Текст книги "Изобретение науки. Новая история научной революции"

Не менее важным аспектом, чем спор о приоритете, является название открытия. Ученые нередко заявляют о своем праве на название своего открытия, по аналогии с открытием новых земель; Инграссиас назвал новую кость стремечком, Галилей назвал луны Юпитера планетами Медичи, а Лавуазье придумал название для кислорода. Часто открытия называют именем их авторов; с 1597 г. общепринятым стало различать три системы мира, Птолемея, Коперника и Браге{229}229
  Röslin. De opere Dei creationis (1597). (Этой ссылкой я обязан Адаму Мосли.) Сравните три системы медицины в Severinus. Idea medicinae philosophicae (1571). Насколько мне известно, Броттон ошибается, утверждая, что Браге нескромно называл систему своим именем: Brotton. A History of the World in Twelve Maps (2012). 266.


[Закрыть]. Этьен Паскаль, отец Блеза Паскаля, в 1637 г. открыл необычную математическую кривую: в 1650 г. его друг Жиль де Роберваль назвал ее «улиткой Паскаля» – вернее, из уважения к скромности Этьена Паскаля (он был еще жив), «улиткой месье П.»{230}230
  http://www-history.mcs.st-andrews.ac.uk/Curves/Limacon.html.


[Закрыть].

Такие названия сами по себе являются заявками на приоритет, которые делают почитатели первооткрывателей, – здесь прослеживается неявная аналогия с открытием Америки[114]114
  Конечно, подобные претензии часто имеют в своей основе национальную гордость: см.: Wallis. An Essay of Dr John Wallis (1666). 266; Anon. An Advertisement Concerning the Invention of the Transfusion of Bloud (1666). 490.


[Закрыть]. Это объясняет, почему у нас нет частей тела, названных в честь Гиппократа или Галена, звезд – в честь Птолемея, живых существ – в честь Аристотеля или Плиния. Присвоение названий неотделимо от открытий; оно не могло существовать до того, как люди стали путешествовать с целью открытия новых земель. И действительно, для присвоения названия ученые должны заявить о приоритете, чтобы иметь аргументы в свою пользу. Даже Везалий, первый великий анатом эпохи Возрождения, не заявлял о своем приоритете, и именно поэтому, несмотря на его многочисленные открытия, ни одна часть тела не получила его имени.

Математическая кривая, названная «улиткой месье П[аскаля]». Из «Математических работ» Роберваля, 1731

§ 9

Понимание того, что географические открытия означают нечто новое, пришло очень быстро – в 1507 г. Вальдземюллер решил назвать «Америкой» земли, исследованные Веспуччи; вскоре так стали называть весь континент{231}231
  На карте Вальдземюллера «Америка» не обозначает весь континент, но его соавтор Матиас Рингман в книге, сопровождавшей карту, однозначно использовал это название для континента в целом, и к 1650 г. оно появляется на других картах с тем же значением: Meurer. Cartography in the German Lands, 1450–1650 (2007). 1205. На других картах название «Азия» продолжало использоваться как минимум до 1537 г.: Rosen. The First Map to Show the Earth in Rotation (1976). 174. Reprinted in Rosen. Copernicus and His Successors (1995). О названии Америки см.: Johnson. Renaissance German Cosmographers (2006) – хотя, к сожалению, в этой стране эпонимия воспринимается как нечто само собой разумеющееся.


[Закрыть]. Эпонимия (наименование географических объектов в честь людей) раньше не была особенно распространена. Хотя новым явлением она тоже не была: в конце концов, христианство названо по имени Христа. Точно так же, по именам авторов, назывались ереси – например, донатизм и арианство. Некоторые города получили названия в честь своих основателей: Александрия в честь Александра Великого, Кейсария – Цезаря Августа, Константинополь – Константина[115]115
  Галилей указывает это на первой странице «Звездного вестника» (1610). На карте 1339 г. остров, который мы теперь называем Лансароте, назван Insula de Lanzarotus Marocelus; Ланчелотто Малочелло предъявил претензии на владение островом около 1336 г. (Verlinden. Lanzarotto Malocello (1958). Название «остров Ланчелотто» не тождественно названию Лансароте, и мы точно не знаем, когда произошла эта трансформация – но явно после 1385 г. Лихтенштейн, подобно Лансароте, назван по имени владельца, но это произошло только в 1719 г.


[Закрыть]. Подробные астрономические таблицы Альфонсины были названы в честь человека, по поручению которого они были созданы, короля Кастилии Альфонсо X (1221–1284){232}232
  Мои поиски первого употребления слова «Альфонсины» (на латыни) дают 1483 г., однако оно вполне могло встречаться и раньше.


[Закрыть].

Исследуя побережье Африки, португальские мореплаватели составляли карты и придумывали названия, зачастую заимствуя их у местных племен или используя имена святых. Наконец, в 1488 г. Бартоломеу Диаш достиг южной оконечности континента, которую назвал мысом Доброй Надежды. Самую дальнюю точку за мысом, до которой добрался Диаш, он называл «Rio do Infante», то есть «рекой инфанта», в честь принца Энрике, прозванного Мореплавателем{233}233
  Randles. Bartolomeu Dias (2000). 26.


[Закрыть]. Колумб назвал открытые им острова Сан-Сальвадор, Санта-Мария-де-ла-Консепсьон, Фернандина, Изабелла, Хуана и Эспаньола, а первый испанский город получил название Ла-Навидад; все эти имена связаны с христианским вероучением или с испанской королевской семьей. Единственное географическое название в честь простолюдина, появившееся в Новом Свете до 1507 г., – это, по всей видимости, Рио-де-Фонсоа, по имени спонсора экспедиции 1499 г.{234}234
  McIntosh. The Johannes Ruysch and Martin Waldseemüller World Maps (2012). 17.


[Закрыть] Эпонимия приобрела гигантские масштабы благодаря практике наименования новых земель в честь покровителей (Филиппины в честь короля Испании Филиппа II, Вирджиния в честь Елизаветы I, королевы-девственницы (от англ. Virgin), Каролина в честь Карла I), но это почти всегда была короли или королевы (исключением является Земля Ван-Димена, получившая имя генерал-губернатора голландской Ост-Индии в 1642 г., но гораздо позже названная в честь Абела Тасмана, который ее открыл).

Подобно самому понятию открытия, эпонимия вскоре была перенесена из географии в точные науки. Новизна этого подхода иллюстрируется желанием Галилея найти в 1610 г. прецедент наименования звезды в честь человека, когда он назвал открытые им луны Юпитера «звездами Медичи». Единственным примером, который ему удалось отыскать, была попытка римского императора Августа назвать комету в честь Юлия Цезаря (конечно, неудачная, поскольку комета, которую мы теперь знаем как комету Галлея, быстро исчезла с небосклона){235}235
  Galilei. The Essential Galileo (2008). 46.


[Закрыть]. Естественно, Август заявлял, что Цезарь был не человеком, а богом, поскольку все планеты носили имена богов (и этот принцип соблюдался при выборе имен вновь открытых планет: Уран, Нептун, Плутон)[116]116
  В честь людей названы двенадцать химических элементов и множество звезд, комет и астероидов – но ни одной планеты или планетарного спутника. Гершель хотел назвать Уран в честь короля Георга III; Леверье хотел назвать Уран в честь Гершеля, а Нептун – в честь себя самого (Hoskin. The Discovery of Uranus, 1995. 175; Morando. The Golden Age of Celestial Mechanics, 1995. 218, 220), но классическая традиция называть планеты (а теперь и их луны) сохранилась, по крайней мере для нашей Солнечной системы.


[Закрыть]{236}236
  Об успехе Галилея в возвышении Медичи над языческими богами см.: Aggiunti. Oratio de mathematicae laudibus (1627). 20.


[Закрыть]. На латыни дни недели названы в честь планет (включая Солнце и Луну, которые в системе Птолемея тоже относились к планетам); в языках германской группы некоторые дни переименованы в честь языческих богов. С другой стороны, Америго Веспуччи не был ни богом, ни императором, ни королем. Эпонимия неожиданно спустилась на землю.

В географии открытия и присваивание имен шли рука об руку, но в науке второе отставало от первых. Для нас это не слишком очевидно, поскольку классические открытия стали связывать с именами первооткрывателей. «Закон Архимеда» (о том, что тело не утонет, если вес вытесненной телом жидкости равен или превышает вес самого тела), по всей видимости, получил такое название только после 1697 г.{237}237
  Ramazzini & St Clair. The Abyssinian Philosophy Confuted (1697).


[Закрыть] Этимологический и технический словарь 1721 г. содержит только два примера эпонимии, если не считать три эпонимические системы мира, Птолемея, Браге и Коперника (или Пифагора): фаллопиевы трубы и нерв под названием accessorius Willisii, открытый Томасом Уиллисом (1621–1675){238}238
  Bailey. An Universal Etymological English Dictionary (1721).


[Закрыть].

Когда же эпонимия пришла в науку? Как мы видели, до наименования Америки эпонимия в географии была редким явлением, причем сама Америка оставалась исключением, будучи названной в честь обычного человека. Цицерон использовал такие прилагательные, как Pythagoreus, Socraticus, Platonicus, Aristotelius и Epicureus, и поэтому совершенно естественно, что мы найдем прилагательные и для других философов – Ippocratisa (ок. 1305), Thomista (1359), Okkamista (1436) и Scotista (1489) – хотя многие из этих слов медленно входили в обиход; мне не удалось найти ни одно из них раньше 1531 г. (когда появляется «Scotist»), за исключением Epicureus (которое встречается в Библии Уайклифа в 1382){239}239
  Ippocratista: Siraisi. Taddeo Alderotti (1981). 40; Scotista: Gerson. Opera (1489). Index, s. v. Distinctionis; остальные из OED.


[Закрыть].

То, что кажется нам естественным процессом наименования идей и открытий посредством связи их с именами авторов (в данный момент я страдаю как минимум от трех заболеваний, названных в честь их первооткрывателей), стало распространенным явлением только после появления концепции открытия[117]117
  Простым примером того, что эпонимия, которая кажется нам нормой, не считалась таковой до открытия Америки, могут служить религиозные ордена, которые мы называем доминиканцами и францисканцами. Они были основаны в 1216 и 1221 гг., однако свои неофициальные названия в честь основателей, Доминика и Франциска, орден проповедников и орден «младших братьев» получили гораздо позже: доминиканцы только в 1509 г. (в 1534 г. на английском), францисканцы в 1515 г. (в 1534 г. на английском). Статьи «Dominicanus» и «Franciscanus» из Latham (ed.). Dictionary of Medieval Latin from British Sources (1975); Dominican и Franciscan: Erasmus. Ye Dyaloge Called Funus (1534). (The OED дает 1632 г. для Dominican.)


[Закрыть]{240}240
  Об эпонимии написано мало, но на http://www.whonamedit.com можно найти интересный словарь медицинских эпонимов, а закон Стиглера гласит, что никакое научное открытие не было названо в честь первооткрывателя: Stigler. Stigler’s Law of Eponymy (1980). Когда Паскаль пишет (Pascal. Œuvres complètes, 1964. 523): «[Q]uand nous citons les auteurs, nous citons leurs démonstrations, et non pas leurs noms; nous n’y avons nul égard que dans les matières historiques», он проводит различие между двумя способами использования имени автора. Упоминание имени Коперника (использование имени для ссылки на книгу) – это краткий способ указания на гелиоцентризм, однако если речь идет о сверхновой 1604 г. (вопрос исторического факта), то достоверность ее существования зависит от авторитета Кеплера и других астрономов, наблюдавших это явление.


[Закрыть]. Слово «алгоритм», латинский вариант имени персидского математика аль-Хорезми (780–850), появилось по меньшей мере в начале XIII в., но это исключение{241}241
  См.: OED, algorism.


[Закрыть]. «Теорема Менелая», названная в честь Менелая Александрийского (70–140) и составившая основу астрономии Птолемея, в V в. открыто приписывалась Менелаю Проклом. В 1560 г. Франческо Бароцци на полях своего перевода Прокла назвал ее теоремой Менелая (Demonstratio Menelai Alexandrini), хотя арабам и средневековым комментаторам она была известна как «фигура секущих»{242}242
  Proclus & Euclid. In primum Euclidis (1560). 207; Van Brummelen. The Mathematics of the Heavens (2009). 56.


[Закрыть]. В указателе, но не в тексте или в примечаниях, современное название имеет и теорема Пифагора (раньше ее называли Dulcarnon, от арабского «двурогий», что отсылает к форме рисунка, иллюстрирующего теорему). И действительно, указатель демонстрирует систематическое стремление по возможности связать идеи с их авторами, а в тексте и указателе Бароцци даже обозначает один комментарий как «примечание Франческо Бароцци». Поскольку теперь каждая идея должна была иметь автора, то в тех случаях, когда автора найти не удается, его отсутствие должно быть отмечено – примечание Бароцци было ответом на «примечание неизвестного автора», найденное в древней рукописи{243}243
  Proclus & Euclid. In primum Euclidis (1560). 198, 200.


[Закрыть]. Это новое явление: Витрувий, впервые опубликованный в 1486 г., описывал метод Платона для удвоения площади квадрата и изобретение чертежного треугольника (два практических применения теоремы Пифагора), а также открытие закона Архимеда, но указатели разных изданий Витрувия демонстрируют, что процесс ассоциации имен с идеями шел очень медленно. В немецком переводе 1548 г. впервые появился обширный список имен, но даже там, несмотря на присутствие Архимеда и Пифагора, не нашлось места для закона Архимеда или теоремы Пифагора{244}244
  Proclus & Euclid. In primum Euclidis (1560). Указатель (ссылка admirabile) – сравните с 134, 270; Drayton. Poly-Olbion (1612). A3rv. – содержит множество сведений о происхождении названия. Известно, что существуют некоторые сомнения в авторстве Пифагора: Прокл осторожно указывал, что теорему приписывают Пифагору (и даже заявлял о ее ограниченном значении). Vitruvius. Zehen Bücher (1548).


[Закрыть].

В 1567 г. великий протестантский логик и математик Петр Рамус говорил о «законах Птолемея» и «законах Евклида»{245}245
  Ruby. The Origins of Scientific Law (1986). 357.


[Закрыть]. Но Рамус обращался к прошлому. И действительно, можно сформулировать общий закон (естественно, закон Вуттона, поскольку речь идет об эпонимии): если научное открытие было совершено до 1560 г. и названо в честь первооткрывателя, это произошло много лет спустя. В качестве примера, выбранного случайным образом, можно привести Леонардо Пизанского, известного как Фибоначчи, предполагаемого изобретателя ряда Фибоначчи. Он сделал свое открытие в 1202 г., а формулу назвали в его честь только в 1870-х гг.{246}246
  Devlin. The Man of Numbers (2011). 145.


[Закрыть]

Если 1560 г. считать началом проникновения эпонимии в науку, то широкое распространение она получила (и стала применяться к современным открытиям) после 1648 г., когда классический опыт с вакуумом (с использованием длинной стеклянной трубки, запаянной с одного конца, и ртути) получил название опыта Торричелли[118]118
  Я просмотрел труд Бартолина, Bartholin, and others. Institutiones anatomicae (1641), в поисках части человеческого организма, названной в честь какого-либо человека, но ничего не нашел; первооткрыватели скрупулезно перечислены, но их открытия еще не названы их именами.


[Закрыть]. (Впервые опыт был поставлен в 1643 г., однако почти никто не знал, что его придумал Эванджелиста Торричелли; как мы видели, в 1650 г. Роберваль назвал математическую кривую в честь Этьена Паскаля). В 1651 г. Паскаль с ужасом отверг предположение, что он хотел выдать опыт Торричелли за свой: все понимают, говорил он, что это был бы эквивалент воровства в науке{247}247
  Pascal. Œuvres (1923). 478–495; Dear. Discipline and Experience (1995). 186–189. (Койре считает эти протесты неискренними: Koyré. Études d’histoire de la pensée scientifique (1973). 378.) Паскаль также утверждал, что поскольку он придумал опыт «пустота в пустоте», то ему принадлежит заслуга в открытиях, сделанных другими в модифицированных версиях опыта. Похожее заявление сделал Лейбниц; см.: Bertoloni Meli. Equivalence and Priority (1993). 6.


[Закрыть]. Паскалю, по всей видимости, уже было очевидно, что человек может «владеть» идеей или экспериментом, но до 1492 г. такое предположение озадачило бы любого[119]119
  Эта идея появилась задолго до юридической заявки на авторское право, которой не существовало в британском законодательстве до 1710 г.; впоследствии она появилась и в других странах. Издатели могли заявлять о монопольном праве на печать текста в пределах конкретной юрисдикции; авторы же не имели вообще никаких охраняемых законом прав: Kastan. Shakespeare and the Book (2001). 23–26.


[Закрыть]. И действительно, слово plagiary (плагиат) появляется в английском языке только в 1598 г., plagiarism (плагиаторство) – в 1621 г., plagiarize (заниматься плагиатом) – в 1660 г., plagiarist (плагиатор) – в 1674 г.{248}248
  Plagiary: поиск в EEBO дает 1585 г., которого нет в OED, но в значении «похититель».


[Закрыть] В 1645 г. Томас Браун собрал многочисленные примеры того, как греческие и римские тексты копировались целыми кусками и выходили под именем других авторов[120]120
  В Средние века главным значением слова auctor было «авторитет»: «Ни один “современный” писатель не заслуживал, чтобы его называли auctor, в период, когда люди считали себя карликами, стоящими на плечах гигантов, то есть “древних” (Minnis. Medieval Theory of Authorship, 1988. 12). Даже в XVII в. Шекспира называли «автором» только после смерти: Kastan. Shakespeare and the Book (2001). 69–71. Здесь, конечно, уместно упомянуть о знаменитом рассуждении Фуко о функции автора: «Qu’est-ce qu’un auteur?» (1969), в: Foucault. Dits et écrits (2001). Vol. 1. 817–849.


[Закрыть]. «Практика копирования, распространенная в наши дни, тогда не считалась чудовищной. Плагиат появился не вместе с книгопечатанием, – заключает он, – а в те времена, когда воровство было затруднительным» из-за малого количества книг в обращении{249}249
  Browne. Pseudodoxia epidemica (1646). 22.


[Закрыть]. Новой была не практика копирования других авторов, а идея, что этого следует стыдиться. Брауну не приходило в голову, что понятием интеллектуальной собственности он обязан не только печатному станку, но и Колумбу.

Приблизительно с середины XVII в. в английском языке начали в массовом порядке появляться прилагательные, связанные с научными экспериментами, теориями и открытиями и образованные от фамилий ученых. В 1647 г. Роберт Бойль говорил о the Ptolemeans, the Tychonians, the Copernicans{250}250
  OED, s. v. Ptolemean.


[Закрыть]. За ними последовали Galenic (1654), Helmontian (1657){251}251
  Starkey. Nature’s Explication and Helmont’s Vindication (1657).


[Закрыть], Torricellian (1660), Fallopian (1662){252}252
  Bartholin. Walaeus and others, Bartholinus Anatomy (1662).


[Закрыть], Pascalian (1664), Baconist (1671){253}253
  Stubbe. An Epistolary Discourse Concerning Phlebotomy (1671).


[Закрыть], Euclidean (1672), Boylean (1674) и Newtonian (1676){254}254
  Даты из OED, если не указано иное; на латыни boyliano впервые появляется в Line. Tractatus de corporum inseparabilitate (1661).


[Закрыть]. В начале XVIII в. научные законы впервые стали называть по имени тех, кто их открыл. (Понятие научного закона само по себе было новым, и именно поэтому не существует законов, названных в честь древних или средневековых математиков и философов; в отличие от Рамуса мы не говорим о законах Евклида и Птолемея, поскольку под «законом» Рамус понимал математическое определение, а не природную закономерность.) Так появился закон Бойля (1708){255}255
  Harris. Lexicon technicum (1704).


[Закрыть], закон Ньютона (1713){256}256
  Reynolds. Death’s Vision (1713).


[Закрыть] и закон Кеплера (1733){257}257
  Voltaire. Letters Concerning the English Nation (1733).


[Закрыть]. Составление карты Луны, начатое ван Лангреном в 1645 г., стало важным прецедентом для эпонимического наименования, помогло перенести его из географии в астрономию. Первым селенографам предстояло дать названия такому большому количеству объектов, что им пришлось увековечивать и древних, и современных ученых, причем как противников, так и союзников. Иезуит Джованни Баттиста Риччоли, поддерживавший теорию Браге, назвал кратер именем Коперника. Это не доказывает, как предполагают некоторые, что он был тайным сторонником системы Коперника, – просто кратеров было слишком много.

§ 10

Открытие само по себе не является научной идеей – скорее это идея, лежащая в основе науки: мы можем называть ее метанаучной идеей. Трудно представить такую науку (в том значении, в котором мы сегодня используем этот термин), которая не претендует на прогресс и не представляет этот прогресс в виде конкретного приобретения нового знания. Метафора открытия, путешествия с целью открытия новых земель, которые привели к смене парадигмы, тезис о существовании одного первооткрывателя и момента открытия, практика эпонимии, а также другие, более современные способы признания открытия, такие как Нобелевская премия (1895) или медаль Филдса (1936), – все это, вне всякого сомнения, аспекты локальной культуры, однако любая научная культура будет нуждаться в альтернативном наборе понятий, выполняющих ту же функцию признания, побуждения и изменения. Как мы уже видели, в качестве показательного примера можно взять эллинистическую науку, или науку Архимеда. Она обладала многими характеристиками того, что мы называем «наукой» (первые современные ученые фактически просто пытались подражать своим греческим предшественникам), и имела зачаточное понимание науки как открытия{258}258
  Zhmud. The Origin of the History of Science (2006).


[Закрыть]. Тем не менее ни один древний грек не выпустил медаль с выбитым на ней словом Eureka и не начал награждать ею успешных ученых, как мы награждаем медалью Филдса выдающихся математиков. А «Звездный вестник» (1610) Галилея начинается с заявления (несколько завуалированного из скромности) о собственной бессмертной славе, которая не нуждается ни в статуях, ни в медалях{259}259
  Galilei. The Essential Galileo (2008). 45.


[Закрыть]. В то время еще не было премий или медалей, присуждаемых за научные достижения, но в воображении Галилея такие награды уже существовали. Фрэнсис Бэкон в «Новой Атлантиде» (1627) описывал галерею со статуями великих изобретателей (таких как Гутенберг) и первооткрывателей (в частности, Колумба){260}260
  Bacon. Sylva sylvarum (1627). 45, 46 = Bacon. Works (1857). Vol. 3. 165, 166.


[Закрыть]. В 1654 г. Уолтер Чарлтон призывал воздвигнуть в честь Галилея «колосса из золота»{261}261
  Charleton. Physiologia Epicuro-Gassendo-Charletoniana (1654). 3.


[Закрыть]. Нобелевская премия – это всего лишь современный вариант колосса Чарлтона.

Открытие сначала было локальным понятием, символизировавшим установку новых «столбов Геркулеса» португальскими мореплавателями, которые продвигались вдоль побережья Африки. Вместе с ним появилось слово descubrimento, которое изначально использовалось в значении «исследование», а затем «открытие»; потом этот термин распространился по всей Европе, на разных языках. Что это: локальное явление или межкультурное? Концепция открытия сначала была ограничена конкретной областью деятельности (поисками морского пути в Азию) и конкретной культурой (португальской культурой XV в.), но вскоре стала известна всей Западной Европе. Это было важным предварительным условием наступления новой эры интеллектуальной революции, поскольку такая концепция необходима для развития любого общества, которое стремится развивать науку. Широкое распространение слов, обозначающих «открытие» в Европе XVI и XVII в., отражает, в первую очередь, проникновение новой разновидности картографических знаний, которые первоначально носили локальный характер, но быстро стали межкультурными (точно так же, как португальское морское судно, галеон, быстро стали копировать в других европейских странах). Уместно также отметить, что новые географические открытия сразу же признавались по всей Европе – не обязательно быть испанцем, чтобы поверить, что Колумб открыл новый континент. Кроме того, это понятие отражает распространение новой культуры, ориентированной на прогресс. Утвердившись, идея открытия проникла из географии в другие дисциплины. Это также одна из форм межкультурной передачи.

Довольно продолжительное время – несколько веков – новые научные знания были ограничены территорией Европы, а также кораблями и колониями за ее пределами. Вся Европа оказалась способной – одни регионы в большей степени, другие в меньшей – отбросить старые теории и принять новые, отказаться от идеи фундаментальной полноты знания и перейти к понятию знания как незавершенной работе. За пределами Европы знания распространялись не так быстро и уверенно{262}262
  Huff. Intellectual Curiosity and the Scientific Revolution (2011).


[Закрыть]. Этому существует множество объяснений, но главное – Европа обеспечивала широкие возможности для конкуренции и разнообразия. Все европейские общества были фрагментированы и разделены, имели множество местных юрисдикций (например, независимые города и университеты), каждое государство соперничало со всеми остальными, и везде наблюдалось противостояние религиозных и светских властей. И разумеется, Европа унаследовала греческую и латинскую культуру: новая наука могла претендовать на роль продолжателя уважаемой интеллектуальной программы, традиций Пифагора, Евклида, Архимеда и даже, в некоторых отношениях, Аристотеля.

Таким образом, категория «открытия» смогла распространиться среди большого разнообразия локальных европейских культур эпохи Возрождения, но не слишком преуспела в этом в других регионах мира. Другие культуры (и в определенной степени католические культуры Европы после осуждения Коперника) не были готовы принять такие радикальные интеллектуальные перемены. Я считаю, что понятие открытия в некотором роде является важнейшей предпосылкой для систематического обновления знаний о природе; обновление подчиняется определенной логике, и если знания нацелены на обновление, то они должны уважать эту логику. Но идея открытия не несет с собой культурного единообразия; наоборот, она способствует разнообразию. Она совместима с любыми формами нового знания, с геоцентризмом Риччоли и гелиоцентризмом Коперника, с отрицанием вакуума Декартом и принятием вакуума Паскалем, со взглядами Ньютона на однородное пространство и время и теорией относительности Эйнштейна. Она не навязывает необходимость определенного вида науки. Более того, социальная практика, которую мы обозначаем как «открытие», может быть запутанной, противоречивой и парадоксальной: не всегда очевидно, кто и когда совершил открытие. Таким образом, с одной стороны, открытие представляет собой нечто большее, чем локальную практику, – это предпосылка науки; с другой стороны, оно опирается на случайные, локальные методы определения, что считать открытием, а что нет. Существование идеи открытия – необходимая предпосылка науки, но ее точная форма отличается вариативностью и гибкостью; там, где она встречает сопротивление, как в Османской империи и в Китае, такой род деятельности, как наука, не может укорениться[121]121
  Насколько я понимаю, Джозеф Нидэм в своих исследованиях китайской науки и цивилизации показал, что в Средние века китайская технология превосходила европейскую, но в Китае не было интеллектуальной деятельности, соответствующей европейскому понятию естественных наук.


[Закрыть].

С появлением идеи открытия и последующими спорами о приоритете и стремлением связывать каждое открытие с именем автора впервые начало явственно проступать нечто похожее на современную науку. А с новой наукой пришла и новая разновидность истории[122]122
  Здесь следует упомянуть классический прецедент в работе Евдема Родосского (ок. 370–300 до н. э.): Zhmud. The Origin of the History of Science (2006).


[Закрыть]. Вот, например, второй абзац статьи «магнит» из технического словаря 1708 г.:

Стурмий в своем труде «Epistola Invitatoria dat. Altdorf», 1682 г., отмечает, что притягивающие свойства магнита были замечены в доисторические времена. Но только наш соотечественник Роджер Бэкон открыл свойство вращения, или стремление магнита указывать на полюс, и это произошло 400 лет назад. Итальянцы первыми открыли, что он может передавать свои свойства стали или железу. Разное склонение иглы на разных меридианах впервые обнаружил Себастьян Кабот, а ее наклонение к ближайшему полюсу – наш соотечественник Роберт Норман[123]123
  «Склонение» здесь означает отклонение к востоку и западу, а «наклонение» – вверх или вниз от горизонтального положения. В качестве общего термина для обоих случаев я использую «отклонение».


[Закрыть]. Вариация склонения, которое не всегда одинаково в одном и том же месте, была замечена несколькими годами раньше Гевелием, Озу, Пети, Фолькамером и другими{263}263
  Harris. Lexicon technicum (1704).


[Закрыть].

Подобные истории – это не только истории открытий, но и истории прогресса.

Таким образом, можно подвести итог нашим рассуждениям. Открытие Америки в 1492 г. создало новое занятие для интеллектуалов: открытие нового знания. Это занятие требовало определенных общественных и технических предпосылок: надежных методов коммуникации, общей совокупности специальных знаний и признанной группы экспертов, способной разрешать споры. Сначала картографы, затем математики, а вслед за ними астрономы включились в процесс, который по сути своей был конкурентным и сразу же привел к спорам о приоритете, а со временем – к эпонимическим названиям. Неотделимыми от идеи открытия были идеи прогресса и интеллектуальной собственности. В 1605 г. Бэкон объявил, что нашел основной метод совершения открытий и обеспечения прогресса, а в 1610 г. «Звездный вестник» Галилея подтвердил идею существования новой натурфилософии, обладавшей беспрецедентной способностью совершать открытия.

Разумеется, открытия имели и историю, и прецеденты. Самым показательным примером может служить патент. В 1416 г. власти Венеции выдали патент на пятьдесят лет Францискусу Петри, изобретателю новой сукновальной машины. В 1421 г. великий инженер и архитектор Брунеллески получил от города Флоренции трехлетний патент на конструкцию баржи для перевозки мрамора. В 1474 г. Венецианская республика формализовала свою патентную систему, потребовав от претендентов на монополию сначала зарегистрировать свои новые изобретения в органах власти. (Это стало образцом для первого английского патента, выданного Якобусу Аконциусу в 1565){264}264
  Phillips. The English Patent (1982); Long. Invention, Authorship, ‘Intellectual Property’ (1991).


[Закрыть]. До того как Колумб открыл Америку, он уже знал о вознаграждении, обещанном за успех. Но срок действия патентов ограничен, и они дают привилегии только в пределах конкретной юрисдикции. Вознаграждение Колумба было всего лишь пожизненным, а поскольку он не рассчитывал открыть неизвестные земли (вместо нового пути в известные), то ему не приходило в голову потребовать привилегии в их наименовании. В отличие от патента у открытия нет временных или пространственных ограничений – это новая форма бессмертия. В любом случае общественные и технические предпосылки для совершения открытий в 1492 г. только начинали появляться, поскольку именно печатный станок (изобретенный ок. 1450) распространял новости об открытиях сначала Колумба, затем Кардано, Тихо Браге, Галилея и всех остальных. Именно печатный станок создал общую базу знаний, служившую мерилом для этих новых открытий{265}265
  May. The Venetian Moment (2002).


[Закрыть].

Но в 1610 г. еще не было ясно, как заниматься этим новым родом деятельности. Бэкон думал, что нашел ответ, однако он ошибался. На самом деле он высказывал неверные суждения в отношении настоящей науки, например, не признавал работы Коперника и Гильберта. Но Бэкон был в этом не одинок (в главе 4 мы обсудим некоторые из ошибок, сделанных первыми учеными). Иногда ошибки были очевидными. Великий Галилей посвятил бо́льшую часть жизни доказательству того, что единственной возможной причиной приливов может быть движение Земли. Именно упорство в отстаивании этого аргумента привело к его осуждению инквизицией. Но его теория не объясняет фактов: будь он прав, прилив наблюдался бы в одно и то же время только один раз в день. Единственным человеком, которого удалось убедить, был Джованни Баттиста Бальяни, который для того, чтобы сделать теорию Галилея рабочей (более или менее), поместил Землю на орбиту вокруг Луны! Тем не менее Галилей нисколько не сомневался в верности своих аргументов{266}266
  Wootton. Galileo: Reflections on Failure (2011); о Бальяни см.: Wallis. An Essay of Dr John Wallis (1666). 270. Уоллис считает, что, согласно теории Галилея, должно быть два прилива в день, но см.: Palmieri. Re-examining Galileo’s Theory of Tides (1998). 242.


[Закрыть].

На протяжении столетия после публикации анатомии Везалия и космологии Коперника (обе вышли из печати в 1543) постепенно появлялся набор ценностей, связанных с интеллектуальной деятельностью, которую мы теперь называем наукой: непременными условиями успеха были оригинальность, приоритет, публикация и то, что можно назвать непробиваемостью – то есть способностью выдерживать враждебную критику, и особенно критику, направленную на фактические аспекты. Результатом стал совершенно новый тип интеллектуальной культуры: инновационный, агрессивный, конкурентный, но в то же время одержимый точностью. Нет никаких априорных оснований считать это правильным способом интеллектуальной деятельности. Просто он практичен и эффективен, если ваша цель – получение новых знаний.

С самого начала было очевидно, что открытие, приоритет и оригинальность – категории неопределенные или даже непонятные и что эти ценности противоречат обязанности многократной проверки перед публикацией. Обратимся к открытию как высшей форме оригинальности. Кто открыл Америку: Триана, Колумб, Веспуччи или Вальдземюллер? Эта честь отдана Колумбу, поскольку именно его экспедиция первой добралась до новой земли, даже несмотря на то, что он так этого и не понял: важность открытия перевесила его неспособность понять, что он совершил. Галилей понимал это и спешил напечатать «Звездный вестник» – но тот же Галилей более тридцати лет скрывал открытый им закон ускорения падающих тел, твердо решив ничего не публиковать, пока не будет уверен в успехе или не окажется на пороге смерти. (Хэрриот и Бекман также открыли закон падения тел; оба умерли, не опубликовав его.) Коперник тоже все откладывал и откладывал публикацию своего труда «О вращении небесных сфер». Желание быть первым все время наталкивалось на страх, что тебе не поверят, посчитают чудаком или глупцом.

Несмотря на все конфликты и противоречия, которые сохраняются и в наше время, именно идея открытия дала начало новой науке и, возможно, новому набору интеллектуальных ценностей, которые лежат в ее основе. Это кажется очевидной истиной – чего не понимают историки науки, которые предпочитают считать, что каждая культура обладает собственной наукой и что эти науки имеют одинаковую ценность. Открытие не более универсально, чем крикет, бейсбол или футбол; оно характерно для постколумбова мира и может выжить только в обществе, поощряющем конкуренцию. Это единственное занятие, которое производит, как выразился Пьер Бурдье, «трансисторические истины».

И конечно, победа концепции открытия не была полной до середины XVIII в. Старые идеи обладали слишком большим авторитетом – особенно потому, что опирались на Библию, – и не могли исчезнуть без следа. Но самым удивительным можно считать случай Ньютона, который после того, как сделал свои великие открытия и опубликовал их в «Началах», начал подозревать, что они не новые, а повторные. Разве Моисей не должен был все это знать? Ньютон планировал второе издание, где собирался продемонстрировать, что все, что считалось в его книге новым, на самом деле давно известно. Его помощник Фатио де Дюилье писал в 1692 г.: «Мистер Ньютон убежден, что нашел убедительные свидетельства [avoir decouvert assez clairement] того, что древние, в частности Пифагор, Платон и т. д., имели все аргументы, которые он приводит в пользу истинной системы мира, основанной на гравитации…»{267}267
  McGuire & Rattansi. Newton and the ‘Pipes of Pan’ (1966). 109. О дискуссии, которая понравилась бы Ньютону, см.: Russo. The Forgotten Revolution (2004). 365–379.


[Закрыть] Ньютон собрал обширный материал, чтобы подтвердить этот странный тезис. Но тут уместно привести три оговорки. Во-первых, когда Ньютон работал над «Началами», он еще не выдвинул эту теорию и не собирался разрабатывать свою новую физику, читая древние источники. Во-вторых, сам Ньютон понимал, что эта теория встретит сопротивление, и поэтому откладывал второе издание, которое вышло только в 1713 г. И в-третьих, современники Ньютона считали его открытия абсолютно новыми. Теория Ньютона о том, что древние знали законы тяготения, была его личной причудой, полезным противоядием (по нашему предположению) от греха тщеславия, который угрожал ему, считай он себя величайшим ученым всех времен; только один или два ближайших друга были готовы принимать эту теорию всерьез. Старое убеждение, что нового знания не существует, на мгновение вынырнуло на поверхность, но лишь затем, чтобы исчезнуть без следа в мощном потоке, само существование которого оно отрицало.