Текст книги "Огненный дождь"

7. Холмград. Княжеский собор. Девятый день Липеца

К концу второго часа князь Лютень взмок как мышь, Буйслав и его племянник, оба те ещё крикуны, охрипли, а Волод истощил запас своих немудрёных шуточек и умудрился настроить настроить против себя почти всех. Впрочем, это-то как раз не было внове. К концу второго часа, ко всеобщему удивлению, картина была уже почти ясна. За помощь выступили Лютень, Первосвет, Рудевой и, как ни удивительно Буйслав. Против, разумеется, Борзомысл и его верный союзник Святослав. Остальные либо колебались между двумя партиями, либо, как Волод, переложили решение на чужие плечи и откровенно развлекались. Волод, впрочем, был один такой… умный человек. Остальных впрямь заботило будущее.

– Ну хватит уже, – проворчал Рудевой, князь немолодой, к тому же подобным советам предпочитающий честные пирушки. – Можно ещё много дней решать… А чего, собственно, решать-то?! Пусть каждый скажет своё слово, посчитаем… И решим! И всё. Как порешим, так и будет. Решим помогать, все пойдём. И я, и Волод тоже. И Святослав со своими орлятами и Борзомысл с соколятами… А не порешим, так и Лютень помогать не возможет. Запретим!

Лютень молча кивнул. Всё верно, так и положено…

– К тому же – драконы у них там, – невпопад сказал Рудослав. – Может, ещё какие чудища есть!

– Тебе лишь бы чудища! – окрысился на него дядя. – Воев на этом положим…

– Сам ведь жаловался, что скучно жить, – поддел его Лютень. – Вот и повеселишься, князь!

– Я-то повеселюсь, – пробурчал Буйслав, недовольный и польщённый одновременно. – Да вот этот… обормот… тоже! Но я – князь. Плохой или хороший, а князь. И думать должен обо всех! И о смердах, и о дружинниках. Даже об Рудославе, который так рвётся драконам клыки обломать! Так что… не знаю я. Сам бы пошёл. Рудослава послал бы… А вот рать. Да ещё – общую, рубеж оголяя… Не знаю!

– Тогда давайте решать, – вздохнув, решил Лютень. – Отче, пусть Боги скажут свою волю!

Верховный ведун Милобог, длиннобородый, косматый и звероватый старик, неспешно поднялся со скамьи и тихо, но так что все услышали, изрёк:

– Род и Сварог всегда на стороне обижаемых. Торинги сейчас – обижаемые. Значит, надо помочь! К тому же, там и наша кровь есть, родянская! Я сказал…

– Ну, и я за, – твёрдо сказал Лютень. – Как угодно считайте, а только я бы пошёл!

– И я! – поддержал его Первосвет. – Хотя и наших погибнет много… Но – слава! Но – правое дело! Но – боги за нас!

– Я с Лютенем, – поддержал и Рудевой. – Хотя бы потому, что торинги и впрямь ближе нам, чем южане!

– И я! – помолчав, внезапно сказал Буйслав. – Почему я, уже слышали…

Вот так вот… Не успели начать, а уже пять из священной дюжины[13]13
  Священная дюжина – тринадцать.


[Закрыть] за высказались. Всего-то два голоса осталось найти.

– Я – против! – резко вскочив с места и обведя всех тяжёлым и сердитым взглядом воскликнул Святослав. – Мы, Орлы, из года в год тяжёлый бой ведём с номадами. Они – наши враги! Их надо бить. А оголим рубеж, не сговорятся ли базиликанцы с номадами? Не пойдут ли те набегом? Из большой войны так просто не выйти! Да и вам, северянам, подумать надо. Норлинги близко и роток на вас давно разевают. Вы – в Торгард, они – ваших жён да девок мять. Я – не трус, ведаете все! И войны не боюсь. Но я – против!

– И я, – тихо сказал, вставая и оглаживая бороду, князь Борзомысл. – Хотя вы и считаете меня трусом. Я о будущем думаю, в отличии от большинства. А думая, вижу большие беды впереди. Особенно если вы все тут решитесь идти. И впрямь, запалят номады да норлинги наши веси, пока защитников дома не будет!

– Скажи прямо: торговли жалко, – фыркнул Волод. – Хотя я тоже – против! Просто потому, что против! Волки боя не боятся, но и лезть в него безоглядно охоты нет.

– И торговли жалко, – устало ответил Борзомысл, хотя его уже никто не слышал.

Один за другим вставали князья, говорили. И выходило, что весь север да запад, за исключением Волода – за, а весь юг да восток – против. Шесть на шесть и решающий голос, как ни странно и смешно, оказался у самого малого княжества, в серёдке расположенного и разве что огромным озером в треть своей земли славного – у рода Ежей.

– Скажи своё слово, князь Горислав, – попросил враз осипшим голосом Лютень. – От тебя зависит!

– А ты не дави, – нервно облизнув губы, сказал князь Волод. – Ишь ты… Подумай, князь Горислав!

– Да что думать, – вздохнул тот уныло. – Война, она штука неприятная. И кровь. И смерть. И дома, пока ты воюешь, нестроения всякие! Может, и не пошёл бы… Да как не пойдёшь, когда торинги на торге моём – треть всех купцов. И товар добрый везут… везли, до этого года. И оседают многие… а нынче особо много пришло да осело на землю. Беда там, вот что я скажу. Пойду я, коль решим так!

– Решено! – резко встав на ноги и взмахом ладони утишая поднявшийся гомон, сказал Лютень. – Зовите сюда посла!

– Эх, Ёж, – горько вздохнул Волод. – Что ж ты так плохо подумал? Говорил ведь я тебе!

Горислав, и впрямь чувствовавший себя виноватым, только руками развёл. И впрямь, что тут скажешь…

Вошедший граф Радан выглядел уставшим и напряжённым. Понятное дело, день под уклон катится, а слова своего князья ещё не сказали. Нелегко это – ждать столько. Выходя на середину, посол даже пошатнулся, но его быстро подхватили под руки двое гридней.

– Мы решили, – сказал сказал Лютень, не сводя с графа горящего взгляда чародейских зелёных глаз.

– Я с покорностью выслушаю любое ваше решение, – ответил посол и развёл руками. Мол, как скажете.

– Мы решили прийти к вам на помощь. Оплату, сроки выступление и число воинов обсудим после… Что с тобой, посол?!

Измождённый ожиданием Радан медленно осел на ковёр.

– Слабаки они, – презрительно прогудел в мёртвой тишине Рудослав и шумно сплюнул. – Тьфу!

Глава 2 «Выступление рати»

1. Ярослав и Умила. Княжеский кром Хомлграда. Двадцать третий день Липеца. Утро

Сборы войска в поход – дело хлопотное и трепетное. Две седмицы, что затратил на сбор своего войска и подготовку его к походу, Лютень купил безумной ценой. Все воеводы и бояре, все сотники и десятники, давно уже забыли про нормальный сон, ели урывками и даже нужду справляли почитай что на ходу… Зато весь задний двор крома пропах так гадостно, что по нему пробегали бегом. Но войско… Войско было готово. И сгорело при этом всего два дома и одна корчийница[14]14
  корчийница – кузница.


[Закрыть]… Полки окончательно собрались на двадцатый день месяца Липеца – он выпал на ломотень[15]15
  ломотень – понедельник, также именуется первень.


[Закрыть]. Но уже после этого ещё три дня – до четвертока[16]16
  четверток – четверг.


[Закрыть] войско было распущено по домам. Почти всё. Кроме воевод и сотников. Эти метались, уже совершенно загнанные, последний раз проверяли коши[17]17
  кош – обоз.


[Закрыть], корабли и припас. В том числе и Ярослав, который должен был отходить со своей сотней на могучем струге, под прапором брата князя, набольшего воеводы Радовоя. Так всегда было. Так должно быть и сейчас. Ярослав загнал себя, но сотня – от людей до коней, выглядела действительно лучшей. Такой и была. Не зря князь Лютень как-то обронил в разговоре с братом, что этого сотника надо бы построжить ещё больше. Чтобы не распускался и не загубил свой талант прирождённого воеводы. Суровый Радовой, правда, что-то там возразил, мол про талант ещё рано говорить… Но главное – князь Ярослава ценил. Для воина нет ничего выше такой награды. Для княжеского дружинника, милостью князя живущего, тем более…

– Ярослав! – голос несомненно принадлежал молодому да раннему Ждану, одному из лучших воинов его сотни. – Сотник!..

– Чего тебе? – спросил Ярослав, отрываясь от четвёртого кряду пересчёта запаса стрел, что заняли один из трёх положенных сотне возов. Впрочем, на возах припас довезут только до корабля. И на возы же сложат, когда придут в Торгард. Торингские возы.

– Сотник, тебя в терем зовут! – доложил заметно запыхавшийся воин.

– Князь?

– Да нет, – Ждан пожал плечами. – Мне отрок передал, мол, на гульбище[18]18
  гульбище – находящийся на уровне второго-третьего поверха балкон, терасса.


[Закрыть] надо идти!

– Так – князь, – удивился Ярослав. – Он же там любит бывать!

– Не князь, – упорно замотал головой дружинник. – Чего бы тогда столько тайны?

– Тилла, что ли, – тревожно нахмурив лоб и поспешив в означенное место, пробормотал на ходу Ярослав. – Давно я не видал её!

И впрямь, давно… С того дня, когда на днище ушкуя они подчинились воле Лады или, что вернее – Леля, минуло больше двух седмиц. А вернее – четырнадцать полных дней. И он не горел особым желанием, и сама Тилла, хоть и мелькала пару раз где-то неподалеку, не подходила и не заговаривала. Яросвет, трепло толстопузое, клялся, что она побледнела ликом и вообще опала с лица и фигуры. Но шутил, обычно находясь на некотором отдалении. Рука у сотника всегда была тяжела, а вот с чувством юмора… тоже какое-то тяжёлое оно у Ярослава!

– Стой! – преградили сотнику дорогу двое рослых, как на подбор огромных гридней из третьей, кажется, сотни. – Слово скажи!

– Я те дам, слово! – рыкнул Ярослав. – Так дам, даже «мама» сказать не сможешь. Пошёл прочь!

Ярослава знали. И знали, когда с ним можно упереться, а когда лучше отступить. Сейчас как раз такой случай был – когда требовалось отступить. Гридни и отступили. Один из них что-то там сказал уже в спину, да Ярослав предпочёл не расслышать. И в самом деле – не расслышал.

На гульбище было пусто. Никого на все десять шагов длинны и три – ширины. Ни единой души.

– Эй! – на всякий случай окликнул сотник. – Есть тут кто?!

Тишина в ответ…

Ярослав нахмурился. Ждан не мог пошутить, воин был может и взбалмошный, но в общем – надёжный и преданный. Тогда – кто?

– Сотник Ярослав, – раздался удивлённый голос за спиной. – Ты что здесь делаешь?

Не голос – голосок, серебристый перелив птички-соловушки. Руки Ярослава, до того упёртые в раздражении в бока, медленно обрушились вниз. Колени задрожали а с лицом происходило что-то, недостойное воина. Кажется, он одновременно пытался улыбнуться и не напугать своим зверским оскалом самую нежную и ласковую девушку на свете.

– Княжна Умила, – робко ответил он, сейчас особенно ясно осознавая, насколько его грубый голос не совместим с её – нежным. – Ты здесь?

– Где ж мне ещё быть, как не тереме моего брата? – удивилась та, пристально разглядывая сотника своими огромными зелёными глазами а пальцами незатейливо перебирая длинную, ниже пояса опускавшуюся в покое рыжую косу. – Я пока ещё замуж не пошла, перед Ладой не вставала. Любого за руку не брала!

– Это ты меня звала? – хрипло спросил Ярослав.

– Я? – удивилась поначалу Умила. – С чего бы это?… Да, я! Вы ведь сегодня уходите?

– Да!

– На войну… Страшная будет война?

– Да, – тихо повторил Ярослав.

– И многие погибнут…

– Род на то нас и создал, княжна, – возразил Ярослав. – Нам надо жить и умирать со славой. А какая слава, если б мы отказали обижаемым в защите? Позор для нас!

– А ты… ты тоже можешь погибнуть? – совсем тихо, потупив свои прекрасные глаза и заалев ликом, спросила Умила.

– Я – воин! – всё ещё не понимая, куда клонит княжна, возразил Ярослав. – Конечно, и я могу.

Наклонись… И закрой глаза! – велела вдруг княжна.

Ярослав, почему-то вспыхнув лицом тоже, послушно закрыл глаза и наклонился. Замер в ожидании невесть чего, и кровь взбурлила в жилах. Да в голову лезли мысли совсем не священные. Потому и испытал некоторое разочарование, когда на шею ему лёг твёрдый кожаный ремешок, потом губы обожгло то ли ветерком, то ли лёгким поцелуем её, пахнущих малиной губ… И лишь лёгкий цокот каблучков известил, что княжны уже нет рядом, да когда сотник раскрыл глаза, пришла безрадостная в том уверенность. А может, то был сон? Нет, на шее ощущалась новая тяжесть и Ярослав поспешно сунул руку за отворот рубахи – оберег. Священное Коло Сварога – круг с четырьмя изогнутыми лучами, могучий оберег и славный дар любви. Любви?…

Ярослав заполошно огляделся. Нет, никого нет и вряд ли кто сейчас смотрит наверх, так что вряд ли стоит опасаться, что всё раскроется. Да и чем накажет князь? Пошлёт в самое пекло? Так он, Ярослав, смерти и впрямь не боится. Тут только заметил ещё один свёрток. Тот лежал, скромненько прислонённый к опоре, и вроде бы невзначай там оставленный. Вот только содержимое стоило почти столько же, сколько его меч – рубаха из обояри[19]19
  обоярь – шёлк.


[Закрыть], яркого скарлатного[20]20
  скарлатный – алый.


[Закрыть] цвета. Такая, под кольчугу одетая, и стрелу в тело не пустит, и рожно копья. И кровь на ней не так видна…

Ярослав вздохнул и на миг прислонился к стене, прикрыв глаза. Губы до сих пор ощущали вкус её губ, перед глазами стояло лицо… А может, ничего всё же не было? Да и что было-то? Ну, подарила воину рубаху да оберег. Все дарят. Только не тайно. Ну, поцеловала… Да полно, был ли поцелуй?

Так ничего для себя и не решив, Ярослав оторвался от стены и медленно, улыбающийся и удовлетворённый спустился во дворе.

– Кажись, девку намял! – поделился один гридень, до сих пор ощущавший дрожь в коленях, с другим.

– Этот мне Ярослав, – как взрослый вздохнул другой, которому едва минуло восемнадцать и который почитал себя настоящим витязем. – Везде поспеет!

2. Холмградская гавань. 23 день Липеца. День

Прощаться с уходящими на войну воинами, большинство начало ещё дома. Потому в гавани бабы успели разреветься, орали громко и отчаянно. Народу вообще много пришло – и Холмград был городом большим, и из посадов, даже из дальних весей и острогов пришли и приехали родичи. Провожали, как и положено на Родянской земле – с песнями, с подначками остающимся, с обещаниями ждать… Мальчишки, которых разумеется было тьма тем[21]21
  тьма тем – тысяча тысяч.


[Закрыть], гроздьями висели вдоль крепостных стен, на ветвях деревьев и на башнях. На крышах сидели, как их оттуда не гоняли.

Князь Лютень, молодой и красивый, в дорогой броне, с непокрытой пока головой, прощался с женой на пирсе, в нескольких шагах от сходней на «Лебедь», огромный свой струг, над которым пылал огнём скарлатный стяг с поднявшимся на задние лапы, оскалившим пасть медведем. Княжеский стяг… Лютень торопился, но сейчас было то время, когда торопиться не стоило. Потому он терпеливо выждал, пока слёзы княгини оросили ему всю грудь, пока боярин Любослав, остающийся престолоблюстителем и опекуном юного Изяслава напутствовал его на дорогу.

Потом князь обнял и самого Изяслава. Поднять на руки, подкинуть, как хотелось бы, не посмел. Сыну – двенадцать, он уже отрок, способный на многое и много умеющий. На коне скачет не хуже многих дружинников, меч на поясе настоящий, только самую чуть покороче отцовой скьявоны. И кольчуга. И шлем, на самые брови надвинутый, серебряным княжеским венцом украшенный…

– Держись, сын, – прошептал князь тихо, встав перед ним на колено и глянув глаза в глаза, строго и с надеждой. – На тебя стол свой оставляю и род. Я верю в тебя, сын! Если что, на боярина Любослава всегда положиться можешь. На воеводу Тверда, я его пока в Холмград вызвал, на ведуна нашего, Добросвета! Помни только, войска у тебя немного осталось, потому воевать не стоит даже с норлингами. Но и слабину с ними не давай! Сомнут… Ну, да на родовичей наших положиться всегда можешь… Держись, сын. О матери заботься!

– Княже, – отрывая его от разговора с сыном, раздался над головой старческий, надтреснутый и недобрый голос ведуна Добросвета. – Княже!

– Что тебе, отче? – обернулся тот с явным неудовольствием. – Что сказать хочешь?

– Ты просил у меня ведунов. Мол, волшба базиликанцев должна отпор получить… Держи! Вот эти шестеро – лучшие, что у меня есть. Ратан, Медведю, Рыс, Роговой, Улеб. Старшим у них пойдёт Добробог.

Добробог? – удивился Лютень. – Отдаёшь его?!

– Отдаю, – нехотя кивнул ведун, сердито дёрнув себя за длинную, до колен, бороду. – Добробог, пойди сюда!

Огромного роста, могучий и больше всего на своего предка – Великого Медведя похожий муж, скорее – юноша подошёл и встал подле старика. Коротко, блюдя достоинство, склонил голову перед князем. Тут же распрямился и меховая безрукавка, сшитая из шкуры медведя распахнулась на широкой груди, обнажив могучие пластины мышц. Не ведуном бы Добробогу быть – воином!

– Здрав буди, княже, – у ведуна и голос больше походил на рык. – Клянусь Родом служить тебе верой и правдой!

– Верю, – кивнул Лютень. – Веди своих молодцев на мой струг. Там, вроде, есть ещё место!

– Нам много не надо, – возразил ведун, обернувшись на своих товарищей, таких же могучих и звероподобных.

– Добро, коль так, – кивнул князь. – Иди!

Добробог, коротко поклонившись напоследок, махнул рукой и повёл своих ведунов на корабль. Лютень вновь обернулся, ища жену с сыном…

– Скажи слово, княже! – вновь сменил ход его мыслей ведун. – Люди ждут. Твой род ждёт!

Лютень обвёл взором берег. И впрямь, ждут… Даже затихли, плач почти прекратился и воины, всё ещё идущие и садящиеся на ладьи и струги, насады и кочи, шли сейчас почти в полной тишине.

– Други мои и братья по крови! – высоко подняв руку, в которой сам собой оказался меч, громко сказал Лютень. – Мы уходим на бой, и многие, наверное, не вернутся. На то война и война… Ждите нас! Ждите, и мы, зная это, будем сражаться так, чтобы позор не пал на память предков наших, чтобы потомкам не было стыдно поминать нас! Так, как мы поминаем Грома Холмгардского! Как поминаем воина Яра Торгардского[22]22
  Яр Торгардский – воин, по легенде бывший спутником Святого Торвальда Основателя. Был разбойником, потом подружился с Торвальдом и погиб, сражаясь за него.


[Закрыть]!

– Мы верим в вас! – немедленно ответил ведун Добросвет. – Слава Светлым Богам!

– Слава Светлым богам! – хором ответили князь и народ.

– Слава Сварогу! – продолжил ведун, возвышая голос.

– Слава Сварогу! – единый стон тысяч голосов.

– Слава Роду! – уже почти кричал Добросвет.

– Слава Роду! – кричали в ответ люди.

В народе началась замятия. Матери, плача и не стыдясь слёз, поднимали детей вверх, показывали витязей. Воины расправляли плечи и шли на корабли с песней. Те, кто уже сидел, подхватили песню и вскоре старая боевая мелодия сотнями и тысячами глоток выводилась над мёртвой водой гавани. Её подхватывали всё новые и новые воины и даже женщины и те, кто оставался… Песня звучала гимном Сварогу и – сейчас больше – Перуну. Песня возжигала в жилах кровь и звала на подвиги, на бой и славную смерть. Ибо что может быть лучше и слаще для мужчины, чем смерть в бою, когда удаётся отомстить за погибшего мигом друга. А лучше – заслонить его от смерти. Пусть даже ценой собственной жизни. Ибо смерть – лишь миг высшей славы, а жить в бесчестии придётся долго…

Князь всё же не удержался, обнял ещё раз сына и жену, тряхнул за плечи обиженных и униженных Любослава и Тверда, низко поклонился перед Добросветом… Всё. Больше тянуть нельзя. Лютень бегом, не оглядываясь более, взбежал по сходням на борт «Лебедя» и огромный струг, повинуясь слитному движению дюжин гребцов, плавно отвалил от причала. Князь больше не оборачивался. Всё что надо было сказать, было уже сказано. О чём ещё можно говорить? Долгое прощание – лишние слёзы. Он так и не обернулся до тех пор, пока его струг – первым из всего ключа[23]23
  ключ – эскадра, боевое построение гардарского флота.


[Закрыть], не вышел за пределы гавани…

3. Ярослав и Тилла. Латырского море. Борт струга «Шатун», 23 день Липеца. Вечер

Ярослав так умотался за время подготовки к походу, что, как только его струг, носящий имя «Шатун» вышел в открытое море, завалился спать. Грести сейчас не требовалось – дул сиверко, и корабли шли под парусами. Все эти сотни и сотни боевых и торговых кораблей, на которых плыли двадцать тысяч воинов. Ну, почти двадцать – княжеская тысяча, городовой полк Холмграда, дружины острожных кметей да ополчение смердов. Почти двадцать тысяч и наберётся. Наверное, со стороны это выглядело величественно и страшно – почти две тысячи кораблей и ладей под белыми парусами, медленно вспарывающих своими острыми носами темно-свинцовые воды Латырского моря. Ярослав не стал любоваться. И видеть уже доводилось, пусть и в меньшем числе, и спать слишком хотелось.

Так и проспал до самого вечера. До того мига, когда Коло уже укрылось за виднокраем[24]24
  виднокрай – горизонт.


[Закрыть], а Влесово Колесо ещё не осветило море своим мертвенно-бледным светом. И даже звёзды лишь только начали загораться на небе… Тогда его разбудил верный Яро свет:

– Вставай, набольший воевода зовёт!

– Что за… – пробормотал Ярослав, но сам уже вставал. Набольший воевода Радовой, брат князя, славился среди воинов крутым нравом, и вряд ли стерпел бы неповиновение. А на таком небольшом корабле, как струг, всё видно и слышно…

Пришлось натягивать сапоги, спешно приводить себя в пристойный вид. Немного же времени прошло, прежде чем сотник уже замер перед Радовоем – вытянувшись в струнку и придав роже соответствующее выражение.

Впрочем, непохоже было, чтобы Радовой собирался его за что-то распекать. И сотня, и сам струг были готовы к походу, снаряд и кони размещены удачно. Не за что было ругать сотника Ярослава! Ну… с точки зрения сотника Ярослава.

– Ты мне кажется жаловался, что знахаря у тебя в сотне нет? – вдруг спросил воевода, явно сам смущённый своим вопросом.

– Так, воевода, – ответил Ярослав. – Ждан, конечно, заменяет его… Но он лишь малые раны залепить может. А перелом там или, упаси нас Род, в брюхе дыру, ему залечить не под силу.

– Ну, тогда радуйся, – улыбнулся Радовой. – Нашёл я тебе… ведуна. Травник из лучших! Пожалуй, даже в дружине князя нет такого… м-да!

Ох и не понравилась Ярославу его улыбка.

– Ну да, – вольно, как можно разве только ветерану в разговоре со своим командиром, возразил Ярослав. – Это кто ж может с Перваком Твердичем сравниться?

– Эй… травник! – окликнул воевода, почти не пряча ухмылку.

Ярослав услышал за спиной смешки воинов, резко развернулся… и не сдержал удивлённого возгласа. Тилла, одетая в доспех, с тяжёлым мечом у пояса и сумкой травника через плечо выглядела, может и воинственно. Вот только Ярослав, как и любой муж, предпочитал видеть женщину в понёве и убрусе. Ну, или если девка, а не баба мужатая – с косой. Тилла же, правильно рассудив, что под шлем косу не упрячешь, обрезала волосы по плечи и выглядела сейчас странно. Вроде и не баба, но точно – не мужик.

– Ты что здесь делаешь? – осипшим голосом, в котором любой бы прочуял злость и растерянность, спросил Ярослав. – Что ты, девка, делаешь на боевом корабле?!

– Постой, сотник! – одёрнул его Радовой, уже неприкрыто веселясь. – Ты что ж своего боевого товарища честишь?! Тилла отныне – травница твоей сотни… И не перечь! Сам князь дозволил.

Тилла, смущённая поначалу, внезапно заговорила – жарко и обиженно:

– Кто лучше меня травы ведает? Уж точно не Ждан! Кто Живу умолит не дать воину уйти? Я! И в бою обузой не буду. У тебя в сотне, Ярослав-сотник, мало кто так стреляет из лука, как я! Может, и вовсе никто!

– Я сказал: нет! – резко возразил Ярослав, на миг забывшись.

– Ну а я дозволяю! – вдруг громыхнул за спиной резкий и жёсткий голос Радовоя. – Я лично Тиллу проверил. Девка умна, добрый стрелок и хороший травник… травница. К тому же, кощуны ведает и рассказывает интересно. Она пойдёт с твоей сотней… Но если в первом бою хоть малость подведёт, можешь изгнать её к лешим. Я против не буду.

– То есть она будет в моей власти? – жестоко улыбнувшись, переспросил Ярослав. – Так, воевода?

– Так, – ещё не понимая, к чему тот клонит, подтвердил Радовой. Зелёные глаза ярко сверкнули в звёздном свете.

– А сейчас?

– Ну, если ты принял её под свою руку… – Радовой, кажется, некоторое время колебался, прежде чем ответить.

– Травник, быстро за борт! – резко приказал Ярослав, стараясь на Тиллу не смотреть. – Ну, что стоишь?!

– Сотник… – начал было Радовой, но замолк, поняв.

Тилла на миг взглянула на Ярослава, не понимая и не веря своим ушам. Её голубые глаза раскрылись широко – шире некуда.

– Приказ сотника – закон для тебя! – резко сказал Ярослав. – Прикажу со стены крепостной прыгнуть, прыгнешь! Прикажу… любой мой приказ должен быть для тебя законом! Нет – не держу тебя!

В следующий момент, закусив губу и быстро развернувшись, она бросилась к борту, увернулась от рук Яросвета и вспрыгнула на торчащее наружу весло. Как раз между двух убранных внутрь…

– Стой! – громко сказал Ярослав. – Кончено.

Тилла обернулась и сотник со смущением заметил слёзы в её глазах.

– Кончено, Тилла, – миролюбиво сказал Ярослав. – Я беру тебя… травница!

– Но я ещё не прошла испытание! – возразила девушка. И, сильно оттолкнувшись, прыгнула за борт. Только выступки мелькнули в свете одинокого факела…

За бортом громом раздался плеск, дружинники толпой бросились смотреть и кто-то, кажется Третьяк, ахнул:

– Утопла девка!

– Дура!.. – зло выплюнул слова Ярослав, расстёгивая пояс и первым махнул через борт. Следом за ним в воду прыгнули ещё несколько воинов…

Вообще-то плавать в воде в доспехе – занятие не из простых даже для опытных воинов.

Мороз пробрал до костей. Перепуганный, Ярослав набрал побольше воздуха в лёгкие и нырнул. И не узрел дна. Чёрная ночь вокруг кораблей была черна и на глубине. Рядом нырял Ждан, чуть поодаль – Третьяк а дальше, кажется… Нет, не кажется – сам Радовой нырнул! И если Третьяк и Ждан остались поверху искать в надежде, что удержится, Ярослав и сам воевода пошли вниз. Девка, как бы сильна не была – а зря равняла себя с витязями княжьей тысячи, в доспехах должна была пойти на дно как камень. Или – топор без топорища.

Даже когда воздух начал заканчиваться, и всей душой тянуло наверх, Ярослав продолжал кружить на глубине, до рези в глазах всматриваясь в дно… Всплыл в отчаянии, чувствуя, как у защипало в глазах. Уже не от солёной морской воды – слёзы скопились…

Свежий, прохладный по ночи воздух ударил в лицо обжигающе. Ярослав резко вздохнул, вдохнул свежую струю и даже услышал скрип ссохшихся, а теперь расправляющихся вновь лёгких. Рядом, через мгновение самое большее вынырнул Ждан. Поодаль – Радовой. Последним – Третьяк… Все – мрачные, одинокие, злые…

– Убил девку, растяпа! – рявкнул на сотника Радовой, злой до бешенства, с побелевшими от ярости белками глаз. – Ты ещё ответишь мне за это!

– Ну и отвечу! – впервые огрызнулся Ярослав. – Подумаешь… Тилла умерла, вот где беда! Как я Мирону в глаза посмотрю?! Да и вообще…

Про чувства Тиллы к сотнику не ведал только слепой и глухой, так что воевода смолчал, тяжело отдуваясь.

– Ну, что там? – крикнул с ладьи Яросвет. – Нашли?

– Нет ещё! – ответил Ярослав и набрал в лёгкие побольше воздуха. Рядом то же самое делали Ждан и Третьяк. Радовой – воевода опытный и понимавший, что пустая трата сил и времени к добру всё равно не приведёт, мешать им не стал, но и сам нырять не стал. Махнул рукой, приказывая спустить со струга верёвку и забрался по ней на борт…

Ярослав и два его дружинника на этот раз плавали до тех пор, пока лёгкие не начали лопаться от напряжения, до звона в ушах и кровавой пелены в глазах. Потом – вынырнули и уже с осознанием, что всё кончено, Ярослав выплюнул вместе с водой первый стон:

– Тилла, Тилла… Эх, дурёха!

– Ты сам виноват! – набросился на него Третьяк, хоть и здоровый вой, но с трепетной и нежной душой. – Эх, сотник! Такую девку сгубил!

– Эй! – раздался за их спинами глуховатый, но живой и полный искреннего сочувствия голос. – Потеряли кого, витязи?

Ярослав чуть под воду не ушёл, а всё тот же Третьяк, человек искренний и простой, взвыл от ужаса и погрёб к медленно проплывавшему неподалеку стругу. Видимо, решил, что говорила с ним берегиня или вовсе морская дева…

– Тилла?! – линем развернувшись в воде, потрясённо воскликнул Ярослав.

– Ты что, живая?

– А что, не похожа? – удивилась та, висевшая на спускавшемся с кормы конце[25]25
  конец – канат, верёвка (морск. жарг.)


[Закрыть] как рыба на крючке-самолове. Даже обвязалась, похоже. – Или ты меня за дурёху сопливую принял? Так я топиться не буду!

– Тилла, – счастливо прошептал Ярослав, выплёвывая изо рта воду и гнилую водоросль. – Я сейчас сам тебя утоплю!

Он и впрямь сдержал слово а Тилла то ли не поверила, то ли побоялась отцепиться – так и ушла под воду с распахнутым для крика ртом, разметав не покрытые шлемом или платком волосы как водоросли. Золотые водоросли…

Вынырнула. Выкашляла, выхаркала воду, изумлёнными глазами уставилась на Ярослава:

– Ты меня утопить мог! – в голосе поляницы, кажется, проскользнули обиженные нотки. Даже слеза.

– Следующий раз против воли пойдёшь – точно утоплю, – заверил Ярослав.

– Марш на корабль!..