисенко пишет «штуденту Медицинской канцелярии» и лейб-компанцу в Петербург: «От пажалаванной в марсов праздник, которой целый день 14. августа торжествовали… раны свободился ‹…› Теперь готовимся к новому театру». И добавляет с напускной небрежностью: «О обстоятельствах игры в 14 м бывшей, я думаю, вы уже как нибудь известны» (№ 70).

Взгляд на хаос битвы через барочную метафорику theatrum belli[546]546
  О театральной метафорике войны раннего Нового времени: Füssel 2008. О ее роли в «сценарии власти» монархов эпохи Семилетней войны: Ospovat 2016, 235–272.


[Закрыть] ставит наших авторов в один ряд с «Федором Федоровичем». Тот под впечатлением Цорндорфской баталии писал Вольтеру о себе в третьем лице как «северном Дон-Кихоте», ведущем «жизнь странствующего комедианта»: «La dernière pièce qu’il a jouée était la Thébaïde; à peine y resta-t-il le moucheur de chandelles ‹…›. Je crois ‹…› que ceux qui se tiennent sur l’amphithéâtre sont plus heureux que ceux qui se tiennent sur les tréteaux[547]547
  «Последней пьесой, сыгранной им, была Фиваида. В живых остался разве что снимавший нагар со свечей. Мне кажется, те, кто в амфитеатре, счастливее тех, кто на подмостках» (Фридрих II – Вольтеру, Раменау 28.09.1758 // Œuvres de Voltaire, Vol. 57, Paris 1832, 609). В трагедии Расина «Фиваида» все главные действующие герои погибают.


[Закрыть]».

Офицер прусской армии повествует о «великом позорище» (der gröste Specktackel, № 112). Секретарь Придворной конференции Дмитрий Васильевич Волков выражался о своей дипломатической корреспонденции: «Австрийцам ни в какой пьесе моего сочинения ни одним словом должен не остался»[548]548
  Дмитрий Васильевич Волков. Материалы к его биографии // РС. 1874. Т. 11. № 11, 478–489, здесь 488.


[Закрыть]. Театральная семантика характерна и для сторонних наблюдателей. Автор хроники из Нойдамма, к примеру, завершает описание судьбоносных дней Цорндорфа следующим пассажем: «Если же описывать все комедии (Kommödien), игранные русскими, что вряд ли возможно, на это потребовались бы многие дни и годы, а также несколько стоп бумаги». Имея в виду под «комедиями» тяготы и эксцессы войны, что для нашего уха звучит по меньшей мере странно[549]549
  Neudammer Magistrat 1926, 199.


[Закрыть].

Пережив пограничную ситуацию между жизнью и смертью, авторы реагируют в нескольких плоскостях: помимо оценок произошедшего, это описание собственной роли и перспектив службы, а также отсылка к находящемуся в другой жизни, за гранью войны и похода.

Начнем с этого последнего. Часть, противоположную войне, баталии и службе в целом, я бы очертил общим понятием покоя – одного из ключевых в русском самосознании XVIII – начала XIX вв. Ту же функцию, впрочем, играет и stille Ruhe – тихий покой – в немецком, как, например, у капеллана Теге[550]550
  Täge 1804, 161.


[Закрыть]. Покой[551]551
  Ср.: Kahn A. «Blazhenstvo ne v luchakh porfira»: histoire et fonction de la tranquillité (spokojstvie) dans la pensée et la poésie russes du XVIIIe siècle, de Kantemir au sentimentalisme’ // Révue des Études Slaves N 4 (2003), 669–688; Sdvizkov D. Semantiken der Sicherheit in Russland um 1800 in der außerstaatlichen Sphäre // Dietze C., Iwanow I. (Hg.) Sicherheit in Russland (в печати).


[Закрыть] играет ключевую роль не только для частного самосознания и в светской, и в религиозной сфере, но и в государственном нарративе: покой/тишина соответствует, как в польском pokój, понятию мира – отсутствия войны. Целью России в Семилетней войне также провозглашался покой Европы: «Пылай Россия разъяренна, / Греми, рази и не щади: / Карай и кровью обагренна, / Покой в Европу приведи!» – по образцу «внутреннего покоя в Елисаветиных лучах» в самой России[552]552
  Осповат 2010.


[Закрыть].