Текст книги "Плащаница из Овьедо"

Глава 17

Доктор Йохансон всегда умел ее развеселить.

– Итак, как сегодня чувствует себя наша драгоценная молодая леди? – спросил он, поглаживая свою бородку. В его глазах светилось озорство, что делало его больше похожим на альпийского эльфа, чем на бостонского акушера.

– А как я выгляжу? – кокетливо ответила вопросом на вопрос Ханна.

– Как роза. Красивая розовая роза. Какой прекрасный цвет лица! – Сегодня доктор Йохансон был в отличном настроении и не скупился на комплименты. – Когда она пришла ко мне в первый раз, я сказал себе: «Эй, с ней у нас не возникнет проблем». Разве я не прав? Пока что никаких проблем. И никаких проблем не будет. Я редко ошибаюсь в подобных вещах.

Джолин энергично закивала в знак подтверждения его слов, а регистраторша одобрительно улыбнулась, хотя Ханна и подозревала, что она не первая, кому он это говорит.

Доктор предостерегающе поднял указательный палец:

– Однако мы не должны терять бдительности. Все равно необходимо проводить осмотры и делать анализы. Поэтому вы уж нас сейчас извините.

Он провел Ханну в комнату для осмотра, где она могла переодеться в больничную рубашку, и закрыл за ней дверь.

Зеркало в полный рост, установленное на обратной стороне двери, отражало ее обнаженное тело. Дома она также рассматривала свой выпуклый живот, но лишь здесь заметила, как сильно разошлись ее бедра. Зад тоже увеличился и стал более округлым. Но она не казалась толстой. Полнота ее грудей компенсировала все изменения, происшедшие с телом. Ханна всегда считала себя гвоздем, но сейчас видела перед собой роскошную женщину. Сейчас она выглядела как мать.

Даже в своих мыслях Ханна старалась избегать этого слова. Джолин была матерью. Это были ее яйцеклетки и его, Маршалла, сперматозоиды. Она – всего лишь инкубатор, как выразился доктор Йохансон. Эта цветущая женщина в зеркале, которая сияет из-за огонька пробудившейся внутри нее новой жизни, выглядела как мать. Других слов для нее не существует.

Ханна нежно положила руки на живот.

– Эй, как ты там? – прошептала она.

Легкий стук доктора Йохансона вернул ее к реальности.

– Вы готовы, Ханна?

– Минуточку.

Перед тем как влезть в больничную рубашку, она еще раз взглянула на себя в зеркало и постаралась выкинуть из головы этот чувственный образ.

– Можете войти.

Процедуры были ей уже знакомы. Доктор Йохансон измерил ее вес, давление, прослушал сердце и взял кровь на анализ. Затем он спросил, имеются ли у нее какие-нибудь жалобы.

– Я плохо сплю по ночам, – ответила Ханна, – никак не могу удобно устроиться. Обычно просыпаюсь, когда мне нужно в туалет. Три-четыре раза за ночь.

Доктор Йохансон сделал пометку в своем планшет-блокноте.

– Все в порядке. Вам следует пить много-много жидкости. Кто бы чувствовал себя нормально, вынашивая ребенка в животе? Словно мешок картошки с огорода. Да? – Он тихо рассмеялся. – Теперь ложитесь. Давайте мы вас измерим.

Ханна легла на стол для осмотра. Доктор вынул из кармана рулетку, приложил один конец к ее тазовой кости и вытянул ленту до пупка.

– Двадцать один сантиметр! – произнес он. – Идеально! Не слишком большой, но и не слишком маленький. Вы растете в правильном темпе. И все-таки ради подстраховки…

Доктор подкатил к столу большой аппарат. Перед тем как он закрыл его своей спиной, Ханна успела увидеть краем глаза монитор, ряды циферблатов и клавиш на расположенной под ним футуристической консоли.

Он нежно стал размазывать по ее животу минеральное масло.

– Холодное, да?

– Да, немножко. А это для чего?

– Не волнуйтесь. Мы просто сделаем пару фотографий, чтобы быть на сто процентов уверенными, что все идет нормально. Здесь все делают звуковые волны, так что вы ничего не почувствуете. Вы, наверное, знаете, что во время Второй мировой войны на флоте применялась эта технология, чтобы определять расположение подлодок в океане? А теперь мы используем ее, чтобы определить положение ребенка в вашем амниотическом мешочке. И до чего дошел прогресс, не правда ли?

Доктор Йохансон повернулся к аппарату и задвигал туда-сюда по ее животу маленьким пластмассовым устройством, чем-то напоминавшим ей компьютерную мышку. Было щекотно.

– Ну как вам живется у Витфилдов? – спросил он, не отрывая глаз от монитора.

– Прекрасно!

– Они хорошо вас кормят? Это очень важно. Нам нужен сильный малыш.

– Я слишком много ем.

Мышка остановилась, и доктор Йохансон наклонился к монитору Затем он снова, сантиметр за сантиметром, стал двигать устройство по ее животу.

– Сейчас не время думать о талии. У вас еще будет куча времени для этого. Пока что наслаждайтесь. Не забывайте: вам нужно много железа, красного мяса, шпината.

Он пару раз хихикнул, потом наконец выключил аппарат и вытер масло с ее живота влажной тканью.

– Можете одеваться.

Когда они вышли из кабинета, Джолин перелистывала журнал по домашнему интерьеру.

– Как я и говорил, все отлично, – заявил Йохансон. – Мы и глазом моргнуть не успеем – бум! – а наш ребенок уже родится. Ну что, увидимся через две недели?

Он отдал регистратору какие-то бумаги и собирался уже исчезнуть, когда Джолин обратилась к нему:

– Раз я уже здесь, то не могли бы вы уделить и мне минутку? Обещаю, это не отнимет у вас много времени.

Доктор Йохансон бросил взгляд на свои часы, затем посмотрел на Ханну, как бы жалуясь на то, что подобные просьбы случаются слишком часто. У всех что-то болит или чешется, и только минута его времени может их спасти, а на самом деле им просто хочется получить бесплатную консультацию. Таковы издержки его профессии.

– Разумеется, миссис Витфилд, – вздохнул он, – проходите.

Ханна открыла номер журнала «Пипл» и попыталась занять себя статьей, иллюстрации к которой вынесли на обложку. Речь шла о шестнадцатилетней актрисе, которая исполняет главную роль девочки-рейнджера в новом нашумевшем телесериале. На фотографии она была в одном бикини верхом на снегоходе. «Лесная зажигалка» – таково было название статьи.

Дверь в приемную открылась, и в комнату вразвалочку вошла женщина. Она кивнула регистратору и с громким «фух» плюхнулась в противоположное кресло. Женщина казалась просто необъятной, а на лбу у нее влажно блестели капельки пота.

– Господи, какое облегчение! – объяснила она. – Это у вас первенец?

– Да.

– Ясно, а у меня это третий и последний! Своему я так и сказала, что после этого у меня внутри все узлом завяжется. Муж всегда хотел мальчика. Просто рогом уперся! Если я через час не упаду замертво от изнеможения, то он его все-таки получит и сможет через десять лет повести на игру «Ред Сокс». Вы уже знаете, кто у вас будет?

– Нет, еще не знаю.

– Некоторые и не хотят знать. Лично я не люблю сюрпризов. Поэтому считаю, что каждый может заранее дать нам правильный совет. Усвоить этот урок труднее всего. Для нашего первенца мой муж пошел и накупил крошечных футболок с номерами, бейсболок и бог еще знает чего. Даже достал маленькие шиповки. Не спрашивайте меня, зачем он это сделал. И, естественно, родилась девочка, а шиповки так и пылятся в коробке где-то в шкафу. Неужели вам и вашему мужу хоть чуточку не интересно?

– Я буду рада как мальчику, так и девочке.

Вот что имела в виду Джолин, когда спрашивала ее, что она собирается говорить людям. Видя, что ты беременна, они будут бесцеремонно подходить и забрасывать тебя вопросами. Ханна не могла представить себе, как кто-то подходит к небеременной женщине и спрашивает о лодыжках или настроении парня. Но беременность служила чем-то вроде приглашения.

Желая избежать дальнейших расспросов и уже испытывая сильную нужду снова пописать, Ханна извинилась и спросила у регистратора, где туалет.

– Вы же сами знаете. Предпоследняя дверь направо.

Ханна прошла мимо кабинета доктора Йохансона, комнаты для осмотров, где только что была, и рентген-кабинета. Она почти зашла в уборную, когда услышала голоса Джолин и доктора, доносившиеся из комнаты в конце коридора. Невозможно было понять, о чем они говорили, но Джолин была очень взволнована. Доктор Йохансон пытается ее успокоить?

Сгорая от любопытства, Ханна на цыпочках подошла к комнате. Дверь была приоткрыта, и темную комнату освещало лишь периодическое мигание светло-серой лампы. Джолин и доктор стояли рядышком спиной к двери и смотрели на экран.

– Я сейчас просто взорвусь, – сказала Джолин. – Я так давно этого ждала. Мы все так давно этого ждали.

Доктор Йохансон показал ей что-то на экране.

– Да он улыбается!

Он наклонился в сторону, чтобы что-то подкрутить, и Ханна увидела на экране черно-белый снимок. Что именно было на нем изображено, ей не удалось разобрать: что-то похожее на кокон или завернутое в него. Но тут она заметила движение, и очертания стали более четкими. Это был плод. Головка уже выделилась, да и ножки, подобранные к выгнувшемуся полумесяцем тельцу, тоже. Напрягая зрение, Ханна могла различить маленькую ручонку с кулачком у щеки. Увиденное ее очаровало.

Доктор Йохансон выпрямился и снова обратил внимание на экран, полностью заслонив его. Одной рукой он обнял Джолин за плечи, приблизил к себе и стал что-то шептать ей на ухо, но что именно, было непонятно. Этот жест поразил Ханну неожиданной близостью. Опасаясь, что ее заметят, она отступила от двери.

Осознание увиденного ошеломило Ханну и заставило затаить дыхание. Плод на экране был ее! У этого маленького человечка с маленькими ручками и ножками по-настоящему билось сердце! И ручка точно двигалась! Она это видела. Она действительно мама!

От нахлынувших эмоций у девушки закружилась голова. Ханна понимала, что ей нужно быстро вернуться в приемную, пока она не потеряла сознание.

– Все в порядке? – спросила необъятная беременная женщина, когда Ханна рухнула в кресло. – Вы белы как мел.

– Я в порядке, спасибо. Просто проголодалась, кажется.

– И не говорите, – сказала женщина. – Еда да туалет, туалет да еда. Вот все, что нам остается в таком положении.

Ханна заставила себя улыбнуться, но улыбка получилась слабой.

– Хотите, открою вам маленький секрет? – предложила женщина. – День, когда вам на грудь положат орущего малыша, станет для вас лучшим днем в вашей жизни. А знаете, что может быть лучше этого?

– Нет, а что?

– Второй день, третий, четвертый и пятый…

В приемную влетела радостная Джолин, за которой шел доктор Йохансон.

– Спасибо вам, доктор, за ваше терпение, – сказала она, а затем обратилась к Ханне: – А не побаловать ли нам себя чем-нибудь вкусненьким? Я знаю одно уютное бистро на Ньюбери-стрит.

– С радостью.

– Вот это мне нравится, – весело произнес доктор. – Сытная еда, здоровая пища, полезные продукты. – Он поприветствовал необъятную женщину: – Добрый день, миссис Маккартни, как вы себя сегодня чувствуете?

– Буду чувствовать себя значительно лучше, когда наконец-то избавлюсь от этого груза.

– Вам недолго осталось ждать. Это скоро закончится, миссис Маккартни, обещаю.

– Десять минут – это слишком долго.

– Ладно, ладно. Еще недельку – и все. Проходите, пожалуйста.

Миссис Маккартни поднялась с кресла и утиной походкой проследовала за Йохансоном. Уже у двери кабинета она обернулась и сказала Ханне:

– Не забывайте! Это того стоит.

Выйдя из клиники, Ханна поинтересовалась у Джолин, все ли было в порядке, и добавила:

– Вы так долго не выходили. Джолин в один миг развеяла ее тревоги.

– Вы же знаете, какая я неугомонная. Все беспокоюсь, беспокоюсь и беспокоюсь. Но доктор Йохансон говорит, что я в порядке. Ничего не случилось. Все хорошо. Он заверил меня, что я полностью здорова.

Глава 18

Образ крохотной ручки у крохотной головки никак не хотел покидать воображение Ханны. Не покидала ее и мысль о том, что в один прекрасный день она будет держать эту ручку и маленькую головку у себя на руках. Пусть и недолго.

Почему же ей не показали эти картинки, которые – теперь она это знала – называются сонограммами? Не давало ей покоя и заговорщическое поведение Джолин и доктора Йохансона, которые о чем-то совещались у монитора, рассматривая фотографии ребенка в ее животе. Это казалось серьезным нарушением права на личную жизнь. Да, ребенок был Джолин, и она вправе его увидеть. Но ведь Ханна тоже? Они же должны были вместе все это пережить. А самые первые фотографии ребенка преднамеренно от нее утаили.

Это напомнило Ханне о том, что, как бы хорошо Витфилды к ней ни относились, она всего-навсего делает для них работу. Но работа делается внутри ее тела! Тогда как же можно ожидать от нее, что она ничего при этом не будет чувствовать?

Каждую ночь Ханна засыпала с мыслями о ребенке и каждое утро, когда она еще не надела халат и не сунула ноги в тапочки, первые ее мысли были о маленьком человечке в ее утробе. Она обязательно говорила с ним, когда оставалась одна или когда Джолин не могла ее услышать, и даже пыталась представить, что он ей отвечает. С утра до вечера их маленькие послания не переставали приходить. «Я тебя люблю». – «И я тебя тоже». – «Ты мне очень дорог». – «И ты мне очень дорога».

Джолин никогда не упоминала о том визите к доктору, но «появление признаков» заботили ее все больше и больше.

Спустя какое-то время, когда они ужинали, она подняла вопрос о том, что скажут люди и как его решить.

– Здесь нечего стыдиться, – настаивал Маршалл. – Это наш ребенок. А Ханна просто оказывает нам особую услугу от всего сердца. Она не должна этого скрывать.

– А я и не говорю, что она должна это скрывать. Только не понимаю, почему каждый Том, Дик и Гарри[16]16
  Американский аналог русского Иванов, Петров, Сидоров.


[Закрыть] должны быть в курсе нашей семейной жизни. Ты же знаешь, как быстро разлетаются слухи в этом городке. Вот наши близкие друзья – совсем другое дело.

– Не делай из мухи слона, дорогая, – твердил Маршалл. – Люди будут говорить то, что захотят. В любом случае, тебе не кажется, что, как и нам, это может помочь и им, если они будут знать, что такие услуги предоставляются.

«Услуги?» – подумала Ханна.

Аргумент мужа не убедил Джолин.

– А что она скажет в библиотеке, когда будет возвращать книгу, а библиотекарша спросит у нее, когда ребенок должен родиться? Или в галерее? Подумай обо всех тех, кто придет на мою выставку. Что она им ответит?

– Скажет, в декабре.

– А если кто-то захочет узнать, кто отец? Она скажет: «О да, это тот милый мистер Витфилд с Алкот-роуд»? Как тебе это?

– Я сдаюсь, Джолин. Что ты предлагаешь? – В голосе Маршалла зазвучали нотки раздражения.

Джолин открыла маленький футлярчик и поставила его на стол. Внутри него на подушечке из черного бархата покоилось золотое обручальное кольцо.

– Поверь мне, это ответит на многие вопросы. Она может объяснить, что ее муж сейчас за границей и поэтому она временно живет с нами. Ну, что скажешь?

– Мне бы не хотелось, чтобы Ханна делала то, что ей не по душе.

– Да брось ты, это будет как игра. Как пьеса, а у Ханны будет главная роль. Это всего лишь кольцо, Маршалл.

Он откинулся на спинку стула, не желая ввязываться в продолжительную дискуссию.

– Что думаете, Ханна?

– Не знаю. Это так необходимо?

– Эй, вы оба! – вспылила Джолин. – Что плохого может случиться? Какое-то дурацкое колечко! И если оно закроет рот парочке любопытных… Ну же, Ханна, просто примерьте. Сделайте мне приятное.

Ханна вытащила кольцо из футлярчика и надела его на палец.

– Надо же, сидит как влитое! – воскликнула Джолин с таким ликованием, что девушка не решилась его снять.

Глава 19

Ханна не переставала думать о маленькой головке, которую будет поддерживать у своей груди, маленькой ручке, которая ухватится за ее палец, и маленькой ножке, которая уже сейчас толкается и будет отталкивать мягкое белое одеяльце, лежа в белой кроватке в голубой детской комнате. Она перегнется через боковые решетчатые стенки кроватки и пощекочет эти пяточки, затем подоткнет под маленькое тельце маленькое белое одеяльце…

Нет! Это Джолин подоткнет одеяльце. Джолин пощекочет пяточки. Ханна попыталась больше об этом не думать. В подобных грезах не было смысла.

Какое-то время она бесцельно бродила по дому. «Мини-вена» Джолин в гараже не было. Все уехали. Она поднялась в свою комнату, нашла свитер и накинула его на плечи. Пятнадцать минут спустя она уже сидела на задней скамье в церкви Дарующей вечный свет Девы Марии.

Там было несколько человек, в основном старушки, сидящие у исповедальни и по очереди исчезающие в ней, чтобы через несколько минут появиться снова. Они сразу шли к решетке алтаря, преклоняли перед ним колени и шептали по велению священника «Аве Мария» в качестве наказания за свои грехи. Правда, на коленях они стояли недолго, из чего Ханна сделала вывод, что их грехи не были такими уж серьезными. Не настолько серьезными, как тот, о котором она ни на минуту не переставала думать.

А думать о грехе – это все равно что совершить грех. Такому учили ее монахини в воскресной школе.

Последняя женщина покинула исповедальню и стала перед алтарем. Сейчас из второй кабинки должен появиться отец Джимми. Однако оттуда вышел совсем не отец Джимми. Это был старый священник, которому было, наверное, около шестидесяти, на вид крепкий, с румяным лицом и копной седых волос. Он немного задержался, чтобы поговорить с кем-то из прихожан.

Поборов разочарование, Ханна подошла к нему со стороны и стала тихонько ждать, когда он закончит разговор и обратит на нее внимание. Вблизи его лицо казалось властным, а грубые черты создавали впечатление строгости и силы. Густые брови, тоже седые, подчеркивали выразительность его темных глаз.

– Извините, пожалуйста. А отец Джимми сегодня будет?

– Вы пришли исповедаться?

– Нет, я просто хотела с ним поговорить.

– Думаю, сейчас он в приходском доме. Возможно, я смогу вам помочь? – Казалось, его глубокий, звучный голос громыхал откуда-то изнутри.

– Нет, нет. Мне не хотелось бы его беспокоить. Приду в другой раз.

– Вы его не побеспокоите. Это его работа. Почему бы нам не проведать отца Джеймса, миссис…

Ханна немного замялась с ответом, пока до нее не дошло, что священник увидел кольцо у нее на пальце.

– Мэннинг. Ханна Мэннинг.

– Приятно познакомиться, миссис Мэннинг. Вы здесь недавно, не так ли? Я – монсеньор Галахер.

Дом приходского священника, дощатый, с белыми ставнями и широким парадным крыльцом, хорошо вписывался в местную архитектуру, хотя и был не таким огромным. Монсеньор Галахер провел Ханну в приемную. Здесь стояла неказистая мебель, натертая до блеска полиролью, да и в самой комнате, как отметила про себя Ханна, не было ни пылинки. Отсутствие в ней всяких безделушек и прочих доказательств повседневного обитания говорило о том, что она предназначалась исключительно для официальных встреч. Материализовавшаяся из кухни домоправительница с седеющими волосами спросила Ханну, не хотела бы она чашечку чая, и, получив ответ, что не хотела бы, вернулась обратно.

– Присаживайтесь, пожалуйста, миссис Мэннинг, – сказал монсеньор Галахер, – я сейчас позову отца Джеймса. Или отца Джимми, как вы его называете. Похоже, что и вся округа тоже.

Дойдя до середины лестничного марша, он остановился и добавил:

– Надеюсь, что в будущем буду часто видеть вас в нашей церкви. Естественно, ваш муж тоже может приходить, если захочет.

– Спасибо, я ему передам, – сказала Ханна, и на ее лице разлился слабый румянец.

Отец Джимми удивился, когда спустя несколько минут вбежал в приемную и увидел Ханну. Однако же он был искренне рад этой встрече.

– Добрый день, Ханна! Как у вас дела? Все в порядке?

– Все отлично. Я просто спросила у монсеньора, будете ли вы сегодня в церкви, и опомниться не успела, как он привел меня сюда.

– Он любит брать все в свои руки. Это хорошее качество, когда собираешься возглавить приход.

– Я не собиралась поднимать весь этот шум. Просто хотелось поговорить. Я же вас не отрываю от дел?

– О нет. Я тут на компьютере играл. Шатался по паутине. Мы можем поговорить на улице, если хотите. Сегодня такой прекрасный день.

Пришедший с севера холодный фронт отбросил удушливую жару, которая обычно нападала на Массачусетс в конце августа, отчего газоны, которые давно выжгло бы летнее солнце, были все такими же зелеными и свежими, как весной. Между приходским домом и церковью спряталась в тени двух кленов каменная скамейка. Ханна присела на один ее край, отец Джимми – на другой. Они как будто бы оба соблюдали неписаное правило, устанавливающее приемлемое расстояние между священником и прихожанкой, когда последний был молодым человеком, а она привлекательной девушкой.

– Меня беспокоят тревожные мысли, – сказала Ханна. – Вот я и подумала, что смогу от них избавиться, если поговорю о них с кем-то.

Священник молча слушал, и она продолжала:

– Мысли, которых не должно быть у меня в голове. Недопустимые мысли.

– Значит, вы поступаете правильно, если хотите поговорить о них.

– Проблема в том, что я пообещала никому об этом не рассказывать. И я не хочу нарушать обещание. Все так запутано. Вы, наверное, будете думать, что я ужасный человек.

– Нет, не буду. – Его поразило охватившее ее неожиданное смятение. – Вы не хотите предать оказанное вам доверие, я прав?

– Что-то вроде того.

– Но что-то в этом оказанном доверии причиняет вам душевные муки?

– Да. – Ханна наморщила лоб, выдавая этим свое опасение: она уже начала вдаваться в детали. Джеймс понимал, что у него было мало опыта в работе с людьми своего возраста. Женщины постарше и дети обращались к нему за отпущением грехов, но из-за разницы в возрасте ему было легче выполнить свой долг, да и их грехи всегда были незначительны. Ханна Мэннинг принадлежала к его поколению. И это заставляло его остро чувствовать, что он не годится для ее случая.

– Если вы желаете поговорить со мной в форме исповеди, то все, что вы скажете, не покинет этого места, – заверил он ее. – Мой духовный сан обязывает меня хранить тайну исповеди. А значит, вы никого не предадите. Может быть, так я смогу вам помочь найти… обрести душевный покой, которого вы заслуживаете.

Даже ему эти слова казались высокомерными, почти высокопарными. Он действительно считал все сказанное правильным, но понимал, что говорить надо проще – сердцем, а не разумом. И как у них это получается?

Ханна прочитала растерянность на его до неприличия красивом лице.

– Для этого нам надо быть в церкви?

– Нет, мы можем сделать это здесь.

– Но я думала…

– Исповедальня гарантирует людям анонимность, вот и все. Решать вам.

– Думаю, здесь мне было бы лучше.

– Тогда я сейчас вернусь.

Он направился в боковую дверь церкви и через какое-то время вернулся с пурпурной столой в руках. Присаживаясь на скамью, отец Джимми накинул ее на плечи и, избегая смотреть Ханне прямо в глаза, перекрестил ее и благословил:

– Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, аминь.

Словами, которые она хорошо отшлифовала еще в детстве, Ханна дала ответ автоматически:

– Простите меня, отец, ибо я согрешила. Прошло уже семь лет с того дня, когда я в последний раз исповедовалась. Вот мои грехи. – Она заколебалась. – Я… Я хочу того, что мне не принадлежит.

– И что же это?

– Этот ребенок. Я не хочу его отдавать.

Отец Джимми усилием воли сумел сохранить внешнее спокойствие. Почему она не может оставить ребенка себе? Она больна? Представлял ли ребенок для нее угрозу каким-то образом? К нему никто раньше не обращался, чтобы исповедаться насчет аборта.

– Дочь моя, тебе кто-то говорит, что ты не можешь его оставить? – спросил он.

– Ребенок мне не принадлежит. Он – не мой.

– Прости, я не понимаю.

– Та женщина, которую я вам представила, миссис Витфилд. Это ее ребенок, а я – просто суррогатная мать. Я вынашиваю ребенка для нее и ее мужа.

– А как же твой собственный муж?

Ханна опустила голову.

– Я не замужем. Они дали мне это кольцо для отвода глаз.

– Понимаю, – глухо произнес отец Джимми, хотя ничего не понимал. Что же ему теперь сказать? Что говорит Церковь о суррогатном материнстве? Он не имел ни малейшего понятия об этом. Молодой священник молчал и молил Небеса послать ему ответ, чтобы он не выглядел настолько некомпетентным в ее глазах, каким на самом деле чувствовал себя.

– Когда вы… ты поняла, что не хочешь его отдавать?

– Пару недель назад. Не знаю даже, как это объяснить. Я просто чувствую, как он растет во мне. Слышу, как стучит его сердце. Читаю его мысли. Я хочу, чтобы он остался со мной, но этого не будет. Витфилды так долго страдали оттого, что у них нет детей. Если я оставлю его себе, это убьет их. Так говорила миссис Грин. Они уже давно подготовили детскую.

– Кто такая эта миссис Грин?

– Женщина, которая все организовала. У нее агентство, в которое я обратилась.

– Ты с ней беседовала на эту тему?

– Нет пока. В нашу первую встречу она предупредила, что я должна быть готова сделать это, чтобы не причинить ее клиентам еще больше боли. Они, мол, и так многого натерпелись.

Джеймс попытался обрисовать себе ситуацию, представить участников столь необычного договора, понять странные обстоятельства, которые их связывают. Ему вспомнилась библейская притча о царе Соломоне, который должен был решить, кто из двух женщин, пришедших к нему с младенцем, была настоящей матерью ребенка. Но это был не тот случай, кажется.

В наступившей тишине он мог слышать, как ребятишки на скейтах, на всех парусах летящие в город, царапают тротуар.

– Тебе за это платят? – вдруг спросил он.

– Да, – невнятно произнесла Ханна и добавила: – Думаю, вы считаете, что это неправильно.

– Нет. Я так не считаю. Думаю, э-э, я думаю, это естественно, что ты испытываешь подобные чувства. Было бы странно, если бы у тебя их не было…

– Я люблю этого ребенка. Я правда его люблю.

– Так и должно быть, дитя мое, – сказал он и предостерег себя: «Будь с ней попроще. Скажи все так, как действительно думаешь». – Ты должна радоваться каждому мгновению, пока носишь в себе этого ребенка, дать ему понять, что мир, в который он скоро войдет, – счастливое место. Это часть твоей работы. И моей тоже. Часть работы всех. Божьи дети никому не принадлежат. Родители должны воспитывать детей и помочь им стать взрослыми. Но они никогда не перестают любить их. Ведь то, что ты должна отдать этого ребенка, совсем не означает, что ты перестанешь его любить.

– Я не знаю, смогу ли.

– Ты сможешь, Ханна. То, через что ты сейчас проходишь, испытывает каждая суррогатная мать. Думаю, тебе следует спросить совета у миссис Грин. Ей, должно быть, приходилось сталкиваться с подобными ситуациями раньше. Ты с ней в хороших отношениях?

Ханна кивнула.

– Она очень приятная женщина. У нее самой ребенок появился на свет благодаря суррогатной матери.

– Тогда, давая тебе совет, она будет учитывать интересы обеих сторон. Уверен, она не хочет, чтобы ты чувствовала себя несчастной. Пойди и поговори с ней. Выслушай все, что она скажет. Но обещай мне, что потом обязательно придешь ко мне снова.

– Обещаю. Спасибо, отче.

Отец Джимми почувствовал явное облегчение. Теперь Ханна казалась менее растерянной. Ее лицо вновь смягчилось. Возможно, он не полностью облажался, если ему удалось добиться хотя бы этого.

Он провел ее до тротуара и был награжден скромной улыбкой. Но весь последующий день отец Джеймс задавался вопросом, был ли его совет правильным, если вообще чего-либо стоил.