Текст книги "Волжский рубеж"

4

Едва стало светать, на одном из отрогов Сапун-горы появился статный английский офицер в окружении немногочисленной свиты. Английские сторожевые видели его тут каждое утро. Солдаты в черных шапках тотчас же вытягивались по струнке, прижимая к себе ладные ружья и стряхивая сон, мигом – хочешь не хочешь! – обретая бодрый вид. Этим впередсмотрящим был бригадный генерал Кадрингтон. Молчком он доезжал до края своих позиций и зорко оглядывал местность: Севастополь – слева, Килен-балку – прямо перед собой, и часть Сапун-горы – справа, где стояло соединение его старшего товарища по оружию – вторая дивизия Лэси Ивэнса. Кадрингтон знал, что сам дивизионный генерал лежит сейчас в лазарете, а его замещает бригадный генерал Пеннифазер. Утро 5 ноября было чрезвычайно тихим, туманным. Все тонуло в сизоватой зыбкой мгле, поднимавшейся от земли. Казалось, даже слова вязли на языке. Только серые отроги Сапун-горы четко выходили из тяжелого тумана, да еще далекие строения Севастополя читались на фоне едва светлеющего неба.

– Плохой туман, – недовольно пробормотал Кадрингтон, точно кто-то забыл согласовать с ним погоду. – Очень плохой! Я не вижу ни Килен-балки, ни обеих дорог по двум ее сторонам. Плохое утро! Усильте посты, – бросил он своим офицерам. – Не мешало бы это сделать и Пеннифазеру. Клянусь короной короля Георга, будь я на месте русских, то воспользовался бы этим преимуществом!

К нему подъехал начальник его штаба – полковник Роберт Стоун.

– Стоит выслать людей в штаб второй дивизии, господин генерал? – спросил он.

Кадрингтон прищурил глаза, высоко поднял голову. Отрицательно мотнул головой:

– Не думаю. Пеннифазер не хуже меня может учуять опасность. Чертов туман, чертов туман…

Но «чертов туман», казавшийся английскому полководцу столь коварным недругом, уже медленно колебался, больше походя на гигантское летучее облако. Тут и там появлялись островки земли – участки деревьев, скалистые отроги, черные провалы балок, изрезавших несколько миль прибрежной земли. Вот до отрогов Сапун-горы докатил-таки и легкий морской ветер – близость большой воды заставила английских офицеров вздохнуть свободнее, легче.

Рассвет казался так близок!..

– Сколько времени, Роберт? – спросил Кадрингтон.

– Половина седьмого, – ответил полковник Стоун. – Скоро выйдет солнце, мой генерал, Крым откроется нам как на ладони, и мы вздохнем свободнее!

– Да-да, свободнее…

И все же взгляд его то и дело устремлялся в сторону соседей – на скрытые туманом и расстоянием полки Лэси Ивэнса, ближе других стоявшие к (дай-то Бог спавшему в этот утренний час!) противнику. И еще притягивала внимание тонувшая в тумане Килен-балка, от которой шел странный приглушенный шум – точно она ожила, тихонько гудела, была в движении…

В эти самые минуты морской ветер долетел и до редутов дивизии Лэси Ивэнса, стоявшего на удобном карнизе Сапун-горы, над каменистой равниной. Сам командующий уже трое суток находился в Балаклаве – молодой жеребец понес его, командующий упал и сломал ногу. Теперь дивизионного генерала, проклинавшего неопытную лошадь, окружали одни лекари. Свои обязанности он передал бригадному генералу Пеннифазеру – командиру трех пехотных полков. Но Пеннифазера, в отличие от Кадрингтона, туман в это утро беспокоил мало. Генерал готовил свои предложения к плану штурма Севастополя, который должен был начаться со дня на день: лорд Раглан от каждого из своих командиров потребовал конкретных предложений, чтобы потом, собрав их, «сочинить» свой план действий. К тому же склонившийся в своем шатре над картой и водивший карандашом при свете керосиновой лампы топографические знаки, генерал Пеннифазер отлично знал, что князь Меншиков, звезд с неба не хватавший, в этой военной кампании больше выжидал, чем предпринимал действия. Так же генерал знал, что его дивизия занимает на редкость удобнейшую позицию. Они стояли у подножия Сапун-горы, на высоких холмах, создававших плато, и могли расстреливать с него противника, подступающего со всех сторон. Именно поэтому беспокойства в сердце генерала Пеннифазера, только что широко зевнувшего от усталости, не было. Тем кольче оказался далеко за шатром бешеный крик одного из его солдат, заставивший генерала неприятно вздрогнуть. Пеннифазер распрямился – и тут крик повторился, да какой! – а за ним и еще несколько воплей резанули по ушам английского генерала. Из всего этого он только и успел расслышать одно-единственное слово: «Русские!». А после ружейного залпа, но уже с едва не остановившимся сердцем, услышал вновь: «Русские идут! Русские!!».

Пеннифазер бросился из шатра – тут уже начинался рассвет. Дымка рассеивалась, обнажая щедро залитые голубыми предрассветными красками окрестности. Окрики офицеров и солдатская брань уже охватили весь лагерь. Сжимая в руке подзорную трубу, генерал бежал мимо солдатских палаток, оживавших, закипающих, откуда выбегали заспанные стрелки в одном нижнем белье, держа в руках винтовки. Наконец он остановился у обрыва, остановился как вкопанный, – тут уже собирались офицеры, ощупывая амуницию, вглядываясь вперед.

– Что вы увидели?! – спросил он у скученных офицеров штаба, бледных и растерянных. – Что?! – И сам уставился в сторону Севастополя. – Почему вы молчите, черт вас побери?!

То, что увидел бригадный генерал Пеннифазер, приставив к правому глазу подзорную трубу, было подобно точному удару клинка. Ошарашенность собственных офицеров стала ему понятна сразу! Впереди расползался туман – вернее, его рвали штыки русских солдат, идущих со стороны Килен-балки и Саперной дороги широко растянувшимся боевым строем прямехонько к холмам, занятым англичанами. Это был не отряд сорвиголов для стремительного набега – сюда подходила армия. Зеленым мундирам не было числа! И эта армия приближалась шаг за шагом, уже расступаясь на флангах, давая артиллеристам на подъеме выкатить вперед пушки, поспешно выстроить их в батареи. Замри англичане на месте, вот так, как сейчас, через десять минут их изрежут штыками, как поросят!

– Тридцатый пехотный полк, строиться в боевую линию! – обернувшись, завопил Пеннифазер бледным и растерянным офицерам. – Крамнэгел! – Генерал сжал кулаки, едва не выдавив из подзорной трубы линзы. – Полковник Крамнэгел! – Командир полка в наспех одетых галифе и сапогах, все еще в белой ночной рубашке уже бежал к командиру бригады. – Сэмюэль, стройте полк в батальоны! В шеренги вдоль обрыва! Строй в сто человек! Заряжайте пушки, и скорее, черт бы вас подрал, скорее!

Рев Пеннифазера отрезвил растерявшихся было англичан. Команды офицеров уже летели по рядам солдат одна за другой. Стрелки, положив рядом с собой ружья и сумки, наспех застегивали мундиры и натягивали шапки. Время шло даже не на минуты – на секунды. Оставляя позади себя остатки густого тумана, русские прибавляли в шаге. Они шли зло, упрямо, молчком. Точно разрастающийся мираж! Теперь они были перед англичанами как на ладони. Уже поблескивали сабли офицеров, державших строй. Каждый из противников знал: надо торопиться! Надо! Кто окажется стремительнее, тот и возьмет свое! И первый залп русских пушек, ударивший чуть выше, в тяжелый подбородок насупившейся Сапун-горы, доказал это. Камни рухнули вниз. Второй залп оказался точнее – последний ряд англичан, готовившихся принять бой, заряжавших ружья, был разом выбит. Первые убитые повалились на камни у подножья горы, заливая их кровью, первые раненые с изорванными телами захлебнулись болью. Человеческий вой беспощадно полоснул утреннее крымское небо. Но русские пехотинцы молчали – далековато им было до противника! Не долетит их свинец! А первый ряд англичан, едва успевших одеться, уже обращал свои знаменитые винтовки в сторону наступающих…

Русских было устрашающе много, но проход к редутам англичан, сдавленный Килен-балкой с одной стороны и отрогами Сапун-горы, уходящей вдоль Черной речки к Севастопольской бухте, с другой, сужался. Перед позициями англичан он представлял собой всего лишь широкий коридор, и только. И оттого, поневоле, русские приближались все более плотными рядами. А еще надо были идти вверх – по каменистой и одновременно глинистой почве! – на которой то и дело скользили и разъезжались солдатские сапоги. Когда солдаты Пеннифазера, зарядив ружья, стояли плечом к плечу, русские были уже в двухстах метрах от английских редутов. Бледнее смерти, генерал вскинул саблю и считал каждый шаг противника. Еще один залп русских пушек прокатился над головами англичан. Слушая стоны раненых товарищей за спиной, оцепенев, англичане наблюдали, как русские полки лавиной вкатываются к ним по узкому коридору между Килен-балкой и Сапун-горой.

В эту самую минуту, все просчитав и предугадав, генерал Пеннифазер скомандовал:

– Первая шеренга, огонь! – и тотчас рассек клинком воздух. Его солдаты ждали этого приказа – прицельным огнем они встретили наступающих русских! И пока первый ряд припал на одно колено, чтобы перезарядить ружья, Пеннифазер дал еще одну отмашку саблей. – Вторая шеренга, огонь! – И вновь поднял саблю. – Третья шеренга…

…Совсем недавно примкнули штыки. Пару минут назад по рядам наступающих разнеслось: «Шашки из ножен!». Полоснула сталь по стали, офицеры прижали обнаженные клинки к бедру, шагая в ногу со своими солдатами. Казалось, от ровного топота тысяч солдат мелко сотрясалась земля! Песок сменялся глиной. Сапоги обрастали рыжим. Шлеп, шлеп! В лужи, в лужи! Ноги сами шли, глаза же со всей страстью и чувством неминуемой схватки искали противника за мглистым туманом! «Теперича начнется! – так и несся по рядам змейками шепоток. – Уж недолго, братцы!..» Усталость сгинула, кровь горячо билась в висках! Скоро, скоро! Шаг, шаг! Скоро!.. Над обрывками утреннего тумана все отчетливее выступал рваный хребет Сапун-горы. И туман становился все жиже, прозрачнее. «К бою готовсь!» – понеслось дальше, и солдаты, сбросив ружья с плеч, перехватили их так, что сейчас сталь штыков смотрела как раз туда, куда устремлялись вершины Сапун-горы. И вот уже остатки тумана рассыпались перед русскими штыками, шаг стал более торопливым, нарастающим, суровым и отчаянным одновременно. Близко враг, близко! Минута, полминуты – и разверзнется ад!

– Вот они, вот! – вдруг понеслось по рядам Томского полка. – Как на ладони, сукины дети! А пушек-то, мать их!..

Да, именно как на ладони! Полк маршировал на правом фланге огромного отряда генерала Соймонова, справа крутым обрывом шла Килен-балка, разделявшая русских от англичан Кадрингтона. Но те пока что тонули за туманом, поднимавшимся из широченного и глубокого оврага справа.

Их ждали здесь – впереди!

Англичане, тесной полосой вставшие на одном из карнизов Сапун-горы, появились сразу, как только обрывки тумана разошлись под штыками русских солдат. Было видно, что многие из них без мундиров и шапок – в одних рейтузах и белых рубашках. Мечутся, пулями вылетают из палаток, строятся в ряды! Чертовы, чертовы англичане!

– С верхов-то они прежде нас разглядели! – вцепившись в ружье так, что пальцы побелели, прошептал Иван Журавлев шагавшему рядом с ним Гавриле Мошкину. – Слышь, битюг?! На минутку всего опередили, сучье отродье!

– Чего теперь шептать-то! – огрызнулся его товарищ. – Теперь хоть во все горло ори!

Иван Журавлев был прав: на доли минуты англичане увидели русских раньше! Разглядели спешно шагавшие в утреннем тумане полки! Широкими зелеными гусеницами ползущие к ломаному хребту Сапун-горы. Противник уже строился рядами на том вытянутом карнизе, и кто встал в строй, уже целился в них! Дай только команду! И пушки, пушки! Их жерла тоже глядели в сторону наступающих – глядели устрашающе! Вспыхивали один за другим фитили! Еще мгновение – и легкие белые облачка выпорхнут из черных жерл – и вздрогнет крымская земля. А потом ядра и картечь ударят сюда, в ряды зеленых мундиров, и вспыхнет все алым, красным, багровым. И взвоет раненой медведицей округа! И болью захлебнется все вокруг!..

– Левой! Левой! – нервно чеканил шаг бледный унтер-офицер Ступнев. – Молодцы, ребята, молодцы! Сейчас англичане палить станут, – говорил он в такт шагу, – так вы терпите, родные, терпите! На упрямых воду возят, ребятушки! Доберемся до них, воров заморских, вот тогда и порвем их штыками, порежем на заплатки! Ждать, ребятушки, ждать!

– Еще дойди до них! – кто-то молодым и надрывным голосом сказал в ряду. – Положат ведь! Всех положат! Вон они – с верхов целят! Ох, страшно, братцы! Ох, страшно…

– Не сметь бояться! – глухо рявкнул Степан Степанович Ступнев, слепо поглядев в сторону жалобщика. – Не сметь! – в каждый шаг он вкладывал всего себя, и одрябшие щеки его вздрагивали в такт нервному шагу. – Смелый приступ – половина победы, ребятки! А коли суждено помереть нынче, так Богу не перечить! И царя не предавать! И офицеров своих не позорить! С богом, с богом!..

Шаг, шаг, шаг!

Вот тут и вспенились белые облачка в жерлах английских пушек, и оглушительный гром встряхнул округу, и нарастающий свист ядер покатился в сторону наступающих…

5

Понтонный мост на Черной речке был налажен к рассвету. Все это время, пока стучали топоры, генерал Данненберг не проронил ни слова. Похожий на ледяное изваяние, в седле, он время от времени доставал из кармашка кителя луковицу часов, вскидывал крышку и смотрел на циферблат. Потом крышка часов вновь захлопывалась, и Данненберг устремлял взгляд на добрую сотню работающих моряков и солдат, возводивших под дружный стук топоров понтонный мост. Все это происходило при полном молчании его свиты. И еще командующий смотрел на небо, которое медленно светлело. Данненберг не знал, где именно сейчас находится генерал Соймонов, мог лишь предположить – на подступах к неприятелю. В двух шагах! Таится за туманом! Но сколько он так протянет?! План общего нападения рассыпался на глазах! Но если вначале неудача взбесила его, то теперь он смирился, понимая: это было одно из тех роковых стечений обстоятельств, когда ты уже не можешь помешать судьбе. И остается только одно – ждать…

И Данненберг, уже вдоволь нахватавшийся неудач за последнее время, терпеливо ждал.

И только когда по правому берегу Черной речки понеслось: «Есть переправа!» – он очнулся, ожил.

К нему тотчас подскакал адъютант.

– Переправа налажена, господин генерал! – отрапортовал молодой офицер. – Генерал Павлов строит полки.

– Ни секунды не медлить! – строго взглянул на него Данненберг. – Ни мгновения! С каждого взыщу, кто дело затянет, лейтенант! Передать всем! Живо!

И полки – рота за ротой – потянулись через Черную речку по «живому» понтонному мосту, который покачивался, вздрагивал, так и «плавал» под ногами сотен людей. «Разбить шаг! – то и дело неслась команда по рядам солдат. – Тут не чисто поле – не топать строем! Россыпью шагать! Россыпью!» Раскачаешь мост – поползет, развалится, и тогда конец всему! И железные мосты, и каменные от перехода разных армий – еще как бывало! – трещали по швам и рушились от бравого солдатского шага!

– На час, господа, запаздываем, – сказал капитан роты Алексей Черенков своим товарищам и подчиненным – Алабину и Гридневу. Командир шагал рядом с товарищами, ведя свою лошадь под уздцы, как и другие конные офицеры. – Полковой говорит, что Петр Андреевич, его превосходительство, места себе не находит! Ох, запаздываем, господа! А Соймонов и не знает причины! Да и где он? Сейчас, за Черной речкой, не пойдем – побежим к позициям! С ветерком-с!

Алабин кивнул:

– С ветерком – это правильно! Да только две версты по каменистым дорогам еще пробежать надо!

– А мы полетим, Петруша, – распустим крылышки и полетим! – оглядывая свой взвод, добавил Павел Гриднев. – Вот генерал Данненберг, как видно, умеет летать. Так неужто ты не сможешь? Помоложе его вдвое будешь! Летать – самое время!

– Вы бы про генералов поменьше болтали, господин поручик, – остерег его Черенков. – Ясно?

– Так точно, – мрачно ответил тот.

– Отчего ты злой такой нынче, а? – спросил Алабин.

– Англичан готовится встречать! – объяснил капитан Черенков. – Вот и набирается! Верно?

– На англичан я всегда зол, господин капитан, – ответил тот, – это вы знаете. А нынче я такой особенный оттого, что командиры наши путаницу сделали. Картошки с салом в кисель намешали, взболтали и в печку поставили. А теперь вот ешь: кушать подано! Сами-то они, кто поглавнее, и к столу такому не подойдут!

– Договоришься ты, братец мой Павлуша, – зыркнул в его сторону капитан Черенков. – Как ты до сих пор в солдаты не разжалован – ума не приложу!

Переходившие мост скучились, очередная колонна Охотского полка затопталась на месте. Павел поправил амуницию, Петр взглянул на оставшийся позади берег – на длинный хвост выступающего из утреннего тумана и подходившего к реке войска. В эти часы, знал Алабин, большинство офицеров понимало, что первоначальный план штурма английских позиций трещит по швам, но глыбы русских войск уже нельзя было остановить, перераспределить, направить заново. Маховик близкой битвы набирал обороты. А болтать лишнего – себе горя наживать. Теперь уже ничего не поправишь! Легче приходилось солдатам, понимал штабс-капитан Петр Алабин: им и думать-то было не велено! Только шутить да балагурить!

Наконец колонна дрогнула и вновь двинулась через реку. Понтонный мост раскачивался, скрипел сотнями голосов. А с берега на него смотрел самодеятельный строитель и фортификатор капитан Тверитинов в окружении своих измученных строителей – и сердце его готово было оборваться в любой миг! Такое волнение ни с одной атакой не сравнится!

Когда последняя рота Охотского полка перешла на левый берег Черной речки, оставив Якутский и Селенгинский позади, когда полк построился для марша, уже светало. Холод и свежесть шли от реки, впадающей в залив, и запах близкого моря становился яснее и глубже. В заливе, над пологими холмами, читались очертания кораблей «Владимир» и «Херсонес». Хоть и далеко они стояли, но смотрелись грозно. Офицеры знали: в этих кораблях – подмога пехоте. Когда завяжется баталия, будут они бить по англичанам что есть силы! Петр Алабин с гордостью смотрел на два этих титана: была в них особая стать – своя, крепкая, родная! А потом обернулся к понтонному мосту, предательски скрипевшему под пушками Якутского полка, и заметил вдруг, что туман почти рассеялся, что уже явно светло и наступило утро.

Тогда это и случилось – яркой зарницей за пологими склонами Сапун-горы вспыхнуло небо и чудовищный грохот покатился по округе…

Лошадей так и повело в строну!

– Боже правый! – воскликнул Алексей Черенков. – Началось! Соймонов ввязался-таки в битву! Началось, братцы, а мы покуда здесь! Топать еще сколько, да с пушками! Черт нас возьми!

Но канонада только разрасталась – и страшно становилось при одной мысли, что сейчас там, совсем недалеко – в полутора милях отсюда! – сцепились две армии, и под ядрами, картечью и пулями уже гибнут десятки и сотни их товарищей!

Мимо проскакал командир Охотского полка – Дмитрий Сергеевич Бибиков.

– Полк, идти быстро, уверенно, смело! – остановив коня как раз напротив роты капитана Черенкова, что есть силы выкрикнул он. – Теперь уже без церемоний! Злыми идти! – Полковник сжал в кулаке перчатки. – Яростными идти! С марша, братцы, сразу в бой – без промедления! – Он ловко повернул коня. – С богом!

6

Генерал Пеннифазер видел, как из обрывков тумана выходят русские полки, уже мог различить усатые лица солдат, – тогда он и скомандовал: «Огонь!», и первая шеренга англичан дала оглушительный залп в сторону русских. И тотчас же отстрелявшиеся солдаты припали на одно колено, чтобы перезарядить ружья и дать дорогу своим товарищам. А вслед за штуцерниками, без промедления, с того же гигантского карниза грозно заговорили и пушки. Там, на узком поле, где стройно шли русские полки, стали вздыматься из земли огненно-белые вспышки взрывов. Англичане били и били – лихорадочно, поспешно, но очень точно, потому что промахнуться было сложно! Тучно, грудью вперед шли русские, бесстрашно открывая себя врагу!

И вдруг… что-то случилось! Это увидели все англичане, стоявшие на карнизе Сапун-горы. Увидели после нескольких сот ружейных залпов и первой артиллерийской канонады. Многотысячная лавина русских неожиданно дрогнула и стала рассыпаться, точно попав на гряду острых волнорезов. Штуцеры англичан, равных которым не было во всей Европе, били точно и сильно, а главное – били без промаха! Генерал Пеннифазер в ночной рубашке с кружевными манжетами еще не верил своим глазам, но уже ликовал! Сердце его бешено стучало! Весь «коридор» между Килен-балкой и Сапун-горой был занят русскими солдатами, но они оказались в ловушке! Стройные ряды ломались на глазах. Русские погибали на самом подходе к позициям англичан, сотнями ложились в мокрую, каменистую землю Крыма!

– Браво, черти! Браво! – горячо шептал Пеннифазер, у которого внезапно прилила кровь к лицу, радостно и бешено заколотилось сердце, грозясь вырваться наружу. – Молодцы, гренадеры! – Он обернулся к рядам своих солдат и что было силы завопил. – Молодцы! Бить их! Бить! Бить!

Генерал Соймонов опасался и ждал шквального огня англичан. Его солдаты, отличные и бывалые стрелки, тоже рядами разряжали свои гладкоствольные ружья в противника, но русский свинец летел ой как худо! Нарезные винтовки союзников – штуцера – били в два-три раза дальше! И потому, сидя на коне, окруженный штабными, генерал Соймонов с великим ужасом и отчаянием наблюдал, как его солдаты обходят целые груды корчащихся тел, с каким ужасом смотрят на побоище!

– Господин генерал, Федор Иванович, поверните назад, – умоляли его офицеры штаба. – Богом просим!

– Убьют ведь, Федор Иванович, – не отставал от него, двигаясь с командиром на вражеский огонь, через мертвых и раненых, генерал-майор Вильбоа. – В начале битвы убьют, Федор Иванович!

– Посмотри на солдат, Андрей Арсеньевич, на офицеров посмотри! – Соймонов гневно кивнул вперед. – Штабелями кладут! – Он перекрикивал какофонию битвы. – С ними я должен быть, с ними! Меншиков с Данненбергом путаницу учинили, Павлов как сквозь землю провалился, вот я и буду распутывать! Некому более! Двум смертям не бывать, одной не миновать! Все под Богом ходим! Убьют – ты командование примешь!

Еще на подходе к Сапун-горе Федор Соймонов решил: не останется он позади, за спинами солдат и офицеров, пойдет за судьбой на английский свинец – и будь что будет! Он – русский офицер: сердце можно вырвать, честь – никогда!

И вот уже первые русские батальоны добрались до подъема. Потрепанные, ополовиненные картечью и свинцом, но не павшие духом, они полезли вверх по глинистому склону Сапун-горы, на обрывчатом карнизе которой насмерть стояли англичане. Деваться врагу было некуда! Да и бежать не имело смысла. Только драться! И тоже теряя силы, но куда меньшим числом, они били и били по наступавшим русским. Тех было в пять раз больше! Они выступали и выступали ротными колоннами из таявшего предрассветного тумана – прямо под огонь англичан! И ничто не могло напугать их! Только выбить, покосить! И в середине наступавших, сдерживая прыть белого жеребца, ехал впереди русский командир.

– Вперед, братцы! – гремел голос генерала над головами пехоты, сверкала поднятая сабля в ослепительных вспышках артиллерийского огня. – За матушку Россию и за государя-императора не пожалеем жизни своей! Впере-е-ед!

Сотни людей – разорванных тел! – уже укрывали подступы к Сапун-горе. Лошадь генерала то и дело шарахалась от взрывов, приседала на задние ноги, потому что снаряды рвались и позади командующего, и впереди него. Штаб следовал за ним, следовал точно к краю пропасти, куда во что бы то ни стало решил броситься генерал, и никто не смел повернуть коня! А из-за спины били свои пушки – и ядра пролетали над головами русских, наступавших в сторону англичан солдат, били в Сапун-гору, срезая камни над королевскими солдатами, выбивая там, на карнизе, полураздетых штуцерников в высоких медвежьих шапках. А вот русские винтовки все еще были бессильны! – не хватало еще шагов пятидесяти, чтобы добраться раскаленному свинцу до захватчика.

Замедлив шаг боевого коня, Соймонов протянул руку своему адъютанту:

– Трубу!

Ему тотчас протянули подзорную трубу, и он грозно уставился на противника, вросшего в карниз Сапун-горы, тоже погибавшего под огнем русских пушек, но стоявшего насмерть. Точно сам рок, думал генерал Соймонов, свел их на рассвете у развалин Инкермана, и пути назад уже не было ни для кого! И сейчас оттуда, с каменного «балкона», на него тоже смотрели в подзорную трубу – и Соймонов знал, кто это был. Генерал Пеннифазер – в белой рубашке и галифе! Даже без сабли! Но каково было его лицо – англичанин ликовал! Лицо его пылало! Скольких врагов он уже уложил – и такой легкой ценой! И вот это ликование и бессилие русского огнестрельного оружия особенно больно ранило сердце генерала Соймонова! И гневом ранило – великим гневом!..

– Снимите его! – не выпуская подзорной трубы из рук, – горячо твердил генерал Пеннифазер. – Сто фунтов тому, кто уложит русского генерала!

Но слышали его немногие – впереди склона и позади рвались ядра русских пушек. Страшно осыпались камни. Английские гренадеры тоже выбывали десятками. А дело еще было за русским свинцом! Вот только подойти ближе, не ткнуться мордой в грязь раньше времени!..

Федор Иванович Соймонов знал, что только чудом еще уцелел со своим летучим штабом среди шквального огня англичан. А роковое течение все несло и несло их к Сапун-горе! Тащило, затягивало в свой неминуемый водоворот! «Ах!» – выдохнул рядом кто-то, генерал Соймонов обернулся и увидел, как адъютант, только что подавший ему подзорную трубу, схватился за грудь и, бледнея и задыхаясь, уже сползал с коня. Его подхватили – и место тотчас занял другой адъютант: помоложе и потоньше. «В аду как в аду! – подумал Соймонов. – Ничего не попишешь!..»

А вслух выкрикнул:

– Где же Павлов?! Куда подевался?! Поляжем мы без него – все поляжем! О чем Данненберг думает, черт бы его подрал!

Андрей Арсеньевич Вильбоа, не отстававший от своего командира, только отрицательно замотал головой:

– Знал бы, Федор Иванович, ответил бы! Чертовщина – одно слово! Конфуз, насмешка, глупость!

– Все – так! – кивнул Соймонов и вновь обернулся к атакующим английские позиции солдатам своей дивизии. – Бейтесь, родные, насмерть бейтесь! – скоро шептал он. – Я с вами! С вами!

Тысячи полторы русских уже карабкались вверх – на самый правый фланг английских позиций. Но размокшая за ночь глина не давала взбираться уверенно и быстро – солдаты ползли, хватались за кусты, подтягивались. Уже в первые пятнадцать минут атаки более полутысячи тел нападавших укрывали гористые подступы к английскими редутам, и еще столько же, с разорванными телами, крича и стоная, звали на помощь. Колыванский полк, оказавшийся впереди Томского, наполовину полег на подступах к Сапун-горе, у Томского выбили только четверть личного состава. Он-то и добрался до подъема в силе! Сзади подходил и поредевший Селенгинский полк.

Русская артиллерия наконец-таки пристрелялась с изрытого английскими ядрами поля между Килен-балкой и Сапун-горой: пушки выбивали самих англичан, калечили коней артиллерии, сносили походные шатры. Гренадеры Пеннифазера сражались стойко, но их ряды тоже заметно таяли. Так долго продолжаться не могло – нужна была подмога!

– Огонь, английские черти, огонь! – в белой рубашке, забрызганной кровью убитого адъютанта, разорванного русским ядром, на каменистом карнизе рычал генерал Пеннифазер. Он сжимал в руках свою подзорную трубу, то и дело прикладывая ее к правому глазу. – Огонь!..

Увидев подлетевшего к нему ординарца, мигом спрыгнувшего с коня, Пеннифазер вцепился ему в мундир:

– Отвечайте, Уокер, где Кадрингтон и Буллер?! Где они?!

– На подходе, сэр! – заорал ординарец, стараясь перекричать артиллерийскую канонаду. – Скоро будут! Сэр, это еще не все!..

– Что еще?

– Сюда идут свежие русские полки!

Генерал побледнел.

– Откуда?!

– От развалин Инкермана!

– Так и знал! – сжав кулаки, прошептал генерал Пеннифазер. – Так и знал… Кто принес весть?

– Гонец генералов Бентинка и Кемпбела. Они тоже идут к нам на помощь! Но русские уже близко!

– Сколько их?

– Тысяч пятнадцать, не менее, так мне передали!

Пеннифазер оттолкнул от себя ординарца:

– Мчитесь навстречу Кадрингтону и Буллеру, скажите, что я продержусь не более получаса! Скажите, треть моих людей убита, еще одна треть – ранена. У меня заканчиваются силы. Мчитесь, Джон, мчитесь быстрее ветра!

И когда адъютант ветром полетел по карнизу, Пеннифазер вздохнул – и тяжело, и с облегчением одновременно. В этот час его спасала исключительно позиция, которую они занимали! Сзади – скала, в спину им не ударят! Но силы его не бесконечны! Только бы продержаться до подхода своих частей, выстоять!..

Русские солдаты ползли в гору. Ноги разъезжались по глине, руки срывались с камней. Матюгались, взывали к Господу. Все подмога!

– Не боись, кузнечик! – с хрипотцой вырвалось у Ивана Журавлева. – Давай руку! – Он подтянул молодого солдатика, державшегося за камень. – Кто сробел, тот и в лужу сел! Верно, Гаврила Никитич?

– Верно, сукин ты сын! – откликнулся коломенский человек-гора, которому и винтовка со штыком мала казалась. Все они, с ног до головы перепачканные глиной, осторожно ползли вверх. – Доберусь я до них, англичан проклятущих! Ох, доберусь! Что буду с ними делать – страшно подумать! На ломти резать стану! Строгать буду, мать их!

Над их головами гремела канонада. А еще били со стороны бухты пароходы «Владимир» и «Херсонес» – они палили по каменистому карнизу, туда, откуда подступали свежие дивизии генерала Броуна и герцога Кембриджского. По две бригады в каждой – восемь тысяч бойцов! И еще рвался в бой генерал Кэткарт с двумя бригадами. Еще четыре тысячи!

И все это в первые полчаса сражения, когда отряд генерала Соймонова оставался уже поредевшим и частью обескровленным. Но не потерявшим боевой дух! Напротив, умытый кровью, он рассвирепел и ожесточился на противника…

В эти самые минуты за горой, на дороге, ведущей от Инкерманского монастыря, показалось огромное воинство. Сверху их было видно! Оно ползло сюда – к месту битвы. Наверняка спешило! Это войско мог вести только один человек – запоздавший к началу боя генерал Павлов. Сотни людей потянули головы влево, когда один за другим солдаты стали кричать: «Наши идут! Подмога, братцы! На-аши-и иду-ут!».

Федор Соймонов и офицеры его штаба одними из первых увидели на дороге русские полки.

– Что ж так долго, Прокофий Яковлевич! – с досадой хрипло вырвалось у Соймонова. – Где ж тебя носило, генерал?! Скорее же, скорее!