Текст книги "Больше чем любовь"

7

Думаю, что в старой пословице «Время – лучший лекарь» есть доля правды. Десять дней, проведенные в Брайтоне, на свежем воздухе, в приятной компании Кэтлин и ее очаровательной крошечной дочки, конечно же, очень помогли мне. Вернувшись в Лондон, я почувствовала себя физически крепкой и смогла вновь приступить к своим секретарским обязанностям. Но душа моя была больна… Я болела от тоски – от тоски по Ричарду. Я боялась возвращаться в Лондон и увидеть знакомые места. Я с содроганием вошла в ту комнату, где он впервые обнял меня.

Диксон-Родды были исключительно добры и внимательны ко мне. Я думаю, даже у милой рассеянной Китс возникла мысль о том, что меня что-то очень беспокоит и причиной моих переживаний является мужчина, потому что однажды, войдя в комнату, где я печатала письма Дикса (она как раз собиралась отправиться по магазинам), она подошла ко мне сзади, обняла за плечи и сказала:

– Ну, как сегодня себя чувствует моя бедная девочка, а?

Я посмотрела на нее с веселой улыбкой, которая в последнее время появлялась у меня чисто механически.

– Прекрасно, спасибо.

– Какое хорошее утро, – добавила Китс. – А как тебе нравится моя новая шляпка?

Шляпа была весьма нелепая – огромная, со множеством искусственных фруктов и цветов. Пухлое лицо Китс покраснело от жары, потому что в это майское утро было удивительно тепло. На ней было черное с белым шелковое платье почти до пят, в нем она выглядела старомодно, будто из прошлого века; на кончике ее носа, как обычно, держалось пенсне. Добрые глаза смотрели на меня сквозь стекла.

– Постарайся не слишком печалиться, деточка моя. Вспомни старую французскую поговорку: «Все надоедает, все ломается, все проходит».

Я повернулась и посмотрела в окно на высокие дома, залитые солнцем, – Лондон буквально плавился от зноя!

– Все мне это говорят, Китс, – произнесла я.

– Но это правда, моя дорогая, – сказала она, – а ты еще очень молода.

Я горько усмехнулась.

– И это мне все говорят.

– Ну что ж, – вздохнула Китс, – жизнь – тяжелая штука, деточка, но и в ней есть свои радости, которые могут заменить…

Она поцеловала меня в голову и вышла, оставив в комнате запах лавандовой воды. Милая старушка Китс! Никогда я не забуду этого доброго, прекрасного человека и все то, что она для меня сделала за многие годы, когда я жила на Уимпл-стрит. Но в то утро я невидящим взглядом смотрела на мою машинку, говоря себе, что моя безмерная тоска по Ричарду Каррингтон-Эшу не пройдет никогда и что его никем и ничем нельзя заменить… Нельзя!

Следующие два месяца я прожила, автоматически выполняя свою работу и встречаясь с подругами, которых я совсем забросила в то время, когда все свободные дни и вечера принадлежали ему.

Я не могла заставить себя даже пойти на концерт. Как бы я ни любила музыку, я не могла снова пойти туда, на концерт или в театр, без Ричарда… Это было очень странно, потому что я всегда думала, что музыка приносит мне только облегчение, но, видимо, моя душа пыталась избегать всего, что могло напомнить о нем. Поэтому весь май и июнь я совсем не слушала музыку. Вместо этого я ходила в кино и смотрела веселые фильмы. Однажды, когда Билл приехал в отпуск, они с Кэтлин пригласили меня на музыкальную комедию Айвора Новелло, и она мне по-своему понравилась, но все это было так далеко от настоящей музыки… И я стала совсем другой, превратившись в какое-то мрачное существо, не способное радоваться.

Я постоянно думала о Ричарде, пытаясь представить себе, как он живет. Роберта уже вернулась в Бронсон-Касл. Он сейчас, наверное, бывает в клубе, а может, ездит в Рейксли на выходные.

Я думала о красивой холодной женщине, на которой Ричард был женат, которая сидела с ним за одним столом и имела право называть себя его женой. Иногда я испытывала страшную ненависть к Марион. Я желала ее смерти. Но потом я говорила себе, что это очень нехорошо, просто ужасно. И в любом случае это ничего бы не изменило – ведь Ричард все равно ко мне не вернется! Он не любит меня так, как я люблю его. Если бы он любил меня, он давно бы пришел ко мне.

Был конец июня, погода испортилась, все время шли дожди. И вот неожиданно в одно сырое, холодное утро на дом, который я давно уже называла своим родным, обрушилось несчастье, которое мгновенно вывело меня из уже ставшего привычным состояния апатии. И вся моя жизнь снова переменилась.

Ранним утром Китс Диксон-Родд вбежала в мою комнату, ее лицо было мертвенно-бледным, близорукие глаза полны ужаса.

– Розелинда, Розелинда, пойдем скорее… что-то случилось с Диксом… скорее!

Я вскочила, накинула халат и вместе с ней побежала в спальню Дикса. Но я ничем не могла ему помочь: доктор был мертв! Никто из нас не знал об этом, но последние несколько месяцев он страдал серьезным сердечным заболеванием. Он очень много работал, скрывая свою болезнь от жены, чтобы не волновать ее. Этот добрый, вечно занятый человек ушел в мир иной, навсегда оставив свои бесконечные заботы.

Очевидно, Китс разбудил его голос, он звал на помощь, но Китс пришла поздно, и он так и не успел сказать ей последнее «прости».

Для нее это было ужасно. Они жили счастливо, и из-за того, что детей у них не было, они необыкновенно сильно любили друг друга. Для бедной Китс потеря была невосполнимая. Она совсем обессилела, ушла в свою комнату и долго не выходила.

Для меня это тоже было большим несчастьем. Несколько лет я проработала бок о бок с Диксон-Роддом и, как и многие, очень уважала его, потому что он был прекрасным окулистом и все свое время и силы отдавал работе. Его будут с благодарностью и печалью вспоминать во многих больницах, где он консультировал, в домах его пациентов по всей стране.

Но я не думала о себе и о том, что меня ожидает. Я была рада совершенно забыть о Розелинде Браун и полностью сосредоточиться на том, как помочь вдове Дикса в печальные дни, последовавшие за тяжелой утратой.

Приехала ее сестра, миссис Пауэл, очень приятная женщина, моложе Китс, но такая же пухлая и крупная. Более простая, чем Китс, она очень любила свою сестру. Она тоже овдовела, детей у нее не было, и она была готова оказать Китс всяческую моральную поддержку.

В своем несчастье и горе они забыли о хлопотах, и мне пришлось взять эту ношу на себя. А дел было много: организация похорон, на которые собралось немало народу, вся юридическая сторона дела, посещения поверенных, исполнение завещания и т. д.

Я была удивлена и глубоко тронута тем, что Дикс в своем завещании не забыл и меня. Миссис Диксон-Родд посчитала это небольшим подарком от него. Для меня же это было настоящее богатство – целых 500 фунтов!

Когда я сказала Китс, что, по моему мнению, я не заслуживаю этого, она, как всегда, дружески похлопала меня по плечу и произнесла:

– Возьми их, девочка. Дикс много думал о тебе и часто говорил мне, что за всю жизнь у него не было такого надежного и хорошего секретаря.

Я чуть не заплакала. Милый добрый Дикс! Как мне будет не хватать его! В это утро, через месяц после его смерти, я задумалась о своей собственной судьбе: что теперь будет со мной? Я знала, что дом и практика будут проданы; на днях к Китс должен прийти покупатель. Я знала, что она собирается переселиться в их дом в Марлоу и жить там со своей сестрой Агнессой Пауэл. Естественно, она не будет нуждаться в моих услугах.

С Бенсон я уже поговорила об этом. Преданная Бенсон решила ехать в Марлоу с миссис Диксон-Родд.

– Конечно, мне будет трудно привыкнуть, – вздохнула она, – но я не хочу оставлять нашу хозяйку. Я только и надеюсь, что вы тоже поедете с нами, мисс.

Но я знала, что не поеду, и сегодня утром Китс в очень мягкой форме сказала мне об этом, объяснив, что секретарь ей, конечно, не понадобится и что мне лучше всего продолжить свою карьеру в медицине… Теперь меня знали многие окулисты и другие врачи. Она очень польстила мне, заметив, что большинство коллег завидовали, что у Дикса такой секретарь, как мисс Браун. Она лично позаботится о том, чтобы я получила самую лучшую работу, и если новые хозяева появятся на Уимпл-стрит до того, как я устроюсь на новое место, я могу жить в Марлоу.

– Моя дорогая, я считаю тебя членом нашей семьи! Тут она прижала меня к своей груди, и мы зарыдали.

А потом я поняла, что именно мне надо делать. Я решила больше не искать работу с предоставлением жилья. Я найду только работу, но наконец-то у меня появится свое, пусть очень маленькое, жилище. Оставленные Диксом 500 фунтов помогут мне в этом. Я найду небольшую квартирку, самую дешевую, и она станет моим домом. Домом, которого у меня не было. Да, вот что мой дорогой Дикс оставил мне в наследство.

Когда я рассказала Китс об этом плане, она сначала очень удивилась и заговорила о том, что молодой красивой девушке нельзя жить одной, но потом, посмотрев на меня, закашлялась и добавила:

– М-мда. Ты правильно решила, Розелинда, ты всегда была очень рассудительной. Я думаю, так и надо действовать.

Услышав это, я с иронией подумала, что такой я была потому, что мне не представлялось случая проявить другие качества, кроме «рассудительности». В этой рассудительности нет моей заслуги.

Китс Диксон-Родд посчитала своим долгом как-то облегчить мне жизнь; неожиданно она радостно улыбнулась, будто ей в голову пришла блестящая идея, и сказала:

– Я помогу тебе обставить квартирку, дорогая! В этом большом доме множество всяких вещей, которые все равно будут проданы с аукциона. А я уверена, Дикс хотел бы, чтобы ты взяла все, что тебе нужно. Моя дорогая, ты, конечно же, заберешь мебельный гарнитур из своей спальни и маленький письменный стол, на котором ты обычно печатаешь. Кроме того, ты возьмешь пледы, покрывала и какие-нибудь ковры, а также стол и стулья. Только не говори «нет». Мне это доставит удовольствие, а ты вряд ли сможешь позволить себе обставить квартиру поуютней и покрасивей – ведь деньги тебе еще очень пригодятся!

Меня переполняла радость. Подумать только, мечты о собственном доме постепенно превращались в реальность. Впервые после расставания с Ричардом я чувствовала себя счастливой. В то утро я была в радостном возбуждении, и Китс настояла на том, чтобы я взяла бумагу и карандаш и мы прошли по всему дому, составляя список вещей, которые, по ее мнению, могли мне пригодиться.

Смеясь и плача одновременно, я говорила ей, что мне необыкновенно повезло. Моя квартира была обставлена до того, как я сняла ее. Китс принадлежала к тем людям, которые если уж начинали проявлять щедрость, то делали это с размахом. Конечно, она могла себе это позволить. «Но, – спрашивала я себя, – много ли есть людей, которые могут себе это позволить и проявляют щедрость на деле?»

Я получила красивый зеленый ковер из будуара Китс, кресло и маленький диван; кроме того, по ее настоянию я взяла и большой дубовый стол, который стоял в холле. Он мне всегда нравился. Что касается фарфора, стекла, постельного белья и кухонных принадлежностей, то она просила меня взять все, что мне необходимо. Огромный дом на Уимпл-стрит был набит самыми разными вещами сверх всякой меры, а в Марлоу у нее тоже было все необходимое, включая двух сиамских кошек.

Я была почти счастлива в тот день, когда вышла из дома, чтобы сесть на автобус и отправиться в Челси, где решила присмотреть небольшую квартирку… где-нибудь поблизости от Джейдхауз-Гарденз, а может быть, и от Глостер-роуд, где раньше жили Уокеры. Я знала, что цены там не очень высокие. Но когда я шла по залитым солнцем улицам, мысленно представляя себе квартиру, в которой мне хотелось бы жить, меня не переставали беспокоить мысли о Ричарде. Что бы он обо всем этом подумал? Мы довольно часто обсуждали с ним возможность того, что у меня будет своя маленькая квартирка. Он хотел этого, зная, как я дорожила своей независимостью и как мне не нравилось постоянно жить в чужом доме…

Он бы понял, что я чувствовала сегодня… Одновременно я думала о Диксе и очень тяжело переживала его смерть… «Я буду всегда с благодарностью вспоминать жизнь в их доме», – думала я.

В моем сердце снова разгорелась старая тоска по Ричарду. Где он и как ему живется? Хотелось ли ему когда-нибудь встретиться со мной? Жаль, что я этого не знаю.

Я побывала в нескольких агентствах по найму квартир, где мне дали кое-какие адреса. Однако ни один дом мне не подошел: или плата была слишком высока, или комнаты слишком большие, или еще что-нибудь, и я вернулась на Уимпл-стрит ни с чем. Но я не расстроилась, потому что была уверена: со временем я найду подходящую квартиру.

Новые хозяева должны были вселиться в дом Диксон-Роддов лишь через две недели, после продажи мебели. Дом купил мистер Вернон-Куинн, тоже окулист, но у него была своя мебель. И секретарша тоже была, она проработала у него многие годы, и если бы не это обстоятельство, я могла бы предложить ему свои услуги и остаться. Однако пока что я не особенно заботилась о работе. Я желала отдохнуть и посвятить побольше времени поискам жилья.

Я все время думала о Ричарде, и мне очень хотелось посоветоваться с ним по поводу квартиры. С тех пор как мы познакомились, что бы я ни делала, мне всегда хотелось поговорить с ним. Всякий раз, когда мне в руки попадала интересная книга или я видела что-нибудь особенно красивое, я думала: «Как было бы хорошо, если бы и Ричард мог это прочитать или увидеть!» Удивительно, что любовь может быть такой всеобъемлющей, всепоглощающей!

В эти последние дни на Уимпл-стрит я была очень занята, и мне уже некогда было думать о себе. Дважды я ездила в Марлоу с Китс и ее сестрой, помогая им перевезти кое-какие вещи, которые Китс хотела сохранить. А потом начались приготовления к аукциону.

Но с квартирой мне все-таки повезло. Как-то утром местный агент, с которым я разговаривала насчет жилья, позвонил мне и сообщил, что у него появился клиент с двухкомнатной квартирой, которая, судя по всему, как раз то, что мне надо. Прежний жилец неожиданно уехал за границу. При желании я могла занять квартиру в течение десяти дней. Располагалась она на верхнем этаже дома на площади Маркхем. Это было совсем рядом с Кингз-роуд, в Челси.

Полная радужных надежд, я съездила посмотреть это место, и площадь Маркхем сразу же мне понравилась. А квартирка понравилась еще больше. И не важно, что она была на верхнем этаже. Пусть я буду жить наверху, зато в светлой комнате, где много воздуха, а из окон видны зеленые деревья; это гораздо лучше, чем жить в центре Лондона!

Обе комнаты были в прекрасном состоянии, потому что прежний жилец недавно сделал ремонт. В спальне стены были кремового цвета, а в гостиной – приятного зеленого, это мои любимые цвета. Там была еще маленькая кухонька с газовой плитой и совсем крошечная ванная с газовой колонкой. Плата за год составляла семьдесят пять фунтов.

Квартира была как раз мне по средствам, и я могла позволить себе это удовольствие, если и дальше буду получать пять фунтов в неделю, как мне платил Дикс.

Я сразу же оформила документы на квартиру и вернулась на Уимпл-стрит совсем другим человеком. Наконец-то у Розелинды Браун появился свой дом. Возможно, ей будет там одиноко, зато она будет полностью независимой.

Китс Диксон-Родд со свойственной ей добротой помогала мне при переезде, давая необходимые советы. Кроме того, у Китс было одно прекрасное свойство – она умела красиво обставить квартиру.

В тот день, когда я впервые вошла в свою гостиную, я была безмерно счастлива. Все было просто чудесно, все было хорошо!.. В квартире не было ничего дешевого и доморощенного. На полу лежали отличные ковры из дома на Уимпл-стрит. В гостиной стоял мой письменный стол, а на диване и креслах лежали ситцевые покрывала очень свежего розового и кремового цвета. Китс дала мне зеленые шторы, под цвет ковра. Еще у меня были тонкие тюлевые шторы кремового цвета, красиво обрамлявшие окно.

Когда я перевезу сюда книги и развешу по стенам мои любимые картины, здесь будет совсем по-домашнему. Теперь у меня появилась даже собственная пишущая машинка. У Дикса их было три, и Китс подарила мне одну из них, ту, на которой я обычно печатала. Кроме того, она настояла, чтобы я взяла радиоприемник, который обычно стоял в изголовье кровати. У ее сестры Агнессы был радиоприемник, и ей ни в коем случае не хотелось оставить меня без такой нужной вещи. Можно ли представить себе более щедрого дарителя, чем эта добрая душа?

В первую ночь, когда я спала у себя дома, я подумала, что жизнь дает мне больше, чем я заслужила.

Но, порвав старые связи, попрощавшись с Китс и уединившись в своем новом жилище, я поняла, как мне будет здесь одиноко. Я опять стала думать о Ричарде, мне страстно хотелось, чтобы дверь открылась и он вошел в мою маленькую гостиную и снова обнял меня.

Но я отгоняла эти мысли, чтобы не омрачать радости, ведь у меня был свой дом и я скоро найду другое место, буду работать и постараюсь забыть его.

По всей видимости, моя литературная карьера закончилась. Те рассказы, которые я послала знакомой Ричарда, были возвращены мне вместе с письмом из издательства, в котором говорилось, что я выбрала не совсем подходящую тему. И я поняла, что никогда не смогу писать «дешевое чтиво» и зарабатывать деньги таким способом, поэтому мне необходимо искать работу. Наследства надолго не хватит, и, что бы со мной ни случилось, я решила сохранить свое собственное гнездышко, о котором я столько мечтала.

Кроме того, я мечтала скопить денег на хороший проигрыватель и пластинки – и знала, что это будет нелегко; еще мне хотелось иметь телефон, хотя иногда я говорила себе, что прекрасно могу обойтись и без него, иначе у меня может появиться соблазн поднять трубку и набрать номер Ричарда. Я все еще так скучала по его голосу, и мне очень хотелось узнать, как он живет.

Через два или три дня после переезда на площадь Маркхем я получила письмо от доктора Кейн-Мартина, который интересовался, не желаю ли я работать у него. Я немного знала Кейн-Мартина, так как он был другом и коллегой Дикса: когда-то они работали в одной больнице. Это был довольно высокий, красивый, седовласый джентльмен – специалист по сердечным болезням. В очень доброжелательной форме он сообщал, что его секретарша выходит замуж и увольняется и, если меня это устроит, я могу занять ее место. Он сообщил часы работы (с десяти утра до половины пятого), предупредил, что иногда придется задерживаться, но назвал и дни отдыха.

Я тут же поехала к доктору Кейн-Мартину на Харли-стрит, где он жил. Это было в четверг. Он принял меня как старую знакомую и сказал, что рекомендательных писем мне брать не нужно.

Я вернулась на площадь Маркхем, договорившись с доктором Кейн-Мартином, что приступлю к работе в следующий понедельник.

В тот вечер, когда я шла по улице, стояла теплая погода, я бы сказала, слишком теплая. Я чувствовала усталость и была в каком-то подавленном состоянии. Что угнетало меня? Ведь у меня уже был свой дом и новая хорошая работа?! Разве я не была удачливее многих девушек в Лондоне? Мне представлялась тем не менее бесконечная вереница однообразных дней впереди, без каких-либо надежд на яркую, интересную жизнь. Мне казалось, что ничего хорошего в будущем меня не ожидало.

«Наверное, это все потому, что я люблю Ричарда и ни в моем сердце, ни в моей жизни не осталось места для другого мужчины», – думала я.

И вдруг мое сердце громко стукнуло, всего один раз… и почти перестало биться. Я замерла перед своим домом на площади Маркхем. Кровь прилила к голове. На ступеньках своего дома я увидела знакомую элегантную фигуру с портфелем в руках и газетой под мышкой. Ричард был таким, каким я видела его много раз, когда он заезжал за мной с работы.

На мгновение я потеряла способность двигаться и даже говорить. Онемев от радости и удивления, я стояла не двигаясь и смотрела ему в спину. Он нажимал кнопку звонка, под которой была прикреплена табличка с моим именем: «Мисс Р. Браун».

Затем, как будто почувствовав мое присутствие, он оглянулся и воскликнул:

– А, Розелинда!

Я словно в забытьи пошла ему навстречу, инстинктивно протянув к нему руки. Он взял меня за руки, и мы замерли на мгновенье, глядя друг другу в глаза. Площадь Маркхем, пыльные деревья, нагретые солнцем тротуары, шум и суета на Кингз-роуд – все перестало существовать для нас. Мы были одни и не замечали ничего и никого. Он не изменился. Господи! Благодарю тебя за это! В следующую секунду он назвал меня тем именем, которое так ему нравилось: Роза-Линда.

– Дорогая маленькая Роза-Линда!

Так мы и стояли, глядя друг на друга и смеясь как два дурачка.

– Как же ты узнал мой адрес? – спросила я.

– Очень просто. Я позвонил на Уимпл-стрит.

– А, ну конечно, – сообразила я.

– У тебя теперь своя квартира? – Да.

– Я рад за тебя.

– Спасибо. А почему мы тут стоим? Заходи, Ричард, пожалуйста, заходи!

– Я зайду только на минутку.

«На минутку, – подумала я, поднимаясь по узкой, довольно тускло освещенной лестнице. – А я не видела его столько длинных, унылых недель!»

Я с гордостью повернула ключ и, глядя через плечо на Ричарда, с волнением в голосе сказала:

– Как замечательно, правда? Это – моя квартира! Вон… видишь, мое имя на табличке.

– Это очень хорошо, – сказал он.

Мы прошли через маленький холл, где он оставил шляпу и портфель, и вошли в гостиную. Гостиная была прибрана, на маленьком столике стояли цветы, и солнце проглядывало сквозь новые шторы, поэтому комната выглядела по-летнему весело.

Ричард огляделся по сторонам. Я увидела, что ему хотелось получше рассмотреть комнату. Дольше всего он смотрел на портрет Бетховена. А я, онемев от счастья, стояла и смотрела на него. Я заметила, что он сильно загорел, должно быть, проводил много времени на солнце. «И все же, – подумала я, – выглядит он неважно». Черты его обострились, скулы сильно выпирали, на лице появились новые морщины.

– Прелестно!

– Я так рада, что тебе нравится, Ричард!

– Роза-Линда, у тебя прекрасный вкус, – сказал он.

– Мне помогала миссис Диксон-Родд. – И я поведала ему обо всем, что сделала для меня эта добрая душа.

Повернувшись, он внимательно посмотрел на меня.

– Роза-Линда, – сказал он, – знаешь ли ты, что я решил больше никогда не встречаться с тобой?

– Да, – ответила я.

– Я так решил, – подняв брови, повторил он и сжал губы. – Хотя могу признаться, что я очень скучал без тебя, гораздо сильнее, чем мог представить себе.

Мое сердце забилось от радости, когда я услышала это признание, и у меня вырвалось:

– О Ричард, я тоже скучала!.. Это было ужасно!.. Просто ужасно!

Он покачал головой. Очевидно, что-то его сдерживало.

– Я знал… я чувствовал это! Я чувствую, что между нами существует какая-то странная связь. Но, помня все то, о чем мы говорили в тот вечер, я решил не встречаться с тобой. Я был за границей и только недавно вернулся. Мне надо было съездить по делам в Барселону, а вскоре после этого моя жена решила поехать в Биарриц со своей подругой Айрин Акройд и ее мужем. Она попросила меня сопровождать ее, и я провел там целую неделю. Берта, конечно же, вернулась в школу. И только когда я возвращался из Биаррица домой, мне в руки попал старый номер «Таймс», и я увидел сообщение о смерти Диксон-Родда. После этого я должен был выяснить, что сталось с тобой. Я боялся, что, может быть, тебе негде жить или ты осталась без работы, да мало ли… Вернувшись в Лондон, я позвонил по старому номеру. Вот почему я здесь. Но я вижу, что у тебя все хорошо, что у тебя появилась своя маленькая квартирка, и, между прочим, очень неплохая.

Я продолжала смотреть на него, не пытаясь скрыть свои чувства. Наверно, в моих глазах можно было прочесть все, что было у меня на душе. Он тоже думал и беспокоился обо мне, и это казалось настоящим волшебством! Больше я не могла сдерживать свои чувства, не могла так официально и холодно разговаривать с ним. И, не владея собой, я воскликнула:

– Ричард, Ричард! Не оставляй меня снова!

После моих слов сдержанность, в которой Ричард пытался спрятаться, как в скорлупке, вдруг исчезла, и я очутилась в его объятиях. Он страстно целовал меня… И я целовала его, изливая всю свою любовь и нежность. Мы стояли, крепко обнявшись, и не могли оторваться друг от друга. Наконец он склонил голову и провел рукой по лбу, убирая темную прядь.

– Дорогая, до этой минуты я и не подозревал, как мне тебя не хватало.

– И мне тоже!

Он усадил меня на маленький диван и сам сел рядом, прижавшись щекой к моей щеке.

– Роза-Линда, – сказал он, – это какое-то безумие. Раньше я мог контролировать себя, теперь – нет. Новая встреча с тобой заставила меня позабыть обо всех клятвах, которые я давал себе.

От радости краска залила мне лицо и у меня закружилась голова. Я стала смеяться.

– А я никогда не давала себе никаких клятв, Ричард. Наверное, я совсем потеряла совесть, но мне так не хотелось, чтобы ты уходил!..

Ричард слегка встряхнул меня.

– Ты моя маленькая безумная девочка! Ведь я женат!

– Я знаю.

– И как же быть?

– А так: если бы твоя жена любила тебя и вы были бы счастливы, я бы скорее умерла, чем попыталась бы помешать вам. Думаю, с моей стороны это было бы подло. Но ты несчастлив с Марион, и она не любит тебя, а значит, мне нечего беспокоиться.

– Действительно, нечего, – с горечью сказал он, – за исключением такого пустяка, как судьба Розы-Линды.

– Если тебе небезразлична моя судьба, то ты больше не покинешь меня, потому что я не могу без тебя жить…

Ричард краешком глаза посмотрел на меня, и этот его взгляд, как всегда, полностью меня обезоружил. На его лице появилась лукавая улыбка фавна.

– Дорогая моя, ты совершенно безрассудна, совсем не такая, какой ты всегда хотела казаться… воспитанницей монастырской школы, с железными принципами и…

– Не надо, Ричард, – прервала его я и спрятала лицо у него на плече.

Я почувствовала, что его пальцы нежно гладят мои волосы, и, успокоившись, замерла.

– Милая моя, – продолжал он, – это моя вина. Я чувствовал, когда мы расставались, что мне не следовало допускать, чтобы наши отношения развивались в таком направлении.

– Давай не будем портить нашу встречу выяснением, кто виноват, кто прав, – взмолилась я.

– Но ведь ты знаешь, куда все это ведет. Я проглотила застрявший в горле комок.

– Да, но мне все равно.

– Роза-Линда, – настаивал он на своем, – тебе не должно быть все равно!

Я посмотрела на него и резко откинула со лба растрепавшиеся волосы.

– А мне вот все равно. Я люблю тебя… Я так люблю тебя, что все остальное не имеет никакого значения!

– Но тебе будет очень тяжело, моя дорогая.

– А тебе разве нет?

Он крепче прижал меня к себе и на секунду закрыл глаза.

– К сожалению, да, – сказал он, – но я мужчина и намного старше тебя, а ты совсем еще девочка, и я чувствую за тебя ответственность.

Больше я не пыталась сдерживать и упрекать себя или переубеждать его, я говорила то, что у меня было на душе.

Я сказала ему, что я одна во всем мире и некому беспокоиться обо мне, а если он снова исчезнет, то мне будет совершенно безразлично, как сложится в дальнейшем моя жизнь. Я уверяла его, что никогда не могла полюбить ни одного из мужчин, которым я нравилась, и, несмотря на то что с ним у меня сложились самые дружеские отношения, с теми, другими моими поклонниками я вела себя совершенно иначе, так, будто меня всю связали крепкими веревками, а узлы не могла распутать ни я сама, ни они. Я призналась ему, что он единственный человек на всей земле, который мне дорог. Я сказала ему, что если он любит меня и я могу принести ему хоть немного счастья, то нельзя отказываться от этого счастья, отринуть его.

– Не уходи, если тебе хочется остаться, Ричард! – воскликнула я. – Я ведь знаю, что ты одинок, несмотря на свою занятость. Я обещаю, что не буду мешать тебе… О Ричард, позволь мне видеть тебя и быть с тобой! Для меня ты – вся жизнь!

Он молча смотрел на меня, явно потрясенный моими словами. Я чувствовала, что его все еще мучают внутренние противоречия. Чувствовала, что, если он заметит хотя бы намек на колебания с моей стороны, он встанет и навсегда уйдет из моей жизни. Но какой-то внутренний голос заставлял меня удерживать его, и не только потому, что этого хотелось мне: я знала, что нужна ему. И я очень боялась, что он уйдет только из-за одной, на мой взгляд, ложной мысли, что он не имеет права любить меня. Я закрыла глаза и прижалась к его плечу.

– Не уходи, Ричард!

И тогда он отказался от внутренней борьбы. Он снова обнял меня, и я ощутила его горячие поцелуи на губах и шее.

– Это выше моих сил, – прошептал он. – Если я действительно столько для тебя значу, я не уйду. Ведь и ты для меня – всё. Роза-Линда, ты – моя любовь, самый лучший подарок, который, дала мне жизнь! Но, дорогая, ты уверена, что потом не будешь жалеть?

– Что ты! Никогда! Как это может случиться?

– Очень просто. У людей часто появляются непонятные увлечения. Они разгораются со всей силой, но со временем гаснут, а сожалеет человек всю жизнь.

– Но это не увлечение. Я люблю тебя!

– Я знаю это, моя дорогая, и я тоже люблю тебя и готов сделать для тебя все на свете. Одного только я теперь не смогу сделать – отпустить тебя, но как раз это я и обязан сделать.

Я прижалась к нему и сказала:

– Нет, нет, нет!

Тогда Ричард снова начал целовать меня, пока губы и щеки мои не запылали от его поцелуев. Потом он взял мои руки и поцеловал обе мои ладони.

– Я никогда не прощу себе, если чем-нибудь обижу тебя, – сказал он.

– Ты! Обидишь? Я знаю, что нет. И никто о нас не узнает.

– Никто и не должен узнать, но это-то как раз и огорчает меня. Я не хочу вечно прятаться и опасаться. Я хочу представить тебя всем, кого я знаю, и сказать: «Вот Роза-Линда, женщина, которую я люблю».

От этих слов я вся затрепетала и почувствовала, что слезы обжигают мне глаза.

– О Ричард, – прошептала я, – за что только ты так сильно полюбил меня, такую незаметную и бедную?!

– Когда любишь, невозможно объяснить почему, дорогая, – сказал он, ослепительно улыбнувшись. – Так это и происходит, как случилось с нами. Это чувство появилось неизвестно откуда. Наверное, дороги, по которым мы шли всю жизнь, имели одинаковое направление, вот мы и встретились.

– Да, – прошептала я, – вот мы и встретились. Он нежно отстранил меня и вынул две сигареты, одну дал мне, а другую закурил сам.

Я совсем потеряла голову от счастья, потому что он сказал, что больше не оставит меня. Эти слова наполнили меня ликованием, и я с трудом сдерживала радость.

– Хочешь, я приготовлю тебе чаю?

– Мы вместе его приготовим, – сказал он.

И вот мы в моей маленькой кухне – ждем, когда закипит чайник. Он то обнимает меня за плечи, то тихонько целует, а я думаю: «Ну вот, все так, как будто мы давно женаты, как будто он живет здесь и только что вернулся с работы…»