Текст книги "Письма с Прусской войны"

Endlich komt der König mit Cavallerie gejaget, und nim[m]t einem Fahnenjuncker vom Berlinischen Wurtembergischen Regiment die Fahne aus der Hand und ruffet: Meine Söhne wer ein ehrliches Preußisches Hertze hat der folge mir[366]366
  «Наконец, прискакал король. Он выхватывает у фанен-юнкера берлинского Вюртембергова полка (фузилерный герцога Карла Евгения Вюртембергского полк (Альт-Вюртемберг), с 1757 г. фон Бюлова, стоявший в Берлине. – Д. С.) из рук знамя и кричит: Дети мои, у кого истинно прусское сердце, за мной!» (Анонимная реляция из Кюстрина, 01.09.1758 // N 1287, Bl. 63).


[Закрыть].

Илл. 1. Карл Рёхлинг. Фридрих Великий в битве при Цорндорфе

Более или менее достоверен на картине Рёхлинга передний план. Фанен-юнкер, надо думать, опешил не столько от неожиданности, сколько от непринужденной легкости, с которой щуплый король одной левой (правой помахивает шпагой) держит полковой стяг (тогда как князь Андрей, как мы помним, «едва удерживал в руках тяжелое знамя»). Ну да Бог с ним. Ибо с задним планом все еще менее очевидно. Несмотря на размахивающего с энтузиазмом треуголкой принца Морица (справа), в действительности королевский порыв солдатские массы, мягко говоря, не поддержали. Английский посланник сэр Эндрю Митчелл описывает происходившее так:

Около часа пополудни я встретил прусского короля в районе центра в первой линии, где принц Мориц Дессауский во главе нескольких полков поздравил его с викторией: я почел это достаточным основанием поздравить его с победной удачей, что и сделал. Он любезно принял мои комплименты, но затем, пока мы ехали верхом друг подле друга, прошептал с величайшим хладнокровием «Mon ami, les affaires vont bien mal à la gauche, je vais y mettre ordre mais ne me suivez point»[367]367
  «Друг мой, на левом фланге дела плохи, я еду туда навести порядок, но ни в коем случае не следуйте за мной» (франц.).


[Закрыть]. И он действительно отправился туда, самолично схватил знамя, чтобы подбодрить пехоту, которая была в величайшем смятении; но все бесполезно, на них (солдат. – Д. С.) это не подействовало[368]368
  Э. Митчелл – лорду Холдернессу, Бреслау 24.01.1759 // Mitchell 1850 II, 60. См. о Рёхлинге: Füssel 2010 I, 105.


[Закрыть].

Послеполуденный нарратив покрыт такой же непробиваемой коркой традиции, как эпизод с атакой Зейдлица. Насколько далеко зашло дело при этой второй контратаке русских на самом деле, можно опять-таки заподозрить разве что из реконструкции по обрывкам случайных свидетельств. Промотаем пленку вперед: только что встреченный нами принц Мориц Ангальт-Дессауский через полгода после Цорндорфа в битве при Хохкирхе (Гохкирхене) осенью 1758 г. тяжело ранен и попадает в плен к австрийцам. Здесь принца навестил бывший «благочестивый лейтенант» его полка, вышедший в отставку Карл фон Пейстель. Принц Мориц делился с ним тяжелыми впечатлениями от морального состояния прусской армии, в том числе сказавшимися в Цорндорфский день:

О, Господь прогневался на нас, потому что мы перестали надеяться на него […] Взять это недавнее дело с русскими: три раза мы были отброшены, король намеревался было уже отвести войска. Но я сказал: «Ваше Величество, так не годится, Вы должны надеяться на Бога, а не только на отвагу Ваших храбрецов. Господь поможет!» Тогда я взял две бригады, еще раз ударил на неприятеля, и мы разбили его и удержали поле за собой[369]369
  «Und das noch letztlich in der Aktion mit den Russen: wir waren schon dreimal zurückgedrängt worden und der König stand im Begriff, abzuziehen; da sagte ich: Eure Majestät, Sie müssen auf Gott vertrauen und nicht nur auf die Bravour Ihrer Tapferen, das geht nicht. Gott muß aushelfen! So nahm ich zwei Brigaden und setzte nochmals auf den Feind, und wir schlugen ihn und behielten das Feld» (Wengen 1894, 187 цитирует здесь найденную им рукопись на основе дневников гернгутерской общины времен Семилетней войны). О недооцененной роли в битве принца Морица сообщает и Catt 1884, 164.


[Закрыть].

Оба собеседника были приверженцами строгого пиетистского благочестия, так что некоторая экзальтация тут вполне объяснима. Но даже если реальность выглядела менее высокопарно, очень похоже, что и на прусской стороне дело снова решает стихийный порыв, а не расчет и приказы короля, к тому моменту смертельно усталого и деморализованного поведением своей пехоты. Почему Фридрих обошел этот критический эпизод после битвы полным молчанием, тоже понятно. Конфликты в командовании случались не только в российской армии, и отношения принца Морица с королем были, мягко говоря, натянутыми. Годом ранее в битве при Колине Фридрих, выхватив шпагу, орал на принца, который упорно отказывался повернуть свои войска: «Ко всем чертям, принц Мориц, сделайте фрунт, когда я приказываю!» После чего тот, сжав зубы, приказ выполнил, и битва пруссаками была немедленно проиграна.

При Цорндорфе же помимо атаки «силезских» полков с принцем Морицем катастрофу пруссаков снова помогла предотвратить кавалерия Зейдлица и драгуны из корпуса Дона (№ 114). Пруссаки частью отсекли, частью разогнали атакующую русскую конницу, отбив часть захваченных орудий и пленных[370]370
  Tagebuch eines preußischen Offiziers, 372.


[Закрыть]. Необстрелянный состав Обсервационного корпуса, как и их соседи справа увлекшийся атакой и расстроивший ряды, не в состоянии оказать такого же организованного сопротивления, какое оказали старые русские полки. В результате рубка здесь превосходит все бывшее до сих пор. Где-то здесь, видимо, «пал с коня с мечем» полковник Новотроицкого кирасирского полка Александр Приклонский (№ 78). Командовавшего Обсервационным корпусом Броуна то ли за отказ сдаться в плен, то ли за проявленную при этом недостаточную проворность, то ли из‐за внезапного наступления русских (версии расходятся) прусский гусарский лейтенант искромсал до неузнаваемости. Поэтому многие наши письма сообщают о нем как об убитом, хотя Броун чудом выжил и благополучно губернаторствовал затем в Риге[371]371
  Browne 1794, 26–27. Сам Броун сообщает, что получил «жестокие двенатцать ран, а особливо в голову болше четыре раны» (РГВИА. Ф. 490. Оп. 5. Д. 437. Л. 4).


[Закрыть].

Авторы наших писем также подтверждают, что наряду с проигранной артиллерийской дуэлью следующей причиной, почему Цорндорф не стал Полтавой или Вильманстрандом, стало «асабливо нападение какое было на наш корпус каторай левое крыло сачинял» (№ 44). О жестокости происходившего на этом фланге можно судить и по письму № 81: Казанский (пехотный) полк, к которому принадлежал упоминаемый в нем «весь изрубленный капитан Рославлев», был поставлен для усиления вместе с Обсервационным корпусом. Помимо убийственного артиллерийского огня, русские потери при Цорндорфе приходились в основном на кавалерийские атаки. Здесь пруссаки также захватили секретные шуваловские гаубицы, выставленные затем напоказ в качестве трофеев в Кюстрине и в Берлине[372]372
  Mitchell I, 444; Данилов 1842, 340.


[Закрыть]. Приставленные к ним расчеты предпочитали умирать на месте: «Их (русских. – Д. С.) канониры не бежали, но умирали при орудиях под ударами прикладов[373]373
  Hoppe 1793, 190. См. также: Catt 1884, 358 («Русские умирали под ударами сабель, целуя свои орудия, и не покидали их»).


[Закрыть]». Прусский офицер, автор анонимной реляции о Цорндорфе, расписывает один эпизод в красках:

Die Gens d’Armes erbeuten eine Canone wobey 30 Rußen. Diese feuern solange bis sie nichts mehr zu verfeuern haben, worauf sie sich mit denen Bajonnets desperat wehren. Als sie sehen daß sie überwunden seyn, legen sie eine Hand auf die Canone und die andere aufs Gesichte und in dieser Position sterben sie unter denen Degens der Gens d’Armes mit Contenence[374]374
  «Жандармы (тут имеется в виду прусская тяжелая кавалерия. – Д. С.) захватывают пушку с 30 русскими. Те стреляют, пока не кончаются заряды, после чего отчаянно защищаются штыками. Видя, что побеждены, они кладут одну руку на орудие, другой прикрывают лицо и в таком положении с достоинством погибают под ударами жандармов» (нем.) (Анонимная реляция из Кюстрина, 01.09.1758 // N 1287, Bl. 64RS).


[Закрыть].

Ко второй половине этого рокового дня русский фронт как таковой перестал существовать. Накал драматизма снова достигает высшего предела: солдаты Обсервационного корпуса частично прижаты к болоту Хофебрух (№ 115, 116), где многие утонули или были зарублены, частично рассеялись по лесу или бежали за лощину Гальгенгрунд, на сей раз уступив пруссакам свои позиции полностью[375]375
  Karpiński, Wrzosek 2013, 129–132.


[Закрыть]. Прусские гусары прорвались к обозам и хутору Квартшен, где собирались раненые и покинувшие поле офицеры и генералитет, тем еще более усилив хаос в русских тылах (№ 81). Кровожадный Архенгольц сообщает о сожженных заживо «тысяче казаках» в овчарне Квартшена, но похоже, это позднейшее добавление[376]376
  В первом издании 1788 г. оно отсутствует (Archenholz 1788, 87).


[Закрыть].

Главнокомандующего Фермора подоспевшей коннице удалось отбить[377]377
  См.: Яковлев 1998, 82.


[Закрыть]. Но два генерал-лейтенанта – Иван Алексеевич Салтыков и командующий гренадерами Обсервационного корпуса Захар Григорьевич Чернышев – захвачены в плен. В своей записке Фермору Чернышев изложил обстоятельства пленения:

Dans la journée de 14. ayant eu plusieurs chevaux tué sous moi et reduis à commander mon aille pendant plus d’un heur à pied j’avais pris sur le champ de batallie (sic!) un cheval qui avoit déjà deux coups de feu sur lequel je fus pris par les hussars (sic!) à 7. heures de soir environs. Mr. le Lieutenant General Soltikow qui un instant que je fus pris etoit venu a moi pour demander mon avis sur quelque chose et approcha perdit son cheval et eut le meme sort que moi: voila monsieur comme nous sommes venus à cet etat malheureux dans le quel nous nous trouvons ‹…›[378]378
  З. Г. Чернышев – В. В. Фермору, Кюстрин 18/29.08.1758 (РГВИА. Ф. 846. Оп. 16. Д. 1663. Ч. II (2). Л. 125–125 об.). «В прошедшую 14 числа баталию будучи подо мною несколько лошадей убито, и я тем принужден больше часа мое крыло пеше командовать, получил я на конец на месте баталии лошадь, которая уже два раза ранена была, и на которой я около семи часов вечера гусарами взят [в плен]. Г-н генерал-поручик Салтыков приехал за минуту до моего взятия, не знаю чего спросить, тот час потерял свою лошадь и имел такой же жребий, как и я. Сим то образом попали мы в нынешнее наше нещастливое состояние…» (Рус. пер. там же, Л. 122–122 об.).


[Закрыть]

Бежавшие из смятых порядков набрели на разбитый ядрами легкий обоз, в котором были бочки с вином (водкой) и офицерские экипажи. Спиртное и экипажи быстро разграбили; офицеры после баталии выкупали у своих солдат собственные вещи или обнаруживали краденное на других[379]379
  Муравьев 1994, 45. Капитан Василий Тулубьев Третьего гранодерского пехотного полку опознал свой «построенный полком шарф золотой» на поручике Третьего Кирасирского полка Паткуле, купленный последним у какого-то денщика (РГВИА. Ф. 846. Оп. 16, 1. Д. 1665. Ч. 1 (2). Л. 114–115). Шарф, как и знак, считался собственностью полка. Реестр украденных в «кибитке» вещей Тулубьева опубликован Масловским (II, 51–52 второй пагинации).


[Закрыть]. Как явствует из писем (№ 81), не отставали тут от наших и прусские гусары. Но еще в большей степени, нежели бочонки со спиртным, к значительной потере управляемости и на прусской стороне привело то, что пруссаки наткнулись на полевую кассу. Правда, не всей армии, как это представлял дело Фридрих, а только Обсервационного корпуса и пары полковых[380]380
  Цифры см. у Масловского II, 210 второй пагинации (из общей наличности в 1,3 млн потеряно ок. 53 000 рублей).


[Закрыть].

Несмотря на общую панику в рядах Обсервационного корпуса, драматургия битвы все-таки и здесь выходит за рамки простого бегства. Из письма прусского корнета явствует, что сопротивление на этом фланге также было ощутимым и действенным: «Получили мы такой картечной и мушкетной огонь, что я еще удивляюсь, когда размышляю, каким образом возможно человеку от того спастись. Ужасное дело сколько людей и лошадей пало» (№ 111).

При ближайшем рассмотрении становится также ясно, что ход битвы постепенно стал представлять собой чреду атак и контратак: «Правда уступали они (русские. – Д. С.) двоекратно назад, и король думал, что они уже совсем прочь ушли, то в самое сие время они опять возвращались и нашим надлежало вновь с ними сражаться» (№ 81, 112). «Друг друга кучками атаковали»[381]381
  Рапорт И. Ф. Эттингера (Бранденбург 1898, 299).


[Закрыть] с постепенным смещением фронта сражения вдоль бывших позиций русского левого фланга по лощине Гальгенгрунд и поворотом его на 90 градусов. В одну из этих контратак русскому охранению обоза удалось прогнать гусар и переправить фуры, еще бывшие на ходу, вдоль леса на часть поля за Гальгенгрундом, которую занимала российская армия.

О постепенности развития событий можно заключить и из письма А. И. Бибикова (№ 30): командуя полком в Обсервационном корпусе, в момент наступления корпуса на пруссаков он теряет из виду своего человека Ваську Чилибея с запасной лошадью. Тот, думая, что хозяина убили, ходит и ищет его среди мертвых тел «в самых пулях на месте баталии», пока случайно не встречает. Понятно, если бы это место сразу вслед за русской атакой заняли пруссаки, так запросто он бы там бродить не смог.

«Со всех полков люди перемешались между собой и стреляли совершенно беспорядочно. То они прогоняли неприятеля от себя, то неприятель вынуждал их отступить назад, что происходило по меньшей мере по четыре раза с обеих сторон, и продолжалось до 5 часов вечера» (№ 4).

В пятом часу вечера сражение проиграно – нет, виноват, потеряно из виду – на всех пунктах. В пыли и дыму при появлении кавалерии пехотинцы не знали, свои это или их уже обошел неприятель. Не только русские, но и пруссаки в суматохе стреляли без разбора и рубили собственные ряды[382]382
  Первая прусская линия стреляла по своим гренадерам авангарда (Prittwitz 1989, 94–95). В другом эпизоде «часть прусской кавалерии в пылу преследования [русских] наткнулась на три прусских пехотных полка принца Прусского, Калькштейна и фон Беверна, которых из‐за пыли и дыма приняла за русских и врубилась в них (einhieben), а те в подобном же неведении открыли яростный ответный огонь» (Seidel 1889, 78).


[Закрыть]. Из-за смешения всех и вся, а также по причине расхода зарядов артиллерийский, а потом и ружейный огонь с обеих сторон практически прекратился – в ход пошли «штыки, приклады и сабли»[383]383
  Archenholz 1788, 86.


[Закрыть]. Баталия на глазах теряла всякий облик «регулярства». Почти все высшие командиры с русской стороны были или выведены из строя, или бежали. И сражающиеся, и мародеры смешались друг с другом. Плотность и достоверность личных свидетельств резко уменьшаются: один за другим с поля боя выбывают раненые или бежавшие авторы будущих записок и мемуаров. У оставшихся исчезают сколько-нибудь точные ссылки на хронологию – уже не до того.

С распадом общего «ордера-де-батали» с российской стороны в ключевой момент боя все предоставлено инициативе отдельных офицеров и генералов, организовывавших контратаки и выстраивавших боевые порядки из оставшихся войск. Имена генералитета, не покинувшего поле брани, перечислены в реляции Фермора императрице с просьбой о награждении их орденом Св. Анны (на большее командующий не дерзал). Это генерал-майоры Яков Мордвинов (№ 60), Степан Языков, бригадир Яков Фаст, генерал-майор Томас Диц (№ 102–103) (он увез с поля боя изрубленного Броуна) и артиллерии генерал-майоры Петр Гольмер и Карл Нотгельфер (№ 92). Упоминались также генерал-майор Петр Олиц, полковники Густав Фридрих Розен и Рейнгольд Вильгельм фон Эссен[384]384
  Коробков 1948, 335–336 (орден не дали, ограничившись внеочередным производством за баталию, но некоторые из упомянутых лиц все-таки получили Анну позже). В аттестате Броуна на отличившихся при Цорндорфе, в частности, говорится: «Олиц будучи уже ранен по перевезании раны паки докуда его силы были при фрунте находился. Фаст в отпоре против неприятеля даже до самои ночи пока пальба с обоих сторон кончилась, будучи за раненым протчим генералитетом при корпусе старшим, тоже и на другои день деиствително находился. И при всем оном деле великои контенанс о себе показывал. Языков потому ж во всю баталию был безотлучен. Тож он Языков в собрании людеи, и на другои день в отпоре против неприятеля усердно разпростирался. Демику […] с третьим кирасирским полком и с эскадронами гранодер при корпусе моем (Обсервационном. – Д. С.) был во всю баталию весма храбро поступал и неприятеля прогонял (от 16.02.1759, РГАДА. Ф. 16. Оп. 1. Д. 114. Ч. 4 (5). Л. 243).
  Эссену и «генералу Доникау (Демику. – Д. С.) мы обязаны, что в Царндорфском (sic!) сражении победа, которая была по утру на стороне Пруссии, к вечеру сделалась сомнительною [запись 1775 г.]» (Штрандман Г. Э. фон. Записки. Пер с нем. // РС 1884. Т. 43. № 7, 78).


[Закрыть].

Практически все русские и иностранные источники согласно отмечают особую инициативность в баталии уроженца швейцарского кантона Во на русской службе, генерал-майора Томаса Демику (Demicoud), командовавшего кирасирами и погибшего год спустя при Пальциге, о котором нам практически ничего не известно. Благодаря этим людям, не потерявшим голову, удалось избежать худшего, но впоследствии о них прочно забыли. Если победы имеют авторов, а поражения виновных, то ничьей не требуется ни того, ни другого.

В наступившей к исходу этого дня ситуации у офицеров появлялись шансы для своего «Тулона». Инициативу могли проявлять и солдаты, которые «усильно просили о построении себя»[385]385
  Прозоровский 2004, 51; Анисимов 2014, 166, 202.


[Закрыть]. В то же время военная культура была еще далека от знакомых нам «классических» образцов Наполеоновской эпохи, и подобный порыв, как и у «Федора Федоровича» с полковым знаменем, чаще заканчивался конфузом. Как вспоминал спустя лет пятнадцать после баталии военный инженер Матвей Артамонович Муравьев,

Разбились как наши, так и пруские по кучкам, где два, и три или и десять человек и палили ис пушек всякой, кому куда вздумалось. Тут всякой был кананер, а особливо абсервационные салдаты, надев на себя белые полатенцы чрез плечо, и перевязав так как шарфы[386]386
  «Приказание в бою могли передать только те лица, которые имели шарфы через плечо или белые повязки» (Масловский II, 199 первой пагинации).


[Закрыть], бегали повсюду мертвецки и пьяны, так что и сами не знали, что делали, да и команды не было никакой и слушать неково. Наехал я тогда на одну их артель, стояла у них бочка вина. Оне мне налили стакан и дали, бранив: «Пей, такая твоя мать». Я ж им сказал: «Что вы, ребята, делаете? Видети ли вы, от неприятеля вся наша армия уже разсеяна?» То они сказали мне: «Будь ты нам командир, поведи нас». И я, вынев свою шпагу, повел их в то место, где стоял при пушках неприятель, говоря: «Пойдем и отоймем у них пушки». Оне, послушав меня, пошли, а и я, яко предводитель, поехал вперед против своего фронта ‹…› Вдруг же оглянулся назад, уже и никого нет. Благодарил тогда я Бога, что избавился от таких пьяных[387]387
  Муравьев 1994, 45. Ср. также: Прозоровский 2004, 51. Рапорт Муравьева, написанный непосредственно после баталии, см.: Бранденбург 1898, 303.


[Закрыть].

Забавно, что почти зеркальная сцена разыгрывалась в это время с противоположной прусской стороны. Там уже знакомый нам кавалерист Фридрих Адольф фон Калькройт стоит на левом фланге, прикрывая пехоту.

Огонь до нас почти не доходил, кроме двух легких пушек, которые стояли у русских в лощине недалеко от нас, и из которых у нас уже было убито несколько человек. Я предложил группе пехотинцев, стоявшей рядом с нами, и бывшей почти без офицеров, отнять эти пушки; но изможденные усталостью и знойным днем, они проследовали за мной не далее как на 150 шагов[388]388
  Kalkreuth 1838, 33 четвертой пагинации.


[Закрыть].

«С обеих сторон, но особенно российской, войска состояли из небольших групп, некоторые из которых сражались даже без офицеров», – подтверждает очевидец баталии[389]389
  Tielke 1776, 161.


[Закрыть]. Бригадир Михаил Стоянов: «солдаты оборонялись почти собою», а когда затем пруссаки стали выстраивать новый фрунт, чтобы окончательно сбить русских с поля, «солдатство сами собою без генералитета и штап-офицеров выходили из леса и становились на месте баталии»[390]390
  Яковлев 1998, 84.


[Закрыть]. Отсюда пошла «народная» версия событий, которая рисует «солдатскую битву», ведомую без офицеров за честь армии и державы на свой страх и риск:

 
                       Поступает Прутскóй[391]391
  Постоянная оговорка этого рода в народном и солдатском фольклоре, мешавшем воедино турецкие, прусскую, а затем еще и французские войны, Хотин с Кюстрином и Прут с Пруссией.


[Закрыть] Король очень крепко,
                       Разбивает наш молодецкой новой корпус…[392]392
  Обсервационный корпус.


[Закрыть]
                       Генералушки-бригадерушки испугались,
                       А полковники со майорами разбежались,
                       Из пушечки палили всё сержанты,
                       Свинец-порох развозили маркитанты[393]393
  Киреевский 1872, 113.


[Закрыть].
 

Рассказы о «солдатской» битве распространялись, однако, не только в народе. Вот как рассказывал спустя полвека о Цорндорфе старик генерал-поручик Владимир Иванович Лопухин, сам при Заграничной армии не бывший:

Вино, не от своих маркитантов, рекою разливалось в [Обсервационном] корпусе; люди с кругу спились, плохо и слушались ‹…› Пруссаки тут-то и расшевелились. Солдаты опомнились. Смотри, пожалуй, что затеял Федор Федорович! Выстроились стеною, в штыки ударили и за попойку разбили пруссаков на голову[394]394
  Воспоминания Федора Петровича Лубяновского // РА 1872, № 1, 98–185, здесь 125–126.


[Закрыть].

С одной стороны, инициативность командиров и самоорганизация российской армии с ее артельным устройством действительно не позволили превратить побоище в катастрофу. С другой – эпизод с повальным пьянством и потеря управляемости были настолько очевидны, что вопреки ущербу для репутации армии с подачи Фермора они нашли свое отражение даже в итоговом высочайшем манифесте, который по приказу командующего затем периодически зачитывали в ротах[395]395
  Масловский II, 69–70, 270.


[Закрыть].

После Цорндорфа и годом ранее прошедшего по столь же хаотичному сценарию сражения при Гросс-Егерсдорфе стали очевидными не только сильные стороны, но и пробелы русской армии в том, что называлось Kriegsmanier (искусством войны), – и сделаны выводы. Не случайно через год, после победы русских при Пальциге, одержанной, наконец, по всем правилам регулярного военного искусства, тот же генерал Петр Панин хвалил в письме к брату Никите не просто факт победы, а именно «регулярство» баталии, «преудивительнейшее постоянство, терпение и послушание наших войск»[396]396
  П. И. Панин – Н. И. Панину, Пальциг, 16.07.1759 // Панин 1888, 70. Ср.: Прозоровский 2004, 55; Анисимов 2014, 193–195. Памятуя-де Цорндорф, солдаты год спустя перед Пальцигом «сами просили об отделении от армии легких обозов и маркитантеров с вином» (Прозоровский 2004, 55).


[Закрыть].

Пока же к исходу Цорндорфского дня обе стороны были совершенно измотаны, боевые порядки разрушены, управление армиями фактически отсутствовало. Кавалерия пруссаков, занятая грабежами, измотанная предыдущими атаками и неспособная атаковать в болотистой местности, перестала быть боеспособной. Тут, для любителей альтернативной истории, проявились и преимущества изрезанной низменностями позиции, которых в первоначально выбранной местности могло бы не быть. «Лощина висельников» в центре русской позиции оба раза мешала наступательному порыву кавалерии Зейдлица. При второй атаке на русский левый фланг и Обсервационный корпус, обходя болотистую почву в этих лощинах, где лошади вязли, он был вынужден подставлять своих людей под шквальный огонь русской картечи. Страдавшие от жажды так же, как и люди, лошади были уже настолько загнаны, что атака была возможна лишь на умеренном аллюре – и все это резко увеличивало потери[397]397
  Seydlitz 1834, 87.


[Закрыть].

Последним разочарованием дня для Фридриха стал фактический саботаж его пехотой фронтальной атаки русских позиций по всему фронту, которой он надеялся к вечеру окончательно сбить неприятеля с поля боя. К этому моменту противники развернулись друг против друга на 90 градусов: русские стали за все той же болотистой лощиной Гальгенгрунд, пруссаки перед ней – там, где в начале баталии стоял русский левый фланг. Русские не только выстраивают, пусть и наспех, боевые порядки, но и активно, несмотря на потери, продолжает действовать артиллерия: «Неприятель, – пишет прусский корнет Арендт, – [снова] собрал свои кучи и горы заставил артилериею» (№ 111).

На сей раз не только «прусские» полки под командованием генерал-майора Карла Фридриха фон Рауттера бежали при первых залпах противника (Рауттер вскоре был отправлен взбешенным Фридрихом в отставку)[398]398
  Generalstab 1910, 151. Драматичные прошения Рауттера королю, клятвенно заверявшего, что он ночевал с собранными им людьми на поле боя «рядом с палаткой Вашего Величества», а не в Нойдамме, Фридрих даже не удостоил личным ответом. Через флигель-адъютанта Рауттер узнал, что все кончено, и вынужден был просить об отставке, «поскольку на службе более никакой пользы не принесу». На обратной стороне Фриц небрежно черканул «Es wehre guht» («Вот и славно») (I. HA Rep. 96, N 89. C.c.3. Bl. 100–101). Не перенеся позора, Рауттер умер спустя два месяца в своем имении.


[Закрыть], но и проверенные «силезские» батальоны Фридриха Вильгельма фон Форкада продвигались вперед с большим трудом. Сам Форкад тяжело ранен. По свидетельству короля, его пехоту привлекала все та же разбитая русская касса и офицерские экипажи в лощине в центре позиции, и «войска вместо того, чтобы идти вперед, довольствовались грабежом и поворачивали, как только они были нагружены добычей»[399]399
  Friedrich II, Guerre de Sept Ans, 309.


[Закрыть]. В дневнике офицера из «силезских» батальонов этот эпизод описан так:

«Трижды мы атаковали [русских] безрезультатно; на четвертый раз нам удалось, наконец, прорваться к лощине, хотя пришлось выдержать невероятно жестокий огонь. Ни один русский не сходил с позиции, но стрелял до тех пор, пока его не закалывали. Они даже вскарабкались на деревья и [обозные] телеги, и стреляли до тех пор, пока мы их не сбивали штыками». Между тем сгустились сумерки. К семи часам пополудни продолжалась лишь артиллерийская перестрелка, к полдевятому все затихло. Истерзанные зноем люди вынуждены были пить воду из близлежащего «болота, совершенно побагровевшего и загустевшего от человеческой крови, и почти совсем вычерпали его»[400]400
  Tagebuch eines preußischen Offiziers, 373–374.


[Закрыть].

«Из-за непрерывного огня мы были похожи на мавров, и с ног до головы покрыты толстым слоем пыли. Самого короля было совсем не узнать из‐за пыли, и его присутствие выдавал лишь голос»[401]401
  Hoppe 1793, 191.


[Закрыть].

Боевой дух обороняющихся русских подкрепляют то и дело возникающие слухи о подходе Румянцева. Патриотическая фантазия рисует картины à la Ватерлоо, подставляя на место неожиданно нагрянувших пруссаков там третью дивизию Румянцева здесь. Увы, как мы уже знаем, в отличие от Блюхера граф Петр Александрович и не думал спешить к погибшей, по его мнению, армии. Тем не менее под занавес дня на поле действительно появляются новые всадники. Их встречают ликованием, и это еще более помогает собрать людей из «рассеяния». Хотя на самом деле ими были более чем вовремя подоспевшие из России три казачьих полка под командованием войскового атамана «старика Данилы Ефремова»[402]402
  «Некоторые были остатки прусаков, он (Ефремов. – Д. С.) их совсем принудил разбежатся, а наши подумали, что пришел Румянцов, и очень скоро начали собиратца и стали собирать артилерию свою, да и неприятельской было довольно взято» (Муравьев 1994, 44–45; Generalstab 1910, 157). О диверсии казаков Ефремова вечером см. также: Nachrichten 1759, 797.


[Закрыть].

В девятом часу Фридрих приказывает пруссакам отойти. Полдевятого он уже писал на барабане в Берлин записку о победе, заметив: «Если бы мы не сражались за общее благо (pour le public), я никак не смог бы сохранить порядок в войсках – это и без того стоило больших усилий». Потом, подумавши, заменил le public на la patrie, решив, что сражались за отечество[403]403
  Фридрих II – гр. Финкенштейну, Кюстрин-Тамзель 25.08.1758 // PC XVII, № 10234.


[Закрыть]. В ушедших следом письмах брату Генриху он выражается жестче: «После того, что я видел 25-го [августа], считаю своим долгом сказать Вам о необходимости держать Вашу пехоту при самой суровой дисциплине и заставить их nota bene уважать палку»[404]404
  Он же – принцу Генриху Прусскому, Блюмберг 01.09.1758 // Ibid. № 10265.


[Закрыть]. Ход баталии оценен тут также гораздо более критически: «Баталия в районе амта Квартшен была выиграна в 2 часа; после чего мы были на волосок от полного разгрома, но благодаря трем успешным акциям, при которых пехота не всегда оказывала возможную поддержку, я их (русских. – Д. С.) побил»[405]405
  Он же – принцу Генриху Прусскому, подле Тамзеля 25.08.1758 // Ibid. № 10235.


[Закрыть].

Еще более мрачно живописует ситуацию в своем дневнике находившийся при короле в качестве наблюдателя за целевым использованием английских субсидий сэр Эндрю Митчелл:

Несколько часов перед концом дела (битвы. – Д. С.) все пребывало в величайшем расстройстве; [прусская] тяжелая артиллерия оставила поле из‐за недостатка в амуниции, а вся пехота, за исключением 9 батальонов, бежала – одни в Кюстрин, другие в Тамзель и Дамм. В этом положении мы оставались всю ночь, занимая скорее край поля битвы – тогда как русские были с другой стороны практически на расстоянии пушечного выстрела. Итак, мне представлялось, что полем битвы в эту ночь 25-го [августа] владели только мертвецы и артиллерия с обеих сторон.

По счастью для нас, русские не знали о нашем положении, о том, что наша пехота бежала, и что мы нуждались в амуниции: если бы они атаковали нас ночью или рано утром, то могли бы одержать легкую победу[406]406
  Mitchell A. Journal, 1758 (запись от 25.08.1758) // Mitchell II, 44.


[Закрыть].