Текст книги "Чейз (Погоня)"

Глава 9

Гленда Кливер жила в дорогой квартире на Сент-Джон-Серкл, на третьем, последнем этаже. В двери оказался глазок, и она посмотрела в него, прежде чем отпереть замок. Она предстала перед ним в белых шортах, темно-синей блузке и босиком – простенькая уловка, чтобы выглядеть ниже ростом.

– Вы очень пунктуальны, – заметила она и пригласила:

– Заходите.

Он прошел мимо нее, пока она закрывала дверь, и сказал:

– У вас тут очень симпатичный район. Девушка мило дернула плечом:

– Я не из тех, кто любит экономить. Как знать, может, я через неделю умру и от моих сбережений не будет никакого проку, а не умру, так их, к примеру, съест инфляция. Хотя, честно признаться, это я так оправдываю свое расточительство. – Она взяла его за руку, подвела к дивану и уселась рядом с ним.

– Что будете пить?

– Скотч, если можно.

– Со льдом?

– Прекрасно, – сказал он.

– Сейчас принесу.

Чейз смотрел, как она поднялась, прошла по комнате и исчезла в коротком коридоре, который, по-видимому, вел в столовую и в кухню. В шортах ноги ее выглядели невероятными – такими длинными, что казалось, они должны сгибаться, как резиновые. Если у него еще и оставались воспоминания о Луизе Элленби, Гленда прогнала их окончательно. О соперничестве между ними не могло быть и речи.

Когда Гленда вышла, он оглядел большую гостиную с ультрасовременной мебелью и декоративным убранством. Диван с плюшевой обивкой и два под стать ему кресла цвета какао. У дальней стены несколько фонариков, которые сейчас не горели. Одна лампа – пятидесятифунтовый кусок мрамора, из которого торчала гибкая изогнутая стальная трубка с серебристым плафоном на конце; его можно было поворачивать в разные стороны. Кофейный столик. Несколько ярких картин. Скульптура, изображающая обнаженных девушку и юношу в объятиях друг друга. Растение в горшке, которое едва не достигало потолка. И все. Сверхсовременная мебель и со вкусом подобранные украшения – это сочетание нравилось ему, и он чувствовал себя как дома.

Гленда вернулась с двумя стаканами скотча и протянула один из них ему. На этот раз она уселась в кресло напротив дивана. Это лучше, подумал он, чем сидеть с ней рядом, потому что так он может любоваться ее прелестными ногами.

– Вам нравится фондю на обед? – спросила она.

– Я никогда не пробовал, – признался Чейз.

– Что ж, я уверена, вам понравится. А если нет, то не получите больше скотча.

Чейз засмеялся и откинулся на спинку дивана – в первый раз с того момента, как пришел сюда, он перестал ощущать неловкость.

С ней было легко разговаривать на самые разные темы, от еды и коктейлей до мебели и дизайна. Она рассказывала, куда лучше всего пойти, чтобы пообедать и послушать музыку, и он с интересом слушал. Чейз слишком долго жил затворником, чтоб знать что-либо о таких вещах, но даже если бы он и вел светскую жизнь, мало что смог бы добавить к ее словам: она знала все хорошие места. У нее, наверное, подумал Чейз, десяток поклонников, которые с радостью готовы заплатить за нее везде, куда бы ей ни захотелось пойти. В этой девушке была изысканная чувственность.

Обед оказался вкуснейшим: печеная картошка, взбитый салат, цуккини и фондю из говядины, которое шипело и потрескивало, создавая аккомпанемент их беседе. На десерт был пирог с мятным кремом и вишневый ликер.

– Перейдем в гостиную? – спросила она.

– А как же посуда?

– Пусть стоит.

– Я помогу, и мы вымоем ее вдвоем быстрее. Она встала и положила свою салфетку На стол:

– В первый раз в жизни обедаю с мужчиной, который предложил вымыть посуду.

– Вообще-то я полагал, что буду вытирать, – отшутился он. Она засмеялась:

– Все равно вы неповторимы.

– Ну так как? Займемся?

– Нет, – сказала она. – Во-первых, я не считаю, что гости должны утруждать себя этим малоприятным делом. Во-вторых, мне и самой неохота. Я предпочитаю еще немного выпить, послушать музыку, посмотреть на фонарики и поговорить.

– Очень хорошо, – сказал Чейз. – Но потом – посуда.

Фонариков было двенадцать, в каждом переливались узоры из красного, синего, желтого, оранжевого, белого и зеленого света. Освещая комнату, они отбрасывали причудливые тени на стены, и потолки, на Чейза и Гленду, сидящих на диване, положив ноги на кофейный столик. По ногам Гленды пробегали голубые вспышки, белые огоньки, красные точки и желтые дрожащие концентрические круги.

– А вы совсем не такой, как я думала, – произнесла она после небольшой паузы в разговоре.

– Что же вы обо мне думали? – спросил он, не вполне ее понимая.

– О, что вы самонадеянный, очень суровый, консервативный и холодный.

– Вы так подумали, когда я приходил к вам в контору?

– Нет, – сказала она. – Я уже тогда удивилась. С самого начала вы вели себя совсем не как герой войны, без чванства – просто, очень вежливо и даже немного застенчиво.

Он не сумел скрыть своего удивления:

– Так вы узнали меня сразу?

– Ваша фотография два раза за эту неделю была на первой полосе. – Она отпила из стакана и поставила его на тумбочку у дивана.

– Но вы ничего не сказали.

– Я уверена, что вас уже до смерти тошнит от поздравлений.

– Да, – подтвердил он. – Тошнит, и даже более того.

– Когда я вернулась из хранилища, – сказала она, – а вас уже не оказалось, то решила, что вы рассердились: видите ли, не обслужили вовремя.

– Вовсе нет, – возразил он. – Просто вспомнил о другой встрече, которая вылетела у меня из головы, а я уже опаздывал. – В первый раз за весь вечер он припомнил, зачем пришел: расспросить ее о людях, которые посетили справочный отдел во вторник, о Судье. Но он не знал, как к этому подступиться. К тому же ему и не хотелось. Как здорово сидеть вот так рядом, пить, разговаривать, слушать музыку и смотреть на огоньки.

– Вы что, правда интересуетесь фамильной историей?

– А что здесь такого? – спросил он.

– Просто мне показалось тогда, что это не в вашем характере, – ответила она. – А теперь, когда я узнала вас лучше, тем более.

– Может быть, мой характер сложнее, чем вы думаете, – предположил Чейз.

– Не сомневаюсь.

Они еще немного посмотрели на фонарики и помолчали. Вовсе не обязательно разговаривать, если им настолько легко друг с другом, что молчание не казалось неловким. Она налила каждому еще по стакану напитка, и когда села на место, то оказалась ближе к нему, чем раньше.

Гораздо позже, после того, как они еще поговорили, послушали музыку, помолчали и выпили, она сказала:

– Вы настоящий джентльмен, правда?

– Я?

– Ну да.

– Я бы так не сказал.

– А я бы сказала, судя по тому, как вы назначили мне свидание по телефону, а потом предложили помочь мыть посуду. К тому же, не будь вы джентльменом, уже наверняка начали бы клеиться ко мне.

– А можно? – спросил он.

– Пожалуйста, – ответила она, придвинулась к нему и наклонила голову, предлагая ему свои губы, а потом, возможно, и все остальное.

Он обнял ее и долго целовал. При свете фонариков она была вся синяя, в желтых пятнах с малиновыми краями.

– Вы очень хорошо целуетесь, – похвалила Гленда.

Наверное, следовало вовремя остановиться, прежде чем выяснилось: целоваться – это все, на что он способен. Он хотел ее и стремился лечь с ней в постель, но она ассоциировалась у него как бы с магнитофоном прошлого, и его прикосновение заставило пленки крутиться. Она навевала память о других женщинах, мертвых женщинах, пробуждала ощущение его вины. Она была желанной, но одновременно, сама того не ведая, уничтожала желание.

– Извини, – сказал он, когда они лежали в ее постели и смотрели на темный потолок, который, казалось, был лишь в нескольких дюймах от их лиц.

– За что? – удивилась Гленда. Она держала его руку, и он был рад этому.

– Не издевайся, – сказал он. – Ты ожидала большего.

– Правда? – спросила она, приподнимаясь на локте и вглядываясь в него сквозь полутьму. – Если это и так, то ты тоже ожидал большего. Исходя из твоей логики, это я должна извиняться.

Его отношение к словам Гленды оказалось двояким: он оценил ее стремление пощадить его чувства и попытку развеселить его, но ему хотелось быть униженным. Он и сам не понимал, откуда такое чувство.

– Ты ошибаешься, – возразил он, – на самом деле я вовсе не ожидал большего.

– Да?

– Я не могу, – сказал он. – С тех пор как... как вернулся из Вьетнама. – Он никогда не рассказывал историю своей импотенции никому, кроме доктора Ковела, и теперь, похоже, решил воспользоваться ею, чтобы Гленда дала выход презрению, которое она сдерживала.

Она придвинулась ближе, снова приподнялась и начала нежно приглаживать его волосы:

– Паршиво, конечно, но это не самое главное. Ты же все равно можешь остаться на ночь, разве нет?

– После этого?

– Говорю же, это не главное, – отрезала она. – Ведь просто приятно, когда кто-то спит рядом, когда кровать теплая. Верно?

– Верно, – согласился он.

– Проголодался? – спросила она, меняя тему прежде, чем он найдет предлог продолжать разговор. – Давай-ка сообразим омлет.

Он удержал ее за руку и попросил:

– Подожди немного.

Они лежали рядом, тихо, как будто к чему-то прислушиваясь. Перестав плакать, он позволил ей зажечь свет, и они отправились в кухню.

* * *

Утром за завтраком Чейз сказал:

– Если бы я... если бы мы ночью занимались любовью, это было бы нормально для тебя?

– То, что мужчина остался на ночь после первой встречи? – спросила она.

– Ну да.

– Нет, не нормально.

– Но такое случалось раньше? Она макнула тост с маслом в остаток яичного желтка и призналась:

– Два раза.

Он доел яичницу и взялся за кофе:

– Жалко...

– Прекрати, – сказала она, и в ее тихом голосе послышалась необычная решимость. – Ты прямо мазохист.

– Может быть.

Она откинулась на спинку стула, закончив завтракать.

– Но ты бы хотел, чтобы я сказала, будто ты особенный, хотя у нас ничего и не получилось.

– Нет, – сказал он. Она улыбнулась:

– Не правда, Бен. Ты хочешь, чтобы я сказала, как необыкновенно все было, но ты мне не поверишь, если я скажу: именно так все и было.

– Да как могло так быть? – удивился он.

– Так и было, – подтвердила она и покраснела; он счел это смущение одновременно старомодным и очаровательным в такой эмансипированной женщине. – ,Бен, ты мне очень нравишься.

– Возможно, ничего хорошего не было, – сказал он. – Просто непривычно.

– Чушь.

– Но факт тот, что мы не... Она перебила его:

– Я себя чувствую с тобой легче, счастливее, естественнее, чем с кем-либо другим. А ведь это только первое утро после нашей встречи.

– Тебе легко, потому что ты чувствуешь себя в безопасности, – предположил он.

– Врешь, – сказала она.

Через секунду он поднял взгляд, чтобы понять, почему она ответила так резко и сразу замолчала, и увидел у нее в глазах слезы.

– Ну ладно, Гленда. Извини меня. И мне хочется встретиться с тобой снова, если ты не против.

– Боже, какой же ты тупой, – сказала она. – Этого-то я и добиваюсь от тебя все утро.

В дверях он поцеловал ее без всякой неловкости и решил, что их отношения, возможно, надолго.

– Мне жаль так рано выгонять тебя, – сказала она, – но сегодня придет в гости моя мама. Мне нужно прибрать в доме и уничтожить все следы моего предосудительного поведения.

– Я позвоню, – пообещал он.

– А если нет, то я позвоню сама.

День был ясным и жарким, ветер едва покачивал деревья у края тротуара. Но его настроения не испортила бы никакая погода, даже самая отвратительная. Он сел в “мустанг”, открыл окно, впуская в машину свежий воздух, и уже вставлял ключ в замок зажигания, когда это случилось. Что-то просвистело позади него, потом послышался звук удара. Оглянувшись, он увидел посреди заднего стекла отверстие от пули. Судья рано встал в этот теплый безоблачный день.

Чейз боком упал на пассажирское сиденье, так, чтобы его не было видно в окна и чтобы спинки загораживали его от Судьи. Почти в тот же миг в заднее стекло ударилась еще одна пуля. Лежа на боку, вжавшись головой в виниловое сиденье, он услышал, как пуля вонзилась в обивку, почувствовал, что спинка слегка затряслась, но выдержала. Пистолет с глушителем стрелял бесшумно, но сила выстрела у него была меньше, потому что вытянутое дуло основательно замедляло скорость полета пули. Будь это обычный пистолет, пуля наверняка прошила бы спинку сиденья насквозь.

Несколько минут он ждал третьего выстрела.

Его так и не последовало.

Чейз осторожно поднял голову и огляделся: ничего необычного и в него больше не стреляли. Он завел двигатель, отъехал от края тротуара и сильно нажал педаль газа.

Двадцать минут спустя он убедился, что его не преследуют: он столько петлял по переулкам, то и дело внезапно поворачивая и глядя при этом в водительское зеркальце, что никакой “хвост” не остался бы незамеченным. Успокоившись, Чейз выехал на трехрядное шоссе, пролегающее через весь город, и направился домой.

На несколько часов он забыл о Судье, а вот Судья явно не забывал о нем. Чейза трясло, и у него чесался затылок – как раз то место, в которое попала бы пуля, стреляй Судья получше. Дрожь была такой сильной, что дважды он хотел остановить машину, чтобы прийти в себя. Поначалу это показалось ему неадекватной реакцией на происшествие, особенно для человека, который побывал в боях в Юго-Восточной Азии. Но потом он понял: теперь ему есть что терять, есть то, чего он боится лишиться, – это Гленда, как бы ни развивались их отношения. Он не должен больше забывать о Судье; нужно быть вдвое осторожнее, чем раньше.

Паркуя машину перед домом, он подумал, что Судья мог опередить и, предвидя его возвращение, спрятаться где-нибудь неподалеку и поджидать. Чейз долго сидел в машине, не желая выйти, чтобы проверить свое предположение. Наконец, сообразив, что Судья так же легко может застрелить его в машине, как и у дверей, он вышел. В коридоре первого этажа ему повстречалась миссис Филдинг.

– А я не знала, что вы не будете ночевать дома, – сказала она.

– Я и сам не знал, – ответил Чейз. Направляясь к лестнице, она взглянула на его измятую одежду:

– Вы не попали в аварию?

– Нет, – ответил он. – И я не пьян. Его настроение так удивило миссис Филдинг, что когда она наконец нашла, что сказать, он уже поднялся по лестнице и не мог ее услышать.

В комнате он запер дверь на задвижку и лег на кровать. Он больше не сопротивлялся дрожи. Постепенно вместе с ней прошел и страх.

* * *

Судья позвонил через два часа. Чейз взял трубку, надеясь, что это Гленда, и услышал его голос:

– Тебе опять повезло.

Чейз не был так спокоен, как во время их прошлых разговоров; едва сдержавшись, чтобы не швырнуть трубку, сказал:

– Ты все так же плохо стреляешь, вот и все.

– Да, согласен, – дружелюбно заметил Судья. – Но тут и глушитель виноват.

– У меня есть деньги. Ты знаешь это. Давай я тебе заплачу, а ты оставишь меня в покое, – предложил Чейз.

– Сколько? – Голос Судьи звучал заинтересованно.

– Пять тысяч.

– Мало.

– Тогда семь.

– Десять, – заявил Судья. – Десять тысяч, и я больше не буду пытаться убить вас, мистер Чейз.

Чейз почувствовал, что улыбается. Это была натянутая улыбка, но все же улыбка.

– Прекрасно. Как мне заплатить? Голос Судьи вдруг сделался таким громким и яростным, что Чейз едва понял, что он говорит:

– Ах ты, подонок, неужели не понятно, что от меня нельзя откупиться ни твоими деньгами, ни чем-либо другим? Ты заслужил смерть, потому что убивал детей, потому что ты греховодник и должен быть наказан. Я не продаюсь. Меня нельзя подкупить!

Чейз подождал, пока Судья успокоится. Этот тон, эта необыкновенная вспышка ярости однозначно свидетельствовали, что он сумасшедший. Наконец Судья спросил:

– Ты меня понял?

– Да.

– Хорошо! – Судья помолчал, вздохнул. – Знаешь, я видел, как ты входил в ее квартиру, и уверен, что ты провел ночь в постели этой белокурой шлюхи...

– Она не шлюха.

– Я точно знаю, кто она.

– Да?

– Да. Это та высокая белокурая шлюха из “Пресс диспатч”. Я видел ее во вторник, когда просматривал их архивные номера.

– При чем здесь это? – спросил Чейз.

– При всем. И сначала я убью ее. Чейз молчал.

– Ты меня слышишь, Чейз?

– Это несерьезно.

– Очень серьезно.

Чейз медленно, глубоко вдохнул и сказал:

– Ты же говорил, что убиваешь только тех, кто заслужил возмездие, причем после того, как досконально изучишь их биографии и узнаешь обо всех грехах. Почему ты нарушаешь свои правила? Ты что, начинаешь убивать всех без разбора?

– Девушка заслужила смерть, – заявил Судья. – Она прелюбодейка. Разрешила тебе остаться у нее на ночь, вы остались вдвоем, и за одно это она заслуживает смертного приговора.

– Так ты за этим звонишь мне в первый раз за три дня – чтобы сказать, что убьешь ее первой?

– Да.

– Почему?

– Она тебе нравится, Чейз? Чейз промолчал.

– Надеюсь, она тебе нравится, – сказал Судья, – потому что в этом случае будет интересно посмотреть на твою реакцию, когда я покончу с ней.

Чейз ждал, не осмеливаясь заговорить.

– Так она тебе нравится, Чейз?

– Нет.

– Лжешь, я видел, как ты уходил от нее – насвистывая и очень довольный, – да-да, очень довольный!

– А я знаю, кто ты, – сказал Чейз. Судья засмеялся:

– Сомневаюсь.

– Послушай. Ты примерно моего роста, блондин, с длинным тонким носом, ходишь, ссутулив плечи и аккуратно одеваешься. Ты педант во всем, что бы ни делал.

– Это только описание. К тому же не слишком точное.

– Еще полагаю, что ты гомосексуалист, – продолжал Чейз.

– Это не правда! – воскликнул Судья с чрезмерной горячностью. Очевидно, он и сам почувствовал это, потому что заговорил уже более спокойным тоном:

– Тебя неверно информировали.

– Не уверен, – сказал Чейз. – Думаю, я вот-вот доберусь до тебя.

– Нет, – отрезал Судья. – Ты не знаешь моего имени, в противном случае уже сообщил бы в полицию.

– Не трогай ее, – попросил Чейз. В ответ Судья только рассмеялся долгим, гортанным смехом и повесил трубку.

Чейз судорожно нажимал на рычаг, пока не послышался длинный гудок, затем нашел в справочнике номер Гленды и набрал его. Она подошла после третьего гудка.

– Мне нужно с тобой поговорить, – сказал Чейз.

Она мгновение колебалась, потом произнесла:

– У тебя такой взволнованный голос. Я надеюсь, ты не собираешься снова выяснять отношения.

– Вовсе нет. Это очень важно, Гленда. Тут дело жизни и смерти. Она хихикнула:

– Это самое старое выражение на свете.

– Пожалуйста, не надо, – попросил он. – Я серьезно. Сейчас же выезжаю.

– Ты забыл, какой сегодня день.

– Твоя мама еще не ушла?

– Нет.

– А когда намерена уйти?

– После обеда.

– Слишком поздно!

– Послушай, Бен, – возмутилась она, – я сейчас рассержусь.

Он заставил себя помолчать немного и ответил размеренным тоном:

– Хорошо. Если тебя устроит, я приеду в восемь. Но только прошу, до того времени не открывать дверь незнакомым людям, как бы долго они ни звонили.

– Что случилось? – спросила она.

– Не могу сказать по телефону, – ответил Чейз. – Сделаешь так, как я говорю?

– Хорошо, – согласилась Гленда. – Жду тебя в восемь.

Чейз слонялся по комнате, пока не почувствовал, что так время не скоротаешь. Он подошел к буфету и взялся за свою бутылку виски. Он прикладывался к ней уже несколько дней кряду, но, когда стал наливать, понял, что ее содержимого хватит еще надолго, потому что и сегодня ему совершенно не хотелось затуманивать свои мозги, ведь в любой момент можно столкнуться с Судьей. Он заткнул бутылку пробкой, снова поставил ее в буфет, закрыл дверцу, чтобы не соблазняться, вымыл стакан, вытер и убрал его.

Да, многое изменилось за последнее время – и его воздержание от выпивки лишнее тому подтверждение. Он принял душ, стараясь как можно дольше тянуть время, несколько раз намыливался и споласкивался. Потом побрился, позанимался гимнастикой. Взглянул на часы: было несколько минут шестого. Чуть меньше трех часов оставалось до того момента, когда он сможет объяснить ситуацию Гленде и предложить ей свою защиту. Три часа – это не очень долго. Вот только за эти часы она может оказаться мертвой.

Глава 10

Гленда была в короткой зеленой юбке и блузке темно-табачного цвета, с широким воротником и рукавами-фонариками; каждую длинную манжету украшали восемь пуговок. Свои золотые волосы она стянула в два конских хвостика за ушами и благодаря этой прическе, как ни странно, казалась одновременно и очень юной, и искушенной, хотя, подумал Чейз, мать, пришедшая в гости, наверняка заметила только невинность этого нарочито детского штриха.

Закрыв дверь, они долго целовались, как будто их разлука длилась много дней, а не несколько часов. Обнимая Гленду и чувствуя ее язык у себя во рту, Чейз удивлялся, как далеко могут зайти отношения между мужчиной и женщиной за такое короткое время. Это, конечно, была не любовь с первого взгляда, но нечто очень похожее. Сначала он отстраненно, издали оценил ее женские достоинства, потом ощутил к ней половое влечение, хотя и оставшееся неудовлетворенным, потом дружеские чувства и, наконец, своеобразную любовь. Они не женаты, и он не может физически овладеть ею, но его захлестнул шквал чувств: любовь, желание, нежность, стремление главенствовать над ней – все то, что, по-видимому, испытывает любой молодожен. Они почувствовали такое родство потому, подумал он, что в чем-то дополняли друг друга, однако ему не хотелось углубляться в дебри психологии. Хотелось просто радоваться, послав куда подальше свой комплекс вины.

– Хочешь выпить, – спросила она, высвобождаясь из его объятий, – Нет, – ответил он. – Нужно серьезно поговорить. Иди сюда.

Когда они уселись рядом на диване, как в начале вчерашнего вечера, он сказал:

– К тебе не пытались войти незнакомые люди?

– Нет, – удивленно ответила она.

– А кто-нибудь звонил по телефону?

– Только ты.

– Хорошо, – сказал он. Но это значило, что Судья не отменил, а только отложил исполнение своих планов.

Она взяла его руку в свои ладони и спросила:

– Бен, в чем дело, что случилось?

– Понимаешь, никто мне не верит, – посетовал он. – Из-за Ковела полицейские не хотят меня даже слушать.

– Я буду слушать, – сказала она.

– Ты и должна слушать, – ответил он, – потому что все это касается и тебя.

Гленда долго ждала, когда Чейз продолжит, но он молчал, и тогда она сказала:

– Пойду принесу нам что-нибудь выпить.

– Нет, – возразил он, удерживая ее. – Если я начну пить, чтобы оттянуть все это, то потеряю самообладание и вообще ничего не расскажу.

В следующие двадцать минут он ни разу не взглянул на нее, хотя рассказал ей все – даже об операции “Жюль Верн” и о туннеле. И о бамбуковой решетке. И о женщинах. Рассказал обо всем, вплоть до последней угрозы Судьи.

– Теперь мне уж точно необходимо выпить, – сказала Гленда.

Чейз не стал останавливать ее. Когда она вернулась с двумя стаканами, он взял один и сказал:

– Ну так что, это меняет дело? По-моему, да.

– Что ты имеешь в виду?

– Нас.

– А почему что-то должно измениться? – спросила она с неподдельным недоумением.

– Но ты же теперь знаешь, кто я такой, что я сделал, как участвовал в убийстве этих женщин.

– Это был не ты, – сказала она.

– Я стрелял наравне со всеми.

– Послушай меня. – Ее нежный голос зазвучал с необычной серьезностью и твердостью, как будто крошечный, но решительный молоток заколачивал слова так, чтобы никаких сомнений не оставалось. – Когда ты воевал во Вьетнаме, было два Бенжамина Чейза. Один Бен всерьез воспринимал приказы и четко исполнял их, потому что его воспитали на непреложной истине: всякий авторитет всегда прав и неподчинение – признак бесхребетности или недисциплинированности. Этот первый Бен к тому испытывал панический страх, который еще больше усилил его уважение к авторитетам, потому что этот страх внушал ему: в одиночку ты умрешь. Но был и другой Бен, умеющий отличить добро от зла, отличить инстинктивно, несмотря на стремление общества перепутать его нравственные суждения. Это тот Бен, которого я знаю, второй Бен. Он больше года пытался уничтожить остатки первого Бена – того, кто слепо подчинялся Захарии, – и прошел все круги ада, чтобы очиститься. Первый Бен умер. Его убила война, и это одно из немногих полезных убийств, совершенных на этой глупой войне.

И теперь совершенно нет причин, чтобы второй Бен, мой Бен, стыдился себя и желал быть наказанным. А еще меньше причин у меня обвинять моего Бена в чем-либо, что совершил умерший Бен. – Она умолкла, покраснела, явно удивляясь внезапному приступу красноречия, и опустила глаза на свои круглые колени. – Это, конечно, упрощение, но я так думаю. Ты понимаешь меня?

– Да, – сказал он. Обнял ее и стал целовать. Когда его руки соскользнули с ее груди и стали гладить полные бедра, он понял, что дело идет к новому разочарованию, и, отодвинувшись, сказал, снова переключаясь на Судью:

– Тебе не кажется, что я упустил нечто важное, возможно, какой-нибудь крошечный след?

– Вообще-то нет, – задумчиво произнесла она. – Я узнала его по твоему описанию, но не знаю, как его зовут и вообще ничего о нем. – Она отпила из своего стакана и вдруг резко отставила его. – А ты не спрашивал у Луизы Элленби, не приставал ли кто к погибшему парню – может быть, за много недель до убийства? Если Судья действительно выслеживал их, производя свое “расследование”, они могли заметить его или встретиться с ним.

Чейз сказал:

– Подозреваю, что они ни разу не заметили чего-либо подобного. К тому же наверняка следователь спрашивал Луизу об этом.

– Он же не знает того, что знаешь ты, в частности, об этих “расследованиях”.

– Пожалуй, ты права, – согласился он. – Я позвоню Луизе. Если она дома, можно поехать к ней прямо сейчас.

Девушка оказалась дома и обрадовалась его звонку. В десять часов Чейз и Гленда вышли из квартиры и направились к “мустангу”. Вечер выдался тихий и не такой душный, как день. Чейз огляделся в темноте, прикидывая наиболее подходящее место, где мог притаиться человек с пистолетом.

Чейз попытался убедить Гленду, что ей совершенно ни к чему ехать с ним, что глупо маячить перед домом вдвоем, но она и слушать ничего не желала:

– Если мы боимся выходить из дому, значит, Судья уже победил, ведь правда?

Тогда он принялся объяснять, что с ней будет, если в нее попадет пуля тридцать второго калибра, но она только отмахнулась: он ведь сам говорил, что Судья не умеет стрелять.

Когда он вместе с ней сошел с тротуара, чтобы проводить ее до дверцы со стороны пассажира, она сказала:

– Не надо изображать учтивого джентльмена. Терпеть не могу, когда мне открывают двери, точно я инвалид.

– А если джентльмену нравится быть учтивым тоном спросил он.

– Тогда отвези меня в такое место, куда принято приходить в длинном бальном платье, чтобы мне действительно потребовалась помощь.

Он отпустил ее руку:

– Очень хорошо, мисс Самостоятельность. Но как мы сядем в машину, чтобы нас не заметили?

– А ты думаешь, он наблюдает за нами с соседней крыши? И при этом невероятно зоркий, чтобы стрелять в такой темноте.

– Все равно, – сказал Чейз, подходя к водительской дверце; он открыл ее на мгновение раньше, чем она свою. За это мгновение он понял: произошло нечто ужасное...

Он оставлял машину запертой, и Гленда не смогла бы открыть свою дверцу, пока он не отпер ее изнутри.

– Ни с места! – крикнул он поверх “мустанга”.

Девушка среагировала лучше, чем он мог ожидать. Она не распахнула инстинктивно дверцу, как сделал бы почти каждый, думая, что опасность сзади. Открой она ее хотя бы на дюйм, в следующий миг упала бы замертво.

– В чем дело? – спросила она.

– Он побывал в машине.

– Судья?

– Да. – Чейз откашлялся. Во рту у него пересохло, и язык прилипал к небу, когда он пытался говорить. – Не открывай дверцу дальше, но не хлопай ею и не прикрывай, отпусти, пусть сама закроется.

– Почему?

– Я думаю, он начинил машину взрывчаткой.

Гленда долго молчала, а когда наконец заговорила, стало ясно, что теперь она первый раз испугалась по-настоящему:

– Откуда ты знаешь?

– Когда я открывал свою дверцу, в салоне зажегся свет. Так вот, от кнопки на окне твоей дверцы к бардачку тянется одножильный провод. Взрывчатка наверняка там, потому что он вытащил лампочку из дверцы бардачка и оставил саму дверцу открытой.

– Но как ты сумел...

– Во Вьетнаме мы всегда осматривали машину прежде, чем садиться в нее. Конг частенько преподносил такие сюрпризы.

Пока они говорили, Гленда медленно отпускала дверцу и теперь, когда та прикрылась, осторожно убрала с нее руку.

– Отойди от машины и зайди за дом, – распорядился Чейз.

– Что ты собираешься делать?

– Обезвредить ее.

– Я тебе не позволю...

– Я это делал десятки раз, – успокоил девушку Чейз. – Иди, не волнуйся.

Когда она отошла достаточно далеко, чтобы в случае чего взрыв не задел ее, Чейз открыл свою дверцу и сел на водительское сиденье.

Мимо с натужным ревом проехал белый продуктовый фургон, и похожее на рокот моря эхо заметалось между кирпичных стен многоквартирных домов. Чейз наклонился над панелью, разделяющей сиденья, и стал всматриваться в открытый бардачок. Даже при слабом освещении он увидел характерный изгиб гранаты. Она была тщательно прикреплена клейкой лентой к полочке, которую образовывала открытая дверца бардачка, и обмотана длинным проводом, опутавшим маленькую дверцу вдоль и поперек. Провод огибал кнопку возле окна на пассажирской дверце и тянулся прямо к заднему кольцу в верхней части гранаты.

Чейз вышел из машины и направился к лестнице дома, где ждала Гленда.

– У тебя в квартире есть инструменты? Мне нужны кусачки.

– По-моему, есть такие, знаешь, тоненькие щипчики, – сказала она, – из набора елочных лампочек.

– Сойдет, – решил он.

Пока Гленда ходила за щипчиками, он стоял на лестнице, засунув руки в карманы", и пытался не думать, что стало бы с нею, если бы граната взорвалась. Он бы, наверное, тоже пострадал, но ее буквально разорвало бы на куски вместе со стальной дверцей “мустанга”, которая разлетелась бы с такой же легкостью, как стекло.

Девушка вернулась с инструментом и спросила:

– Это надолго?

– Минут на пять, – сказал он. – Жди здесь. Теперь вряд ли стоит остерегаться Судьи. Он уверен, что взрыв прикончит нас.

Вновь забравшись в машину, Чейз наклонился над панелью и, крепко сжав щипцами провод, начал стремительно перегибать его взад вперед. Вероятность, что ручная граната взорвется, была ничтожна мала, хотя он и не мог чувствовать себя абсолютно спокойно, пока не перекусил провод. Провод провисал дюймов на десять, так что Судья дал возможность Чейзу спокойно поработать над ним.

Конечно, Судья не натянул провод вовсе не для того, чтобы Чейзу было легче обезвредить гранату. Он преследовал другую цель. Граната должна взорваться не раньше, чем девушка почти настежь откроет дверь, так чтобы на нее обрушилась вся мощь взрыва. Больше того, при такой длине провода, если учесть, что между выдергиванием кольца и взрывом пройдет не менее семи секунд, она могла бы успеть даже сесть в машину, не заметив провода, и осознать опасность, только когда было бы уже поздно.