Текст книги "Шепот пепла"

Колесо дня набирало обороты, подминало под себя тревогу и дурное предчувствие. До самой ночи юная хозяйка скребла и мыла, кормила и поила, скоблила заячью шкурку, разнимала ссоры, хвалила и ругала.

Только с наступлением темноты усталая, с налитым свинцом телом и гудящими ногами старшая для всех сестра смогла присесть. Она примостилась на подоконнике напротив Астре и под мерный шум дождя принялась штопать латаные-перелатаные штанишки здоровячка Дорри. Липкий комок в груди снова разросся, но Сиина отгородилась от него. В это время все уже спали. Даже Марх и Рори на полатях перестали драться за одеяло и мерно сопели спиной друг к другу.

Сиина посмотрела на чернильные ветки за окном. Невольно перевела взгляд на Астре. На его ловкие пальцы и внимательные серо-синие глаза. На волосы цвета дыма. Они были короткие, чуть встопорщенные на затылке и тонкие, словно колючковый пух. Объятый полумраком комнаты, Астре показался Сиине совсем крошечным. Если обнять, можно два раза руками обхватить. Он ел слишком мало, вот же дурень. Стыдился лишний раз просить перенести его с места на место и пытался стать легче.

Испокон веков считалось, что безногие дети – кара для самых бесстыжих семей. Матери и отцы должны были носить их на спине, чтобы познать тяжесть вины, которую не могли ощутить душой. Астре воплощал совесть – одно из сильнейших забытых качеств. Он не раз подтверждал это рассуждениями и поступками, но никогда не относился справедливо к самому себе.

– Пока не проглотишь, не отстану, – буркнула Сиина, достав из кармана фартука завернутый в тряпицу кусочек мяса на косточке.

Астре посмотрел на сестру. Не на ее уродства, а куда-то внутрь. Отложил резак, молча взял угощение и стал жевать.

– Я боюсь, что ты так умрешь когда-нибудь от голода, – вздохнула девушка.

– У тебя много глупых страхов.

– Я из них состою.

В этот момент из сеней донесся шум. Астре метнул резкий взгляд на дверь.

– Уж не Илан ли? – заволновалась Сиина, откладывая шитье, а сама подумала об Иремиле.

Дверь с силой дернули, но железный засов удержал ее на месте. Следом послышался громкий стук. Астре схватил сестру за запястье. Она и сама уже поняла, что это не Илан. Страх выступил на спине холодным потом. Ни задержавшиеся на охоте ребята, ни прималь не имели привычки шуметь по ночам и будить детей. Они или тихонько барабанили в окно, где на подоконнике спал Астре, или отпирали замок своим ключом. В сенях был кто-то чужой.

Глава 2
Тайна мертвого прималя

Дворец властия хуже любой из тюрем. Я много раз жалел, что когда-то выбрал Соаху вместо Чаина, ибо нигде в мире к прималям не относятся с таким благоговением, как в стране заходящего солнца. Мне стоило остаться там и довольствоваться малым. Но разве мог Чаин сравниться с могуществом и богатством Соаху? Едва я завидел юного властия, глаза мои ослепли ко всему остальному. Ведь если я сумею убедить Седьмого, весь мир прислушается к моим словам! Вот о чем я тогда подумал.

Ах, если бы только я остался в Чаине! С поддержкой местной знати я добился бы куда большего, а здесь топчусь на месте, не в силах отыскать брешь в скорлупе Седьмого. Драгоценное время утекает, но властию не до моих учений, он воспитан иначе, и одно мое неверное замечание может повергнуть его в гнев.

Если бы он не доверил мне сына, я бы лишился всякой надежды. Теперь у меня есть Нико, но я не могу открыть ему суть черного солнца до тех пор, пока мальчик не подрастет. Сейчас он слишком мал и может проговориться. Люди Тавара следят за каждым моим шагом. За каждым словом. Они требуют, чтобы Нико пересказывал им все, чему я его учу. Говорят мальчику, будто я полоумен, потому что ненавидят меня и опасаются, как бы я не воспитал его иначе, чем воспитывали других властиев. Они настраивают Седьмого против меня, но он не поддается и не поддастся до тех пор, пока я буду служить ему, обличая ложь советников и клеветников.

…Меня страшит мысль, что они все-таки убедят Нико в моей полоумности. Мальчик очень привязан ко мне, но что, если, будучи юношей, он не поверит сказкам старого прималя? Недавно он сказал страшную вещь, несвойственную десятилетнему ребенку. Он сказал: «Я никому не доверяю. Даже ты можешь врать, Такалам. Ты врешь, когда говоришь неправду, думая, что это правда». Я отчаянно боюсь, что он не поверит мне.

…Мне удалось обучить мальчика тайному языку под видом игры. Нико это нравится, а я объясняю властию, что с помощью загадок принц развивает память и логическое мышление. Это и в самом деле так.

…Я хотел бы дожить до его зрелости. Хотел бы сопровождать его в путешествии в честь шестнадцати лет. Когда-то я встретил в Чаине его отца и отправился с ним в эту тюрьму. Теперь же мечтаю вырваться из нее вместе с Нико и наконец поведать ему тайны Сетерры, спрятавшись на корабле от сплетников и летучих крыс.

…Меня тревожит увлеченность Тавара ядами. Властий знает о его неприязни и приставил ко мне человека, который пробует еду. Если он погибнет, Тавара заподозрят в заговоре, но он попытается обойти эту стену. Я должен научить Нико всему раньше, чем до меня доберутся. И я должен оставить подсказки на случай, если не смогу быть с ним в путешествии. Нико должен узнать обо всем.

…Он не видит, как трясутся мои сухие руки над этими листками, и не видит высохших пятен от слез. Я всего лишь несчастный старик, напуганный, слабый и уставший от великого знания, разъедающего меня. Все, что мне остается, – облегчать душу, жалуясь вечерами бумаге, а после сжигать написанное, превращая буквы в шепчущий пепел.

…Они следят. Они следят за каждым моим шагом, и меня все сильнее стискивает паранойя. Должно быть, я и правда схожу с ума. Нико мне не поверит.

(Отрывки из тайных дневников Такалама)

* * *

Материк Террай, государство Соаху, г. Падур

8-й трид 1019 г. от р. ч. с.

Нико лежал в ворохе подушек у окна и смотрел, как в небе гаснут созвездия. Он не выходил из дворца после смерти Такалама. Не видел, как останки учителя сметали с шелка и ссыпали через бараний рог в красное чрево шкатулки. Мягкие серые хлопья поместили в землю, где пласты за пластами оседали сотни ушедших жизней. Такалама упокоили на вершине горы Достойного Праха, где хоронили предыдущих властиев и их семьи.

Наследнику Соаху не хотелось шевелиться и думать. Лучше бы уснуть, как ящерице зимой где-нибудь в северной стране. Оторвать хвост воспоминаний о Такаламе и медленно отращивать новый, уже без него. А весной открыть глаза человеком, свободным от груза прошлого.

В первый день было много ярости. Как мог этот порченый старик вот так запросто умереть? Он же обещал ему! Он ему столько всего обещал! Юноша переворачивал подносы и табуреты, разбивал вазы и статуэтки, выкрикивал проклятия всем и вся, пока не сорвал голос. Когда злость иссякла, ее место заняла тупая боль, затем пришла пустота. Нико сделался отрешенным и потерянным. Он почти не ел, отказывался от прогулок. Мать стенала и молила супруга повлиять на сына, но Седьмой велел оставить его в покое.

Нико закрыл глаза, зеленые, как листья перечной мяты, и запустил пальцы в каштановые кудри.

– Мерзкий старик, как ты мог умереть без моего разрешения?

Он ударил кулаком в подушку. В этот миг над ухом что-то просвистело и впилось в шелковые обои. Нож! Принц сделал кувырок и спрятался за ширму.

– Неудачное место, молодой господин! Вас видно как на ладони.

Нико и правда сплоховал. Свет, падавший из окна, отчетливо вырисовывал его силуэт на фоне расписных створок.

– Чтоб тебя пеплом разнесло!

Чинуша было не разглядеть в утренних сумерках, но его выдал дерзкий молодой голос. Нико вышел из укрытия, торопливо зажег лампу. Чинуш картинно скривился, оглядев покои господина. Всюду бардак: подносы с сухими лепешками, огрызки фруктов, скомканные грязные вещи по углам. Нико не разрешал служанкам входить в комнату, так что здесь давно не убирали.

– Да вы самоубивец, господин! – весело сказал Чинуш, цокнув языком. – Не держите оружие поблизости. Не закрыли окно. Даже дверь не удосужились запереть.

– Смерти захотел? – прошипел Нико. – Да как ты посмел нарушить приказ Седьмого?! Тавар придушит тебя собственными руками!

– Он скорее прикончил бы вас, – холодно отозвался Чинуш. – Более бесполезного ученика сложно представить.

Слова дернули разом все нервы. Чинуш знал, как разозлить принца. Нико ненавидел его немногим меньше Тавара – лучшего мастера ножей Соаху, их общего учителя.

Чинуш был старше Нико на два года. В свете пламени его серые глаза казались золотистыми. Короткие волосы цвета красного дерева отливали медью. Черты лица тонкие, почти приятные. Вид портили только торчащие уши. Несмотря на духоту, Чинуш был в полном облачении: кожаный доспех, высокие сапоги на шнуровке, под плащом оружейный пояс. Все черное, как и положено члену отряда Летучих мышей, которых Такалам в шутку называл летучими крысами. Люди Тавара считались лучшими наемниками на материке. Седьмой очень их ценил и доверял, насколько мог, хотя прежде каждый трид Летучие мыши собирались в главном зале и клялись ему в верности, а Такалам проверял искренность присяги. Мысль о том, что старика скоро кем-нибудь заменят, расстроила Нико еще больше.

– Какого затмения тебе надо? – процедил он сквозь зубы.

Чинуш хитро прищурился:

– Да вот, знаете, не спалось. Решил погонять воздух в вашей комнате. Уж больно спертый. Тут давно не проветривали?

– Пшел вон!

– Вообще-то я пришел вызвать вас на поединок.

Нико вырвал нож из стены, метнул в Чинуша. Тот крутанулся, пропуская лезвие, и хлопнул в ладоши.

– Оп! А если без шуток, выглядите паршиво. – Взгляд наемника сделался жестким. – Лучший ученик мастера никогда не довел бы себя до такого. Но я сегодня добрый! Отменю вызов и уйду, если отдадите мне брошь первенства.

– Вот оно что, – хмыкнул Нико. – Выжидал столько дней, пока я ослабну?

– Я всего лишь наблюдал, до чего вас доведет порченый старик. Мастер всегда говорил, что он ваша слабость. У вас подушки от слез просыхать успевают? Может, сразимся разок, пока они сушатся? Ветер сегодня хороший.

– Ты подписал себе смертный приговор одним приходом сюда! – выпалил Нико, краснея от стыда и ярости. – Унизил моего учителя, а теперь и меня! Так хочешь выслужиться перед Таваром? Ты хоть знаешь, как я могу тебя наказать?!

Чинуш выдержал тяжелый взгляд Нико с дерзкой улыбкой и снова цокнул языком.

– Не грозите словами! Они и царапины на мне не оставят. Идемте.

Он развернулся и скрылся в темноте коридора.

Нико сделал несколько глубоких вдохов. Поддаваться глупо. Чинуш просто наглая шавка Тавара, он не стоит и капли пролитого пота.

– Проклятье!

Юноша пнул вазу и взъерошил кудри, задев серьгу – изумруд в форме виноградного листа, раскачивавшийся на тонком золотом плетении.

Злость не утихала. Как они смеют так радоваться смерти Такалама? Стариковский прах еще улечься не успел, а Тавар и Чинуш уже готовы втоптать его имя в грязь. Нико ударил кулаком по столу с такой силой, что взволновалась фруктовая вода в графине. Часть ее выплеснулась на мозаичную столешницу. Запахло мускатом и медом. Розовая лужица медленно вытянулась и поползла к краю.

– Лучший ученик! Я покажу тебе, кто тут лучший ученик!

Он торопливо переоделся, натянув белую тунику с золотым шитьем и короткие коричневые шаровары, защелкнул оружейный пояс, подхватил кинжалы в резных ножнах и выскочил из комнаты. В коридоре мирно сопел десяток стражников. Пахло чем-то сладким. Юноша затаил дыхание и побежал. Чинуш наверняка использовал ядовитое благовоние, чтобы пробраться к нему.

Снаружи было пустынно и тихо. В завесе духоты нет-нет и появлялись нотки утренней прохлады. Террасу увивали лозы камписа и винограда. Мозаика листьев рябила под влажным дыханием бриза. Вдалеке журчали фонтаны.

Чинуш был здесь не один. Грудь сдавило от плохого предчувствия. На скулах заиграли желваки. Ладони вспотели.

– Мышонок наконец соизволил выглянуть из норки! Это повод для большой тренировки.

– Обратись пеплом, Тавар! Я не в настроении!

– Убийцам плевать на ваше настроение, мой господин, – ответил учитель, прищурив карие глаза, в полумраке казавшиеся смоляными.

Как и всегда, его темные одежды навевали мысли о чем-то неприятном и мрачном вроде затмения. Каждая деталь мастера ножей – идеально подогнанный наряд без единой складки и пятнышка, ровно обрезанные усы и борода, гладкие волосы, собранные на затылке в черный, лоснящийся хвост, вычищенные ногти и глянец сапог – говорила о нем, как о человеке в высшей степени педантичном и привыкшем просчитывать все на сто шагов вперед. Тавар был настолько аккуратен в работе, что ни разу еще его жертва не успела закричать перед смертью. Внутри Нико при виде мастера ножей поднималась волна страха, и мигом обострялись нервы. Тавар, словно тарантул, подбирался неслышно и нападал неожиданно, в самый неподходящий момент, следуя приказу Седьмого. Даже во дворце Нико не чувствовал себя в безопасности и старался всегда оставаться начеку. Это было частью его обучения.

– И это все, что вы подготовили для поединка? Самоуверенность убивает, мой господин. – Глаза Тавара сузились до щелок. – Вы позволяете себе подобную беспечность из-за смерти какого-то порченого старика?

Нико промолчал. Ярость лучше использовать по-другому.

Тавар ненавидел ошибки ученика. Он замечал их сразу. По выражению лица, дерганым движениям, сбитому дыханию. И тогда мастер ножей становился беспощаден. Нико вспомнил, как однажды забыл проверить сигнальные колокольчики на окнах. Тавар, пробравшись в комнату ночью, чуть не задушил его за эту оплошность. След на шее потом держался два-три дня, а глаза так налились краснотой, что даже в зеркало смотреться было страшно. Урок мастера ножей подарил Нико триды кошмаров и волны мурашек по телу от одного вида учителя.

Публика собралась тихая. Робко перешептывались за балюстрадой смоковницы, с укором кивали георгины. На арке позади Чинуша гудели осы. Они облепили спелые гроздья и жадно пили ягодную кровь.

– Мастер пообещал мне хорошее наказание, если я не уложу вас сегодня! – весело заявил молодой наемник. – А если одержу победу, Седьмой получит подробный доклад о вашем позоре.

– Это Тавар задумал? Я знал, что у тебя кишка тонка вытворять такое без его приказа.

Чинуш уже не слушал. В бою он становился холодным и расчетливым на манер учителя. Ни лишнего слова, ни посторонней мысли. Медленно, плавно, словно тень от тучи, скользящая по мраморному полу, он надвигался на Нико.

Юноша встал в стойку. Он старался исподволь следить за ногами противника. Шаг ускорялся. Чинуш ринулся на Нико черным вороном. Полы плаща разлетелись, точно крылья. Метательный нож незаметно лег в ладонь. Нико уличил заминку в ногах перед броском. Откатился в сторону. Стальная кобра канула в сеть плюща и застряла в листве. Второе лезвие дзинькнуло о камень колонны.

Чинуш сократил расстояние. Кинжалы встретились. Лязгнула сталь. Напряглись мускулы.

Тело непослушное, тяжелое. Даже распаленное гневом и азартом, оно двигалось медленней обычного. Тавар стоял в стороне и наблюдал с видом триумфатора. Для двух учителей, контрастных, как ночь и день, сын властия давно стал полем боя. Мягкость или жестокость. Самопожертвование или предательство. Любовь к ближним или себялюбие. Нико часто терялся, не зная, что правильней. В его сознании боролись убеждения Тавара и Такалама. Мастер ножей учил выживать любой ценой, убивать, лгать, жертвовать другими. Прималь наставлял отдавать последнее ближнему, защищать слабых, говорить правду. Сейчас Нико сражался не против Чинуша. Он бился за идеи Такалама. Отвоевывал им право на существование внутри себя. Обида на прималя забылась. Вместо нее вспыхнул гнев, обращенный к мастеру ножей и Чинушу. Все, кроме победы, стало незначительным, эфемерным. Нико больше не сомневался, на чьей он стороне.

Они двигались по кругу. У наемника длинный кард и жесткая ладонь наизготове. У Нико два парных, коротких кинжала с узкими лезвиями. В глазах – огонь. В жилах – бурлящая лава.

Первый удар. Кинжал схлестнулся с кардом. Мышцы свело от напряжения. Рука Чинуша остановила второй клинок. Нико вывернулся и сделал укол. Наемник отпрыгнул, как стервятник, чья добыча внезапно ожила. Краем глаза Нико улавливал танец теней на мерцающем мраморе. Они то сливались в единое пятно, то разрывались на два силуэта. Нико ринулся на Чинуша, целясь в горло. Тот увернулся. Кард прорезал воздух по диагонали. Нико пропустил лезвие над грудью. Сделал кувырок назад. Чинуш уловил мгновение и метнул нож. Лезвие задело край штанины. Нико едва успел откатиться. Он вскочил, отводя рубящий удар сверху. Противники снова сцепились в каскаде коротких выпадов. Сверкали объятые лязгом и звоном металлические молнии. Чинуш попытался сделать подсечку. Нико пнул его по колену и на долю секунды ослабил внимание. Кард скользнул по бедру. Боли не было. Пока не было.

Нико ушел влево и ударил в открытую зону Чинуша. Тот успел поставить блок. Вид первой крови сводил его с ума. Молодой наемник пылал от восторга. Нико снова принял боевую стойку. Ему нужно было немного подумать. Сосредоточиться. Собраться. Но Чинуш не давал передышки. Разгоряченный, он наступал снова и снова. Бесполезно рассекал воздух, будто стараясь напугать. В какой-то миг его движения сделались беспорядочными. Нико поднырнул под лезвие. Чинуш перехватил его руку с кинжалом, но было уже поздно. Резко распрямившись, Нико ударил Чинуша в подбородок рукоятью. Тот пошатнулся и упал, выронив кард.

Тренировка была окончена. Не будь в ней ограничений, Чинуш мог вывернуть кисть Нико, а тот пронзил бы соперника острием.

Победитель старался скрыть дрожь в руках, но схватка слишком вымотала его. Тавар не удержался от едкого словца:

– Будь на его месте я, вы бы давно харкали кровью, мой господин. Вы дрались отвратительно. Взгляните на свое бедро и воздайте благодарность Такаламу за него. Я надеюсь, что преподал вам хороший урок.

– Ты думаешь, что теперь я буду целиком твой? – жестко спросил Нико.

На лице Тавара пролегла едва заметная тень.

– Я рад, что больше никто не будет забивать вашу голову дрянными мыслями и отвлекать от тренировок.

Нико ловким движением заткнул кинжалы за пояс. Посмотрел на учителя с серьезной суровостью.

– Ты научил меня драться, Тавар. А Такалам научил меня думать. Однажды я спросил его, почему он говорит с тобой на равных. Почему не боится. Он сказал, что у него есть особенное оружие против тебя. И что когда-нибудь оно сыграет с твоей чванливостью злую шутку.

Тавар рассмеялся:

– И что это за оружие, мой господин? Я должен бояться горстку пыли?

– Время, Тавар. Всего лишь время. Знаешь, в чем была сила Такалама? Он становился мудрее с годами. И хотя он всего лишь порченый старик, ему до самой смерти было, что мне дать. А что дашь мне ты, Тавар? Что ты дашь мне, когда постареешь? Подумай об этом.

Он развернулся и отправился в покои, чувствуя спиной прожигающий взгляд мастера ножей. Наверное, не стоило так говорить. Глупо настраивать против себя опасного человека. Но как приятно было видеть гримасу недовольства на лице Тавара! Будь он хоть трижды лучшим наемником Соаху и доверенным Седьмого. Пусть ни он, ни его шавки не забывают о том, кто станет следующим властием. Сейчас Нико просто мальчишка с кратким именем, но когда-то оно распустится в грозное Нишайравиннам Корхеннес Седьмой.

Сладкий запах в коридоре выветрился. Нико распинал храпящих стражников и позвал служанок, наказав им принести умывальную чашу с прохладной водой и легкую закуску. Впервые за много дней проснулся голод. Нико словно освободился от тяжкого груза. Стены комнаты больше не прельщали ложным спокойствием. Хотелось вырваться из плена дворца и отправиться куда-нибудь далеко. Туда, где ветер выдует из головы темный туман. Где не будет Чинуша и Тавара, каждодневных примерок свадебного наряда, глупой невесты и материнских слез. Где бьющий набатом властный голос отца не догонит и не ударит в спину приказом. Где тысячи историй и знания, разбросанные на каждом шагу, начнут вливаться в глаза и уши, превращая разум в сокровищницу.

Пришлось повозиться, обрабатывая порез. На такой случай в комнате всегда имелась мазь и чистые бинты. Рана обильно кровоточила, но оказалась неглубокой, зашивать не пришлось. Нико давно не обращался к лекарю и заботился о себе сам.

Умывшись и сжевав пластинку обезболивающей пастилы, он вдохнул полной грудью и вдруг вспомнил слова, которые Такалам повторял каждый раз, когда его донимали люди Тавара: «Скоро крысы окончательно выберутся из помойной ямы, залезут тебе на плечи и станут пищать гадости обо мне в оба уха. Они и сейчас делают это каждый день, поэтому позволь мне попросить тебя кое о чем. Играй со мной в го, когда я умру. Доставай доску в моей комнате и играй так, будто играешь со мной. Мне будет приятно, если ты почтишь мою память. Покажи этим летунам, что помнишь старика. Они ничего не смыслят в логических играх, так что я смогу поквитаться с ними даже с того света».

Произнеся это, Такалам странно поглядывал в сторону дверей, за которыми, как обычно, кто-то подслушивал. В его голосе звучала тревога, но раньше Нико не придавал значения бредням учителя. Он не любил думать о смерти Такалама и отмахивался от его просьб, стараясь забыть их как можно скорее, но выходка Тавара задела юношу за живое, и ему захотелось наведаться в домик прималя.

Ночь уже растаяла среди трепета листьев. Нико сбежал по ступеням террасы, и рассвет коснулся румянцем его бледных щек. Вдалеке, за арками, увитыми лианами камписа, виднелся лимонный сад. Юноша легко нашел бы его и с закрытыми глазами – по аромату листьев. Чуть восточнее, на берегу крошечного, заросшего кувшинками озера, стоял дом Такалама с зеленой крышей. Сердце сжалось от тоски. Здесь все было по-прежнему, будто старик вышел на прогулку, а не умер. Под ногами знакомо скрипели половицы. Ладонь скользила по гладкому дереву перил. Под навесом качались фонарики, выдутые из цветного стекла, – подарок далекого Намула. Свечи внутри оплавились, прогорели. Надо бы снять поддоны, очистить от воска и насадить на тонкие стержни новые желтые столбики с фитилями. Но кому это теперь нужно?

Нико по привычке отер подошвы сандалий о коврик у порога и вошел. В комнате было темно и душно. Пахло старым деревом и гарью. Неужели Такалам разжигал камин в такую жару? Если подумать, в его топке каждое утро лежал ворох золы, хотя служанка приходила убираться ежедневно.

Доска для го отыскалась под кроватью. Старинный, тяжелый гобан выглядел как столик на коротких ножках и был целиком вырезан из бука. Нико провел по нему ладонью, чувствуя под пальцами царапины, избороздившие лаковое покрытие. Грубые, заметные царапины. Для Такалама, боготворившего го, такое отношение к доске выглядело странно. Где он так ее повредил? Обычно они с Нико играли на другом гобане, а на этом Такалам упражнялся дома, в одиночестве. Юноша проследил узор царапин кончиками пальцев и, задыхаясь от волнения, поднял доску к свету. Лаковый глянец на крышке гобана перечеркивали секретные знаки Такалама. Нико тут же опустил его и торопливо открутил одну из ножек. Внутри обнаружился плотный свиток из тонко выделанной кожи, а в нем письмо учителя, состоявшее целиком из тайнописи:

Я рад, что ты нашел послание, хотя меня печалит причина этого действа. Должно быть, я уже мертв, а ты пришел сыграть со мной в го и, конечно, заметил царапины. Я хочу рассказать тебе кое-что очень важное, но боюсь твоего недоверия. Боюсь настолько, что это сводит меня с ума. Ибо ты можешь посчитать мои слова выдумкой полоумного старика, а мне пока нечем их подкрепить. Потому я не раскрою всего здесь и сейчас, но попрошу у тебя внимания.

Долгие годы я изучал черное солнце и людей с Целью. Великое чудо, что здесь, в Соаху, к нам относятся не слишком предвзято. Еще большее чудо, что отец твой принял мое проклятие как дар. Я был счастлив служить ему и воспитывать тебя.

Однажды ты спросил, почему я так люблю детей. Этих «крикливых созданий с глупым взглядом, сопливым носом и вечной грязью у рта». Я промолчал, ибо всякому ответу свое время. Теперь я отвечу, взяв за пример опыты северного садовника, давным-давно приютившего меня.

– Зачем ты это делаешь? – спросил я, увидев, как он срезает верхушки молодых яблонь, похожих на прутики, и приматывает к ним новые веточки, прежде расщепив и вставив их друг в друга.

– Это дикушка, – ответил мне старик. – Плоды у нее мелкие, а горечь от них такая, что, того гляди, язык себе выкрутишь. Зато здесь хорошие корни. – Он похлопал по земле рядом со стволиком. – Крепкие корни. Холода и засуха им не страшны. А вот это, – он указал на деревце в кадке, от которого отделял веточки для примотки, – я раздобыл на южной окраине материка. У нас такие не растут. Яблоки сочные, сладкие. С твой кулак будут. Да только земля у нас мерзлая, а они к теплу привыкшие. Вот чтобы не погибли, я и прививаю их на дикушки. Когда древесина срастется, сила корней поднимется по стволу, и почки в рост пойдут. Корни-то северные, а плоды южные будут.

Позже он показал мне, как пытался привить ветки к зрелому дереву. Многие не срослись, а если и срастались, большая часть яблони все равно продолжала плодоносить терпкими бусинками.

Теперь представь, Нико, что молодая дикушка – это ребенок, а ветка культурной яблони – знание. Если привить его малышу в начале жизни, он вырастет вместе с ним и будет думать и поступать так, как его научили. Взрослый же давно укрепился на диких корнях, и переубеждать его почти бесполезно. Даже если новая мысль приживется на одной из веток его разума, останутся сотни других, на изменение которых могут уйти десятки лет.

Когда я пришел в дом Седьмого, ты еще не родился. Я видел живот твоей матери, видел тебя младенцем. И как только ты научился ходить, еще не отягощенный миром, напитанный только любовью, неиспорченный и неозлобленный, принялся учить тебя. Я вырастил хорошее дерево, Нико, с тем чтобы ты когда-нибудь разбил на моих учениях целый сад. Воспитывая потомков, увлекая своим примером близких, правя народом Соаху. Будучи единственным наследником, ты вскоре получишь большую власть. Потому я мечтаю, что ты останешься далек от жестокости в отношении таких, как я.

В конце жизни я наконец понял, в чем состоит Цель порченых людей и как она связана с черным солнцем. Однако воплотить ее уже не успею, а на объяснения уйдет уйма времени. Но у меня есть записи. Две книги, которые я писал и переписывал целую жизнь. Я не мог хранить их во дворце: здесь всюду глаза и уши. Они спрятаны в местах, где людям и животным до них не добраться. С их помощью я надеюсь раскрыть тебе великую загадку мира – загадку затмений.

Я собирался рассказать все в путешествии в честь твоего совершеннолетия, но не дожил до него, и потому тебе придется дважды изменить курс корабля, дабы отыскать рукописи. Я уверен, капитан выполнит любую твою прихоть, даже если Седьмой будет против. Книги написаны на тайном языке, и ты единственный в мире сможешь понять их. Это важно, Нико. Важно, как сама жизнь. Ты можешь лишиться ее, если не выполнишь мою просьбу. Я нарочно не открываю подробностей, потому как знаю тебя лучше всех. Ты теряешь интерес к тому, что получаешь легко, не доверяешь подобным вещам и не ценишь их, а поделившись моими знаниями с Таваром или отцом, и вовсе плюнешь на бредни полоумного старика. Я болен, Нико. Болен страхом твоего недоверия. Но я приучил тебя к поиску истин и надеюсь, эти строки не оставят тебя равнодушным. Считай их моей главной и последней загадкой.