Текст книги "Нечисть, или Тайна старинной шкатулки"

Глава 8
Смерть

Визит в больницу оказался пустым: Елена Крайнева до сих пор не пришла в сознание, и Есию к ней в палату не пустили.

– Какой прогноз? – обеспокоенно спросила Есия лечащего врача Елены. – Она выкарабкается?

Врач растерянно пожал плечами:

– Да откуда ж мне знать? Я господь бог, что ли?!

Есия рассвирепела:

– А кто вы? Разве вы не должны знать, кто чем болен и кому какое назначить лечение?

– Девушка, – обиделся врач, – у вашей Елены состояние стабильно тяжелое. Это вам о чем-нибудь говорит? Когда будет улучшение, никто не знает. Может быть, завтра, а может, никогда. И это никак не зависит от меня.

– А от кого?

– Только от самой пациентки.

– Но она же в коме!

– Не важно. Пациентка жива, следовательно, от нее зависит, захочет она очнуться или предпочтет не видеть этого света и дальше.

Есия нахмурилась.

– Правильно ли я вас поняла, Николай Андреевич, что Елена может просто уходить в беспамятство от шокирующей правды? То есть она могла видеть того, кто на нее напал, и ее сознание отказывается воспринимать это?

– Не исключено.

– Пустите меня к ней.

– Нет.

– Пожалуйста, – взмолилась Есия. – Я только задам ей пару вопросов, вдруг она меня услышит.

– А если услышит и отреагирует неадекватно? Вы понимаете, чем это может закончиться?!

– Чем?

– Да чем угодно, вплоть до летального исхода!

Так ни о чем не договорившись с врачом, Есия ушла. Она медленно брела по больничному дворику, рассматривая скамьи, покрытые снегом, и скульптуры с давно облупленными или отбитыми носами. У поворота остановилась и обернулась на здание больницы. Жалюзи в окне ординаторской тут же закрылись, и ей показалось, что она успела разглядеть долговязую фигуру врача.

* * *

«А на кладбище все спокойненько, ни друзей, ни врагов не видать, все культурненько, все пристойненько, исключительная благодать…» – вертелась в голове у Есии песня Ножкина, пока она пробиралась между могилами.

Решила сократить путь, да и кладбищенский покой умиротворял. В детстве она часто бывала на старом кладбище в центре города. Ей нравилось разглядывать выщербленные, обветренные временем надгробия, вглядываться в лица на керамических фото, пытаясь понять, чем жили, кого любили эти люди. Что случилось с ними, особенно с теми, кто ушел из жизни совсем молодым.

К одной могиле Есия приходила каждый раз, когда попадала на кладбище, и подолгу смотрела в смеющееся лицо юной белокурой девочки. Она была такая красивая, что захватывало дух. Иногда Есия плакала и отчаянно фантазировала, что могло бы произойти, если бы та незнакомая девочка вдруг ожила. Они вполне могли бы подружиться и болтать подолгу, гуляя вместе и держась за руки.

Есия росла, а девочка с фотографии на надгробье оставалась все такой же юной и прекрасной. Ей навсегда осталось двенадцать лет.

Еще больше, чем надгробия, Есию привлекали склепы. Высокие, стрельчатые, закрытые на замки или полуразрушенные, они манили своей мрачной красотой. И только рассказы подружек о страшных находках – убитых и замученных преступниками жертвах – удерживали ее от того, чтобы пробраться в склеп и спуститься вниз по холодным мраморным ступеням.

Боялась Есия живых, а не мертвых. Наверное, именно поэтому пошла работать следователем – чтобы преодолеть свой страх. Но он все равно остался где-то в глубине души, и теперь невозможно было от него сбежать. Приходилось как-то уживаться с ним.

Выйдя за кладбищенскую ограду, Есия взглянула на часы. По времени как раз можно успеть зайти по адресу, где проживала Тамара, мама Олега Крайнева. Ей уже дважды посылали повестку, но она так и не пришла на беседу.

Свернув в переулок, Есия пошла к старому сталинскому дому, где еще сохранились коммунальные квартиры. У входа ей пришлось посторониться и пропустить «скорую помощь», выезжающую со двора. Несколько женщин в наскоро наброшенных на плечи полушубках и пальто стояли у порога первого подъезда и разговаривали.

Есия уже почти вошла, как вдруг до ее слуха донеслась знакомая фамилия.

– Как вы сказали? – обернулась она. – Крайнева?

Женщины разом замолчали. Взгляды их моментально стали настороженными и враждебными.

– Я следователь. Вот мое удостоверение. – Есия показала «корочки».

Посмотрев внимательно удостоверение, женщина в накинутом на плечи норковом полушубке сообщила:

– Тамару сейчас в морг увезли. Говорят, покончила с собой. «Скорая» приезжала, но уже поздно было.

– У нее сын недавно погиб, – подхватила разговор полная женщина в цигейковой шубке. – Тамара с того дня как не в себе была.

– Да она и так была не совсем в себе, – вздохнула полнеющая дама со следами увядающей красоты на лице. – Пила не переставая.

– Неправда, чего ты наговариваешь на человека?! – вступилась за покойницу «цигейковая шубка». – Не пила она. Ну, может, совсем чуть-чуть. Так оно и понятно: единственный сын, она его очень любила. Приходил редко, Тамара почти все время одна была. А после смерти Олежки будто умом тронулась. Поздороваешься, а она глянет молча и дальше идет. Но это понять можно: горе какое!

– Так и я о том же, – раздраженно возразила увядающая красотка. – Да, страшно, сын погиб. Ну так внук еще есть!

– Внук, – покачала головой «цигейка». – Она толком и не видала его, с невесткой в ссоре была. Да и Олег последнее время совсем перестал приходить.

– Правильно, эта вертихвостка, его жена, и Олега к рукам прибрала, и с матерью рассорила. А мальчик хороший был, вежливый. Только вспыльчивый очень. Чуть что – мог сразу в драку полезть. А куда ему – сам-то здоровьем особым никогда не отличался. Вот надают ему ребята тумаков, а он потом у меня дома сидит, и я его чаем отпаиваю да синяки бодягой обрабатываю. Боялся сразу домой идти, мать его за вспыльчивость всегда ругала, – неожиданно поддержала ее бывшая красавица.

Женщина в норковом полушубке, молчавшая во время этого диалога, вдруг сказала с заметным раздражением:

– Да эта вертихвостка, Олежкина жена, даже рада была, когда он из-за нее дрался. Женился бы на моей Маринке, до сих пор жив бы был.

– Скажите, а Тамара, мать Олега, давно жила одна?

– Давно. Сколько ее помню, – кивнула «цигейковая шубка». – К ней часто сватались, когда она молодая была. Но она все из-за Олега отказывалась. Считала, что не имеет права выходить замуж, потому что тогда будет плохо ее сыну.

– А вы случайно не знаете, не ссорился Олег с женой в последнее время? Может, Тамара Крайнева жаловалась, рассказывала что-нибудь? – спросила Есия.

Женщины замолчали, вспоминая.

– Тамара в последнее время в себя ушла, почти ни с кем не общалась, – задумчиво произнесла соседка, поправляя шубку на плечах.

Подруги ее поддержали:

– Да, словно подменили ее! Раньше такая хохотушка была, всегда для всех доброе слово находила.

– Жалко ее, – вздохнула увядающая красавица. – Царствие ей небесное.

Вроде бы и ничего особенного сказано не было, но Есия уходила от словоохотливых соседок Тамары Крайневой с тяжелым чувством. На душе было пакостно, и все время не выходила из головы мысль: а если бы Олег не был с матерью в ссоре, он бы погиб? Кто она, эта несчастная женщина? Сколько ей было? Пятьдесят восемь? Шестьдесят? С мужем развелась или овдовела, сына на ноги поставила, состарилась и осталась одна. И жизнь новую строить поздно, и старая совсем развалилась. Но еще что-то держало, чего-то она еще ждала. Может быть, надеялась, что придет к ней Олег, они поговорят, и воцарятся мир и согласие? И не дождалась. Когда пришло известие о смерти сына, Тамара не вынесла этой беды.

У светофора на перекрестке Есия огляделась, раздумывая, куда идти дальше. Состояние все еще было странное: голова кружилась, появилось нестерпимое желание забиться куда-нибудь в уголок и от души пореветь. Чисто на подсознании Есия знала, что невольно провела параллель между судьбой незнакомой ей при жизни Тамары и своей жизнью, и оттого ей стало страшно.

Идти в таком состоянии на работу под ироничный взгляд Руслана не хотелось. Она постояла у автобусной остановки, раздумывая, потом решительно свернула и пошла вдоль улицы. Где-то неподалеку должна быть маленькая уютная кофейня, там можно выпить крепкого сладкого кофе и успокоиться.

«За что же тебя убили, а, Олег? – мысленно спрашивала Есия, отрешенно глядя себе под ноги. – Тебе кто-то отомстил? За что? Может быть, ты был кому-то должен деньги? Или кто-то был должен тебе? Молчишь… Значит, нет ответа».

Она увидела вдали кофейню и подошла к светофору, чтобы перейти на противоположную сторону. У перехода уже стояли двое прохожих и еще несколько подбежали на последних секундах, отсчитываемых светофором. Они встали впереди Есии, торопясь как можно скорее ступить на «зебру».

Есия не спешила. Рядом с ней остановилась пожилая грузная женщина в коричневом платке и тяжелой бесформенной куртке. Загорелся зеленый свет, и они почти синхронно ступили на «зебру». Прямо впереди виднелась церковь с золочеными куполами, обнесенная белой с кованой решеткой стеной. Почудилось, что ветром принесло запах ладана и воска от горящих у икон свечей. Есии вдруг так сильно захотелось там очутиться, что она невольно ускорила шаг, обгоняя грузную женщину.

Есия готова была поклясться, что почувствовала толчок в спину. Он был настолько сильный, что ее понесло вперед, и она сделала несколько быстрых семенящих шагов, только чтобы не упасть. В то же мгновение за спиной ее раздался звук сильного удара и женский крик.

Ровнехонько там, где только что проходила Есия, лежала женщина. А машина, сбившая ее, на огромной скорости мчалась прочь. Выходит, если бы не толчок, Есия оказалась бы как раз на пути автомобиля? Она поежилась, чувствуя, как запоздалый страх пробирает ее до костей.

Вокруг лежащего на земле тела уже образовалась толпа, а Есия все стояла в оцепенении.

– Убили, – громко прошептал кто-то рядом с ней.

– Врача! – закричала женщина в черном, похожая на богомолку.

Люди, стоящие до этого неподвижно, зашевелились, заговорили. Толпа стекалась на проспект, создавая пробку, и тело лежащей на земле женщины уже окружало плотное кольцо.

Поодаль остановилась «скорая помощь»: кто-то тормознул проезжащую мимо машину.

– Пропустите, пропустите, – к сбитой женщине протискивалась врач в белом халате, накинутом поверх пальто.

Следом за «скорой» появился полицейский автомобиль, и из него вышли двое молодых полицейских.

Есия очнулась и торопливо пошла прочь. Она забыла, что собиралась в кофейню. Видела перед собой только белую церквушку с золотыми куполами и чувствовала, что если сейчас, сию минуту не попадет туда, то больше не сможет сделать ни шагу.

На пороге церкви она остановилась и перекрестилась. До нее только сейчас дошло: не ускорь она внезапно шаг, и вместо той женщины на асфальте сейчас бы лежала сама. И ее маленький сын остался бы сиротой.

Трясущимися руками Есия купила три восковые свечи. Одну поставила за чудесное спасение, вторую за здоровье сына – почему-то сейчас она больше всего испугалась за него – и третью – за мать и бабушку.

Есия смотрела на колеблющийся огонек свечи, и по ее щекам текли слезы. Спроси ее сейчас, отчего она плачет, Есия не смогла бы объяснить. И от радости, что живет и жива, и от осознания того, что жизнь человеческая чрезвычайно хрупка, и ничего не стоит нелепому случаю ее прервать.

Странно, но ей, не раз сталкивавшейся с чужой смертью, сейчас стало очень страшно от мысли о своей собственной смерти. И не от факта, что прервется ее земная жизнь, а от ужаса уйти в небытие, ничего толком не успев полезного сделать. Была ли – не была, жила ль – не жила, никто и не узнает… Канет в Лету.

Она стояла у иконы до тех пор, пока не почувствовала: с души будто свалился камень. А потом просветлело и заискрилось все вокруг. И из сердца тихо-тихо, незаметно ушла боль.

Есия вытерла слезы и вышла из церкви.

Глава 9
Белая ворона

– Еся, ты где?! – орала в трубку, перекрикивая громкую музыку, Софья. – Подъезжай сейчас домой и спускайся в бар, туда, где мы с тобой обычно кофе пьем. Я здесь с Женей и Вадиком, сидим, болтаем, тебя ждем.

– Зося, я устала. Ничего не хочу.

– Ты что, предательница, да? И что это за старческое нытье: устала, не могу, – она передразнила Есию, добавив в голос старческого дребезжания. – Быстро приезжай, а то я обижусь!

– Дай, дай мне трубку, – послышался мужской голос. – Есия, ну как же так, больше десяти лет не виделись! Неужели не приедешь?!

Голос был такой родной и знакомый, но одновременно новый: повзрослевший и полный сексуальных ноток.

Есия почувствовала волнение.

– Ладно, ждите, – стараясь говорить как можно беспечнее, произнесла она. – Уже еду.

Евгений, чей голос Есия только что слышала по телефону, был ее школьной любовью. Правда, безответной. После «последнего звонка» пути их разошлись, и Есия только изредка слышала о Евгении от одноклассников. Он поступил в Питерскую морскую академию и должен был появиться в родном городе не раньше зимних каникул. Но на зимние он не приехал, а летом Есия случайно столкнулась с ним в парке. Он шел под руку с молодой женой и Есию даже не заметил.

После этого она старательно запрещала себе даже думать о Евгении. Не без труда, но это удалось. Немало способствовало тому известие о рождении у него дочери.

И вот теперь он где-то там, в баре, и ждет ее. Зачем? Разве им есть что сказать друг другу? Но сердце тут же, стоило представить Евгения, его голос, его взгляд, сладко встрепенулось. Это стало для Есии неприятным открытием: оказывается, старая школьная любовь все еще продолжает волновать ее. Значит, все эти годы она занималась самообманом, думая, что смогла выкорчевать ее из души.

Появление Есии в баре в первые секунды осталось незамеченным: Софья, Вадим и Евгений спорили до хрипоты, не замечая ничего и никого вокруг. Наконец Софья узрела подругу и помахала ей рукой:

– Еська, мы здесь! Подходи, садись. – Она освободила от своей сумки стул, повесив ее на спинку.

– Как можно лишать свободы молодых женщин, имеющих детей, когда убийцы разгуливают на свободе? – кипятился Вадим. – Это административное правонарушение, а не уголовное!

– При чем здесь убийцы? Давайте не будем соскакивать с темы! – возражала Софья. – Богохульствовать в храме, оскорблять чувства верующих – это кощунство, и за это должны последовать порицание и осуждение общества.

– Осуждение, но не тюрьма! Девушки не собираются никуда скрываться и не смогут оказывать давление на следствие.

– Они тебе лично об этом сказали? Кстати, а ты в курсе, что это не первый акт вандализма? До этого уже было осквернение храмов в разных местах и прочие «невинные» шалости. О коллективном совокуплении в музее ты разве не слышал? Не это ли хулиганство, оставшееся безнаказанным, и породило следующую цепь преступлений?

– Так уж и преступлений, – скептически хмыкнул Евгений. – Петь – это не преступление.

– Смотря что и где петь, – зло возразила Софья. – Должны же быть какие-то пределы. Это была провокация, нельзя, чтобы общество на нее не отреагировало. Основное население нашей страны – православные, и они осуждают такой поступок. И если оставить все без ответа, можно ожидать не только новой провокации, но и упреков к власти и обвинения ее в беззубости.

– А давайте спросим у юриста. Есия, что скажешь? – повернулся к ней Вадим.

– Скажу, что на основании большого общественного резонанса даже не в отдельно взятом городе, а во всей стране власти, безусловно, должны реагировать. А как мама выскажу свое субъективное мнение: я была с сыном в то самое время и в том самом музее, где горячо защищаемые тобой барышни совокуплялись со своими мужчинами. Мне не понравилось.

Все резко смолкли.

– А давайте выпьем за встречу, сто лет не виделись, – поднял свою рюмку Вадим.

– А давайте, – обрадовалась Софья, которую изрядно утомил спор, грозящий перерасти в ссору. – Есичка, ты у нас сейчас большой человек, не хочешь визитки свои мальчикам дать?

– Да легко. – Есия достала две визитки и протянула парням.

– Обязательно позвоню, – пристально глядя Есии в глаза, пробормотал Евгений.

Заиграла зажигательная музыка, и Софья, вскочив, потянула Вадима танцевать.

Евгений накрыл руку Есии своей ладонью и наклонился к ее лицу, по-прежнему пристально гладя в глаза:

– Ты стала еще красивее.

– Как поживают твои дочь и жена? – Есия слегка отодвинулась, вежливо улыбаясь.

– Спасибо, у них все хорошо. – Он поскучнел и отвел взгляд.

– Что-то не так?

– Да все не так! – взорвался он. – Когда мне говорили, что она мне изменяет – я не верил. Потом я сам начал чувствовать, что супруга мне не верна, но предпочитал закрывать на это глаза. А недавно застал ее в постели с другим. Смешно слушать анекдоты про обманутых мужей, но самому оказаться в подобной роли совсем невесело.

– И что думаешь теперь делать?

– Да что, – он вздохнул, – подал на развод. Дочку жалко. Хотел отсудить, но понял, что пока не потяну. Мне нужно будет уйти с флота и искать работу на гражданке. А пока я в поиске, нет смысла затевать судебный процесс, все равно жене ребенка отдадут.

Есия зябко поежилась.

– Женя, ты уверен, что твоя жена – плохая мать?

– Почему плохая? Она хорошая мать, дочку любит очень.

– Зачем же тогда у матери ребенка забирать? Кстати, сколько вашей дочке сейчас лет?

– Девять.

– Маленькая совсем. Ты, конечно, можешь не обращать на мои слова внимания, но девочке все-таки лучше остаться с матерью. При условии тесного общения с отцом, разумеется.

– Ты не понимаешь меня. Ты всегда была не такая, как все, потому от тебя все и шарахались.

– Кто это от меня шарахался? – оторопела Есия.

– А ты что, не знала, что тебя все «белой вороной» считают?

– Знаешь, Женя, у меня к тебе большая просьба: забудь о моем существовании и никогда мне не звони. Зоське скажи, что я ушла.

Дома Есия с размаху швырнула сумку на диван и разрыдалась. Нет, она, конечно, и сама считала в школьные годы себя «белой вороной», но чтобы от нее кто-то шарахался, не замечала. Да и слышать это от Женьки, да еще в таком тоне оказалось очень обидно.

Вантуз, мурлыча, потерся об нее и сочувственно слизнул со щеки слезу.

– Вантузик, как хорошо, что ты меня понимаешь, – в благодарность погладила его Есия.

Черный Вантуз, пушистый и очень породистый, имя при рождении получил заковыристое и длинное – Вильям Абигайль Найтуз. С этим именем он пять лет назад попал к Есии, но кличку эту она сразу забраковала. Сократила до короткого и вполне осмысленного – Вантуз. Тем более что в кота всасывалось все, что плохо лежало, и даже то, что лежало хорошо: паршивец научился открывать лапой холодильник.

Обижала новая кличка кота или нет, сказать было трудно. Но смысл, вероятно, доходил, потому что вторым его любимым развлечением, после холодильника, разумеется, были трубы. Любые. Как только Вантуз видел трубу, он пытался в нее пролезть. Несколько раз его там заклинивало, и Есии стоило больших усилий вытащить пушистого любимца без потерь. А однажды крупная ушастая башка Вантуза так прочно застряла в узком отверстии, что пришлось вызывать МЧС. Есия страшно переживала, что кота нечаянно повредят, но, к счастью, все обошлось.

Вантуз в ответ на ласку благодарно замурлыкал и перевернулся пушистым брюхом кверху, предлагая его погладить и там. Есия ласково потрепала его рукой, и тут на кухне что-то с грохотом свалилось. Вантуз, совершив кульбит, моментально перевернулся на лапы. Сделал это он с такой скоростью, что вполне мог бы считаться чемпионом. Если бы такой вид спорта существовал.

– Вот и у тебя с нервами не все в порядке, – вздохнула Есия. – Бедняжка ты мой. Какие уж тут нервы, когда хозяйки целыми днями дома нет.

Она попыталась опять погладить кота, но он ощетинился и зашипел. Смотрел при этом не на Есию, а в пространство перед собой.

– Вантуз! – изумленно воскликнула Есия. – Что с тобой, котик?

От ее нового прикосновения кот нервно подпрыгнул, затем, прижимаясь к полу, скользнул под диван. Там он сидел, вжавшись в стенку и шипя на кого-то невидимого. На зов Есии вообще не реагировал.

Вдруг, так же внезапно, как и началось, нервное помешательство Вантуза прекратилось. Кот успокоился, повеселел и, выскочив из-под дивана, начал ловить будто бы летающих перед ним невидимых бабочек. Морда его при этом выражала заинтересованность и веселье.

– Фух, ну и напугал же ты меня, – улыбнулась Есия. – Пойдем на кухню, проказник. Буду тебя кормить.

Услышав приятно ласкающее слух слово «кормить», Вантуз забыл про «бабочек» и бодро засеменил впереди Есии. При этом он беспрестанно путался у нее в ногах, заставляя хозяйку спотыкаться.

– Кстати, Вантуз, ты слышал, что одинокая женщина, у которой в доме живет кот, практически не имеет шансов выйти замуж? – буркнула Есия, в очередной раз едва не наступив на кота. – Да, да, представь себе, так в народе говорят. И если поразмыслить, то это верное замечание. Посуди сам: за тобой убирать надо? Надо. Ведь ты ж, мерзавец, не прибираешь за собой. Вчера газету разодрал? И наполнитель опять из лотка раскидал. Ну как ты умудряешься каждый раз так напачкать, словно целый взвод здесь сапогами топал? Специально лоток с глубоким бортиком купила, а толку-то, толку?! Еще и под ногами путаешься так, что надо обладать способностями эквилибриста, иначе неизбежно упадешь.

Вантуз недоверчиво чихнул. Вероятно, тем самым выразил несогласие с мнением хозяйки.

– Кстати, есть такая наука – психология. Так вот, согласно этой науке котов заводят только старые девы да разведенки, как я. Вот и придется, наверное, мне жить с тобой да с Андрюшкой одной до скончания века. Без крепкой руки и мужественного плеча, стало быть.

Кот, всем своим видом выражая благодушие, обернулся вокруг Есиной ноги и преданно посмотрел в глаза. Ему очень хотелось сказать, что в доме больше никто и не нужен. И что обладатели крепких рук обычно имеют довольно тяжелые ноги, от пинка которых улетаешь неведомо куда. Но это был воспитанный кот и потому промолчал.

Между тем Есия насыпала корм в кошачью миску и нетерпеливо посмотрела на часы. Мама или бабушка, или обе вместе уже давно должны привезти Андрюшу домой, но почему-то задерживались.

Есия достала из холодильника пюре, приготовленное утром, и, выложив на тарелку, поставила в микроволновую печь греться. Затем вынула из духовки сковородку, поставила ее на печь и отрезала кусок сливочного масла. Отделив ножки от вареной курицы, срезав мякоть с грудки и порезав ее ломтиками, бросила в растопившееся масло. Андрюше нравились поджаренные до золотистой корочки куриные ножки до такой степени, что он иногда сетовал на отсутствие у кур второй пары ног.

Опять посмотрев на часы, Есия нервно схватила телефон и набрала номер матери.

– Мы уже близко, – предваряя ее вопрос, сразу ответила Татьяна Михайловна. – Уже заходим в подъезд.

– Очень хорошо, я вам заранее открою дверь.

Вернувшись из прихожей на кухню, она достала Андрюшину посуду и поставила ее на стол. Мальчик любил есть только из своей тарелки, правда, таких у него было три штуки. И тут произошло странное. Тарелка дернулась и поехала по столу. От неожиданности Есия ойкнула и села. Она недоуменно наблюдала, как тарелка «мелкими шажками» движется по столу, и не могла пошевелиться. Когда тарелка почти наполовину зависла над краем, грозя вот-вот разбиться, рывком схватила ее и вернула обратно.

Тарелка немного «подумала» и опять поехала к краю.

– Странно, – пробормотала Есия, опять взяв тарелку и переворачивая ее. – Дно чистое. Как вообще такое может быть?!

В прихожей послышались топот и голоса.

– Мама, а я тебе веточки вербы принес! – радостно закричал Андрей, вручая Есии тоненькие коричневые веточки с едва-едва вспухшими почками.

– А они распустятся? – усомнилась Есия, разглядывая худенькие почки.

– Конечно! – заверил мальчик, сбрасывая на руки бабушке пальто.

– Ну и отлично. Идите на кухню, я ужин разогрела.

– Ужин должен быть свежим, нельзя ребенка разогретым кормить! – морализаторским тоном выдала Татьяна Михайловна.

– Мама, ты же знаешь: я работаю. У меня нет возможности сидеть дома и готовить каждый раз свежее.

– Вот и плохо, – завела привычную песнь мать. – Нормальные дочери выходят замуж и занимаются воспитанием детей, а не строят карьеру! Андрей, иди мой руки. – Она строго зыркнула на мальчика, и тот послушно поплелся в ванную комнату.

– Да, мама. Я ненормальная, я давно уже себе уяснила.

– Не дерзи! Я не для того тебя родила, чтобы дерзости слушать!

– А для чего, мама? Для чего или для кого ты меня родила? Почему тебе все время во мне все не нравится?! Что мне нужно сделать, чтобы ты, наконец, приняла меня?

Татьяна Михайловна стояла, широко раскрыв глаза и рот.

– Ты это мне? Ты прежде не позволяла себе подобных выходок.

– Мама, давай сначала поедим, а потом будем разговаривать, – предложила Есия, косясь на вернувшегося из ванной ребенка.

Достав пюре из микроволновки, она положила пару ложек на чистую тарелку, вилкой поддела поджарившуюся курицу и шлепнула рядом с картошкой.

Как только тарелка очутилась на столе, она дернулась и мелкими рывками поехала по столу.

– Это что за аттракцион? – удивленно спросила Татьяна Михайловна. – Она у тебя магнитная, что ли? Там снизу магнит, да?

– Нет, – вяло возразила Есия, покрываясь испариной.

Ну, пустая тарелка чудила – куда ни шло. Но чтоб с грузом, да еще при маменьке, отличающейся чрезвычайно трезвым взглядом на вещи, – это слишком.

– Она у тебя грязная, наверное. Жирное дно. – Татьяна Михайловна подняла тарелку вверх, тщательно осмотрела ее и проверила дно пальцем. – Хм, странно. Все нормально, – растерянно сказала она.

Тарелка как ни в чем не бывало поехала снова. Теперь и мать, и дочь смотрели на нее, не шевелясь. Андрюша тоже с интересом наблюдал за выходками посуды. Но в отличие от обеих родительниц, не предпринимающих реальных действий, резко вскинул руки и крикнул:

– Стоп!

И все прекратилось.

– Чертовщина какая-то, – обескураженно пробормотала Татьяна Михайловна. – Как вообще такое может быть?

– Мама, ну чего ты стояла?! – возмутился мальчик. – Смотри, еще чуть-чуть, и она упала бы!

Есия негнущимися пальцами переставила тарелку и перевела дух.

– Не могу с тобой не согласиться, мама, – наконец сказала она. – Но, может быть, это землетрясение? – Она неуверенно посмотрела на Татьяну Михайловну.

– В Москве? Тогда вдвойне чудеса. Я скорее поверю, что у вас в доме проводят какой-то эксперимент. Странные личности в подвал не спускались?

– Откуда я знаю? – пожала плечами Есия. – Андрюша, а тебя тарелка почему послушалась? Я же видела, ты не дотрагивался до нее.

– Она дрессированная, – засмеялся мальчик.

Татьяна Михайловна встала и, нервно поправив прическу, отправилась мыть руки.

– Чего у тебя квартира нараспашку? – сварливо крикнула она оттуда.

Есия промолчала.

– Ты слышала, что сказала? – повторила Татьяна Михайловна, возвращаясь. – Ты чего двери не закрываешь?

– Мама, последней заходила ты. Могла бы и сама закрыть.

– Не груби матери! Кстати, я еще днем тебе из «Ашана» овощей привезла, ты заметила? Нет. Потому что иначе ребенок бы у тебя сейчас не ел картошку без огурчика: он это любит. И помидорчик ему бы не мешало на тарелку порезать. Где спасибо?

– Спасибо, мама. Но почему ты не порезала огурец сама? Ты же знала, что он есть.

– А, так я еще и виновата? А то, что я ванную комнату выдраила до блеска, ты заметила? Нет! Ну, и чего удивительного, что у тебя тарелки сами собой по столу ездят?!

– Это домовой, наверное, – сообщил Андрюшка с набитым ртом.

– Прожуй, потом говори, – одернула его Татьяна Михайловна. – Я вообще чего пришла. В пятницу ничего не планируй, я пригласила свою старинную приятельницу с сыном, хочу тебя с ними познакомить.

– С ними или с сыном? – раздраженно усмехнулась Есия.

– Чего ты сразу ощетинилась? Что плохого, если я о тебе забочусь? Тебе замуж нужно выходить или нет?

– Я не хочу замуж! И знакомиться ни с кем не хочу!

Татьяна Михайловна демонстративно заткнула уши пальцами, затем схватила доевшего ужин и болтающего ногой Андрюшку за руку и ринулась к выходу.

– Ребенка я забираю: разберешься с собой, тогда за ним и приедешь.

– Я хочу с мамой! – заорал Андрюша, вырываясь из цепких пальцев бабушки.

– Ах, вот как. Значит, я уже не нужна. Ну что ж, живите, как хотите! – со слезами на глазах воскликнула Татьяна Михайловна и, не застегивая шубу, выскочила в коридор.

Несколько секунд Есия стояла с раскрытым ртом, пытаясь понять, какая муха укусила ее маменьку, потом пошла следом. Но ни в прихожей, ни в подъезде Татьяны Михайловны не оказалось. Недоуменно оглядевшись, Есия спустилась на один лестничный пролет вниз и выглянула в окно. Никого.

– Странно, – пожала плечами она. – И куда мама могла деться? Улетела?

Вернувшись в квартиру, она усадила сына за компьютер. Взяв на руки Вантуза, подошла с ним к окну.

– Нет, ты слышал? – глядя в янтарные кошачьи глаза, обиженно пробормотала она. – Наговорила кучу всего и испарилась. К соседке, что ли, зашла?! Но с каких таких пор маменька ходит по соседям, если со всеми в ссоре?

Татьяна Михайловна же действительно уже сидела у соседки с нижнего этажа и со смаком жаловалась на дочь. Раз уж появилась возможность высказаться, то можно и забыть о прошлых обидах на соседей.