Текст книги "История Смутного времени в России в начале XVII века"

Сей человек был Иван Болотников. Он родился холопом князя Андрея Телятевского. В молодости, увезенный татарами и проданный туркам, он несколько лет работал на галере. Получив свободу при помощи немцев, он отправился в Венецию²⁸. Тут узнал он о неустройствах, терзающих Россию, и, чувствуя в себе бесстрашие и способности необыкновенные, кои в смутные времена часто доставляют знаменитость даже людям низкого состояния, он решился искать личного счастья в бедствиях Отечества. Но, пробираясь через Польшу, он был захвачен и представлен Молчанову, которого в разговорах своих легко убедил, что никто лучше него не постигал, какими верными средствами можно ниспровергнуть законную власть в России. Болотников, одаренный от природы тонким и сметливым умом, хотя еще в молодости оставил Отечество, знал твердо внутреннее положение России и понимал, что для упрочения самозванства оно должно непременно опереться на ослепление многолюднейшего сословия в России. Основываясь на сем начале, он смело предлагал, отложив всякую умеренность, стараться возбудить мятеж в холопах и крестьянах и, пользуясь их естественной алчностью, их ненавистью к господам, порожденной нововведенным порабощением, вызвать их безнаказанно на грабеж и убийство. Злодейский замысел прельстил Молчанова; он с радостью принял обещание Болотникова в верности, подарил ему шубу, саблю и тридцать червонных и отправил его в Путивль с письмом, в коем убеждал князя Шаховского вверить ему начальство над собирающимся войском. Шаховской тем охотнее согласился исполнить желание самозванца, что сам не полагал себя способным к военному делу и не имел при себе ни одного опытного полководца.

Царь Василий, со своей стороны, занимался изысканием средств к усмирению мятежа, который хотя не весьма быстро, но постепенно распространялся в России. Города Кромы и Елец пристали к бунтовщикам, коих подметные письма явились даже на московских улицах. В письмах сих упрекали московских жителей в неблагодарности к Димитрию, укрывшемуся от их ударов, и угрожали возвращением его для наказания столицы не позже первого сентября²⁹. Очевидно, что злодеи имели тайных сообщников в самой Москве. Созвали всех дьяков и сличали руки их с почерком писем, но не могли открыть виновного.

Правительство, вынужденное оставлять безнаказанным скрытых врагов, намеревалось, по крайней мере, управиться с явными. Боярин князь Иван Михайлович Воротынский и стольник князь Юрий Никитич Трубецкой получили приказание собрать войско и с оным следовать за Оку³⁰. Но, обращаясь к наступательным действиям, царь несколько сомневался в успехе оных и не упускал также и приготовлений к обороне. По повелению его двадцать первого июля уставили пушками кремлевские стены и разобрали сплошной мост, ведущий к Кремлю³¹. Вскоре потом почли благоразумным удалить из Москвы задержанных поляков. В столице оставили только одних послов. Мнишек с дочерью, сыном, братом и племянником и с панами Запорским и Дворжицким отправлены были в Ярославль; князь Вишневецкий в Кострому; хорунжий Тарло, супруга его, пан Павел Тарло и мать его старостина Сохачевская в Тверь; наконец, двое Стадницких, Немоевский, Вольский и Корышко в Ростов.

Не обнажая еще меча, Василий хотел испытать средства увещаний и силой духовной власти усовестить бунтовщиков. В сем намерении он послал в Северскую землю Пафнутия, митрополита Крутицкого, с архимандритами и игуменами³². Но северяне не хотели слушать святителя. Столь же бесполезной оказалась посылка в Елец боярина Григория Федоровича Нагого, которому поручено было отвезти туда увещевательную грамоту сестры его царицы Марфы и образ святого царевича Димитрия, дабы разуверить блуждающих³³. Ельчане не менее северян упорствовали против истины.

Оставалось прибегнуть к оружию. В междоусобиях первая встреча часто решает участь войны. Но царские воеводы не поняли важности начальной неудачи; они как будто накупались на поражение безрассудными своими распоряжениями. Вместо того чтобы действовать в совокупности для нанесения решительного удара, они не только разделили свои силы, но приблизили к неприятелю именно слабейшую часть оных. Князь Воротынский, оставя один из трех полков своих в Орле, под начальством князя Ивана Михайловича Борятинского, сам с двумя прочими полками, составляющими главный отряд, обложил Елец после удачного сражения против жителей, силившихся не допускать его к городу; стольник же князь Трубецкой³⁴ с пятитысячным войском осадил Кромы³⁵.

Болотников не преминул воспользоваться сей ошибкой. Набрав двенадцать тысяч человек в Путивле, он быстро двинулся с ними к Кромам и под сим городом, разбив наголову Трубецкого, отбросил его на Орел. Путивльцы ругались над пленными, называя царя Василия в насмешку шубником, а их самих цареубийцами, некоторых из них утопили, а других избили плетьми до полусмерти и дерзко отпустили в Москву.

Последствия Кромского сражения были ужасны. Казалось, что полк Борятинского, усиленный остатками Трубецкого, мог бы еще удержаться в Орле. Но находящиеся в сем войске служивые люди новгородские, псковские, великолуцкие, торопецкие и замосковных мест, видя в жителях Орла и прочих украинских городов несомненную наклонность к самозванцу, до такой степени упали духом, что оставили постыдно хоругви свои и разошлись под домам, несмотря на увещание воевод, кои, обессиленные их бегством, нашлись вынужденными отступить к Калуге. Робость часто бывает прилипчива. Князь Воротынский при первом известии о происшествиях под Кромами и в Орле также смутился и, вероятно, опасаясь быть отрезанным от Москвы, поспешно снял осаду Ельца и направил свои войска на столицу; но пагубный пример ратных людей Борятинского и Трубецкого подействовал и на его воинов, которые на пути по большей части разбрелись³⁶. Таким образом, остались обнаженными обширные области, где общая нелюбовь к правительству готовила уже измену. В самом деле, лишь только царское войско исчезло, то бунт распространился повсеместно. Многие города спешили отложиться от царя назло Москве, избравшей его без их ведома; воевода Григорий Сунбулов и дворянин Прокопий Ляпунов возмутили Рязань с пригородами, а епифанский сын боярский Истома Пашков то же учинил в Туле, Веневе и Кашире³⁷. Во всех сих городах дворяне и дети боярские ополчались за Димитрия и намеревались содействовать Болотникову в предприятиях его против столицы. Не участвующий в измене рязанский наместник, боярин князь Черкасский, был схвачен и отправлен в Путивль.

Болотников, со своей стороны, подвигаясь к Москве, рассевал повсюду возмутительные воззвания, приманивал к себе чернь и старался направлять все страсти ее на уничтожение всех общественных преимуществ в России. Крестьян и холопей он подстрекал на умерщвление господ, обещая им в награду жен, вотчины и поместья прежних их владельцев; всем простолюдинам указывал на грабеж купцов и торговых людей, как на вернейшее средство к обогащению³⁸. Тех, кои особенно отличились бы на сем злодейском поприще, он обещал возвести на степень дьяков, воевод, окольничих и даже бояр. Со всех сторон безнравственные толпы, напитанные духом злобы, корысти и властолюбия, стекались под кровавые его знамена. Города, прельщенные или застращенные, без сопротивления отворяли ворота свои его позорным сподвижникам, которые везде ознаменовали владычество свое убийством знатнейших граждан, расхищением богатейших домов, обесчещением жен и девиц и преданием лютейшим мукам тех, коих почитали врагами своими. Сих несчастных расстреливали, кидали с башен и мостов, вешали за ноги и распинали на стенах³⁹. Даже некоторые злодеи, отвергнув врожденное в русских сердцах благоговение к святыне, обдирали иконы и позорили церкви. В непродолжительном времени сделались жертвой бунта Орел, Мценск, Болхов, Белев, Лихвин, Козельск, Мещовск, Калуга, Алексин, Малоярославец, Медынь, Боровск, Вязьма, Можайск, Руза, Погорелое Городище, Зубцов, Ржев, Старица, Волоколамск и Иосиф монастырь. Измена не проникла только в крепкий Смоленск, охраняемый верными стрельцами, коими начальствовал боярин князь Иван Семенович Куракин. Также удержались в должном повиновении соседственные к Смоленску города Дорогобуж и Серпейск. Но, с другой стороны, мордва возмутилась в уездах Арзамасском и Алатырском и неистовствовала в соединении с господскими холопами и крестьянами. Бунтовщики утопили в Алатыре воеводу Ждана Степановича Сабурова и общими силами, под предводительством Ивана Доможирова и мордовских старшин Москова и Воркадина, приступили к Нижнему Новгороду, где жители пребывали верными царю Василию. Напротив того, в Свияжске провозгласили Димитрия, и чернь начинала волноваться даже и за Волгой в Вятской земле⁴⁰. Наконец, знатный сановник, окольничий князь Иван Дмитриевич Хворостинин, начальствуя в Астрахани, вошел также в единомыслие с Шаховским⁴¹. Напрасно бывший при нем дьяк Афанасий Карпов старался воздержать его от измены при помощи некоторых благонамеренных астраханцев. Карпова умертвили, как и всех людей, пребывших верными своему долгу, и Астрахань признала Димитрия своим государем⁴².

Царь, пораженный неожиданной вестью о бегстве воевод из-под Кром и Ельца, не полагал, однако, чтобы полки их уже вовсе не существовали, а мыслил, что нужно только их ободрить подкреплением. В сем предубеждении он наскоро выслал из Москвы новое войско под предводительством брата своего, князя Ивана Ивановича Шуйского, коему предписал идти навстречу Борятинскому и Трубецкому и в совокупности с ними отразить врагов⁴³. Другие два отряда хотя и были посланы из Москвы, один с боярином князем Владимиром Васильевичем Кольцовым-Мосальским в Серпухов, другой с князем Данилом Ивановичем Мезецким в Каширу, но жители сего последнего города, уже передавшиеся мятежникам, не впустили к себе Мезецкого. С другой стороны, князь Шуйский двадцать третьего сентября разбил мятежнический отряд на устье Угры. Маловажная удача сия осталась бесполезной. Присоединившееся к князю Шуйскому войско Трубецкого и Борятинского уже было так малолюдно, что Шуйский не почел возможным не только осадить изменившую Калугу, но даже безопасно оставаться в краю, совершенно преданном мятежу, и потому решился возвратиться в Москву.

Вскоре после этого Болотников, усиленный дружинами Пашкова и рязанцев, переправился за Оку и подступил под Коломну⁴⁴. Город, защищаемый отрядом московских стрельцов, был взят приступом и разграблен. Болотников присоединил плененных стрельцов к своему войску и направился с оным на Москву.

Царь, поспешно собрав сколько мог ратных людей в столице, выслал их против бунтовщиков по двум направлениям: князь Михайло Васильевич Шуйский-Скопин с частью войска выступил по Серпуховской дороге, для поддержания отступающего по оной князя Мосальского, главные же силы, под предводительством князя Мстиславского, пошли на Коломну. Мятежнические шайки, переправившиеся за Оку в Серпухове, достигали уже Лопасни, но тут были разбиты князем Скопиным-Шуйским, который отогнал их и обратился в соединение с князем Мстиславским⁴⁵. По несчастью, за сей маловажной удачей следовало сильное поражение. Главное царское войско, соединившись со Скопиным в Домодедове, двинулось навстречу Болотникову и, сойдясь с ним в семидесяти верстах от Москвы при селе Троицком, вступило в гибельный для себя бой⁴⁶. Московские дружины обратили тыл, оставив в руках бунтовщиков много дворян и стольников, кои были отосланы в Путивль. Болотников по следам бегущих приблизился к Москве и в конце октября месяца расположился станом в селе Коломенском, откуда старался возмутить столицу подметными письмами и тайными происками своих единомышленников.

Царь Василий находился в опаснейшем положении. Он имел при себе малое число ратных людей, да и тех троицкое поражение приводило в крайнее уныние. Знатная часть государства была уже в руках злодеев. К довершению бедствия моровое поветрие царствовало в Новгороде. Только со стороны Ярославля оставался еще свободный путь для доставления в Москву съестных припасов, в коих уже начинали ощущать недостаток, так что цена на меру хлеба, дотоле продаваемую по одному грошу, возвысилась до четырех грошей⁴⁷.

Среди столь горестных забот царь обязан был первым утешением преданности духовенству. Правда, некоторые священники в городах и селах передались мятежникам, но высшие сановники церкви везде оказывались достойными славных предшественников своих, коих русская история всегда показывает на стороне законности и народности. Более прочих святителей имели случай отличиться Ефрем, митрополит Казанский, и Феоктист, архиепископ Тверской. Ефрем не только успел помочь царским воеводам удержать Казань от участия в бунте, но еще сильно действовал духовным оружием против свияжских изменников, отлучил их от церкви и запретил городским священникам принимать от них в храмы всякие приношения⁴⁸. Подвиг преосвященного Тверского был еще замечательнее. Злодейские шайки, возмутившие уже весь Тверской уезд, подступили под самую Тверь, которая, не имея воинов для обороны, казалась для них верной добычей. Но Феоктист собрал приказных людей, детей боярских своего архиерейского двора и всех граждан и, воспламенив их пастырским своим назиданием, выслал против врагов⁴⁹. Тверитяне, хотя и непривычные к бою, сразились храбро, одолели бунтовщиков и попленили многих из них, которых и отправили в Москву.

Феоктист вполне заслужил признательность Отечества, первый доказав, что можно победить злодеев. В междоусобных войнах малейшие удачи или неудачи важны по последствиям. Так и бой под Тверью, хотя сам по себе довольно незначительный, однако имел спасительнейшее влияние на общий ход дел. Жители городов Старицы, Ржева, Зубцова и Погорелого Городища, поддавшиеся мятежникам единственно от страха, ободрились и, глядя на тверитян, снова обратились к послушанию царю Василию. Таким образом восстановилось сообщение Москвы со Смоленском, где боярин князь Куракин уже готовил помощь для столицы. По приказанию его дворяне, дети боярские и всякие служивые люди Смоленска, Серпейска, Дорогобужа и Вязьмы составили рать, которая двинулась к Можайску под предводительством дворянина Григория Михайловича Полтева. Для очищения ему пути царь выслал к нему навстречу отряды по двум направлениям: князя Мезецкого в Можайск, а окольничего Ивана Феодоровича Крюка-Колычева в Волоколамск⁵⁰. Колычев выгнал бунтовщиков как из Волоколамска, так и из Иосифова монастыря. Колычев, Мезецкий и Полтев соединились в Можайске и составили довольно сильное ополчение, которому царь прислал повеление прибыть в Москву к двадцать девятому ноября⁵¹.

Между тем как царская сторона усиливалась, мятежническая ослабевала. В Коломенском стане не было единомыслия: Сунбулов, Ляпунов, Пашков и бывшие с ними дворяне и дети боярские стыдились злодейских подвигов гнусных товарищей своих и с сокрушением видели себя в необходимости подчиняться Болотникову, которого действия явно клонились не только к низвержению одной только Москвой избранного царя, но еще более к уничтожению прав и преимуществ помещиков и к истреблению всех высших сословий в государстве. Естественно ли было людям, принадлежащим к сим сословиям, содействовать достижению такой цели? Должно было ежеминутно ожидать разлучения их с Болотниковым. Пашков еще колебался, но отважный Ляпунов скоро решился. Сей дворянин, отличавшийся осанистой наружностью и умом пылким и предприимчивым, был честолюбив и заносчив, но искренно любил Отечество⁵². Пользуясь полной доверенностью рязанцев, ему нетрудно было убедить их, что непростительно жертвовать собственными выгодами и благоденствием России в удовлетворении хотя отчасти справедливого, но, по крайней мере, вовсе не своевременного негодования на Москву и что лучше признать царя Московского, чем участвовать в совершенном разорении государства, замышляемом жестокосердым Болотниковым. Вследствие сего пятнадцатого ноября Ляпунов отъехал в Москву не только с Сунбуловым и всеми рязанцами, но он привел еще с собой взятых в Коломне стрельцов, коих Болотников против воли их заставил следовать за собой⁵³. Обрадованный царь не усомнился простить всем прежние вины их и принял их как раскаивающихся чад. Это благоразумное милосердие привлекло новых переметчиков из Коломенского стана; многие из них, удерживаемые дотоле одним страхом подвергнуться царскому гневу, спешили воспользоваться его отеческим расположением.

Но Болотников еще не унывал. До тех пор он оставался в наблюдательном положении перед столицей, потому что надеялся покорить ее лестью или голодом, и что между тем число войск его замечательно умножалось. Но переменившиеся обстоятельства заставили его также переменить образ действий своих. Не только силы его более не умножались, но даже ежедневно слабели; дальнейшее стояние способствовало бы только новым побегам. С другой стороны, необходимо было ему предупредить прибытие в Москву Колычева, Мезецкого и Полтева. По сим причинам он решился учинить поиск на столицу и двадцать шестого ноября послал половину войска своего за Москву-реку для нападения на пригородную Рогожскую слободу. Отряд, проходя поблизости Симонова монастыря, бесполезно пытался склонить его к сдаче; не только находящиеся там на страже московские воины, но даже и сами монахи вооружились и отбили неприятеля⁵⁴. Между тем высланное из Москвы войско для обороны Рогожской слободы, не дождавшись нападения бунтовщиков, вышло к ним навстречу и сразилось с ними на расстоянии одной версты от слободы⁵⁵. Бунтовщики были опрокинуты и прогнаны за реку, оставив в руках победителей значительное число пленных.

Три дня спустя Колычев, Мезецкий и Полтев прибыли к Москве; войско их расположилось у Девичьего монастыря и поступило под начальство князя Ивана Шуйского. В то же время и московские сидельцы⁵⁶ вышли в поле и стали лагерем у Данилова монастыря⁵⁷. Царь назначил главным предводителем над ними князя Михайлу Васильевича Скопина-Шуйского, двадцатилетнего юношу, уже отличившегося в стычке близ Лопасни. Выбор сего вождя заслуживал всеобщее одобрение. Скопин приятной наружностью и ласковой обходительностью привлекал к себе все сердца. С умом проницательным и зрелым не по летам он соединял редкое великодушие, истинную доброту и пламенное усердие к Отечеству. В делах и личных сношениях он умел убеждать противников без оскорбления их самолюбия, а на ратном поле являлся полководцем отважным и распорядительным. Русские с любовью следили за возрастающей знаменитостью его и утешались надеждой, что ему обязаны будут избавлением отечества.

Царь, готовясь к решительному действию, от коего зависела участь его престола и самого государства, не упускал, однако же, из виду, что успех был сомнителен по причине известности упорности бунтовщиков и что по священной обязанности, на нем лежащей, ему следовало всемерно стараться об упреждении пролития русской крови. По сим уважениям Василий послал еще увещать к покорности Болотникова, обещая ему богатые милости⁵⁸. Но Болотников отвечал, что, поклявшись не щадить живота своего для успеха предпринятого им дела, он не нарушит своей присяги.

После такого отзыва нечего было медлить: второго декабря князья Скопин и Иван Шуйский пошли к Коломенскому⁵⁹. Болотников, не допуская их до своего стана, встретился с ними у деревни Котлов⁶⁰. Завязалась жестокая битва, с самого начала коей Пашков, уже неохотно остававшийся при Болотникове, положил оружие со всеми находящимися еще в мятежническом войске дворянами и детьми боярскими⁶¹. Несмотря на сие отложение, оставшиеся при Болотникове холопы, крестьяне и казаки сражались упорно, но были разбиты наголову. Потерпев великий урон убитыми и пленными, они побежали, наконец, по направлению к Серпухову. Но казаки с атаманом своим Дмитрием Беззубцевым не пошли за Болотниковым, а засели в укрепленном селении Заборье. Царские воеводы, преследовавшие бегущих, подступили к Заборью, и казаки сдались без сопротивления.

Сам Болотников продолжал отступление свое до Серпухова, но жители сего города, не желая разделять его несчастной судьбины, не согласились впустить его к себе⁶². Он вынужден был перейти Оку и искать убежища в Калуге, с оставшимися при нем десятью тысячами человек. Другие беглецы заняли Тулу.

Столь сильное поражение бунтовщиков, казалось, утверждало престол за Василием. В порыве радости своей он приказал торжествовать победу во всем государстве молебствиями и трехдневным колокольным звоном⁶³. Заслуги воевод не остались без награждения: князь Скопин-Шуйский и Колычев возведены в бояре, а Полтев пожалован в думные дворяне⁶⁴. Передавшиеся с Пашковым помещики и Беззубцева казаки получили прощение, но взятых с бою пленных всех потопили⁶⁵.

По несчастью, Василий, ослепленный блистательным успехом, не постиг, что, при известной твердости Болотникова и ожесточении преданной ему черни, конечное истребление врагов требовало еще важных усилий. Вероятно, увлекаясь желанием не подвергать войско изнурениям зимнего похода, он счел достаточным действовать за Окой лишь одними отрядами. Начальники оных получили повеление следовать: думный дворянин Артемий Васильевич Измайлов под Козельск, князь Никита Андреевич Хованский под Калугу, боярин князь Иван Михайлович Воротынский под Алексин, князь Андрей Васильевич Хилков под Венев и князь Иван Андреевич Хованский под Михайлов. Шестой отряд, под начальством боярина князя Ивана Ивановича Шуйского, оставался в Серпухове в подкрепление прочим пяти⁶⁶. Вместе с тем приказано воеводам Григорию Григорьевичу Пушкину и Сергею Григорьевичу Ададурову со служивыми людьми городов Суздаля, Владимира и Мурома идти на усмирение мордвы и избавление Нижнего Новгорода, а боярину Федору Ивановичу Шереметеву с низовой ратью поручено стараться покорить Астрахань.

Болотников, решившийся упорно отстаивать Калугу, принимал все нужные меры к обороне и приказал обвести город тыном и двойным рвом. Отряд князя Никиты Хованского был слишком слаб, чтобы осмелиться что-либо предпринять против укрепленного места, защищаемого сильным и отважным войском⁶⁷. Царь дал повеление брату своему, князю Шуйскому, двинуться из Серпухова и, соединившись с Хованским, приступить к Калуге⁶⁸. В исполнение сего Шуйский обложил город сей тридцатого декабря⁶⁹.

Прочие отряды действовали неудачно. Измайлов и князь Хилков бесполезно осаждали: первый Козельск, а второй Венев. Михайловцы, при помощи полученых подкреплений из украинских бунту преданных городов, отразили князя Ивана Хованского и принудили его отступить в Переславль-Рязанский⁷⁰. Царь сменил его и поручил начальство над его отрядом боярину князю Борису Михайловичу Лыкову и Прокопию Ляпунову. Князь Воротынский хотя и занял беспрепятственно Алексин, но, оттуда следуя под Тулу, он претерпел сильное поражение⁷¹. В Туле укрывалось множество беглецов Коломенского стана. Они высыпали под предводительством изменившего боярина князя Андрея Андреевича Телятевского навстречу Воротынскому и рассеяли его отряд, так что он с трудом мог возвратиться в Алексин.

Астрахань также не поддавалась подступившему под нее боярину Шереметеву, который, несмотря на ревностную помощь ногайского князя Иштерека и всей его орды, не полагая себя в состоянии силой взять город, укрепился на острове Балчике и оставался там в наблюдательном положении. Князь Хворостинин беспокоил его частыми нападениями на его укрепления. Он отбивался, но не без урона. Те из его воинов, которые в сих сражениях попадали в плен, были отводимы в Астрахань и там предаваемы мучительной смерти. К довершению бедствий, претерпеваемых его войском, открылась в оном сильная болезнь цинга, которая причинила великую смертность.

Только воеводы Пушкин и Ададуров с успехом исполнили данное им поручение. Мятежники, осаждавшие Нижний, известившись о подходе их к Арзамасу, пришли в робость и, сняв осаду, рассеялись. Воеводы заняли без сопротивления Арзамас и Алатырь⁷². Город Свияжск, видя вокруг себя восстановление законной власти, добровольно возвратился в подданство царя Василия. Таким образом, водворив совершенно спокойствие в мордовской земле, Пушкин и Ададуров спешили исполнить полученное ими повеление обратиться от Алатыря к рязанским местам на помощь находившимся там отрядам.

Но все сии действия оказывались второстепенными в сравнении с главным делом, осадой Калуги. Князь Шуйский не успевал в оной, и все усилия его уничтожались стойкостью Болотникова. Царь, наконец, убедился, что мятеж не укротится, пока не истребят главу оного; вследствие сего он выслал под Калугу сколько было еще при нем в Москве ратных людей и поручил начальство над осаждающим войском боярам князьям Мстиславскому, Скопину-Шуйскому и Татеву⁷³.

Тем нужнее было для царя поспешить утушением бунта, что полученные им известия из Польши оказывались не совсем благоприятными. Злоба на русских за убиение самозванцевых гостей была во всех сердцах польских. Король и вся Речь Посполитая не скрывали неприязненных расположений своих и, вероятно, объявили бы уже войну России, если бы Сигизмунд не вынужден был обратить оружие на собственных подданных своих. Жебржидовский, воевода Краковский, и князь Януш Радзивилл, подчаший Литовский, питая личное неудовольствие против короля, обвиняли его в нарушении шляхетских прав, в намерении сделаться самодержавным и успели вызвать на рокош⁷⁴ довольное число шляхтичей. Но король с войском своим рассеял рокошан. Замешательства сии весьма замедлили приезд посланников русских, князя Волконского и Иванова, которые, прибыв на польский рубеж шестнадцатого июля, достигли Кракова только шестнадцатого декабря⁷⁵. В проезд их через Польшу они испытали великие оскорбления. Везде их ругали, называли изменниками, а в Минске даже кидали в них камнями и грязью. В Кракове они хотя и были допущены к королю, но подарков ни от них не приняли, ни им не дали. В переговорах с польскими панами Волконский требовал удовлетворения за кровопролитие и расхищение царской казны, причиненные появлением подосланного от Польши Лжедимитрия. Но вместе с тем он объявил, что царь желает не нарушать существующего с Польшей мира и для того отвергнул даже предложения короля шведского, который обещал уступить ему несколько городов в Лифляндии, с тем, чтобы он ему помогал против поляков. Паны отвечали, что Лжедимитрия не поляки подослали, а сами русские приняли, и что, следственно, не царь имеет право на удовлетворение, а король за удержание его послов и за претерпенные бедствия и убытки его подданных во время убийства самозванца. Впрочем, и они говорили также, что Польша не нарушит мирного договора, если Россия будет свято соблюдать постановления оного. Но все ограничилось словесными объяснениями, хотя Волконский и домогался получить письменный ответ на свои представления. Он, со своей стороны, отказался отвезти к царю королевскую грамоту, коей содержание было ему неизвестно, и напомнил при сем случае, что он не гонец, а посланник. Тогда король приказал ему ехать к царю с поклоном и с обещанием, что вскорости будет прислан в Москву королевский посланник. Волконский и Иванов, возвратившись в Москву тринадцатого февраля 1607 года, известили царя, что ему должно остерегаться Польши, где общее желание было при первом удобном случае открыто воевать против России.

Между тем Мстиславский с товарищами сильно приступал к Калуге. Не только стенобитные орудия и мортиры громили город, но Мстиславский приказал еще подводить к острогу огромный деревянный примет в намерении зажечь оный, так, чтобы вместе с приметом сгорел и острог⁷⁶. Но Болотников бодрствовал. Он сделал жестокую вылазку со всеми имеющимися при нем людьми и сам сжег примет прежде, нежели успели его довести до острога.

Вскоре после того царские воеводы известились, что из Путивля идет войско на помощь Калуге. В самом деле, старанием князя Шаховского отважнейшие из северских удальцов собрались на выручку Болотникова под предводительством князя Василия Мосальского. Замечательно, что, хотя восставшая чернь в особенности являлась грозной для высших сословий, она охотно подчинялась именитым людям и находила честолюбцев, готовых из личных видов жертвовать пользами своих собратий. Мосальский сперва двинулся на выручку Венева и под сим городом разбил осаждающего оный князя Хилкова, который ушел в Каширу⁷⁷. Совершив подвиг сей, Мосальский обратился на Калугу, следуя по Белевской дороге⁷⁸. Мстиславский выслал к нему навстречу сильный отряд под начальством боярина Ивана Никитича Романова. Обе стороны сошлись на речке Вырке. Упорное сражение продолжалось целые сутки и кончилось поражением бунтовщиков. Сам Мосальский был убит. Остервенение северян было так велико, что многие из них даже побежденные не сдавались и не бежали, а поджигали под собой пороховые бочонки и летели на воздух. Романов возвратился под Калугу с победой и получил золотой в награждение от царя⁷⁹. Но твердость защитников Калуги не колебалась.

Чрезвычайное упорство бунтовщиков убедило, наконец, царя, что надежда его на близкое окончание междоусобия была неосновательна и что без новых усилий не управиться ему с отчаянными злодеями. Готовясь к оным, он старался всеми возможными мерами укрепить власть свою, ослабленную разномыслием подданных. Для сего казалось ему нужным явить себя в глазах русского народа настоящим преемником законного престола Годуновых. Справедливо уверенный в содействии духовенства, он склонил его торжественно огласить, что церковь, несмотря на преступления, коими Борис очистил себе путь к престолу, признает неоспоримым право его на оный, освященное народным избранием, и что нарушение присяги, данной ему и сыну его, отягчает целую Россию грехом, требующим разрешения духовной власти. Дабы придать более важности замышляемому действию, положили вызвать в столицу прежнего патриарха Иова. Знаменитый слепец прибыл из Старицы в Москву четырнадцатого февраля 1607 года. Несколько дней проведено еще в совещаниях. Наконец, двадцатого февраля, в восемь часов утра, по приглашению патриарха Гермогена гости и торговые и черные люди собрались в Успенском соборе. Те, кои не поместились в самом храме, стали около оного. Все с умилением смотрели на Иова, смиренно стоявшего возле патриаршего места, занятого Гермогеном. По совершении молебствия, отправленного Гермогеном, гости и торговые люди поднесли Иову от имени всего народа челобитную, в коей, принося покаяние в нарушении данной Годунову клятве и в выдаче законного царя Феодора Борисовича с семейством его в руки несчестивого самозванца, просили отпустить всем прегрешения сии и испросить на все государство благословение Всевышнего. Архидьякон читал челобитную сию на амвоне, после чего ему же велено было прочесть прощальную грамоту, писанную от имени обоих патриархов, прощающих и разрешающих клятвопреступление россиян в сей век и в будущий⁸⁰. По окончании чтения тронутые слушатели бросались к стопам Иова, испрашивая его благословения. Почтенный старец, увещевая их, говорил им: «Чада духовные! В сих клятвах и крестного целования преступлении, надеясь на щедроты Божия, прощаем вас и разрешаем соборне, да приимите благословение Господне на глазах ваших; впредь же молю вас, да не покуситеся таковая творити, еже крестное целование в чем преступати; велика бо сия заповедь, еже целовав честный и животворящий крест, на нем же Владыко наш Христос Бог волею сраспинался, хотя нас избавити от мучительства диаволя; и вы, клявся и целовав тот же животворящий крест непоодинова, да впали в преступление». Все обещали на будущее время с верностью соблюдать данную присягу. Иов, по совершении духовного подвига, от коего ожидали теснейшего союза между государем и народом, возвратился в Старицу, где скоро потом скончался⁸¹.