Текст книги "Как стать плохим"

– Ну давай, – говорил я, – назови пять женщин, которые ни за что не захотят с тобой переспать.

Так мы и развлекались.

– А зачем мне список? – хмыкнул Уоллес. – Надо собраться с духом и признать, что все женщины в мире единогласно решили: я не представляю для них интереса.

– Неправда! – запротестовал я. – Давай! Пять женщин, которые глянут на тебя раз и тут же пошлют.

Уоллес задумался.

– На пятом месте, – сказал он наконец, – принцесса Диана.

– Она умерла. Трупы не в счет.

– Ты не говорил, что мертвых нельзя называть.

– Не говорил, да, но так будет неинтересно. Если она умерла, тебе с ней по-любому ничего не светит.

– Спорный вопрос.

– К тому же Диане ты, может, и понравился бы, – предположил я. – Непредсказуемый у нее был вкус. Я о другом. Допустим, у тебя есть деньги, ты богат, вращаешься в тех же кругах, обедаешь в тех же ресторанах… А эти женщины тебя все равно пошлют! Даже если ты последний мужчина на земле и лежишь голый у них в постели.

– Под это определение подходит любая женщина.

– Ерунда. Ты в курсе, что у тебя заниженная самооценка?

– Ладно, – смирился Уоллес. – Поехали. На пятом месте та актриса из «Пиратов Карибского моря». Она бы со мной точно не трахнулась. На четвертом… как ее там… та русская теннисистка, она бы точно со мной спать не стала…

– Шарапова?

– Ну! С ней мне ничего не светит. На третьем месте женщина, которую я хотел бы трахнуть, но шансов у меня ноль… Короче, твоя мать.

– Что?! Мама? Моя мама?

– Да. Извини. Я никогда не говорил, что она у тебя сексуальная?

– Мерзость какая.

– Вот поэтому-то ваша мать, мистер Мэдден, на третьем месте, несмотря на тот факт, что вы некогда проехались у нее по влагалищу. Впрочем, если наденет халатик медсестры, она даже на второе место может выбиться.

– С мамой тебе точно ничего не светит. Ничего.

– Вот именно, – устало подтвердил Уоллес. – Именно поэтому она в моем списке.

Я вздохнул.

– Знаешь что? Надо нам больше на людях бывать, а то жизненные силы утекают.

– Какие такие силы?

– Слышал, как говорят на Таити? «Пожри жизнь – или жизнь пожрет тебя».

– И что это значит?

– Сам посуди. Мы день за днем делаем одно и то же. Мы даже говорим то же самое.

Уоллес сделал большой глоток, поставил бокал и долго смотрел, как в нем колышется пена.

– Наверное, поступать надо по ситуации.

Уоллес отошел в туалет, а я взял еще пива.

– Не смотри, – прошептал Уоллес, вернувшись. – Сказал же, не смотри! Там сидит какой придурок, пялится на тебя. Как будто хочет убить.

Я обернулся. За столиком у окна сидел Гавкер. В пестрой рубашке с коротким рукавом, тщательно причесанный, с золотым кулоном на шее. Мой недавний обидчик сидел, курил и взирал на бокал с пивом. Рядом сидела противная толстуха с рыжими прядями в волосах и лицом, словно отлитым из бетона. Наверное, жена. Они с Гавкером были просто созданы друг для друга.

Гавкер и впрямь бросал на меня смертоубийственные взгляды. Жена от него не отставала.

– Че-ерт, – простонал я.

– Что? – насторожился Уоллес.

– Это тот самый парень.

– Который попал в тебя кирпичом?

– Нет.

– Который книгу поджег?

– Нет. Тот, который избил меня за то, что я его сына от какого-то мальчишки оттащил.

– Скажем прямо, – усмехнулся Уоллес, – ты у нас личность известная.

Я попытался привлечь внимание бармена, но он был занят молоденькой официанткой.

– Вот твой шанс, – шепнул Уоллес.

– Какой еще шанс?

– Говоришь, он тебя в тот раз врасплох застал? А теперь ты застань его врасплох! Давай иди и врежь ему.

– Уоллес, он на меня в упор смотрит. Как я застану его врасплох?

– Я просто предложил.

– У меня другое предложение: допивай. Мы уходим.

Мы вышли, Гавкер с женой последовал за нами. Толстуха погрозила Уоллесу кулаком:

– Ты грабли-то не распускай!

– Простите? – переспросил Уоллес.

Этого оказалось достаточно. Жена Гавкера схватила моего друга за волосы и принялась его бить. Уоллес изо всех сил пытался вырваться. Гавкер хохотал, его гнилые зубы поблескивали от пива и слюны.

– Дура! – крикнул он наконец жене. – Другой!

Впрочем, толстухе было плевать, с кем драться. Уоллес побежал, она рванула за ним. Ее жирный живот колыхался под платьем, больше всего похожим на огромную оранжевую палатку. На тихой улочке в приличном районе выглядело это все довольно дико.

Гавкер осклабился.

– Канай отсюда, усек?

Он резко шагнул ко мне, я отшатнулся и чуть не упал. Гавкер рассмеялся.

Я побежал за Уоллесом. Толстуха тем временем ухватила его и пыталась свалить на землю. Уоллес вывернулся и ударил ее. Жена Гавкера покачнулась и упала спиной на ограду. Я оглянулся: за нами с громкими воплями гнался Гавкер. Мы с Уоллесом побежали со всех ног.

Уоллес весил больше, чем я, да и спортивной формой не отличался. Вероятно, поэтому он и попался толстухе. Гавкер, который бегал хуже нас обоих, догнал Уоллеса на углу, стукнул разок, да и отпустил. Остановиться мы решились только через четыре улицы. Переглянулись и захохотали. Не то чтобы нам было смешно. Смешного тут было мало. Это был смех отчаяния.

Я оглянулся. В тусклом свете фонарей на асфальте выделялись темные пятна, как будто кто-то из нас испачкал ноги в масле. Я оглядел Уоллеса: он шел неуверенно, через шаг спотыкался. Тут я понял, что темная жидкость течет у него из бока.

Уоллеса пырнули небольшим ножом чуть повыше правого бедра. Рана неглубокая, однако зашивать все равно пришлось. Рано утром, когда мы добирались домой из травмпункта, Уоллес мне заявил:

– Я, наверное, некоторое время по барам ходить не буду.

– С ума сошел! – возмутился я. – Если случилось что-то дурное, надо сразу же компенсировать положительными эмоциями.

– Согласен, – кивнул Уоллес. – Просто с тобой не хочу никуда ходить.

– Шутишь?

– Ничуть. Рядом с тобой небезопасно, Марк. Тебе катастрофически не везет. Если честно, по-моему, ты проклят.

Назавтра было воскресенье. Я обедал с родителями. Они по-прежнему жили в доме на мосту Кью – в доме, где я вырос. У дома, как и раньше, стоял фургон-холодильник, а на обед по выходным подавали первосортное мясо, ведь у папы свой мясной магазин, «Еда Мэддена». Я пришел к часу. Мама поцеловала меня, а папа с Томом (они уже сидели за столом) что-то проворчали. Том – мой брат, младше меня на два года. У нас отличные отношения, но общей темы для разговора мы до сих пор не придумали. Том работает у отца; спит и видит, как дело перейдет к нему.

Родители спросили, откуда у меня шишки. Я рассказал про Гавкера, а о Каро упоминать не стал. Мама с папой так и не простили ей моих провалов на экзаменах. Рассказал я и про безалаберного полицейского.

– А ты на что надеялся? – усмехнулся папа. – На страстный поцелуй?

В качестве иллюстрации своих слов отец высунул язык и совершенно непристойно поводил им.

– Морис! – возмутилась мама.

– Что ж, видимо, он не сознает, что подразумевает под собой сущность мужчины.

(Вы, наверное, удивлены, что простой лондонец из рабочих употребляет слово «сущность» или «подразумевать», но мой отец полон неожиданностей.)

– Дай-ка угадаю… – Братец принялся накладывать на тарелку жареную картошку. – Ты его просветишь.

О, такие разговоры были папиным коньком.

– Да, ему надо учиться. Если тебя ударили, надо ударить в ответ. И нечего в полицию жаловаться. Можно подумать, полиция кому-то помогла.

С тех пор, как я в подростковом возрасте открыл для себя Ника Хорнби, меня не покидало желание укрепить связь с отцом. До сих пор мне это не удавалось. Он не понимал, с какой стати мне продавать букинистические книги, а я не понимал, зачем всю жизнь проводить среди сосисок.

Я протянул тарелку за добавкой, рука дрогнула, и горячая подливка плеснула мне на пальцы.

Брат рассмеялся.

– Пальчик! – Он звал меня так с самого детства, с тех самых пор, как мой недостаток проявился впервые.

Полтора года назад я решил избавиться от проблемы и, не сказав никому, обратился к врачу. Терапевт заявил, что неуклюжесть происходит от глубинной неуверенности в себе. Якобы корни болезни уходят в детство. Когда родился брат, он занял мое место в сердце матери. Может, это все и правда, но суть не менялась. Я очень неуклюж.

– У каждого в жизни своя битва, – продолжал отец. – Полагаться можно только на себя. Твой дед работал на каменоломне. День за днем он дробил каменные глыбы огромным молотом. Вот это были мужчины! Женщин там не было, не под силу такая работа женщине. Дед о своих чувствах никому не говорил. Возможно, он иногда плакал. Даже если и так, этого никто не видел. Именно так и поступает настоящий мужчина. Исполняет свой долг. Стискивает зубы и делает дело.

Я принял папин совет близко к сердцу и решил заняться карате. Мысль о самообороне давно витала в моей голове, но если бы не недавние унижения, я бы еще долго собирался. Тренера звали Ленни Фьюри. В рекламе было сказано, что он член национальной ассоциации «Шотокан». Не знаю, хорошо это или плохо.

Я доехал на поезде до нужной станции и нашел душный спортивный зал – там и проходили занятия. Я надеялся на некоторую восточную таинственность… увы, реальность разочаровала меня. Удары, крики – и никакого налета мистицизма.

Ленни оказался крепким парнем примерно моего роста. Оттопыренные уши, странной формы голова. Вместо того чтобы декламировать: «Как волны обтачивают гальку, так дух воина стремится к доблести», он орал: «Ты, держи ногу прямо!» или: «Ты! Десять отжиманий! Живо!»

Ленни окликнул меня в раздевалке после занятий. Голос у него был такой, словно курил он с трех лет.

– Эй, у тебя хреновое чувство равновесия. Согласен?

– Да. – Я пожал плечами.

– Руками ты бьешь ничего, блоки ставишь нормально, а вот удар ногой – катастрофа. Да или нет?

– Возможно, вы правы.

– Я прав. Координация отдыхает. Тебе уже это говорили?

Я кивнул.

– Когда у меня начнет получаться?

– У тебя? Года через два. И то если до седьмого пота пахать будешь. Понял? Иначе ничего не выйдет. Дело в том, что природных способностей у тебя нет. Вообще. Согласен?

– Вы что, пытаетесь от меня отделаться?

– Нет. Совсем наоборот. Я же вижу твои шишки, сынок. Что-то мне подсказывает, что ты не просто так сюда пришел. Достают тебя, да?

Я покорно кивнул.

– И не первый раз? – Ленни сочувственно посмотрел на меня. – Я так и думал. Почти всегда угадываю.

– Мне надо защищаться, – сказал я. – А я не умею. И двух лет у меня нет.

Ленни придвинулся ко мне.

– Могу давать частные уроки. Пятьдесят фунтов в час.

– Дорого.

Ленни пожал плечами.

– Сорок тоже пойдет.

– Когда начнем?

– Прямо сейчас. Зал оплачен до десяти.

– Я устал, – признался я.

– Это не оправдание.

Следующий час Ленни мучил меня отжиманиями и бегом. Через двадцать минут мне пришлось выйти – сил совсем не осталось. Когда я вернулся, Ленни не выказал ни малейшего сочувствия. Он подвел меня к груше и велел ударить.

– Как в карате?

– А ты куда пришел? В фильме сниматься? Пожалуйста, бей, как балерина, только свалишься тут же. Я тебя учу драться. Настоящий бой ничего общего с карате не имеет.

– Странно это слышать от человека с черным поясом.

– Бей уже, тебе говорят!

Я со всей силы врезал по груше. Кулак отозвался болью. Ленни вздохнул и показал мне, как правильно бить – так, чтобы вкладывать в удар вес всего тела. Через несколько минут он попросил ударить его, а не грушу.

– Куда?

– В живот. Не сдерживайся. Врежь мне от души.

Ленни напряг мускулы, и я ударил его кулаком. Эффект примерно тот же, как если бы я долбил скульптуру работы Генри Мура. Через час, когда я наконец отдал Ленни деньги за занятия, единственным моим желанием было пойти домой и завалиться спать.

Я вышел из спортзала. На улице дождь, настроение паршивое. Я точно знал, что, если упорно тренироваться и не забывать о великой цели, лет через пять я смогу одним ударом свалить с ног старуху.

Зонта у меня не было, так что я бежал, стараясь держаться под козырьками домов, а рюкзак тяжело хлопал меня по спине. Сзади бежал какой-то парень в свитере.

На станции я оглянулся, но его уже не было. Угрюмый контролер проверил мой билет. Я перешел через мост, купил в автомате шоколадку и принялся ходить взад-вперед по платформе. На вкус было похоже, будто шоколадка покоилась рядом с телом Рамзеса Третьего чуть не три тысячи лет. Впрочем, голод не тетка, пришлось есть.

Следующий поезд шел в Уимблдон. Наконец на табло загорелась надпись: «ДО РИЧМОНДА». На платформе были еще двое: пышечка в куртке из искусственного меха и мини-юбке и нервный подросток, жутко смущенный намерениями своей подружки.

И вдруг сзади на меня обрушился сокрушительный удар. Поначалу я решил, что толстуха застала меня за созерцанием ее ног, похожих на сардельки. Я обернулся: рядом со мной стоял тот самый парень в свитере, его лицо блестело от дождя.

– Эй ты, сволочь! Держись отсюда подальше! – бросил он мне.

Только тут я узнал его. Это был Уоррен – последняя жертва Каро.

Сталкиваясь с насилием, я каждый раз пытался пойти по самому разумному пути. Успеха это до сих пор не приносило, но тем не менее.

– Уоррен? – Я протянул ему руку. – Я Марк.

На этот раз он ударил меня в грудь.

– Держись подальше от моей девчонки, ты, придурок, а не то я тебе руки повыдергиваю!

– Уоррен, я с ней не встречаюсь. Да ладно тебе. Ты ведь прекрасно знаешь, какая она сучка. На меня ей точно так же плевать, как и на тебя.

Уоррен схватил меня за куртку и развернул. Остальные пассажиры попятились. Сзади слышался железный скрежет: к станции подъезжал поезд на Ричмонд. Я просунул руки между ладонями Уоррена и с усилием высвободился. Что бы там ни думал мой тренер, кое-что я усвоил.

Я попытался отойти, но Уоррен схватил меня за плечи и заставил заглянуть в холодные мертвые глаза. Я не знаю, был он под кайфом или просто страдал. Вероятно, и то, и другое.

– Оставь ее в покое!

– Ладно, ладно, я понял.

Словно не слыша меня, Уоррен пятился к краю платформы. Поезд подошел совсем близко, желтые огни отражались на мокрых рельсах. Только теперь я понял, насколько Уоррен отчаялся. У него не было плана, он лишь пытался хоть как-то облегчить терзавшую его боль.

Я снова каким-то чудом вырвался, невольно толкнув Уоррена в живот рюкзаком. Парень только и успел, что простонать. Потом он упал на рельсы, и колеса поезда разрезали его пополам. Повсюду разлилась кровь.

У меня горело лицо. От стыда? От смущения? Не знаю. Я пошел прочь. Позади визжала женщина, что-то кричал юноша, но я не оборачивался. Я шел и шел. Я и так слишком много видел. Хватит.

К Каро я попал после полуночи. Несколько часов я бродил по улицам, опьяненный шоком и ослепленный виной. Наверное, надо было обратиться в полицию, но я понятия не имел, как там на все отреагируют. Не знаю, почему я ушел. Не знаю. Как только я сделал это, все изменилось. Невиновные люди не бегут с места преступления.

У Каро в гостиной горел свет. Я позвонил в дверь Никто не отзывался, а я все звонил и звонил. Наконец Каро открыла окно и крикнула:

– Отвали, Уоррен!

– Это Марк, – крикнул я в ответ.

Каро высунулась из окна и поглядела на меня:

– Ну, ты тоже отвали.

– Нам надо поговорить.

– Господи… Теперь их двое, – в отчаянии сказала она.

Имелись в виду двое озабоченных придурков, которые ночью шляются под окнами и спать не дают.

Каро со злостью захлопнула окно. Через пару минут она показалась в дверях. Свет упал на мое лицо, и поведение Каро резко изменилось.

– Черт! Что такое?

Я молчал. Молчал и смотрел на переливчатый синяк у нее под левым глазом.

– Да, – кивнула она. – Представляешь, этот ублюдок Уоррен ударил меня по лицу.

– Больше он этого не сделает, – твердо сказал я.

Мне было трудно думать, а говорить – еще труднее. Каро не стала посылать меня подальше, вместо этого она взяла меня за руку и втянула в полутемный коридор.

Я пошатнулся, и Каро неожиданно ласково взяла меня под руку. Кстати, нежной она быть умела. Не надо думать, что она бездушная сучка.

Покачиваясь, словно усталый старик, я позволил Каро отвести меня вверх по лестнице, пропахшей пылью и засохшей спермой. Мы прошли на кухню. В большой сковородке готовился соус для макарон.

– Рассказывай, – велела Каро.

Я посмотрел на алый соус и снова увидел алую кровь Уоррена, льющуюся из-под колес поезда. Я понял, что меня сейчас вырвет, оттолкнул Каро и бросился в ванную… Ложная тревога. Зато, посмотрев в зеркало, я увидел, что куртка и лицо у меня покрыты высохшей кровью. Я шел от станции до Кью и выглядел как человек, только что совершивший убийство.

Умывшись, я сел на диван и сидел там в каком-то оцепенении. Я даже не заметил, что плачу, пока меня не окликнула Каро. Она открыла коробку из-под сигар, вынула скрученный косяк и протянула мне.

– Я думал, ты бросила наркотики.

– Я соврала.

Я затянулся – и ничего не почувствовал. Затянулся снова – и моя душа воспарила.

– Чё-ерт, – протянул я. – Вот это класс.

– Ну, выкладывай, – попросила Каро. – Говори.

– Уоррен… – выдавил я. – Несчастный случай.

– Шутишь? – Каро отпрянула.

– Нет.

– Как он?

– Да не очень. Под поезд попал.

– В смысле, совершил самоубийство?

– Нет. Я сшиб его на пути под поезд.

У Каро глаза полезли на лоб.

– Ты сам видел?

– Нет. – Неожиданно для самого себя я рассмеялся. Наркотик качнул комнату. – Нет, я только кровь видел.

Каро всхлипнула. Я было подумал, что она оплакивает человека, который что-то для нее значит. Но тут она наклонилась ко мне и принялась покрывать мое лицо поцелуями.

– Значит, ты убил его?

Я пожал плечами и кивнул. Это было недалеко от истины.

Ледяные глаза Каро засияли.

– И правильно! Ты просто нечто!..

Она обняла меня – так крепко, что дрожь почти унялась. Каро целовала меня в лицо и в шею.

– Никто… никто… никогда ради меня такого не делая…

Она взяла мою руку и положила себе между ног. Белье у нее совсем промокло, а клитор набух и затвердел.

– Только ответь мне, – попросил я, пока она расстегивала мне штаны. – Ты когда-нибудь называла меня Мэдлен?

Каро покачала головой. Она была воспитанной девочкой и не разговаривала с набитым ртом.

Глава четвертая
Мой ублюдок

Смерть Уоррена не доставила мне ни малейшего удовольствия. Впрочем, удовольствие она доставила Каро. С ее точки зрения, я совершил бескорыстное деяние, пошедшее на благо общества. Ночью она выказала всю степень своей благодарности. Сказала, что я красивый и мужественный. Я ей почти поверил. Заснули мы часа в четыре, а проснулись ближе к полудню. К тому времени идея позвонить в полицию казалась мне еще глупее, чем накануне.

Мы завтракали на кухне, а самолеты ревели на подлете к Хитроу. Этим солнечным утром Каро выглядела счастливее, чем когда бы то ни было.

– Вот это ночь! Ну ты даешь!

Я не стал объяснять, что моя неутомимость происходила совсем от другого. Нормального секса у меня не было с тех самых пор, как Каро меня бросила пять лет назад. Да, у меня были связи. Я издавал подходящие звуки, целовал в подходящих местах. Но настоящий секс был у меня только с Каро. Грязное, прекрасное действо, которое стирает весь мир сего обитателями.

– Знаешь, на чем мы можем погореть? – Прошлой ночью смерть Уоррена стала нашим преступлением, нашим общим триумфом. – Видеонаблюдение. Если камеры работали, они могли записать, как ты столкнул его с платформы.

– Пожалуй, – согласился я.

– Правда, дело было ночью, а качество в этих дешевках еще то. Знаешь, даже если запись есть, вы на ней как два рисованных человечка.

– Может, нам стоит не видеться пару недель? – предложил я и сам удивился своей холодности.

По-моему, Каро тоже удивилась. Она покорно кивнула, перегнулась через стол и похлопала меня по руке:

– А это мысль. Если заявится полиция, я о тебе слова не скажу.

Она все решила. Я стал ее рыцарем. В ее воображении я совершил благородный поступок.

Я мог бы во всем сознаться, здесь и сейчас, сказать, что не убивал беднягу Уоррена. На самом деле парню фатально не повезло: он проиграл бой с величайшим растяпой во всем Ричмонде-на-Темзе. А если Каро так хочет отблагодарить убийцу, ей стоит трахнуться с моим рюкзаком. И все же я смолчал, потому что тем утром Каро смотрела на меня так, как прежде.

Каро открыла шкаф и положила передо мной черный блестящий предмет.

– Что это? – не выдержал я.

– Пистолет Уоррена, – пояснила она. – Ты должен его спрятать. Ради меня.

– Пистолет Уоррена? У него был пистолет?

– Он общался с сомнительными типами.

– Насколько сомнительными? – Я уставился на Каро в упор.

– С типами, которые убивают своих врагов и перерабатывают их на собачий корм.

Как только я вернулся в свою квартирку над магазином, я сразу же достал пистолет и внимательно его изучил. Нашел надпись на казенной части и запустил поиск в Интернете. Сайт «Безопасная стрельба» («Удовлетворим любой огнестрельный каприз») проинформировал: такие находятся на вооружении у полиции Лос-Анджелеса. Восемь патронов: семь в магазине, один в стволе. Пистолет оказался полностью заряжен. Черная рукоять идеально легла в руку. Оружие было сработано мастерски, с трудом верилось, что его единственная цель – уродовать и убивать.

Инстинкт подсказывал мне выкинуть пистолет в Темзу. Однако Каро просила меня спрятать оружие, а не избавиться от него. Она мне доверяла и даже, как ни странно, восхищалась мной. Мне не хотелось разочаровывать ее, поэтому я в точности следовал ее указаниям. Однако не только поэтому. Пистолет возбуждал меня. Господи, я думал, что первые издания книг – это круто, но осознание того, что я держу оружие, с помощью которого копы из Лос-Анджелеса дырявили случайных прохожих…

Мне не терпелось понять, как это устройство действует. Я прицелился в книжный шкаф и спустил курок. Раздался оглушительный грохот, входная дверь содрогнулась. Воздух наполнился дымом, и дым пах детством. Я думал, что сбегутся прохожие, но единственный очевидец – какой-то рабочий – продолжал невозмутимо жевать свой гамбургер из коровьего дерьма.

Я пригляделся к шкафу и понял, что прострелил насквозь первое издание «Ни пенни больше, ни пенни меньше». Не то чтобы книга этого не заслуживала, однако выходит, злополучный выстрел обошелся мне в сто двадцать пять фунтов.

Осыпая себя отборной лексикой, я убрал пистолет в свой любимый тайник – переплет от «Детской энциклопедии» Артура Ми. Когда я еще жил с родителями, я прятал туда наркотики и мамино успокоительное, которое приберегал для особых случаев.

Магазин в тот день я так и не открыл. В обед я посмотрел новости. Безумец ворвался в жилой дом с ружьем. Разъяренные автомобилисты подожгли полицейского, который выписал им штраф. Ни слова об убийстве на станции.

Мне было совершенно необходимо выпить. В холодильнике нашлась бутылка джина и две банки тоника. Я пил ледяной джин с тоником, пока тоник не кончился. Тогда я продолжил пить джин. Часам к двум комната стала меркнуть у меня перед глазами, и я, кажется, понял значение выражения «в стельку пьян». Я дополз до кровати, рухнул в темноту и отрубился.

Когда я проблевался в третий раз, зазвонил телефон. Раздался мой голос на автоответчике; голос звучал приветливо, благовоспитанно, хотя и немного чудаковато. Потом послышался голос Каро. Ее голос был женственным, с легкой хрипотцой, и звучал он раз в сто уверенней моего. Шатаясь, я зашел в комнату и взял трубку.

– Алло.

– Что случилось? – спросила Каро. – У тебя такой странный голос.

– Зачем ты звонишь?

– Я соскучилась.

– Ты где?

– Стою у тебя под дверью.

Каро осталась со мной на ночь: нянчиться и убирать. Близости у нас не было, у меня просто не хватило бы сил. Я лежал в постели бледным трупом, а Каро лежала рядом, говорила что-то ласковое и подавала воду.

С утра она сбегала в аптеку и принесла какие-то порошки, которые должны были восстановить минеральный баланс и возместить потерянные с рвотой вещества. Каро размешала порошок в стакане воды и заставила меня выпить. Минут двадцать спустя мне стало гораздо легче. Моя подруга принесла тост и стакан молока, а пока я ел сидела на краешке кровати.

– Почему ты это сделал? – спросила она. – Из-за Уоррена?

– Наверное, да.

– Он этого не стоит.

– В «Стандарде» что-нибудь про него написали?

– Не глупи. Не ребенок ведь под поезд свалился и не знаменитость. Всего-навсего Уоррен. – Каро сжала мою руку. – Ты сказал, нам лучше какое-то время не видеться. Я так не могу.

– Почему?

– Я не хочу с тобой разлучаться. Мои чувства к тебе…

– Какие такие чувства?

Каро пожала плечами и потупилась.

– Мы могли бы стать парой…

– Какой еще парой?

– Обычной парой, в которой люди не задают дурацких вопросов.

Мы провели вместе весь день. Я неважно себя чувствовал и все время пил травяной чай. Каро с подозрительным вниманием изучала книги в магазине. Если бы у меня была камера видеонаблюдения, я бы ее непременно снял. У нас вышло небольшое разногласие из-за уэссекского издания «Под деревом зеленым» Гарди. Каро пыталась пролистать его за чашкой горячего шоколада.

– Что такого? – удивилась она, когда я отобрал у нее книгу. – Книги для того и нужны, чтобы их читать.

– Но не эта, – твердо сказал я.

Каро встала и подошла к шкафу, где я хранил первые издания книг Ника Хорнби – безупречные и нетронутые.

– Любопытно. Ты собираешь книги о том, как быть мужчиной, а их авторы сами этого не знают.

Порой я не мог устоять перед первым изданием книги – сколько бы оно ни стоило. Точно так же я не мог устоять перед Каро. Если мы заходили в комнату вместе и она на меня не смотрела, я чувствовал себя несчастным. Один поцелуй этой развратной сучки значил для меня больше, чем сотня половых актов с богобоязненной христианкой (впрочем, с богобоязненными христианками я ни разу не спал).

Если Каро шла по комнате, я неотрывно следил за ней. Одно ее присутствие рождало во мне первобытную жажду плоти. Простите, если вам кажется, что я преувеличиваю. Просто хочу, чтобы вы поняли, почему я пошел с ней домой к ее отцу и выслушал безумный план.

До бара «У Гордона» было недалеко. Тем самым днем Каро вернулась с незаконной прогулки по саду Кью и обнаружила, что ее машина исчезла со стоянки.

– Полицию вызвала?

– Ее конфисковали, кретин!

– Конфисковали?

– Да. А я всего-навсего платежи задержала… Так нечестно! Придется встретиться с отцом.

– Машину конфисковал твой отец?

– Ха-Ха. Смешно. Нет, но у него есть деньги. Мне на новую машину хватит.

– Хочешь обокрасть собственного отца?

– Сначала я у него очень вежливо попрошу. Вот когда откажет…

Стояла ночь, морозная и ясная. Над головой сияли звезды, под ногами искрилась льдистая корка. Я шел рядом с Каро, в воздухе змеилось горячее дыхание – все напоминало время, когда мне было тринадцать. Мы с друзьями шатались по улицам, потому что нам было нечего делать и некуда идти. В те дни пройтись рядом с такой девчонкой, как Каро, казалось высшим достижением.

– Чем тебе отец не угодил? – спросил я. – Я в курсе, что он псих, ну а кроме того?

– Любишь списки? Пожалуйста, вот тебе список. Я терпеть не могу… Его сумасшедшие глаза. Как он хмурится, когда что-то идет не так. Его противный дискант. Его запах. Как он пытается целовать меня. Серые руки. Крошечные ножки. Грязные волосы. Омерзительный член.

– Что?

– Как-то он надел пижаму и пришел ко мне. Наклонился, и его член вывалился из штанов. Больше всего похоже было на вареную сосиску.

– Спасибо, что рассказала. Что еще?

– Беспорядок. Он никогда не отличался аккуратностью, но по крайней мере захламлял только свою комнату. Теперь бардак по всему дому. Ненавижу. Щетина в раковине после того, как побреется. А ест он, как обезьяна. Запихивает в рот огромные куски, как будто сейчас придет обезьяна побольше и все у него отберет. – Каро передернуло. – Мерзость какая.

– Закончила? – поинтересовался я.

– Даже не начинала. Эгоистичный грубиян. Хвастливый трус. Спит при свете, как дитя малое. А его политические взгляды?! Утверждает, что придерживается левых позиций, а сам считает, что женщин третьего мира надо принудительно стерилизовать для ограничения рождаемости.

– Может, у него взгляды левые, но как у Ленина? – предположил я.

– А еще его пафос… То себя историком величает, то моряком. В последний раз он, кажется, претендовал на звание поэта. Только вот ни строчки этот старый козел пока что не написал. – Каро со злостью пнула припаркованную рядом машину. – А как он водит?! Боже милостивый! Носится, как гонщик, хотя ни черта не умеет. Когда я в детстве с ним ездила, меня трясло от страха. Каждый раз, когда папаша садился за руль, он подвергал мою жизнь опасности. Его постоянно останавливали за обгон по встречке. Думает, суть вождения в том, чтобы оторваться от машины сзади и обогнать ту, что спереди.

– Да, плохо дело, – признал я. – Но он твой отец. Должно же в нем быть хоть что-то хорошее.

– Мне нравится, в каком состоянии его сердце.

– Каро…

– Нуда. Закупорка сердечных сосудов. Врачи сказали, он протянет года два, но это было четыре года назад. Я молюсь и молюсь, а хуже ему не становится. Теперь вот его подружка следит, чтобы он лекарства принимал.

– У меня вопрос. Если он такой придурок, почему ты просишь у него деньги?

– С паршивой овцы хоть шерсти клок.

* * *

Когда Каро стала жить отдельно, ее родители переехали в дом побольше возле Ричмонд-парка. По словам Каро, он им обошелся в шесть миллионов. И правда, просто дворец. У ворот каменные львы, а сам дом как-то непроизносимо называется… вроде «Морской приют». В садике стояла яхта. Гордон мнил себя великим моряком, хотя и с лодкой-то с трудом управлялся. Теперь, старый и больной, он и не рыпался выйти в плаванье. Все же продажа яхты явилась бы признанием собственного провала, поэтому гниющую яхту никто не трогал.

Мы поднялись на крыльцо, и Каро позвонила в дверь. Послышались шаги, дверь распахнулась, и на пороге возникла немолодая женщина с довольно грубым лицом. Крашеная блондинка, на вид – потасканная барменша, только заносчивая. Каблуки высокие, как на актере из шоу трансвеститов.

– А, Каролина, – мрачно молвила она. – Хоть бы позвонила…

– Решила сделать вам сюрприз, – с убийственной улыбкой ответила Каро. – Кстати, это Марк.

– У тебя столько парней, что всех не упомнишь.

Не то чтобы я сноб, но все же для служанки она вела себя довольно странно.

– Твоя дочь пришла! – крикнула женщина, удаляясь от нас по выстеленному ковровой дорожкой коридору.

– Это кто? – спросил я.

– Эйлин, – бросила Каро. – Злая мачеха.

Отец Каро сидел наверху в зловонном кабинете и с помощью лупы изучал какую-то книгу. Радио выплевывало новости так громко, что даже бывалые рокеры зажали бы уши. Вокруг громоздились книги – на полу, на всех предметах мебели. Не хватало только книжного шкафа.

Что бы там Каро ни говорила, выглядел Гордон неважно. Посеревшее лицо, налитые кровью глаза, раздувшееся брюхо. Наверное, таким Санта Клаус добирается домой после Рождества.