Текст книги "История Смутного времени в России в начале XVII века"

Наступление Лисовского на столицу отдельно от главных сил самозванца было действием дерзновенным, коим непростительно было бы царю не воспользоваться для нанесения ему верного удара. Василий не упустил случая и выслал на него семнадцатого июня трехполкное войско под главным предводительством боярина князя Ивана Семеновича Куракина¹⁷³. В Большом полку во вторых находился Григорий Сулемша Григорьевич Пушкин. Начальники прочих полков были: Передового боярин князь Борис Михайлович Лыков и князь Григорий Константинович Волконский, а Сторожевого – стольник Василий Иванович Бутурлин и князь Федор Мерин Иванович Волконский¹⁷⁴.

Обе рати встретились на берегах Москвы-реки у Медвежьего брода. После упорного сражения, продолжавшегося целый день, царские воеводы одержали решительную победу, взяли много пленных и все неприятельские орудия. Они также имели утешение освободить епископа Иосифа и князя Долгорукого. Разбитый наголову Лисовский ушел в Тушинский стан с немногими людьми. Победители воротились в Москву. Однако Иван Матвеевич Бутурлин и Семен Глебов получили приказание от царя снова занять Коломну сильным отрядом и, укрепившись в сем городе, приложить старание об устроении там больших запасов.

Несмотря на столь значительный успех, положение царя не становилось лучше. Правда, поражением Лисовского самозванец утратил питаемую им надежду на важную помощь, без коей он уже не в состоянии был открыто приступать к столице, но, с другой стороны, и Василий только что мог удержаться в Москве, не имея при себе достаточных сил, чтобы действовать наступательно против Тушинского стана. Итак, ничто не мешало вору пребывать в Тушине, а долговременное стояние его под столицей могло иметь весьма вредные следствия для Василия, ибо предвиделось, что трудно будет удержать на службе помещиков, всегда тяготившихся продолжительным отсутствием из своих имений.

В сих печальных обстоятельствах царь решился приложить все старание, чтобы обессилить самозванца, лишив его главнейшей опоры – содействия поляков. Для достижения сей цели необходимо было Василию склонить королевских послов на постановление нового мирного договора. Но, к крайнему его беспокойству, совещания шли медленно. Напрасно царь, встревоженный прибытием к самозванцу многочисленных польских хоругвей, уже не противился желанию новых послов допустить Олесницкого и Гонсевского к переговорам; по мере оказываемой с русской стороны податливости послы становились прихотливее¹⁷⁵. Они объявили, что им также необходимо предварительно снестись лично с воеводой Сандомирским. Царь наконец вынужден был удовлетворить их и в сем новом требовании. Старый Мнишек был привезен из Ярославля, и послы получили дозволение иметь с ним свидание. Тогда, не имея более никакого предлога уклоняться от настоящих переговоров о мире, они приступили к оным, но и тут мало оказывали готовности к восстановлению прочной дружбы между обоими государствами.

Все домогательства русских уполномоченных о возобновлении двадцатилетнего перемирия, заключенного при царе Борисе в 1601 году, остались безуспешными; послы отнюдь не хотели обязываться на столь долгое время. Они даже не решались включать в договор требуемую русскими статью о немедленном выводе из российских пределов всех поляков, служащих самозванцу. Также много было спора по случаю притязаний поляков на полное удовлетворение за все понесенные ими убытки при убиении Отрепьева. Русские полномочные, платя им той же монетой, сами объявили требование на получение вознаграждения за разорение, коему подверглась Россия по случаю вторжения Отрепьева и коему виной была Польша, помогавшая ему вопреки существовавшему между обоими государствами мирному постановлению. В сем виде дело казалось не близким к развязке; но с обеих сторон искренно желали примирения хотя бы временного. Послы ожидали от оного избавления себя и знатных соотечественников своих от томительного задержания в России, а русские полномочные лишения самозванца важного содействия польских войск. Послы, убедившись наконец, что русские, не достигнув сей цели, не согласятся ни на какой договор, решились удовлетворить их и взамен того получили соизволение царя на отпуск всех задержанных поляков, коим обещали возвратить все их имение, которое только можно будет отыскать. Что же касается до удовлетворения поляков за утраченное имущество, а русских за претерпенное разорение, то отложили разбор обоюдных требований до удобнейшего времени. Таким образом, устранив главнейшие препятствия, приступили к заключению договора на следующих условиях: 1) перемирию существовать еще три года и одиннадцать месяцев, то есть считая с двадцатого июля 1608-го по двадцатое июня 1612 года; 2) во время оного выслать послов с обеих сторон для переговоров о возобновлении прежнего двадцатилетнего перемирия или о постановлении вечного мира; 3) обоим государствам оставаться в прежних границах по старым известным рубежам; 4) если встретится спор о настоящем старом рубеже или заведется какая ссора на границе, то разбор таковых дел предоставить судьям, коих выслать с обеих сторон, в четвертый год перемирных лет, на границу между Черниговым и Остером и между Торопцом и Велижем; 5) России врагам Польши, а Польше врагам России не помогать ни людьми, ни деньгами; 6) посланникам одного государства иметь в другом свободный въезд и выезд, также и купцам одного государства не возбранять свободно торговать в другом; 7) задержанных в России воеводу Сандомирского, сына и дочь его и всех поляков отпустить в Польшу не позже двадцать восьмого сентября и проводить их до рубежа; равномерно и задержанных в Польше русских отпустить в Россию на том же основании; 8) королю и Речи Посполитой отозвать обратно в Польшу князей Романа Рожинского и Адама Вишневецкого и прочих польских людей, поддерживающих самозванца, и впредь никаким самозванцам не верить и за них не вступаться; наконец 9) Юрию Мнишеку Тушинского вора за зятя не признавать и за него дочь свою не выдавать, а также и Марине государыней московской не называться.

Хоть царь и получил с Посольского двора тайное предостережение, что послы коварствуют и что они, подписывая договор, нисколько не намерены исполнять условий оного, а имеют единственно в виду освобождение задержанных соотечественников своих, однако Василий решил ввериться их сомнительной совестливости, как в кораблекрушениях погибающие хватаются за бренную доску. В самом деле, не представлялось другого средства избавить Россию от наводнявших ее польских воинов, а избавление сие было столь нужно для государства, что при малейшей надежде на достижение сей цели естественно было царю действовать несколько наудачу и даже подвергаться опасности быть обманутым. Итак, двадцать пятого июля царь скрепил подписью своей условленный договор¹⁷⁶.

В тот же день послы с боярами подписали особую запись следующего содержания: 1) что бояре приняли от послов расписку в получении отысканного в Москве имущества воеводы Сандомирского и его детей; 2) что также под расписки возвращены панам Вольскому, Немоевскому и Войне пожитки их, а купцам польским Седмирацкому и Целярому и цесарским Албану и Завшбургу принадлежащие им товары; 3) что разрешение обоюдных требований об удовлетворении поляков за убиение многих из них в Москве и за утрату неотысканного имущества их, а русских за разорение, претерпенное Россией от поляков, сопровождавших Отрепьева, за отосланные им же сокровища Марине и за забратые Мнишком и другими знатными поляками у русских купцов товары отсрочено до приезда к королю будущих русских послов, а если бы и с ними по сему предмету веденные переговоры не имели успеха, то для окончательного постановления об оном будут назначены по четыре судьи с каждой стороны, которые год спустя после отпуска российских послов будут высланы на границу на речку Ивату между Оршей и Смоленском; 4) что послы принимают на себя обязанность при выезде своем из Москвы написать князьям Рожинскому, Вишневецкому и другим начальникам польским, в Тушине находящимся, увещевая их, чтобы они отстали от самозванца, и вместе с тем послать просить и самого короля о подтверждении сего требования их строгим предписанием своим; 5) что на возвратном пути своем послы будут отсылать обратно в Польшу встречающихся им польских воинов и разошлют во все пограничные польские города и в Лифляндию объявления, чтобы никто в Россию на войну идти не дерзал; 6) что послы поедут прямо к королю в Польшу, избегая всякой ссылки и свидания с поляками, которые не согласятся оставить самозванца, и, наконец 7) что на предполагаемом съезде между Оршей и Смоленском будет также принято в соображение и следуемое России удовлетворение за причиненное ей разорение от Рожинского и Вишневецкого.

Обязав поляков столь определительно, царь приступил немедленно к точному исполнению договора. По повелению его послы и задержанные поляки отправлены были в Польшу под прикрытием отряда, коим предводительствовал боярин князь Владимир Тимофеевич Долгорукий¹⁷⁷. Чтобы не проходить через области, уже подвластные неприятелю, Долгорукому предписано было направиться чрез Углич, Тверь и Белую к смоленскому рубежу.

Впрочем, Василий хоть сам и исполнял договор, но мало полагался на добросовестность со стороны поляков. Напротив, все получаемые им сведения убеждали его, что они замышляют вероломство. В таковых обстоятельствах он с горестью предусматривал, что ему рано или поздно не отстоять столицы, если не получить помощи извне. Тогда все мысли его обратились к получению или образованию сей помощи, и для того он предположил соединить новую рать в Новгороде. Но власть его уже столь ослабела, что он не надеялся, чтоб одного повеления его было достаточно, если исполнение оного не будет поручено человеку, облеченному общим доверием. Убежденный в сем, он решился временно отдалить от себя лучшего из своих полководцев и послать в Новгород князя Скопина-Шуйского¹⁷⁸, который стяжанную им славу избавлением столицы от Болотникова подкреплял еще позднейшими подвигами и в особенности мужественным действием своим во время бегства царских воевод из-под Калуги. Василий полагал, что под знаменами сего доблестного вождя не откажутся служить и те, кои с другим начальником неохотно согласились выступить в поле.

Кроме собрания нового ополчения, Скопин имел еще важное поручение: войти в сношение с Швецией. Еще зимой король Карл IX, через находившегося в Москве посланника своего, Петрея, представлял царю, что появление нового самозванца есть дело поляков, столь же враждебных для Швеции, сколь и для России, и потому предлагал в пособие ему выслать в Новгород десять тысяч шведов или немцев, с тем только, чтобы содержание их принято было на счет России¹⁷⁹. Но Василий, тогда ободренный покорением Тулы, не находил еще себя в опасности и, следуя примеру царя Бориса, считал, что призвание иноземной помощи для утушения внутренних раздоров было бы несообразно с достоинством его престола. Но когда падение сего престола перед ежедневно возрастающей силой самозванца казалось неизбежным, то царь решился превозмочь щекотливость уже неуместную, и князь Михайло Васильевич получил от него повеление требовать от Швеции вспомогательного войска¹⁸⁰.

В Новгороде Скопин был встречен всеми с честью и радостью. Но благоприятный прием сей относился только лично к юному герою, а не к родственнику царя, облеченному его доверием. Даже и в северо-западных областях России мало доброхотствовали царю, и Скопину нелегко было исполнить свое поручение. В Новгородском государстве¹⁸¹ хотя уже замечалось колебание умов, однако, по крайней мере, явного сопротивления законной власти еще не оказывалось; но псковские пригороды уже открыто бунтовали.

Еще в 1607 году Псков обнаружил свои неприязненные расположения к установленному правительству¹⁸². После поражения Болотникова под Москвой царь разослал взятых северских пленных по разным местам, и между прочим четыреста из них были отправлены во Псков. В других городах с ними обращались как с злодеями, но псковичи приняли их как несчастных братий и, не скрывая к ним пристрастия своего, с заботливостью занялись снабжением их пищей и одеждой. Такая наклонность к мятежникам подала повод самозванцу надеяться, что ему нетрудно будет привлечь Псков на свою сторону. Случай ему благоприятствовал. Вследствие одержанной им над царскими воеводами победы под Болховым многие псковские стрельцы попались ему в плен. Он всех их отпустил во Псков под начальством стрелецкого головы Афанасия Огибалова и сотника Матвея Блаженкова. С ними же он послал к псковичам грамоту, в коей увещевал их поддаться ему. Стрельцы прибыли во Псков в мае месяце. Но сначала их действия не имели успеха. Начальствующий во Пскове боярин Петр Никитич Шереметев удержал в повиновении простых людей, которые хотя и ненавидели его за его мздоимство, но не смели еще ослушаться, тем более что его поддерживали именитейшие из обывателей, коих он остерегался притеснять и коих личные выгоды были противны выгодам самозванца. Огибалова и Блаженкова посадили в тюрьму, а стрельцов городских и пригородских неосторожно распустили по домам, даже не обезоружив их. Следствием сей неосмотрительности было восстание пригородов Себежа, Опочки, Красного Острова и Изборска, где стрельцы, расселенные без присмотра, легко подвигнули жителей к неповиновению. Шереметев, не полагая еще, чтобы бунтовщики достаточно изготовились к сопротивлению, надеялся легко усмирить их и выслал против них несколько воинов, к коим присоединил дворовых людей своих, архиерейских и монастырских. Он поручил отряд начальству сына своего Бориса, который не только не нашел возможным погасить мятеж, но и сам едва успел безвредно возвратиться во Псков.

Впрочем, возмутившиеся пригороды действовали еще без общей связи между собой за неизбранием главного начальника восстания. Но вскоре звание сие принял на себя один из сподвижников самозванцевых, дворянин Федор Плещеев, который, развернув злодейскую хоругвь в Ржеве-Пустой, начал собирать стрельцов и крестьян. Жители страны, орошаемой рекой Великой, толпами стекались к нему. Составив таким образом многолюдное ополчение, он двинулся ко Пскову и на пути своем везде приводил обывателей к присяге Тушинскому вору. Изборские жители были с ним в единомыслии, и он намеревался соединиться с ними, дабы в совокупных силах подступить под Псков. Но изборяне, подстрекаемые несколькими прибывшими к ним поляками, не дождались его и пошли одни на Псков. Неосторожная самонадеянность их получила достойное наказание. Шереметев выслал на них воеводу Петра Бурцева, который сразился с ними на Ригине горе. Изборяне защищались храбро, однако были разбиты и потеряли несколько пушек и людей, взятых в плен, между коими находились и три поляка. Они, вероятно, претерпели бы и большее поражение, если бы для прикрытия их отступления не подоспел отряд, наскоро посланный к ним на помощь Плещеевым, который находился уже в Выбуте. Прибытие свежего войска побудило Бурцева возвратиться во Псков.

Неудачное покушение изборян не устрашило Плещеева. Он смело явился перед Псковом и стал на песках, против образа. У него было в сборе людей много, но воинов мало. Все его ополчение состояло из сволочи поселян, вовсе непривычных к ратному делу и подкрепленных только несколькими стрельцами, кои и сами отличались более буйством, чем воинским устройством. Против таких врагов Шереметеву можно было бы устоять, если бы он не нашел многочисленных противников в самом защищаемом им городе. С ним действовали заодно только духовные, дети боярские и богатые торговцы; но казаки, стрельцы и черные люди не скрывали наклонности своей к мятежнической стороне. Для удержания их Шереметеву и большим людям следовало бы сблизиться с ними и стараться добрым примером и дружелюбными увещаниями отклонить их от измены. Напротив того, Шереметев вздумал прибегнуть к угрозам: так как ему было известно, что князь Скопин находится в сношении со шведами, то он стал разглашать, что немцы¹⁸³ скоро займут Псков для усмирения непокорных. Известие никого не испугало, а только произвело сильное раздражение в умах. Псков, древний оплот России, всегда славно отражавший ливонских рыцарей, литовцев и поляков, гнушался иноплеменного владычества. Желание не допускать до оскорбления народности живо развилось в сердцах его жителей. Те из них, которые дотоле еще колебались, стали с прочими искать случая предаться на сторону самозванца. Именитые люди поступили не благоразумнее Шереметева. Хотя целое столетие уже отделяло псковитян от времени, когда умолк вечевой колокол, провозглашавший древние вольности Пскова, однако между жителями сохранялись еще некоторые обычаи прежнего народного правления. Так, например, они часто сходились на площади для общих совещаний о городских делах, и эти сходки назывались всегородной. Но поскольку городские дела уже не представляли никакой политической занимательности, то знатные и богатые, руководимые безрассудной спесью, не стали ходить на всегородную, дабы не сообщаться с простолюдинами. Напрасно чернь, всегда невольно уважающая общественную знаменитость, звала их на сборища, где по случаю смутного времени совещания делались уже о предметах немаловажных; они насмехались над ними и отказывались выходить из домов своих. Таким образом, простолюдинам, оставленным без направления, свободно было распоряжаться под влиянием беспутных страстей своих.

Между тем приверженцы самозванца не дремали. Стараниями их первого сентября разнеслась по городу молва, что немцы уже пришли на устье Великой и просятся во Псков. Сделалось всеобщее волнение. Чернь вопила, что не хочет немцев и что лучше призвать Плещеева, к коему тотчас же перешли стрельцы, жившие в слободе за речкой Мирожей. Но в городе еще духовенство и большие люди противились стремлению народному. Среди смятения, происшедшего от сего разномыслия, отважнейшие из простолюдинов отворили Великие ворота и около четырех часов вечера впустили Плещеева, который, овладев городом, посадил в тюрьму Шереметева. На другой день весь Псков целовал крест царю Димитрию. Тут же Плещеев велел освободить заключенных четыреста северян и, снабдив их всем нужным, отправил в Тушино, к самозванцу.

Весть об отложении Пскова произвела сильное впечатление в самом Новгороде. И там чернь начала так сильно волноваться, что сам князь Скопин не почел себя в безопасности¹⁸⁴. По совету находящихся при нем окольничего Михайлы Игнатьевича Татищева и дьяка Телепнева он решился выехать тайно из Новгорода и с малочисленной дружиной своей стараться засесть в Ивангороде, откуда легко бы ему продолжать переговоры свои со шведами. Но, подходя к Ивангороду, он получил поразительное известие, что и там, следуя примеру Пскова, все присягнули Тушинскому вору. Оставалось Скопину искать убежища в Орешке, хотя вовсе нельзя было надеяться, что жители согласятся принять его в город, где начальствовал старый предатель, боярин Михайло Глебович Салтыков, сосланный туда на воеводство после смерти Отрепьева. Князь Михайло Васильевич, не доверяя ему, не пошел прямо в Орешек, а, остановившись на устье Невы, вошел в предварительное сношение с Салтыковым. Опасения его оправдались. Салтыков и слышать не хотел, чтобы впустить его в Орешек.

Скопин, отовсюду окруженный изменой, с отчаянием предусматривал пагубное окончание своего важного предприятия. Лишенный всякого приюта, он бродил по берегам Невы, недоумевая, к каким средствам прибегнуть для своего спасения. Оставаться в Ижорской земле было бы не что иное, как подвергаться без всякой цели опасности быть схваченным бунтовщиками. Но куда ему обратиться? Оставался свободным один только путь, ведущий за шведский рубеж к Выборгу. Горестно было ему явиться беглецом к шведам, которые тогда наверное отказались бы войти с ним в переговоры, и, таким образом, главный предмет данного ему от царя поручения остался бы без исполнения. Несмотря на то, крайность его положения, вероятно, вынудила бы его наконец идти в Финляндию, если бы обстоятельства не приняли вдруг неожиданно благоприятного для него оборота.

В Новгороде выгоды торговли, хотя много, но еще не совсем упадшей, связывали между собой разные сословия, и потому именитые люди сохраняли некоторое влияние над мятежной чернью. К тому же митрополит Исидор пользовался общим уважением. Его увещания, подкрепленные мнением знатнейших граждан, сильно подействовали на простолюдинов. Новгородцы с общего совета положили не нарушать данной царю Василию присяги и приговорили отправить игуменов и пятиконецких старост к князю Михайлу Васильевичу просить его возвращаться в Новгород с обещанием содействовать ему во всем. Обрадованный князь спешил в Новгород, где сделанная ему встреча не только митрополитом, дворянами и детьми боярскими, но и посадскими людьми успокоила его совершенно. Он немедленно занялся устройством нового ополчения и вместе с тем вошел в сношение с графом Мансфельдом, главноначальствующим над шведскими войсками в Лифляндии.

Мансфельд прислал в Новгород королевского секретаря Монса Мартензона для постановления предварительных условий в рассуждении содержания требуемого царем вспомогательного войска¹⁸⁵. Скопин, следуя данным ему наставлениям, всемерно таил от посланного печальное положение дел в России и уверял его, что все смятение происходило от тысяч восьми бунтовщиков, подкрепленных четырьмя тысячами поляков и двумя тысячами казаков. Но швед не вдался в обман и дорого ценил предлагаемую помощь. Не время было торговаться. Скопин вынужден был согласиться на требуемую плату. Положили на мере, чтобы вспомогательному войску состоять из трех тысяч человек пеших и двух тысяч конных и чтобы им выдавалось от царя ежемесячно каждому конному по двадцать пять ефимков, а каждому пешему по двенадцати. Кроме того, назначалось также ежемесячно главному начальнику пять тысяч ефимков, двум генералам под ним четыре тысячи, да на ротмистров и прочих офицеров пять тысяч. Все это в совокупности составляло в месяц по сто тысяч ефимков (сто сорок тысяч нынешних серебряных рублей). Впрочем, Мартензон не имел полномочия на постановление окончательного договора, заключение коего король предоставлял съезду, назначенному в Выборге. Скопин отправил на оный шурина своего стольника Семена Васильевича Головина и дьяка Сыдавного Зиновьева. Он хотел с ними же послать в виде задатка пять тысяч рублей и даже писал о том в Швецию, но казна, коей он располагал, была так скудна, что он не мог собрать более четырех тысяч восьмисот рублей (шестнадцать тысяч нынешних серебряных), которые и вручил посланникам.

Между тем как сие происходило в северо-западных пределах государства, Тушинский вор весьма усиливался в самых недрах оного по случаю вероломства поляков, которые устремлялись на несчастную Россию, как хищные вороны на растерзанный труп. Не только те из них, кои уже находились при самозванце, не соглашались отстать от него, но даже новые хоругви спешили из Польши к ним на помощь. Поводом вторжения оных в Россию служило честолюбие и алчность к добыче Яна Сапеги, старосты Усвятского¹⁸⁶. Сей вельможа, коего староство находилось на границе, хорошо знал жалкое состояние России и вздумал воспользоваться оным для удовлетворения своих страстей. Напрасно двоюродный брат его, канцлер литовский Лев Сапега, увещевал его отстать от своего предприятия. Он не послушался и стал набирать войско. Распутная и корыстолюбивая шляхта охотно стекалась под начальство отважного вождя, который сулил ей раздолье и обогащение. В скором времени собралось до семи тысяч конных копейщиков, с коими Сапега семнадцатого июля вступил в российские пределы близ Баева и направился по дороге к Москве, хотя город Смоленск, мимо которого ему надлежало проходить, оставался верным царю. Подойдя к Смоленску первого августа, он переправился через Днепр в пяти верстах ниже города, близ устья речки Дубровны, а третьего числа подтянулся около части города, на правом берегу Днепра лежащей, на расстоянии одной версты от укреплений. Намерение его было выйти под городом на Московскую дорогу, но он не был допущен к тому войском, высланным из Смоленска начальствующим там боярином Шеиным. Польский вождь, отброшенный к северу, не иначе мог достигнуть Московской дороги, как направляясь чрез Прудищи во Пнев, и в сем кружном обходе он потерял два дня. В следующие дни он продолжал движение свое к Москве мимо Дорогобужа и Вязьмы и семнадцатого находился уже в Цареве-Займище, нимало не подозревая, что в то же самое время не в дальнем расстоянии от него совершалось предприятие, в коем суждено ему было принимать участие.

Тушинский вор, известившись о следовании Марины, отца ее и польских послов под прикрытием отряда князя Долгорукого, выслал двенадцатого августа из своего стана для перенятия им пути поляка Зборовского с двумя тысячами конных поляков, которые мчались так быстро, что в четыре дня проехали более трехсот пятидесяти верст и нагнали искомых ими в Бельском уезде¹⁸⁷. Князь Долгорукий не нашел возможным чинить отпор. Оставив в руках самозванцевых сподвижников поляков, охранению его вверенных, он спешил возвратиться в Москву с малым числом людей, ибо большая часть при нем бывших воинов разъехалась по домам¹⁸⁸.

Марина, старый Мнишек и даже один из послов, Олесницкий, родственник Мнишеков, согласились ехать к самозванцу вопреки столь недавно данным обещаниям¹⁸⁹. Другие же послы, ехавшие другой дорогой, продолжали беспрепятственно путь свой до Польши¹⁹⁰.

Впрочем, сама Марина не спешила в Тушино и, очевидно, колебалась. В душе ее происходила сильная борьба между обольщениями тщеславия и позора разделять ложе грубого и несомненного обманщика. Дабы выиграть время и оградить себя от всякого принуждения, она решилась прибегнуть к защите Сапеги и двадцатого числа приехала к нему в Царево-Займище¹⁹¹. Сапега не отказал ей в покровительстве и повел ее с собой в Тушино; двадцать третьего он остановился в Можайске, а Марина расположилась в семи верстах оттуда, в городке Борисове.

Хотя самозванец пушечной пальбой изъявлял радость свою о избавлении мнимой супруги, однако его тревожила мысль, что Марина, может быть, откажется признать его за своего супруга¹⁹². Нельзя было надеяться вынудить страхом признание, ибо Сапега, конечно, не допустил бы никакого насилия над ней. Оставалось единственное средство – убедить старого честолюбца Мнишека, чтобы он уговорил дочь свою принять участие в обмане, коего торжество могло еще возвратить ей и всей семье их оплакиваемое ими величие. В сем намерении самозванец через разных посланных поляков вошел в сношения с Сандомирским воеводой, который не сразу согласился споспешествовать его видам¹⁹³. Вероятно, Мнишек, продавая честь дочери своей, много торговался, ибо постыдные пересылки продолжались около двух недель. В течение оных Сапега и Марина медленно приближались к Тушину. Двадцать девятого числа они находились в Звенигороде, где Марина, по совету самозванца, занялась в Сторожевском монастыре положением гроба угодника, в народе весьма уважаемого¹⁹⁴. Самозванец уговорил ее к сему действию, представив необходимость стараться сколько возможно изгладить мысль о ее нечестии, которую она неосторожными поступками во время пребывания своего в Москве укоренила в общем мнении и которая тогда же была одной из главнейших причин гибели Отрепьева.

Наконец, первого сентября Сапега подошел к самому Тушину и остановился только в одной версте от стана¹⁹⁵. Но и в этом близком расстоянии Марина не решилась еще ехать к мнимому супругу и осталась при Сапеге, в стане коего самозванец имел с ней пятого числа первое тайное свидание¹⁹⁶. Марина с невольным содроганием предстала пред человеком самой грубой наружности и нимало не похожим на умершего супруга ее. Но в горделивом сердце ее омрачение тщеславия скоро превозмогло первоначальные впечатления молодости и женской стыдливости. Вследствие окончательных переговоров она согласилась келейно обвенчаться с тем, кого самым сим бракосочетанием уличала в гнуснейшем подлоге. Церковный обряд исправлял иезуит, ее духовник¹⁹⁷. Успокоив гибкую совесть свою, она восьмого сентября переехала в Тушино и имела торжественное свидание с самозванцем, где с обеих сторон притворная нежность изъявлялась радостными слезами, к постыдному умилению нескольких слабоумцев. Большая часть последователей Тушинского вора нимало не сомневались в его самозванстве, но и те, прикрываясь лицемерным легковерием, указывали на признание его Мариной за своего супруга как на неоспоримое доказательство его подлинности. Как бы то ни было, присутствие Марины в стане самозванца много возвысило его в общем мнении.

Олесницкий и старый Мнишек не остались при самозванце и возвратились в Польшу. Первый уехал немедленно, а Мнишек после четырехмесячного пребывания в Тушине¹⁹⁸. Оба они прежде отъезда своего успели выманить у самозванца важные для себя выгоды. Олесницкий получил от него жалованную грамоту на владение городом Белым, а Мнишека он обязался тотчас по вступлении своем в Москву удовлетворить всем, что ему было обещано Отрепьевым, а именно, заплатить ему триста тысяч рублей (миллион нынешних серебряных) и отдать ему в вечное владение Северское княжество, включая в оное Смоленск, Рославль, Брянск, Почеп, Стародуб, Трубчевск, Карачев, Комарск, Курск, Рыльск, Путивль, Новгород-Северский, Чернигов и Муромск с принадлежащими к ним волостями¹⁹⁹.

Под Москвой военные действия по большей части ограничивались маловажными стычками. Только тридцать первого августа довольно сильный бой продолжался весь день. Вышедшее в поле царское войско оттеснено было до самого города; впрочем, и сие дело не имело дальнейших последствий.

Прибытие Сапеги хотя довольно значительно усиливало самозванца, однако он все еще не находил возможным отваживаться на приступ к столице. С другой стороны, Сапега, мало уступавший Рожинскому по знатности, неохотно подчинялся сему гетману и хотел действовать отдельно. В удовлетворение его с общего совета положили поручить ему покорение Троицкого монастыря, занятие коего по справедливости казалось весьма важным для сподвижников самозванца. Обитель сия обеспечивала сообщение столицы с заволжскими областями, откуда царь только и мог надеяться получать пособие людьми, деньгами и запасами²⁰⁰. Все, что посылалось из сих областей, направлялось сперва на монастырь, а оттуда тамошний архимандрит Иоасаф, твердый и деятельный слуга Отечества, доставлял подвозы в Москву, изыскивая удобный случай для провоза тайно или открыто, по своему усмотрению. Окружавшие самозванца поляки много досадовали на иноков за сии действия и представляли ему, что для надлежащего стеснения столицы весьма нужно изгнать седатых грачей из каменного гроба их.